Текст книги "Марина Цветаева. Письма 1937-1941"
Автор книги: Марина Цветаева
Жанр:
Эпистолярная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
44-38. А.Э. Берг
32, B
Hôtel Innova, ch
26-го ноября 1938 г.
Дорогая Ариадна,
Так – не надо[369]369
Так – не надо: в письме от 25 ноября Ариадна Берг горько жаловалась на свое тяжелое моральное состояние: «…Не дай Вам Бог, Марина, узнать эту тяжелую болезнь всей воли, всех двигателей. Я влачусь, окутанная беспросветной печалью. Изверилась в себе. Нет ниоткуда опоры. И, хуже всего, уже на меня опереться нельзя. Реагирую по привычке, по старой дисциплине, внешне – чтобы не видели, не узнали. Но как от этого устаю… Если бы Вы были здесь, я, может быть, и ожила бы» (Письма к Ариадне Берг. С. 178).
[Закрыть] и так – всё равно не удастся: это не Ваше (не наше) назначение в жизни. Посмотрите на свое лицо – и прочтите. Мы с вами обречены на мужество. Вертитесь как хотите, что́-то в Вас не захочет: захочет – по-сво́ему. Когда мне говорят о моем «великом мужестве» – отрешенности – бесстрашии – я внутренне – а иногда и внешне – смеюсь: ведь я на всё это – обречена: хочу – не хочу, и лучше – хотеть: согласиться. Quält Dich in tiefster Brust – Das harte Wort – Du musst – So macht Dich eins nur still – Das stolze Wort: ich will{168} (Детство – Freiburg im Beisgau{169} [370]370
Осенью 1904 г. сестры Цветаевы поселились в «мрачном» пансионе сестер Бринк во Фрейбурге, где жила поблизости и их мать, лечившаяся от туберкулеза. О пребывании во Фрайбурге см.: Цветаева А. С. 160–178.
[Закрыть] – мною выбранный Spruch{170}). Это и есть «воля к самому себе», вернее – вся пресловутая «воля к самому себе» есть только согласие на самого себя: которого ты не выбирал – и может быть и не выбрал бы. Я всю жизнь завидовала: когда-то – простым «jeunes filles» – с женихами, слезами, придаными и т. д., потом – простым jeunes femmes{171} – с простыми романами или даже без всяких – я всю жизнь завидовала – всем кто не я, сейчас (смешно, но это та́к) – особенно Эльвире Попеско[371]371
Попеско Эльвира (1894–1993) – французская актриса театра и кино, румынского происхождения. В Париже с 1923 г. Пользовалась огромной популярностью.
[Закрыть] (моей любимой актрисе – из всех: не стыжусь сказать, что бегаю за ней по всем кинематографам – окраин и не окраин) и – мы с ней одного возраста – сравните, пожалуйста: что́ – общего? Ничего, кроме моей зависти – и понимания. Больше скажу – в любви – чего я над собой не делала – чтобы меня любили – как любу́ю – то есть: бессмысленно и безумно – и – было ли хоть раз?? Нет. Ни часу. J’avais beau oublier qui j’étais (ce que j’étais!) l’autre ne l’oubliait-jamais{172}.
Другой пример: я год не писала стихов: ни строки: совершенно спокойно, то есть: строки приходили – и уходили: находили – и уходили: я не записывала и стихов не было. (Вы же пишете и знаете, что незаписанных стихов – нет, не только не записанных, но не написанных: что это – работа, да еще – какая!) И вот – чешские события, и я месяц и даже полтора – уклоняюсь: затыкаю те уши, не хочу: опять писать и мучиться (ибо это – мучение!) хочу с утра стирать и штопать: не быть! как не была – весь год – и —
так как никто их не написал и не напишет – пришлось писать – мне. Чехия этого захотела, а не я: она меня выбрала: не я – ее. И написав почувствовала, что гора – с плеч, все ее отнятые горы – с моих плеч! – Не все: остается еще гора с первым в мире радием[372]372
…гора с первым в мире радием. – См. письма к А.А. Тесковой от 24 ноября и 26 декабря 1938 г.
[Закрыть] – но у меня нет учебника, и никто не знает, как эту мою гору – зовут: одни говорят «Monts Métalliques» (Железные?), другие – отроги Riesengebirge (Крканош), для меня она – гора Кюри: Marie et Pierre Curie: ихняя. Написала в Чехию, чтобы узнать реальное имя – и вот – жду. (Что для меня Чехия – Вы отчасти знаете из моей Поэмы Горы: «Наравне с медвежьим рвом – И двенадцатью апостолами…» Пражский медвежий ров (с русскими медведями, привезенными легионерами из Сибири) – и пражские апостолы: чернокудрый Иоанн и рыжий Иуда – и еще десять – проплывающие вокруг башни – в полдень и в полночь…[373]373
…пражские апостолы… проплывающие вокруг башни… – На стене башни Староместской ратуши на Староместской площади в Праге установлены средневековые башенные часы. Наверху по сторонам от центральной каменной скульптуры ангела имеются два окошка, в которых каждый час, когда бьют часы, показываются фигуры 12 апостолов, сменяя друг друга.
