Текст книги "Марина Цветаева. Письма 1937-1941"
Автор книги: Марина Цветаева
Жанр:
Эпистолярная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Марина Цветаева. Письма 1937-1941
1937
1-37. В Союз русских писателей и журналистов в Париже
В Союз писателей и журналистов
Покорнейше прошу Союз Писателей и Журналистов уделить мне что-нибудь с писательского новогоднего вечера[1]1
Речь идет о предстоящем благотворительном новогоднем писательском вечере 13 января 1937 г., который ежегодно устраивался в парижском отеле «Lutétia». Цветаева была на этом вечере и ссуду с него получила (см. письмо к В.Н. Буниной от 5 февраля 1937 г.)
[Закрыть].
С благодарностью заранее
Марина Цветаева
Vanves (Seine) 65, Rue J
2-го января 1957 г., суббота
Впервые – ЛО. 1990. С. 107. СС-6. С. 664. Печ. по СС-6.
2-37. В.Н. Буниной
Vanves (Seine) 65, Rue J
2-го января 1937 г., суббота
С Новым Годом, дорогая Вера!
Мы очень давно с Вами не виделись, и я слегка обижена, ибо зов, всегда, исходит – от Вас, – и уже давно не исходит.
Милая Вера, мне необходимо устроить свой вечер – прозу: чтение о Пушкине, называется «Мой Пушкин» (с ударением на мой). Я его как раз кончаю.
Я совсем обнищала: Совр<еменные> Записки (НЕГОДНЫЕ) не́ дали мне на Рождество даже 100 фр<анков> аванса – под моего Пушкина[2]2
О публикации «Моего Пушкина» в «Современных записках» см. письмо того же дня к А.А. Тесковой.
[Закрыть], под предлогом, что им нужно достать 5 тысяч (чего проще: 5.100!).
Словом, вечер мне необходим.
Хочу повидаться с Вами, чтобы посоветоваться, когда, мне бы хотелось – поскорей, но не знаю (столько было вечеров)[3]3
Декабрь 1936 г. действительно был насыщен культурными событиями: вечера «Современных записок» и Объединения русских писателей и поэтов, вечера с участием И.А. Бунина, Г.В. Адамовича, А.С. Штейгера, лекции В.В. Вейдле и Г.П. Федотова и др. (Хроника, III. С. 255–264).
[Закрыть] – осуществимо ли уже в январе.
Словом – зовите, и я приеду.
Обнимаю Вас. Вам и Вашим мои самые сердечные поздравления и пожелания.
МЦ.
P.S. Можно Вас попросить передать или переслать Б<орису> К<онстантиновичу> Зайцеву мое прошение о чем-нибудь с новогодн<его> писательского вечера?[4]4
Цветаева часто обращалась к Б.К. Зайцеву с подобными просьбами. См. письма к нему (Письма 1933–1936). Что касается «новогоднего писательского вечера» 13 января, то Цветаева сомневалась, пойдет ли она на него. Она писала 5 января 1937 г. В.Н. Буниной, что ей не с кем идти и что она здесь боится «тоски присутственных мест» (Русский альманах. Париж, 1981. Вклейка 1. Воспроизведена 1-я страница письма. Собр. Р. Герра). Однако, как следует из письма к В.Н. Буниной от 5 февраля 1937 г., Цветаева на вечере присутствовала.
[Закрыть]
_____
У меня занят, пока, только четверговый вечер первого дня Русского Рождества (7-го).
Впервые – НП. С. 506–507. СС-7. С. 295–296. Печ. по СС-7.
3-37. А.А. Тесковой
Vanves (Seine)
65, Rue J
2-го января 1937 г.
С Новым Годом, дорогая Анна Антоновна!
Вам эту дату пишу – первой.
Дай в нем Бог Вам и Августе Антоновне[5]5
Тескова Августа Антоновна (1878–1960), сестра А.А. Тесковой, учительница.
[Закрыть] и всем, кого Вы любите, здоровья и успешной работы, и хороших бесед, и верных друзей.
Не поздравила Вас раньше потому, что болела, обычный грипп, но при необычных обстоятельствах нашего дома – несколько затянувшийся. Но елка, все-таки, была, и Мурины подарки (благодаря Вашему, за который Вас горячо благодарю) – были. Получил книжки: «Les Contes de ma Grand-Mère»{1} (Жорж Занд) – «L’histoire merveilleuse de Peter Schlehmil»{2} (во французском переводе самого Chamisso – кстати, был француз (эмигрант) – и себя на французский – переводил!!)[6]6
Немецкий поэт и писатель Альфред фон Шамиссо (1781–1838), француз по происхождению, долгое время был в Германии чужаком. Лишь в 1828 г., в возрасте сорока семи лет, после второго издания «Необыкновенной истории Петера Шлемиля» (в книгу вошли также двадцать лучших его стихов) Шамиссо получает всеобщее признание.
[Закрыть] – и цветную лепку, из которой отлично лепит.
Я, как встала после гриппа, так сразу засела за переписку своей прозы – Мой Пушкин[7]7
Проза «Мой Пушкин» была опубликована в журнале «Современные записки» (1937, № 64) (СС-5). В начале октября 1936 г. Цветаева получила восторженное письмо о своей ранее напечатанной прозе от писателя и литературного критика Петра Петровича Балакшина (1898–1990). В 1936 г. он состоял редактором журнала «Земля Колумба» (Сан-Франциско). На такое письмо Цветаева, по ее словам, «не могла не отозваться» (см. письмо к П.П. Балакшину в кн. Письма 1933–1936).
Балакшин направил в «Современные записки» письмо с отзывом на цветаевскую прозу. Повлияло ли это на решение редакции журнала, неизвестно, но «Мой Пушкин» Цветаевой в журнале был опубликован.
[Закрыть]. Мой Пушкин – это Пушкин моего детства: тайных чтений головой в шкафу, гимназической хрестоматии моего брата, к<отор>ой я сразу завладела, и т. д. Получается очень живая вещь.
Не знаю – возьмут ли Совр<еменные> Записки, но во всяком случае буду эту вещь читать вслух на отдельном вечере[8]8
Вечер, о котором упоминает Цветаева, состоялся 2 марта 1937 г. в зале Социального музея (Хроника, III. С. 293). См. письмо Цветаевой к В.Н. Буниной от 11 февраля 1937 г.
[Закрыть].
_____
Да, та «Dichterin»{3}, о к<оторой> Рильке пишет Пастернаку[9]9
Речь идет о записке Р.М. Рильке для Б.Л. Пастернака от 3 мая 1926 г., которую Пастернак получил через Цветаеву. В ней Рильке сообщал, что отправил Цветаевой две свои книги («Элегии» и «Сонеты к Орфею») и что они «уже в руках поэтессы!» (Письма 1926. С. 102; см. также: Небесная арка. С. 23). А.А. Тескова могла прочесть записку в томе писем Рильке (R.-М. Rilke. Briefe aus Muzot 1921 bis 1926. Leipzig, 1935. С. 355).
[Закрыть] – я. Я последняя радость Рильке, и последняя его русская радость, – его последняя Россия и дружба.
Как мне бы хотелось с Вами встретиться. А вдруг – в этом году?? Давайте – подумаем. А м<ожет> б<ыть> – и решим??
Обнимаю Вас, сердечный привет сестре.
Всегда любящая и помнящая Вас
М.
От С<ергея> Я<ковлевича> и Мура сердечный привет и лучшие пожелания.
Аля – из моей жизни совсем отсутствует: у нее – своя, мне совсем чужая: всё, чего не только любила, но никогда не переносила – я. Ей уже 23 года[10]10
Ариадне Эфрон шел 25-й год.
[Закрыть], и это человек сложившийся.
Впервые – Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 148 (с купюрами); СС-6. С. 447–448. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 267–268.
4-37. А.С. Штейгеру
4-го янв<аря> 1936 г. <1937 г.>[11]11
Описка Цветаевой (1936). Датируется по содержанию и расположению в черновой тетради (1937).
[Закрыть]
Мой первый ответ: не узнавать – себя. Я от человека всегда терплю до предела, пока не затронуто что-то для меня священное, намеренно – не затронуто, с злостным умыслом мною любимое – унизить. <зачеркнуто: В частном порядке> Вы порвали не только не попытавшись выяснить, <зачеркнуто: после моего полного и терпеливого выяснения: «не могу видеть Вас в»> а – не дождавшись моего выяснения, не оставив для него адреса – раз – и уже с моим полным и терпеливым выяснением в руках – два. «Не могу видеть вас в ничтожестве». <зачеркнуто: значит можно сказать тому человеку, от которого ждешь большего> есть именно доказательство, что человек для тебя не ничтожество.
Спросите любого и любой Вам истолкует – так.
Но не будем углубляться. Мне слишком легко разбить карточку Ваших доводов.
Но Вы даже этим любимым быть не захотели: Вам надоело быть любимым и Вы уцепились за первый предлог, как с другим, к<отор>ым Вам бы хотелось быть любимым, <вариант: в другом случае (хотели быть любимым)> уцепились бы за первый обратный благоприятный предлог.
Вы не посчитали, что перед Вами живой человек.
<Зачеркнуто: От начала до конца все это было каприз – может быть больного>
Мой друг, меня часто оскорбляли, но <зачеркнуто: все это всегда «любящие», никогда – друзья. Всегда – женщину, никогда – человека. Никогда – поэта> что в этом отношении были не только Вы, но еще – я, Вы ни на минуту не задумывались, каково мне без Вас будет (не на свете! внутри меня)
Вы <зачеркнуто: подразумевали> первую помнившую от меня обиду положили на весы <зачеркнуто: (всего моего сердца)> и она перевесила – всю меня. Ваше самолюбие Вы предпочли моей любви.
Больше Вам сказать нечего. Все это – явно: спросите любого
Как я бы поступила? Выяснила бы
_____
Если же Вы и последнего моего черным по белому выяснения[12]12
См. письма к А.С. Штейгеру от 30 и 31 декабря 1936 г. (Письма 1933–1936).
[Закрыть] <поверх строки: по той или иной причине> все же решили порвать, Вы должны были бы сказать мне это сразу – так же черным по белому, и еще лучше – устно, в первую нашу встречу: По той или иной причине, с вовсе без причин – Вы мне больше не нужны…
<Зачеркнуто: а не «изъявлять благодарность» и так далее. Это – либо
Вы меня – зря мучили>
а не делать это – молча, не тянуть, <сверху: отталкивать>, не отписываться, не приезжать ко мне и не звать к себе <зачеркнуто: Есть вещи серьезнее чувства <нрзб.>> на три дня, «отдохнуть» и так далее.
_____
Если Вы после моего последнего письма могли думать о себе, о какой-то моей воображаемой обиде, если Вы после тех стихов могли думать только о себе и своем самолюбии
– Бог с Вами. Нам не по дороге
_____
Мой друг! Когда человек идет в болото – не считаешь до́ ста, а кричишь, либо хватаешь за руку – или за ногу (Монпарнасы) – или за голову.
Не считала я до́ ста и после первого Вашего письма и поступка
<зачеркнуто: От человека же так всем собой отозвавшегося можно было ждать> я никогда не считаю до ста.
Печ. впервые. Письмо (черновик) хранится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 27, л. 106–107 об.).
5-37. А.С. Головиной
5-го января 1937 г.
Моя дорогая деточка[13]13
О знакомстве Цветаевой с Головиной и их первых встречах см. письма к А.А. Тесковой от 23 февраля и 12 марта 1935 г. и от 16 сентября 1936 г. (Письма 1933–1936). См. также письмо к А.А. Тесковой от 2 мая 1937 г.