[Закрыть] Но не только это – Чехия, а сколько – еще! Хотя бы – первый радий. И Гёте, приносящий с прогулки – камни…[374]374
См. коммент. 4 к письму к А.А. Тесковой от 24 ноября 1938 г.
[Закрыть] И Голе́м…[375]375
Голем – мифологический персонаж возникшей в Праге весьма распространенной еврейской народной легенды об искусственном человеке («големе»), созданном из глины для исполнения разных «черных» работ и для защиты евреев от насилия. Исполнив свое задание, голем превращается в прах, но возрождается к новой жизни каждые 33 года. Легенда эта относится к началу XVII в. Останки голема, по преданию, хранятся в пражской синагоге. Голему посвящен одноименный роман австрийского писателя Густава Мейринка (наст. фам. Майер; 1868–1932). Место действия романа – Прага. См. также письмо к А.А. Тесковой от 23 января 1939 г.
[Закрыть] И только двадцать лет свободы…[376]376
…двадцать лет свободы… слова из стихотворения Цветаевой «Полон и просторен…» (1938) цикла «Стихи к Чехии» (Письмо к А.А. Тесковой от 24 ноября 1938 г. и СС-7.).
[Закрыть])
Возвращаюсь к Вам: с Вами, Ариадна, было и будет так же и то же, и начнется с нет: нет – малодушию, нет – страху, нет – косности, нет – всему, что Вам не дано даже на подержание, даже – вприглядку. А с этими нет, с первыми нет – неизбежно придет первое да. Ведь вся моя Чехия – началась с нет, и какое получилось – да. (Для пояснения: с нет – всему, что с ней сделали!) Я почувствовала – как ни смешно – нужна защита. Не даром же вся та Прага в ночь с 20-го на 21-е сентября была – один крик: – «Нас – бросили! Нам не́ от кого ждать защиты!» И вот – старая басня:
И вот, французский генерал[378]378
См. письмо к А.А. Тесковой от 24 сентября 1938 г. и коммент. 2 к нему.
[Закрыть], перешедший на чешскую службу, одинокий офицер, не сдавший оружия: шесть пуль – куда попало, седьмую – в себя, несколько писателей и композиторов, Madame Joliot-Curie (вспомнила материнский радий!) – несколько русских – бывших студентов чешского университета, плачущих, что – не удалось умереть за Чехию – и я. И это – мы. И только на такое мы – я согласна.
…Ариадна, я тоже хочу спать.
Und schlafen mocht ich, schlafen —
Bis meine Zeit herum!{174} [379]379
Двустишье немецкого поэта А. Шамиссо. Те же строки Цветаева цитирует в письме к А.А. Тесковой от 21 ноября 1934 г. в тяжелые для себя дни, когда она уже писала: «мне вообще хотелось бы не-быть» (Письма 1933–1936. С. 325).
[Закрыть].
но мне не дано спать, потому что этому сну нужно, чтобы кто-то его сказал. Ка́к хочется спать Шамиссо – чтобы это сказать, а – не спал же: раз – сказал!
…Ариадна, с начавшимися дождями и вес отступающим и отступающим отъездом – точно все корабли ушли! все поезда ушли! – я с утра до вечера одно хочу: спать, не быть. Но – сто́ит мне войти в комнату, где люди (редко, но бывает), как я – с изумлением – вижу, что все спят – кроме меня – все, думающие, что живут – и миром правят. И уже слышу свой голос: – Нет. Не так. Неверно. Неправильно. Бессмысленно. Преступно. И – Господи! до чего – не сплю!
Точно я кому-то слово дала – не спать до того сна. Точно я не вправе – спать: физически спать, на постели. Когда я в детстве просыпалась – в 9 ч<асов> – мне было стыдно, и так – всю жизнь. И сейчас, проспав случайно 8 ч<асов> (не бывает – никогда) я – темнее тучи: точно сделала – гадость. Исключение – сны. Когда я вижу сны, т. е. – когда я их помню – я – горжусь, как никогда не гордилась в день окончания двухтысячестро́чной вещи, – потому что сон без моего участия, сам, данный, мне пода́ренный, чье-то внимание, доказательство, что чего-то – все-таки – сто́ю…
…Чтобы закончить:
Всю жизнь хотел я быть как все,
Но мир – в своей красе —
Не слушал моего нытья
И быть хотел – как я[380]380
Это свое четверостишье из поэмы «Высокая болезнь» (1923) Б. Пастернак процитировал в письме к М. Цветаевой от 25 марта 1926 г. в иной редакции:
Всю жизнь я быть хотел, как всеНо век в своей красеСильнее моего нытьяИ хочет быть как я. В ответном письме Пастернаку от 22 мая 1926 г. Цветаева приводит это же четверостишье, но в своей редакции: «…этот стих я так запомнила со слов Л.М. Эренбург еще в 1925 г. весной. И так он мне ближе. Век ведь – поправка на мир» (Письма 1924–1927. С. 376).
[Закрыть]
(Борис Пастернак)
– т. е. непрерывно мне доказывал – и навязывал – мое высокое назначение, в котором я – ни при чем.
Пишу Вам всё это – потому что Вы такая же как я. Не говорите нет. Да.
Ваше нынешнее состояние – естественно. Вы остались с полными руками, когда хотели – чтобы и рук не осталось! – Бывает – Со мной было – всю жизнь. Разгадка в том, что – чтобы принять нужно неменьшую полноту – и силу – чем дать. Иди Вы к человеку с пустыми (просящими) руками – как все – как все женщины – Ваша пустота была бы принята. Только боги не боятся даров. Встретьте – бога.
Вы узна́ете его по неизбывной пустоте его приемлющих рук: по неизбывности его голода – на дар: сердечный жар. Бог есть – пожирающий. Сыты – только люди. Ваш Люсьен (как все мои Люсьены – их много – это – порода!) Вас – нас – обманули мнимыми голодом и жаждой: Аидовым теням нужна была лишь капля живой крови: мы несли – всю свою!
Но нас с вами, Ариадна, узнают – по неизбывности дара, который кончается (ли?) – только с жизнью. Поэтому – Люсьены кончаются, мы – нет. Не ставьте себя с ним рядом: Вы – не он: Вы – его обратное. Поставьте его перед собой – как камень преткновения – о который Вы только – (еще лишний раз!) преткнулись – на пути своего дара – богам. Любите его, конечно, но как это конечно похоже на кончено, не потому что (и т. д. и – много так далее), а потому что Вы – Вы, а не Ваша улыбчивая соседка по квартире, к<отор>ая дала бы ему – как раз в меру – своей скудости и его немощи.
Простите за резкость! Меня такие привидения – замучили, и все-таки я их предпочитаю всем «реальным и нормальным».
<Приписка карандашом:> Не окончено и не отослано[381]381
Приписка Цветаевой красным карандашом. Сохранился конверт с надписью «мое – Ариадне Берг (неотосланное)». Однако позже, видимо при встрече, Цветаева передала письмо адресату. 20 января 1939 г. А. Берг писала: «Ваше большое письмо, писанное мне – „как себе“ всё время было со мной, как Вы сами. Я так хотела, так надеялась смочь приехать к Вам – только к Вам, никому другому не дав даже знать о том, что я в Париже. Вы знаете, Марина, что наши встречи, такие полные, значительные, нужные, принадлежат к тем редким событиям, для чего мне нужно было жить. Без них в моей жизни было бы что-то неисполненное, недоконченное, хромое. Помните, ведь у нас не было „préliminaires“{291}. Когда мы встретились в первый раз – мы были уже близки…» (Письма к Ариадне Берг. С. 180).
[Закрыть]
МЦ.
Впервые – Письма к Ариадне Берг. С. 118–122. СС-7. С. 533–535. Печ. по СС-7.
45-38. А.А. Тесковой
Paris 15-me
32, B
Hôtel Innova, ch
12-го декабря 1938 г.
Дорогая А<нна> А<нтоновна>!
Дошли ли мои два письма, одно – давнее – авионом, другое – дней 10 назад, простым, со стихами. Я бы очень хотела знать, дошли ли стихи, и очень прошу Вас ответить мне тотчас же[382]382
На это письма А.А. Тескова отозвалась 15 декабря 1938 г. (сохранена авторская транcкрипция).
Дорогая Марина,
Все получила: и письмо, и – стихи – не стихи, а голос сердца, горячего и благородного, и еще – родного. И не произношу благодарений, ибо всякое слово прозвучит банально перед лицом того, что есть. Особенно 2 и 3 удачны – на диво!
И не писала. А может и еще бы не писала если б не Ваш последний листок. Знаете, – здесь живется какой-то странной жизнью: заколдованы! Живем… и – не живем. Молчание. В ресторанах. В садах. По улицам. И не смотрим при встрече друг другу в глаза… А смеху не слыхала, и улыбки не видала с тех пор, как нагрянул этот ужасный сон, в котором свободный народ стал маленькой мышкой, благодарящей за свою жизнь-нежизнь – сытости кота, неспускающего ее, однако, из виду… пока… – В это атмосфере чувствую себя больной, все стало безразлично, ничего не нужно, и всё – трудно… и руку протянуть и слово сказать… Вы поймете, не взыщите.
Стихи сейчас же стала переводить (только словно, по содержанию) и как только (и если!) позволит цензура, они будут напечатаны в переводе одного из лучших современных молодых чешских поэтов. Их целая группа, и заставили себя сейчас за черную работу: издают газету «Обнова», политическую, за которой собирают народ к новой жизни, очищенной от того, что оскверняло последних 20 лет. Газета остроумная и благородная высокими итогами и смелостью. И это авторы не со вчерашнего дня – хоть и молодые, за ними не одна книга стихов – имена Reně, Zagradniček, Čер, Durich и др<угие>{292} звучат весома. Кстати: насчет цены Nobela Карлу Чапеку – несогласна, мелка рыбка!