[Закрыть], как хорошо, что Вы меня сразу стали звать Мариной, просто Мариной, без всякой моей просьбы или предложения (когда приходится просить – <нрзб.>). А я Вас, внутри себя, перейдя Ваш порог и пройдя Ваш путь сразу назвала Конcуэлой – но не то́й, романа Жорж Занд[14]14
Жорж Занд «Консуэла» – «Консуэло» (1842–1843) – роман французской писательницы Жорж Санд (наст, имя Аврора Дюпен, в замужестве баронесса Дюдеван; 1804–1876). Прототип героини романа испано-французская оперная певица Полина Виардо (1821–1910).
[Закрыть] (хотя и той!), а той – огаревской Наташи, которую старшая Наташа герценовская, после первой встречи, прощаясь с ней не дожидаясь назвала – Конеуэлой[15]15
Огаревская и герценовская Наташи. – Одна (герценовская) назвала другую Конеуэлой… Наталья Алексеевна Огарева (урожд. Тучкова; 1829–1913) – вторая жена Николая Платоновича Огарева (1813–1877), переехав в Лондон, стала гражданской женой Александра Ивановича Герцена (1812–1870). Жена А.И. Герцена – Наталья Александровна Герцен (урожд. Захарьина; 1817–1852) перед смертью говорила, что хотела бы доверить воспитание детей Тучковой, называя ее «моя Консуэла». Имя в названии романа «Консуэло» Ж. Санд переводится с испанского как «утешение, успокоение» и восходит к имени Богородицы «Мария утешающая» («Maria del Consuelo»), покровительницы Турина.
[Закрыть] <над этими словами: и которая Конеуэлой оказалась и осталась>. (Есть вещи, хотя бы сто лет спустя <над этими словами: с <нрзб.> сто лет назад произошедшие> которые в нас произошли. Так вот те две Наташи во мне произошли (и вчера я – просто вспомнила). Но не будем сейчас о Наташах, будем о Вас.
Вы сказали – «как сделать, чтобы, когда Вы придете – не было других». Отвечаю Вам сейчас.
– Пусть другие будут: все равно их не будет, то есть Вы будете знать, что все равно я с Вами, и все что я говорю, будет к Вам, и для Вас.
Другие никогда ни понимать / понять ни помогать / помочь не будут <над этим словом: не могут>. Не бойтесь если это Ваши друзья – я буду с ними мила, и никакого неуюта не будет. Просто, Вы будете знать: я каждую секунду и всей собой – с Вами. Будете знать это абсолютно – надежно и спокойно. (Посмотрите, сколько будет в последних строках, я этому рада, это не мой глагол. Так от «было» – Наташ – до будет нашего. (Да будет!)
Этим летом мне из Швейцарии <над этим словом: в которой я бывала часто> пришлось написать такую открытку[16]16
Этим летом написать такую открытку. – Речь идет об открытке, посланной Цветаевой Штейгеру 3 сентября 1936 г. во время ее поездки в Швейцарию: «Может быть только во времена Герцена и Огарева и их Наташ с такой горечью из Швейцарии – в Швейцарию же – посылались приветы» (Письма 1933–1936. С. 672).
[Закрыть].
Никогда еще <над этими словами: я думаю, что>, со времен Огарева и Герцена и их Наташ, из Швейцарии в Швейцарию же с такой горечью не посылалось привета.
И вот, <зачеркнуто: сбылось, моя Наташа> вернулась, но совсем иначе, то есть Наташа.
Может быть тем косвенным и множественным <над этим словом: (Наташ)> упоминанием я Вас в свою жизнь – <зачеркнуто: назвала> <над этим словом: вызвала>, в Вашу – вошла. Словом, я в нас с Вами вчера, что-то узнаю, пока еще – как сквозь сон, знаете – сквозь ресницы сна. И чтобы Вам это не показалось «поэзией» (хотя вся моя поэзия – только достоверность и очевидность моего до-семилетия) – мне с Вами, я с Вами вчера была на полной свободе, вчера была совершенно – свободна, совершенно. По-моему, совершенно я с Вами вчера была на полной свободе сна, мое любимое состояние, я все время узнавала как во сне знаешь, что будет дверь, что улица загнет, что человек скажет то-то… Вы все время говорили «то-то».
А в общем не Вы и не я говорили, нами говорило <над этими словами: нам говорилось>, и Вы напрасно не захотели выслушать моего рассказа всем и каждому – 2 года назад – о Вас. Не я говорила и не о Вас говорила, а то лицо, по недоразумению, заместившее меня в моей комнате под ёлкой – о том лице, по недоразумению, заместившему на диванчике – Вас.
Вы никогда от меня не будете больны как бы Вам этого не хотелось.
_____
О другом. Нужно все-таки выяснить Вам Швейцарию[17]17
…выяснить Вам Швейцарию. – Головина болела туберкулезом (см. письмо Ю.П. Иваску от 18 декабря 1936 г. (Письма 1933–1936. С. 758–759)).
[Закрыть], то есть чтобы я хорошенько поняла, в чем, в точности препятствие в Вас самой. Потому что – предупреждаю – я буду работать против себя, против нас – для Вас и для Вашего сына[18]18
Сын. – Сергей Александрович Головин (от первого брака Головиной; муж – скульптор и художник Александр Сергеевич Головин, 1904–1968), известный собиратель германского фольклора, писатель и переводчик, жил в Швейцарии.
[Закрыть] и для Ваших легких, которые нужно вернуть.
Я из Вашего рассказа поняла такое странное, что Ва́м рассказывал он повторно: что для того, чтобы Вас бесплатно (и лечить Вашего брата[19]19
А.С. Штейгер – родной брат А.С. Головиной.