Вот Вам перевод чешского гимна:
Кде дома я? Кде дома я?Вода гудит по лугам,Леса шумят по скалам,В саду блестит весенний цвет —Земной рай это на взгляд.И это та прекрасная земля (страна)Земля чешская, кде дома я.Кде дома я? Кде дома я?В краю ли знаешь, Богу милом,Душой гонких в теле бодром,Мысль ясную, начало и успех,Да ту силу, что упорству гибель?Это чехов славное племяМежду чехов дома я. (K.de domov můj? – это не «дом» в смысле «здание» = dům – это, что германцы называют – «Hrim»),
(Очень любопытно, какой она выйдет у Вас, если возьметесь перевести на стихотворный язык!)
Дальше: Radium добывалось у нас только в Яхимове, кде построили и прекрасный курорт, с роскошью мировых размеров – это сейчас – у соседа. – Но у нас, в юго-восточной Чехии уже объявили места, кде есть Radium – только придется исследовать в каком количестве и наладить добывание. – И эта сказочка: «было – нету» – надо «искать и устраивать новое» – повторяется на каждом шагу. И Ваше хрустальное, дымчатое ожерелье ждет нового постройства чешского стеклоделания – и Harracrov и Lenora – у соседа. Но уже налаживают в Sázavê и в Turnoê. Буду следить и постараюсь возможно скоро для Вас узнать, или лучше прислать. Учебники и «рыцаря» вышлю на этой неделе. А Вы знаете повесть про нашего рыцаря Bruncvika или Rolanda (тот же под мостом?) Напишу, если не знаете, это odissta!
Сейчас читаю книгу, которая могла бы Вам дать картину культурной истории нашей страны, но – к сожалению – картина была бы неверная, ибо автор пишет не объективно, и Вы, не зная истины, могли бы принять ее за правду. (Это «Tausend Jahre Geisteskampf im Sudetenraum» писал профессор немецкого университета в Прагу – Eduard Winter{293}.) У меня осталось после книги чувство жгучей жалости и упрека легендарному нашему пращуру – Чеху – «зачем ты не увел свой „люд“ далеко на север, или на юг, или куда либо – но туда, кде его мягкая душа и бесхитростное сердце могли найти покой и свободу и правду – ненарушаемые!»… и кде наша культура была бы действительно и неоспориваемо – наша…
Поэты – пророки… дорогой мой пророк – Марина, да сбудется Ваше пророчество! Целую Вас за понимание, за горячее чувство, за благородство, за силу и красоту горного ручья – Ваших стихов к Чехии.
Как много хотела бы Вам рассказать! Такая картинка: чешское село – ни одного немца, – сейчас – у них. Велели старосте вывесить знамя. Побежал и несет знамя: чешское. «Нет», говорят, «надо mit Hackenkreuz{294}, а это на огонь». Полились слезы: «ради Бога, оставьте мне в могилу!» – а «то» знамя должен был вывесить – городовой! – Детям дают конфетки. Малыш: «не хочу, мы не голодны, мама лепешек напекла, попробуйте…» – тащат из карманов. – «Что ж вы не надеваете народных костюмов, вам это позволяется?» Женщина: «Нет, свои костюмы тогда только надели бы, если б пришел тот, кто скажет нам: „возвращаем вас“»…
Кончаю сегодня. Скорее бы письмо к Вам дошло. Буду еще писать. И Вы опять обрадуете меня
Ваша A. Teskova
От сестры привет. И Муру приветы.
<На полях>: (Какой очаровательный львенок!{295} А ведь кокетник!) (Где мой дом? С. 44–49).
[Закрыть]. Если не дошли – дойдут. Мне это очень важно. Было три стихотворения, и я так мечтала о Вашем скором отклике.
Горы – ту́рам по́прища! Черные леса – До́лы – в воды смотрятся – Горы – в небеса. Край – всего свободнее, и щедрей всего. Эти горы – родина Сына моего (и так далее). Жду срочного ответа, а пока целую. Средний львенок подставляет морду для поцелуя.
М.
Впервые – Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 312. Печ. по тексту первой публикации.
Письмо написано на видовой открытке с львятами.
46-38. А.А. Тесковой
Paris 15-me
32, B
Hôtel Innova, ch
26-го декабря 1938 г.
С Новым Годом, дорогая Анна Антоновна!
Но каким ударом кончается – этот! Только что Мур прочел мне в газете смерть Карела Чапека. 48 лет! мог бы жить – еще 20! И именно сейчас, когда так важен и нужен – каждый, когда человек уже значит – герой. От какой болезни умер?[383]383
Карел Чапек умер 25 декабря 1938 г. от воспаления легких. Сообщение о его смерти было напечатано в «Последних новостях» 26 декабря 1938 г. См. также коммент. 2 к письму к А.А. Тесковой от 10 ноября 1938 г.
[Закрыть] В газете только – «après une courte maladie»{175}. Я просто – ушам не поверила: – Да это – ошибка! Не может быть! Ведь только что – разговоры о премии Нобеля! (NB! точно это может отвратить – смерть!) И только когда сама, глазами, прочла – поверила. Жалею в нем чеха, жалею в нем человека, жалею в нем собрата, жалею в нем – свое поколение. Нашего полку́ – еще убыло́.
С сентябрьских дней – дня не прошло, чтобы я утром не спросила Мура: А что́ – про Чехию? и как часто: – Про Чехию – ничего. А нынче – чего.