[Закрыть] по-настоящему в санатории) Вам нужно сделать Вашего сына швейцарцем и вдобавок не видать его до 19 лет. Этого же быть не может. Вы (как я) беды заостряете и сгущаете. Потому-то я начну приятельски с Маргариты Николаевны[20]20
Лебедева Маргарита Николаевна (урожд. баронесса Спенглер; 1880–1958) – жена В.И. Лебедева, врач. В эмиграции с 1908 г. Близкий друг Цветаевой. Цветаева хотела показать ей Анатолия Штейгера (см. письмо А.С. Штейгеру от 31 августа 1936 г. – Письма 1933–1936. С. 664).
[Закрыть], что она полна глубочайшего понимания и считается с особостью человека, человек – трезвый и не подается, как я, <зачеркнуто: мрачным видениям> крайностям Вашего зрения.
Напишите мне записочку, когда Вас на этой неделе заведомо – не будет (надолго) дома, чтобы мне с Маргаритой Николаевной не одной не попасть именно в этот день и час.
Простите, что я вчера так крепко взяла Вас за́ плечи. И еще буду работать – против нас – <зачеркнуто: для Вас> <над этим словом: сейчас>, чтобы без всякого страха и щемления сердца, смогла Вас крепко <зачеркнуто: по-своему> <над этим словом: всей собой> обнять.
_____
<Приписка: >
8-го января 1937 г. (нынче иду к ней вторично)
Когда я и Вы – плохо, тогда уж лучше – я (одна).
Нужно, чтобы – мы. С А<натолием> Ш<тейгером> у меня всегда было: Вы и я (Вы – и Вы), с нею – сразу мы: то есть – вся я и вся она и вся любовь.
МЦ.
8-го января 1937 г., пятница
Печ. впервые. Письмо (черновик) хранится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 27, л. 107 об. – 109).
6-37. В.В. Рудневу
<21 января 1937 г.>[21]21
Датируется по содержанию письма и календарю (четверг в январе 1937 г. приходится на 21-е число).
[Закрыть]
Дорогой Вадим Викторович,
Стихи к Пушкину (около 200 строк) полу́чите завтра в пятницу[22]22
Цветаева отнесла стихи в субботу, 23 января, а не в пятницу, как предполагала. «Стихи к Пушкину в субботу отнесены Рудневу, сданы на руки его жене. Молчание. Мой Пушкин (проза) кончен, переписан и ждет (моего) чтения…» (запись Цветаевой от 26 января. – Саакянц А. С. 650).
[Закрыть] – завезу их сама в Земгор (Daviel) около 3 ч<асов> – хорошо бы, если бы Вы там были, но если не можете – оставлю.
Я сейчас вся в Пушкине[23]23
Цикл «Стихи к Пушкину» был написан Цветаевой в 1931 г. Два стихотворения из цикла («Бич жандармов, бог студентов…» и «Петр и Пушкин») были напечатаны в № 63, еще два («Станок» и «Преодоленье…») – в № 64 «Современных записок» за 1937 г., здесь же был опубликован и очерк «Мой Пушкин». Руднев довольно скептически отнесся к будущему очерку Цветаевой о Пушкине. В письме писателю и издателю П. Балакшину в декабре 1936 г. он писал: «Я не уверен, что о Пушкине она смогла бы дать столь же блестящую статью, как о ряде своих современников» (Современник. Торонто. 1975. № 28–29. С. 65).
[Закрыть]: французские переводы и русская проза (буду читать в феврале[24]24
Свой пушкинский вечер Цветаева провела 2 марта 1937 г. См. письма к В.Н. Буниной от 8, 19 февраля и 11 марта 1937 г. и коммент. к ним. Кроме того, она еще трижды участвовала в пушкинских чтениях: 18 февраля. Вечер памяти Пушкина, устроенный негритянским населением Парижа. Зал Мютюалите (французские переводы); 21 февраля. Союз возвращения на родину. Утро, посвященное Пушкину. В помещении Театра Раймонда Дункана (стихи к Пушкину); 8 июня. Пушкинский вечер, устроенный русско-французской группой почитателей поэта (см. коммент. 3 к письму Богенгардтам от 29 мая 1937 г.).
[Закрыть]) – Мой Пушкин, а еще три печи, – потому и не писала.
Всего доброго! Итак, завтра в пятницу стихи у Вас.
МЦ.
Четверг
Впервые – Надеюсь – сговоримся легко. С. 107. Печ. по тексту первой публикации (с уточнением датировки).
7-37. А.С. Штейгеру
Vanves (Seine) 65, Rue J
22-го января 1937 г., пятница.
Милый Анатолий Сергеевич,
Если Вы ту зеленую куртку, что я Вам летом послала, не но́сите (у меня впечатление, что она не Вашего цвета) – то передайте ее, пожалуйста, для меня Елене Константиновне[25]25
Елена Константиновна Цветковская (1880–1943) – жена К.Д. Бальмонта.
[Закрыть], с просьбой захватить ее, когда поедет, к Лебедевым.
Она мне очень нужна для уезжающего.
Если же но́сите – продолжайте носить на здоровье.
Всего лучшего!
МЦ.
<Приписка снизу:>
Пальто, о котором Елена Константиновна знает, лежит у Лебедевых и ждет ее.
Мой самый сердечный привет обоим Бальмонтам.
На Вашу долю выпало великое счастье: жить рядом с большим поэтом[26]26
Штейгер, так же как и Бальмонты, жил в предместье Парижа Нуази-ле-Гран.
[Закрыть].
Впервые – «Хотите ко мне в сыновья?» С. 77–78. СС-7. С. 624–625. Печ. по СС-7.
8-37. Ю.П. Иваску
Vanves (Seine)
65. Rue J
25-го января 1937 г., понедельник
Милый Юрий Иваск,
Наконец-то получила Вашу статью и, сразу скажу разочарована[27]27
Цветаева разбирает статью о ней Ю.П. Иваска, расширенную по сравнению со статьей в таллинском журнале «Новь» (см. письмо к Ю.П. Иваску от 4 апреля 1933 г. – Письма 1933–1936) и предназначенную для «Современных записок». Опубликована не была.
[Закрыть].
Нужно было дать либо Единство, либо путь (лучше оба, ибо есть – оба, и вопиюще – есть!) Вы же всё, т. е. двойную работу 20-ти лет, свалили в одну кучу, по мере надобности данного утверждения выхватывая то или другое, разделенное двадцатью годами жизни – не подтверждая строкой 1936 г. строку 1916 г. или, наоборот, одну другой не противуставляя – а смешивая. Та́к нельзя.
Общее впечатление, что Вы думали, что в писании выяснится, и не выяснилось ничего.
О таком живом, как я и мое, нужно писать живому, Вы же все свое (в этой статье безысходное) умствование, весь свой мертвый груз приписали мне. Всё это ведь любящему мои стихи в голову не придет (и не приходило), вообще мои стихи не от головы и не для головы, здесь глас народа – голос Божий, и я скорее согласна с первым встречным, стихи любящим и сразу взволнованным – чем с Вами.
Чтобы Ваша статья вышла удачной, Вам нужно было бы взять из меня то, что Вы любите и знаете – и можете: то́, что Вы называете архаикой, и в этом оставаться и работать, ибо тут и для головы – пища: и замысел, и действие, и ошибка характеров и Ваш любимый язык.
Но называть декадентскими стихами такой детской простоты высказывания, такую живую жизнь:
Не думай,…{4}
У вас на живую жизнь – дара нет. Вы и здесь ищете «la petite bête»{5}, а есть вещи – сплошные grandes bêtes{6}, вне литературных теорий и названий, явления природы. На это Вас не хватило. На всякого мудреца довольно простоты.
_____
О моей русской стихии – смеюсь. Но, помимо смеха, цитировать нужно правильно, иначе – недобросовестно[28]28
Речь идет о цитатах из поэмы Цветаевой «Переулочки» (1922).
[Закрыть].
Речка – зыбь,
Речка – рябь,
Руки рыбоньки
Не лапь.
Что́ это? ВЗДОР. И автор его – Вы́.
Речка – зыбь,
Речка – рябь.
Рукой рыбоньки
Не лапь.
(Ты – своей рукой – меня, рыбоньки. А не то:)
Не то на кривь
Не то на́ бок
Раю-радужный
Кораблик —
т. е. тронешь – всё кончится.
Ясно?
Нужно уметь читать. Прежде чем писать, нужно уметь читать.
В Переулочках Вы просто ничего не поняли – Keine Ahnung{7}. Раскройте былины и найдете былину о Маринке, живущей в Игнатьевских переулочках и за пологом колдующей – обращающей добрых мо́лодцев в туров. Задуря́ющей. У меня – словами, болтовней, под шумок которой всё и делается: уж полог не полог – а парус, а вот и речка, а вот и рыбка, и т. д. И лейтмотив один: соблазн, сначала «яблочками», потом речною радугою, потом – огненной бездной, потом – седьмыми небесами… Она – МОРО́КА и играет самым страшным.
А КОНЬ (голос коня) – его богатырство, зовущее и ржущее, пытающееся разрушить чары, и – как всегда – тщетно, ибо одолела – она:
т. е. еще один тур – и дур.
_____
Эту вещь из всех моих (Мо́лодца тогда еще не было) больше всего любили в России, ее понимали, т. е. от нее обмирали – все, каждый полуграмотный курсант.
Но этого Вам – не дано.
_____
Но – я должна бы это знать раньше.
Ваше увлечение Поплавским, сплошным плагиатом и подделкой. Ваше всерьез принимание Адамовича, которого просто нет (есть только в Последних Новостях)[30]30
Ваше увлечение Поплавским, сплошным плагиатом и подделкой. Ваше всерьез принимание Адамовича, которого просто нет (есть только в Последних Новостях). – Характерно, что, сравнивая двух «классиков», двух литературных мэтров русского Парижа, В. Ходасевича и Г. Адамовича, Иваск отдавал предпочтение последнему: «Победил Адамович. Ходасевич выпестовал только одного поэта Владимира Смоленского, а Адамович – многих» (Иваск Ю. Гражданские войны в литературе. Русская мысль. Париж. 1978. 7 сент.). Г.В. Адамович вел отдел критики в газете «Последние новости».
[Закрыть].
Вы настоящего от подделки не отличаете, верней – подделки от настоящего, оттого и настоящего от подделки. У Вас нет чутья на жизнь, живое, рожденное. Нет чутья на самое простое Вы всё ищете – как это сделано. А ларчик просто открывался – рождением.
_____
И еще – какое мелкое, почти комическое деление на «Москву» и «Петербург». Если это было топографически-естественно в 1916 г.[31]31
См. «Нездешний вечер», где описано, как в 1916 г. читали стихи «весь Петербург и одна Москва» в лице Цветаевой (СС– 4).
[Закрыть], – то до чего смешно – теперь! когда и Москвы-то нет, и Петербурга-то нет и вода – не вода, и земля – не земля.
Та́к еще делят Адамовичи, у к<отор>ых за душой, кроме Петербурга, никогда ничего и не было: салонного Петербурга, без Петра!
Да, я в 1916 г. первая та́к сказала Москву. (И пока что последняя, кажется.) И этим счастлива и горда, ибо это была Москва – последнего часа и раза. На прощанье. «Там Иверское сердце – Червонное, горит»[32]32
Из стихотворения Цветаевой «Москва! – Какой огромный…» (из цикла «Стихи о Москве», 1916). (СС-1).
[Закрыть]. И будет гореть – вечно. Эти стихи были – пророческие. Перечтите их и не забудьте даты.
Но писала это не «москвичка», а бессмертный дух, который дышит где хочет, рождаясь в Москве или Петербурге – дышит где хочет[33]33
…Бессмертный дух, который дышит, где хочет… – Ср. евангельское: «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа» (Ин. 3, 8).
[Закрыть].
Поэт есть бессмертный дух.
А «Москва», как темперамент – тоже мелко, не та мера. И, главное, сейчас, плачевно-провинциально: новинка с опозданием на́ 20 лет: на целое поколение.