Я совсем оглушена этим ударом. Точно год, на прощание, поднес свой последний подарок: взяв – всё, взял – еще это. И какое чувство – укора, точно я, живя во Франции, какой-то – соубийца. (Та́к нужно понимать третье стихотворение: оно от лица – лучшей – Франции. Я неустанно чувствую, что жизнь нации сейчас идет – помимо народа: против народа, и что это – почти везде на земном шаре: что никогда так не шли врозь: народ – и вожди.)
Бедный Чапек! Что́ он унес на прощание? Измену – предательство – победу грубой силы. Горько – та́к умереть.
Одно – немножко – утешает, смягчает: чудесность дня. Он, как Симеон, дождался Христа[384]384
Симеону, праведному старцу, жившему в Иерусалиме, было предсказано Духом Святым, что он не умрет, пока не увидит Христа. Симеон увидел Иисуса на сороковой день рождения в храме, куда Младенца принесли, чтобы представить Господу (библ.).
[Закрыть]. Пусть – не ждал, всё равно – дождался! Хочется сказать: в Рождество умирающий – не умирает. Еще думаю: может быть – в окно лечебницы – видел снег – большие хлопья – и от этого – тише уснул. Господи, дай, чтобы он когда-нибудь – откуда-нибудь – увидел свою страну – воскресшей! Чтобы оба воскресли – страна и он! – Amen{176}. —
Вспоминаю в Праге, в Градчанах, церковь – которую я окрестила: Святой Георгий под снегом – потому что камень, из которого она построена – мерцающий, снежный – даже летом. Я помню, я раз зашла и полчаса стояла – и всё время пела одно: – Святой Георгий, помилуй нас! Только эти слова. И вот, из-за снега, сейчас вспомнила. И тоже – стою и говорю: – Святой Георгий, помилуй нас!
_____
Я страшно мерзну – и днем и ночью, и на улице и в доме: пятый этаж, отопление еле те́плится, ночью сплю в вязаной (еще пражской) шапке, вспоминаю Вшеноры, нашу чудную печку, которую топила своим, до́бытым – хворостом. И ранние ночи с лампой, и поздние приходы занесенного снегом, голодного С<ергея> Я<ковлевича> – и Алю с косами, такую преданную и веселую и добрую – где всё это?? Куда – ушло??
Я – страшно одинока. Из всего Парижа – только два дома, где я бываю. Остальное всё – отпало. Если бы эти мои друзья – случайно – уехали, у нас бы не осталось – никого. На весь трехмиллионный город. (У одних бываем – раз в неделю, у других – раз в две, а то и в три: не зовут – не идем: не позовут – не пойдем.)
Если бы я сейчас была в Праге – и Вам было бы лучше – и мне. Здесь мое существование – совершенно бессмысленно. А там бы я с новым жаром всё любила. И может быть – опять стала бы писать. А здесь у меня чувство: к чему? Весь прошлый год я дописывала, разбирала и отбирала (потом – поймете), сейчас – всё кончено, а нового начинать – нет куражу́. Раз – всё равно не уцелеет. Я, как кукушка, рассовала свои детища по чужим гнездам. А растить – на убой…
Но ёлочка все-таки – была. Чтобы Мур когда-нибудь мог сказать, что у него не было Рождества без ёлки: чтобы когда-нибудь не мог сказать, что было Рождество – без ёлки. Очень возможно, что он никогда об этом не подумает, тогда эта жалкая, одинокая ёлка – ради моего детства и ради тех наших чешских ёлок с настоящими еловыми и сосновыми шишками, которые сами золотили – жидким золотом.
Всё меня возвращает в Чехию.
Я никогда, ни-ког-да, ни разу не жалела, что мне не двадцать лет. И вот, в первый раз – за все свои не-двадцать – говорю: Я бы хотела быть чехом – и чтобы мне было двадцать лет: чтобы дольше – драться. В Вашей стране собрано всё, что́ мне приходится собирать – и любить – врозь. А если у Вас нет моря – я его, руку на́ сердце положа, никогда не любила: не любила – больше всего, значит – не любила. (Читали ли Вы моего «Мой Пушкин» – там всё: о море и мне.)
Спасибо за Яхимов[385]385
См. письмо к А.А. Тесковой от 24 ноября 1938 г.
[Закрыть]. Но не́ было ли (верней: нет ли) у той радионосной горы – отдельного названия? Яхимов – город, где обрабатывали, а гору – как звали? Или, хотя бы весь горный хребет? (Здесь, напр<имер>, в Савойе, в Арденнах, и в Alpes Maritimes{177}, есть свое имя – у каждой горы и даже вершины: la pic de… Мне это очень важно – для стихов).
Жду истории своего Рыцаря. Всё, что́ знаю – что это он добыл Праге Двухвостого льва[386]386
В средневековых преданиях Брунсвик отождествлен с королем Пршемыслом II, много сделавшим для укрепления Чешского государства. По легенде, на третий год своего правления Брунсвик отправился странствовать по свету. Рискуя жизнью, он спас льва, который стал его другом и помогал ему в его подвигах. После смерти рыцаря лев умер на его могиле. С именем Брунсвика связывают возникновение чешского герба, на котором до сих пор сохранилось изображение льва. См. коммент. 4 к письму к А.А. Тесковой от 24 октября 1938 г.
[Закрыть]. Напишите мне, дорогая Анна Антоновна, всё про него: с кем дрался, где блуждал, откуда привел льва? И еще одна просьба: знаю, что – трудная: записывайте про Чехию – всё, всё, все маленькие случаи, как с теми крестьянками (нарядами) и детьми (конфетами). – Ведите дневник страны. Кто будет перечитывать старые газеты? Да наверное и в газеты-то не всё попадает. Простые записи: там-то – тогда-то – то-то. Несколько строк в день. Будет – памятник.
– Рада, что стихи дошли – до глаз и сердца[387]387
См. коммент. 1 к письму от 24 ноября 1938 г.
[Закрыть]. Я их очень люблю и они мне самой напоминают (особенно – второе) те несмолчные горные чешские ручьи: та́к они и писались – потоком.
_____
Кончаю вечером, Мур уже спит. Нынче вечером – грустная радость: несколько слов о Кареле Чапеке – в одной из двух газет, под каждым словом о Чехии которых в те дни подписывалась. Автор – известный поэт и публицист[388]388
К письму была приложена вырезка из французской газеты со статьей о К. Чапеке. Название газеты и дату ее выпуска по вырезке установить не удалось (Письма к Тесковой, 1969. С. 209.) См. письмо к А.А. Тесковой от 3 января 1939 г.
[Закрыть]. Напишите – как понравилось.
Нет, дорогая Анна Антоновна, не будем.
Всё знаю, но зная еще, что всё это – на час, что есть la justice des choses{178}, наше народное: Бог правду видит – да не скоро скажет. Знаю еще, что бывают – чудеса, у которых – свой закон.
Дай Вам Бог в Новом Году – новой надежды – и веры. Вспомните «La dernière classe»[389]389
Сборник рассказов французского писателя Альфонса Доде (1840–1897). Цветаева просит вспомнить его рассказ «Последний класс» из сб. «Письма с моей мельницы» (1869).
[Закрыть] Daudet («Lettres de mon moulin»){179} – и Польшу, давшую Шопэна и открывшую радий.
– Да сбудется!
М.
Очень рада, что понравился мой львенок. Я такого гладила в Праге – в цирке. Он – жёсткий.
Нынче (27-го) читаю, что большинством голосов (4 тыс<ячи> на́ 2 тыс<ячи> некий конгресс признал свою ошибку – 3 мес<яца> назад[390]390
Речь идет о Чрезвычайном социалистическом конгрессе, где в заключительный день работы большинством голосов (4322 против 2837) была принята резолюция лидера социалистической партии Леона Блюма (1872–1950), направленная против Мюнхенского соглашения 29 сентября 1938 г. См. также письмо к А.А. Тесковой от 24 сентября 1938 г. и коммент. 1 к нему.
[Закрыть]. Что́ сказать, кроме: бессовестные идиоты, дальше носу своего не видящие? Где они тогда были?? Ах, ясно: когда дело коснулось собственных дел – прозрели, увидели, завопили. Вот что́ значит – жить нынешним днем и «своя рубашка к телу ближе». Вы не думаете, что это – начало la justice des choses? Ты предал – предадут и тебя. Кому предал – тот и предаст. Только жаль, что платить будут – невинные, непредавшие, знавшие – и не могшие ничего отвратить. Нельзя от лица народов – делать мерзости![391]391
В письме от 29 декабря Тескова сообщает Цветаевой о смерти Карела Чапека. Их письма встретились в пути (Где мой дом? С. 49):
29 декабря 1938
Дорогая Марина, пожалуйста только в двух словах напишите получили ль Вы мое последнее письмо. – две недели назад… Очень важно для меня. – Скоро напишу о делах – книги и т. д.
Поздравляю Вас и Мура с Новым годом; принес бы Вам много хорошего! —
Помер Карел Чапек; воспаление легких. Его все (и я) жалеют как доброго человека, и многие (и я) как талантливого литератора, и еще многие (и я) огорчены, что его талант не мог развиться в направлении ему более близком. Целую Вас. Привет от сестры. И Муру приветь. Ваша
A. Teskovà
[Закрыть]
Впервые – Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 167–175; СС-6. С. 467–471. Печ. по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 301–312.
47-38. С.Я. Эфрону
<Конец декабря 1938 г.>
Это львица (вместо рыси.)
С Новым годом. Но каким ударом для Чехии кончается – этот: 25-го, в первый день Рождества умер Карел Чапек – так и не дождавшись премии Нобеля. Очень хорошая статья Арагона[392]392
Луи Арагон (1897–1982) – французский писатель.
[Закрыть] в Le Soir и не знаю чья в Huma
У нас снег сошел – последние два дня ходили в черной грязи – но на Луаре, впервые с 1779 г. замерзшей от Блуа до Тура – боятся наводнений: уже взрывали динамитом, но кажется не поможет. В Версале, на pièces d’eau{180}, катались на коньках, вообще была генеральная репетиция зимы – и ничего – сошло, кроме ужасных ботиков и калош, к<отор>ые нужно надевать вдвоем – и по четверть часа. (Мур снимал вместе с башмаками, а в гостях – вовсе не снимал, а у меня вся левая нога изрезана, до того тесны́ – хотя мой номер. Нет, не калошная страна!)