Этой статьей, в доброй ее половине, Вы попадаете в «сердце» Монпарнаса[34]34
Имеются в виду монпарнасские кафе, места постоянных встреч поэтов и писателей. Вблизи Монпарнаса (79, Rue Denfert-Rochereau) находилось помещение Союза молодых писателей и поэтов. «Блистательный Монпарнас» – встречи молодых писателей и поэтов на Монпарнасе <…> по традиции, в течение всех довоенных лет после всяких литературных собраний Союза участники их шли на Монпарнас – делиться впечатлениями и договаривать недоговоренное. Терапиано Ю. Литературная жизнь русского Парижа за полвека. Париж; Нью-Йорк, 1987. С. 171.) Живописно описала монпарнасские кафе поэтов в своих воспоминаниях З.А. Шаховская см. в ее кн.: «Отражения» (Париж: YMCA-Press, 1975. С. 41–43).
[Закрыть] – и соседство России не уберегло!
Жаль!
_____
Со Штейгером я не общаюсь, всё, что в нем есть человеческого, уходит в его короткие стихи, на остальное не хватает: сразу – донышко блестит[35]35
…донышко блестит. – См. стихотворение «Страна» («С фонарем обшарьте…»): «Выпита как с блюдца, – / Донышко блестит» (СС-2. С. 290–291).
[Закрыть]. Хватит, м<ожет> б<ыть>, на чисто-литературную переписку – о москвичах и петербуржцах. Но на это я своего рабочего времени не отдаю. Всё, если нужна – вся, ничего, если нужны буквы: мне мои буквы – самой нужны: я ведь так трудно живу.
И, сразу вспомнила: зола, и Ваше: из-под этой, из этой золы…
Насколько Вы одарённее (и душевно, и словесно) в письмах. (Я это же, этим летом, писала Штейгеру.) Так в чем же дело? Бумага – та, рука – та, Вы – тот…
М<ожет> б<ыть>, оттого, что – «литература»? (Точно это – есть!)
_____
Ну, не сердитесь. Выбора не было, и Вы́ правды – заслуживаете. А если мне суждено этим письмом Вас потерять то предпочитаю потерять Вас та́к, чем сохранить – иначе[36]36
…если мне суждено этим письмом Вас потерять… – Нет, отношения Цветаевой и Иваска на этом не оборвались. Было еще одно письмо от 27 февраля 1939 г., и была встреча. 19 декабря 1938 г., вспоминает Иваск, они виделись у Цветаевой в парижском отеле «Innova» и вели разговоры об ее отношении к Н.В. Плевицкой, истории создания стихотворения «Отрок», посвященного Э.Л. Миндлину, об Алле Головиной и др. Кроме того, Иваску Цветаева хотела передать свой рукописный архив, но он отказался из-за боязни оккупации Эстонии Красной армией (Иваск Ю. По материалам парижского дневника 1938 г. // Годы эмиграции. С. 296–300).
[Закрыть]. Ну́, еще один – не вынес!
Всего доброго – от всей души.
МЦ.
Когда говоришь о громкости, нужно говорить и о тихости: у меня есть стихи тишайшие, каких нет ни у кого.
_____
Меня вести можно только на контрасте, т. е. на все́присутствии: наличности всего. Либо брать – часть. Но не говорить, что эта часть – всё. Я – много поэтов, а ка́к это во мне спелось – это уже моя тайна.
Впервые – Русский литературный архив. С. 230–231 (с купюрами). СС-7. С. 406–408 (полностью). Печ. по СС-7.
9-37. Андре Жиду
<Январь 1937 г.>
Господин Андре Жид,
Пишет Вам русский поэт, переводы которого находятся у Вас в руках. Я работала над ними шесть месяцев – две тетради черновиков в 200 стр<аниц> каждая – и у некоторых стихотворений по 14 вариантов. Время тут ни при чем – хотя все же нет, чуть причем, быть может для читателя, но я Вам говорю, как собрат, ибо время это работа, которую в дело вкладываешь.
Чего я хотела больше всего, это возможно ближе следовать Пушкину, но не рабски, что неминуемо заставило бы меня остаться позади, за текстом и за поэтом. И каждый раз, как я желала поработить себя, стихи от этого теряли. Вот один пример, среди многих[37]37
В письме Цветаева приводит фрагменты своих переводов из стихотворений А.С. Пушкина «Для берегов отчизны дальной…» и «К морю». Первая строфа первого из указанных переводов представляет собой вариант перевода. В окончательной редакции у Цветаевой: «Pour ton pays aux belles fables / Tu reprenais la vaste mer. / Peine indicible, inénarrable, / J’ai tant pleuré, j’ai tant souffert!»
[Закрыть],
написанные стихи:
…Pour ton pays aux belles fables
Pour les lauriers de ta patrie
Tu délaissais ce sol fatal
Tu t’en allais m’ôtant la vie{8},
4-я строфа:
Tu me disais: – Domain, mon ange,
Là-bas, au bout de l’horizon,
Sous l’oranger chargé d’oranges
Nos coeurs et lèvres se joindront{9},
Дословный перевод: Tu me disais: A l’heure de notre rencontre – Sous un ciel étenellement bleu – A l’ombre des olives – les baisers de l’amour – Nous réunirons, mon amie, à nouveau{10}.
Итак, во французской прозе:
A l’ombre des olives nous unirons, mon amie, nos baisers à nouveau{11}.
Во-первых, по-русски, как и по-французски, соединяют уста в лобзаньи, а не лобзанье, которое есть соединение уст.
Значит Пушкин, стесненный стихосложением, позволяет себе здесь «поэтическую вольность», которую я, переводчик, имею полное право не позволять себе, и даже не имею никакого права себе позволить.
Во-вторых, Пушкин говорит об оливковом дереве, что для северного человека означает Грецию и Италию. Но я, пишущая на французском языке, для французов, должна считаться с Францией, для которой оливковое дерево, это Прованс (и даже Мирей)[38]38
Прованс – область на юго-востоке Франции. Мирей (Mirèio) – поэма провансальского поэта Фредерика Мистраля (1830–1914), написанная на фольклорном материале и впервые показавшая возможность провансальского литературного языка.
[Закрыть]. Что же я хочу? Дать образ Юга дальнего, юга иностранного. Поэтому я скажу апельсиновое дерево и апельсин.
Вариант:
Tu me disais: sur une rive
D’azur, au bout de l’horizon
Sous l’olivier chargé d’olives
Nos coeurs et lèvres se joindront{12}.
Но: оливковое дерево наводит на мысль об ином союзе, чем союз любви: о дружественном союзе, или о союзе Бога с человеком… вплоть до S
Совет Национальностей. – Речь идет об одном из законодательных органов СССР, представлявшем интересы различных республик.
[Закрыть], а никак не о союзе любви (или любовном единении).
Второе: плод оливкового дерева мал и тверд, тогда как апельсин всегда неповторим и создает гораздо лучше видение ностальгии (по-русски тоски) любовной.
Вы понимаете меня?
И еще одна подробность: апельсиновое или лимонное дерево не существует по-русски в одном слове: это всегда дерево апельсина, дерево лимона.
Таким образом Пушкин не захотел дать южное дерево, или даже Юг в дереве и у него не оставалось выбора, поэтому он взял иностранное слово «оливковое дерево» и переделал его в русское слово «олива». Если бы апельсиновое дерево существовало, он несомненно выбрал бы его.
Итак:
Tu me disais: – Demain, cher ange,
Là-bas, au bout de l'horizon,
Sous l’oranger chargé d’oranges
Nos coeurs et lèvres se joindront{13}.
Ангел мой родной – этого нет в тексте, нет в этом тексте, но это речь целой эпохи, все, мужского или женского рода, все, пока они любили друг друга были: ангел мой родной, даже среди женщин, даже среди друзей; ангел мой родной! слова бесполые, слова души, наверняка произнесенные женщиной, которую Пушкин провожал, прощаясь с ней навсегда. И еще одна мелкая подробность, которая, быть может, заставит Вас улыбнуться.
Пушкин был некрасив. Он был скорее уродом. Маленького роста, смуглый, со светлыми глазами, негритянскими чертами лица – с обезьяньей живостью (так его и называли студенты, которые его обожали) – так вот, Андре Жид, я хотела, чтобы в последний раз, моими устами, этот негр-обезьяна был назван «ангел мой родной». Через сто лет – в последний раз – ангел мой родной.
Читая другие переводы, я вполне спокойна за ту вольность, которую я себе позволила.
Вот еще один пример моей неволи:
Прощанье с морем, строфа 6:
Que n’ai – je pu pour tes tempêtes
Quitter ce bord qui m’est prison!
De tout mon coeur te faire fête.
En proclamant de crête en crête
Ma poétique évasion{14}.
Дословный перевод: Je n’ai pas réussi à quitter a jamais – Cet ennuyeux, cet immobile rivage – Te féliciter de mes ravissements Et diriger par dessus tes crêtes – Ma poétique évasion{15}.
Переложение первое и соблазнительное:
1. Que n’ai-je pu d’un bond d'athlète
Quitter ce bord qui m’est prison…{16}
Пушкин был атлетом, телом и душой, ходок, пловец и т. д. неутомимый (Слова одного из тех, кто позже положат его в гроб: это были мышцы атлета, а не поэта.)[40]40
Имеется в виду свидетельство А.О. Россета, переносившего тело Пушкина в гроб: «…Мне припоминалось, какого крепкого мускулистого был он сложения, как развивал он свои силы ходьбою» (Вересаев В. Пушкин в жизни. Вып. 4. М., 1927. С. 153). См. также стихотворение Цветаевой «Преодоление» из цикла «Стихи к Пушкину» (СС-2).
[Закрыть]
Он обожал эфеба[41]41
Эфебы (греч.) – в Афинах и в Спарте свободнорожденные юноши 18–20 лет, проходившие двухлетнюю военную службу.
[Закрыть]. Это было бы биографической чертой.
Во-вторых: прыг и брег. Соблазнительное видение полубога, наконец освободившегося, который покидает берег одним прыжком, Единственный, и оказывается в середине моря и воли. (Вы меня понимаете, ибо видите это.)
Тот Пушкин, сдержанный всей тупостью судьбы, Царя, Севера, Холода – освобождающийся одним прыжком.
И, в-третьих (и это во мне только третье:) звук, созвучье слов: прыг и брег, эта почти-рифма.
Так вот, Андре Жид, я не поддалась соблазну и, скромно, почти банально:
Que n’ai – je pu pour tes tempêtes
Quitter ce bord qui m’est prison!{17}
Ибо 1) атлет перекрывает всё, всю строфу – мы ее кончили, а атлет еще продолжает свой прыжок, мой атлет перекрывает всего поэта в Пушкине, моего Пушкина – всего Пушкина, его, Пушкина, и я не имею на него права. Я должна, мне пришлось – в себе задавить.
Второе: это романтическое стихотворение, самое романтическое, которое я знаю, это – сам Романтизм: Море, Рабство, Наполеон, Байрон, Обожание, а Романтизм не содержит ни слова ни видения атлета. Романтизм, это главным образом и повсюду – буря. Итак – откажемся.
(Это было одним из самых для меня трудных (отказов) в моей жизни поэта, говорю это и я в полном сознании, ибо мне пришлось отказываться за другого.)
Дорогой Жид, письмо стало длинным, и я бы никогда его не написала другому французскому поэту, кроме Вас.