Да, со второго дня мороза весь (женский!) город – молниеносно покрылся цветными башлыками. Моду пустил Printemps[393]393
Модный магазин в Париже.
[Закрыть], и мода тут же спустилась в самые скромные предместья: не было женской головы без башлыка. Но так как они, в большинстве, были вязаные (просто сшивали сзади шарфы), то тепла не прибавилось, только – живописности. О башлыках уже пишут стихи и шутят в T.S.F.-c[394]394
T.S.F. (Transmission sans fil – передача без проводов – фр.) – радиоприемник.
[Закрыть] и одновременно сообщают разные мрачные новости про Джибути[395]395
Город в Эфиопии, резиденция колониальной администрации.
[Закрыть].
Однофамилец Ва́льтер[396]396
Лицо неустановленное.
[Закрыть] на мое письмо – не отозвался, чем и доказал, что – не наш. Мы все – грамотные. Новый Год решили встречать в к<инематогра>фе: дома скучно и грустно, а с другими не хочется: и судьбы врозь, и врозь – шаги…. Мур уже выклянчивает новогодний подарок, а сейчас в 10-тый раз пошел в B
Большой универмаг в Париже.
[Закрыть] – смотреть.
Жду – про ваш Новый Год. Давно не́ было письма. Я – пишу всегда. Желаю здоровья и исполнения желаний.
Р<ысь>[398]398
Домашнее имя Цветаевой.
[Закрыть].
Впервые – НИСП. С. 379 380. Печ. по тексту первой публикации
Написано на открытке с изображением львицы в саванне. Датируется по содержанию.
1939
1-39. А.А. Тесковой
Paris 15-me
32, B
Hôtel Innova, ch
3-го января 1939 г. [399]399
В оригинале письмо ошибочно датировано 1938 г. Дата исправлена по почтовому штемпелю на конверте (Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 209).
[Закрыть]
С Новым Годом, дорогая Анна Антоновна! Поздравляю Вас вторично. После Вашего большого письма, где Вы писали о радии и о деревенских детях, было два больших моих: одно – сразу (т. е. недели 2 назад), другое – 26-го декабря, сразу после смерти Карела Чапека[400]400
См. коммент. 1 в письме А.А. Тесковой от 26 декабря 1938 г.
[Закрыть] и все письмо было о нем, с отзывами на смерть здешних писателей. Дошло ли, кстати, до Вас слово Б<ернарда> Шоу[401]401
Шоу Джордж Бернард (1856–1950) – английский писатель.
[Закрыть]: – Почему о́н умер, а не я? Почему молодой, а не старый? Он его называет своим близким другом и оплакивает его – всячески. Отложила для Вас этот отзыв, и еще другие, кроме уже посланных (было, как помню, два). Но может быть, за это время, оба моих письма уже дошли – задержку объясняю праздниками. Но не пошлю имеющихся отзывов раньше, чем уверюсь в дохождении прежних. Итак, ждите двух больших писем – с запоздалыми поздравлениями и пожеланиями. Не могли же Вы подумать, что я в эти дни – рождественские и новогодние – Вас не окликнула!!
…У нас перед Рождеством были сильные морозы: здесь доходило до 15 градусов – чего не́ было ровно 10 лет. А до этого года Луара замерзла от Блуа до Тура – в 1776 г<оду>! Я много ходила пешком в те дни (как, впрочем, всегда) и иногда, задумавшись, чувствовала себя в Праге – 15 лет назад! Как всё живо – и в свой час – возвращается. Просила в тех письмах – прежних – непременно сообщить мне подробную историю Рыцаря: все что́ знаю – что добыл двухвостого льва (львенка). – «А то é мало» – как говорила ехидная старушка, продававшая зеленину[402]402
A to je malo – маловато (чешск.); zelenina – овощи (чешск.).
[Закрыть] по хатам, в ответ на мое: Нынче – ниц[403]403
Nic – ничего (чешск.).
[Закрыть]. Я всю Чехию прожила в глубоком сне – снах – так и осталась сном, вся, с зайцами и с ланями, с перьями фазаньими – которые, кстати, у меня еще хранятся, подобранные по лесным чащам, по которым я лазала – сначала с Алей, потом с молодым Муром на руках.