Потому что Вы любите Россию[42]42
Потому что Вы любите Россию… – В предисловии к своей книге «Au retour de l’URSS» («Возвращение из СССР», 1936) Андре Жид писал: «Три года назад я говорил о своей любви, о своем восхищении Советским Союзом. Там совершался беспрецедентный эксперимент, наполнявший наши сердца надеждой, оттуда мы ждали великого прогресса, там зарождался порыв, способный увлечь все человечество. Чтобы быть свидетелем этого обновления, думал я, стоит жить, стоит отдать жизнь, чтобы ему способствовать. В наших сердцах и умах мы решительно связывали со славным будущим СССР будущее самой культуры. Мы много раз это повторяли, нам хотелось бы иметь возможность повторить это и теперь» (цит. по кн.: Жид А. Возвращение из СССР; Фейхтвангер Л. Москва, 1937. М.: Изд-во политической литературы, 1990). После поездки в Москву в 1937 г. А. Жид пересмотрел свое отношение к Советскому Союзу.
[Закрыть], немного с нами знакомы, и потому что стихи мои уже в Ваших руках, хотя не я Вам их вручила, – и это чистая случайность (которую по-французски предпочитаю писать через Z: hazard{18}).
Чтобы Вы могли сориентироваться на меня, как личность: десять лет назад я дружила с Верой, большой и веселой Верой, тогда только что вышедшей замуж и совершенно несчастной[43]43
В.А. Сувчинская. См. письма к ней в кн: Письма 1924–1927 и Письма 1928–1932. По-видимому, она была знакома с А. Жидом.
[Закрыть].
Я была и остаюсь большим другом Бориса Пастернака, посвятившего мне свою большую поэму 1905[44]44
Речь идет о поэме Б. Пастернака «Лейтенант Шмидт» (а не поэме «Девятьсот пятый год»), которая первоначально была посвящена Цветаевой в акростихе, открывающем публикацию первых глав (см.: Души начинают видеть. С. 200–201).
[Закрыть].
Не думаю, чтобы у нас были другие общие друзья.
Я не белая и не красная, не принадлежу ни к какой литературной группе, я живу и работаю одна и для одиноких существ.
Я – последний друг Райнера Мария Рильке, его последняя радость, его последняя Россия (избранная им родина)… и его последнее, самое последнее стихотворение
ELEGIE
fur Marina[45]45
См. письмо к А.А. Тесковой от 14 ноября 1936 г. (Письма 1933–1936).
[Закрыть]
которое я никогда не обнародовала, потому что ненавижу всенародное (Мир это бесчисленные единицы. Я – за каждого и против всех).
Если Вы знаете немецкий и если Вы – тот, которому я пишу в полном доверии, я Вам эту элегию пошлю, тогда Вы лучше будете меня знать.
_____
(Официальные данные)
Не зная русского языка, Вы не можете мне доверять, что касается точности русского текста, я и не хочу, чтобы Вы мне доверяли, поэтому скажу Вам, что:
Поэт, биограф-пушкинист Ходасевич[46]46
…биограф-пушкинист Ходасевич… – В.Ф. Ходасевич – один из авторитетнейших пушкинистов русской эмиграции. Автор книг «Поэтическое хозяйство Пушкина» (в эмигрантских периодических изданиях публиковалась по главам) и «О Пушкине» (Брюссель, 1937), множества отдельных публикаций в журналах, газетах, коллективных сборниках (см.: Филин М.Д. Зарубежная Россия и Пушкин: Опыт изучения. Материалы для библиографии(1918–1940). Иконография. М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2004. С. 274–278).
[Закрыть] (которого все русские знают) и критик Вейдле[47]47
…критик Вейдле… – В. Вейдле писал в книге «О поэтах»: «…По моей рекомендации журнал доминиканцев с улицы Латур Мобур („La vie Intellectuelle“) напечатал несколько ею <Цветаевой> переведенных пушкинских стихотворений (как раз и Песня Председателя была среди них). Я хотел их устроить в „Nouvelle Revue Française“, но это мне не удалось. Дело в том, что Цветаева невольно подменила французскую метрику русской. Для русского уха переводы эти прекрасны, но как только я перестроил свое на французский лад, я и сам заметил, что для французов они хорошо звучать не будут. Не сказал я об этом Цветаевой, да и о неудаче в N.R.F. не сообщил. Довольно было у нее обид и без того. Трудно ей жилось и в Париже, и в русском Париже. Любили ее здесь или хотя бы достаточно уважали немногие» (Годы эмиграции. С. 266–267). См. также письма к нему (Письма 1933–1936 и в наст. томе).
[Закрыть] ручаются за точность моих переводов.
До свиданья, Андре Жид, наведите справки обо мне, поэте, спросите у моих соотечественников, которые кстати меня не очень любят, но все уважают.
Мы получаем только то, чего хотим и чего стоим.
Кланяюсь Вам братски
Марина Цветаева
PS. Я уже не молодая, начинала я очень молодой и вот уже 25 лет как я пишу, я не гоняюсь за автографами.
(К тому же Вы можете и не подписываться)
P.S. Переводы эти, предъявленные критиком Вейдле Господину Полану[48]48
Полан Жан (1884–1968) – французский писатель, редактор журналов «Le Nouvelle Revue Française» (где сотрудничал Вейдле) и «Mesures» (где публиковались переводы русских писателей).
[Закрыть], редактору N
Если бы он мне сам сказал, я бы ему ответила:
Господин Полан, то что Вы принимаете за общие места, является общими идеями и общими чувствами эпохи, всего 1830 г<ода>, всего света: Байрона, В<иктора> Гюго, Гейне, Пушкина, и т. д. и т. д.
Александр Пушкин, умерший сто лет назад, не мог писать как Поль Валери или Борис Пастернак.
Персчитайте-ка Ваших поэтов 1830 <года>, а потом расскажите мне о них.
Если бы я Вам дала Пушкина 1930 <года>, Вы бы его приняли, но я бы его предала.
Впервые – Песнь жизни. С. 380–384 (публ. Е.Г. Эткинда на французском языке). СС-7. С. 640–644. Печ. по СС-7 (в переводе В.К. Лосской).