Мур (скоро 14 лет, ростом почти с отца) на подаренные мною на праздники деньги купил себе книгу про зверей, книгу странных историй (Histoires à dormir debout{181}) и звериное вырезание (картонаж – всякие Mickey, коровы и собаки). Мне – пепельницу и пачку папирос. У нас была (и еще е́сть) елочка, маленькая и пышная, как раздувшийся ежик. Получила от Али на Новый Год поздравительную телегр<амму>. Вот, кажется, и все наши новости. Теперь жду – Ваших. Никогда, когда долго нет вестей, не думайте, что я не пишу: пишу – всегда, и всегда сама отправляю. Ну, еще раз – с Новым Годом! Дай Бог – всего хорошего, чего нету, и сохрани Бог – то́ хорошее, что́ есть. А есть – всегда, – хотя бы тот моральный закон внутри нас, о к<отор>ом говорил Кант[404]404
Одна из формулировок основного закона этики немецкого философа Иммануила Канта (1724–1804) гласит: «…поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же как к цели и никогда не относился бы к нему только как к средству» (Кант И. Сочинения: В 4 т. Т. 4. Ч. 1. М., 1965. С. 260). Иными словами, поступок будет моральным лишь в том случае, если он совершается единственно из уважения к нравственному закону. Цветаева имеет в виду знаменитые слова И. Канта: «Две вещи наполняют душу всё более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, – звездное небо надо мной и моральный закон во мне» (Там же. С. 499).
[Закрыть]. И то́ – звездное небо! Обнимаю Вас, сердечный привет и пожелания Августе Антоновне.
М.
Пишите! Открытку с Вацлавом – получила[405]405
Святой Вацлав – чешский князь X в., на открытке – рисунок чешского художника Микулаша Алеша с надписью: «Святой Вацлав, молись за нас! Не дай погибнуть ни нам, ни будущим!»
[Закрыть].
Письма́ до ответа писать не буду[406]406
На это письмо (на открытке) А. А. Тескова ответила в конце января 1939 г.
Дорогая Марина,
Сколько раз взяла перо в руки чтобы Вам писать!.. Помните Лермонтовское: «вечно любить – невозможно, а на время – не стоит труда»? и вот подражаю: «всего – не выскажешь, а немножко – все равно не передаст»! Да, так всегда перо поставила, бумагу оставила белой, и дальше – днем, и, даже разбуждаясь ночью (что со мной бывает ежечасно), – искала слово, которое бы Вам могло сказать – всё. Но, Ваша последняя открытка меня убедила, что надо с компромисом. И пишу. Мой день? Рано утром в церковь: людей не много, полутемно, тишина. На алтаре святая жертва. И здесь только раскрывается в душе огромная, бесконечная свобода, ничем несокрушаемая, прозаренная светом любви, жертвующей собою за всё и за вся. Теряешь себя, маленькую единичку, да скорее – нуль, убогий микрокосм, и становишься смирением, благодарением (не словами) мольбою… Потом домой. Убирается, топятся печки (углей недоставало, мерзли; теперь уголь есть, но очень дорогой), корреспонденция. Бывает ее много. Перевод (теперь всё Лосского). Идем обедать в ресторан. Больше чем в еду углубляемся в газеты. Уже не хочешь читать, откладываешь газету – но в следующую минуту опять влезаешь по горло… А ведь портит желудок; нервы, переваривая (выражение неспециальное) события, не могут участвовать на переваривании пищи… Ну и болит желудок, и вдобавок голова. Затем домой; читаю, очень много: главное философические работы, историю, меньше всего беллетристики. А стихи (хорошие) люблю. Кто придет, или сама куда идем. В гости мало. Еженедельно два, три, и четыре доклада. Раз в две недели ходим слушать камерную музыку. Ну, и всё. Забот и разной суеты не описываю. Русские к нам почти совсем перестали ходить. Не понимаю. – Очень нуждаюсь на этот раз в свежем воздухе. Но придется ли ехать куда – вообще неясно. Всё неясно.
За Вашим рыцарем (его снимком) чуть не всю Прагу исходила, но достану, и пошлю с описанием всей одиссеи, и скоро (объективно скоро, не по «индивидуальному»). Книг, каких Вам нужно, ни на русском, ни на французском не могу достать, но помню, и может удастся что-нибудь найти – хоть бы и не точно то, чего Вы спрашивали. И ожерелье Ваше не теряю из памяти. Даже ради его читаю с интересом о воскресающем стеклянном промысле Чехо-Словакии.
Странно: Вы живете далеко, годы прошли как виделась с Вами, если встретиться, придется справлять образ сохраненный о наружности одной и другой (хотя Вам придется справлять куда больше), и все-таки с Вами остаюсь – родной, чувствую. Вы поймете, почувствуете – мое. А ведь с иными встречаешься и встречалась часто, видишь вырастают у них дети. Видишь как белеют волосы (на сколько их не красят!) с ними перечувствовала ихние беды… и… бесконечно далекими остались, и ввиду совершенной невозможности понять то. что мне свято, всё удаляются…
Rosamond Lehman{296} не знаю, даже ни по имени. При случае спрошу в библиотеке.
Но как давно не знаю ничего о Вашем житии-бытии! Напишите.
Надеюсь, письмо получите. Прилагаю вырезки из последнего № Центральной Эвропы – прекращается{297}.
Вот, видите, как ужасно мало написала, не выскажешь, не передашь…
Целую Вас. Пишите.
От сестры привет. И Муру привет.
Ваша A. Tesková.
Как узнаю определенное о Ваших стихах (когда и кде буду переведены и напечатаны) сейчас извещу.
Жаль Шестова{298}. Вы с ним кажется были хорошо знакомы? (Где мои дом? С. 51–53).
[Закрыть].
Впервые – Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 179–180 (с купюрами); СС-6. С. 474-475. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 317–318.
