Текст книги "Тетрадь первая"

Автор книги: Марина Цветаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

ЧЕХИЯ
ЗАПИСИ ИЗ ПЕРВОЙ ЧЕШСКОЙ ЧЕРНОВОЙ

(зеленая с черным: зебра)

Слева, в виде эпиграфа:

«От сего, что поэт есть творитель, не наследует, что он лживец: ложь есть слово против разума и совести, но поэтическое вымышление бывает по разуму так, как вещь МОГЛА и ДОЛЖЕНСТВОВАЛА быть».

Тредьяковский[106]106
  Неточная цитата из «Мнения о начале поэзии и стихов вообще» В. К. Тредиаковского.


[Закрыть]

* * *

– Начинаю эту тетрадь в Чехии, в горах у лесника – без адреса – (6-го нового августа 1922 г.

* * *

Первый стих: Сивилла

(Сивилла: выжжена, сивилла: ствол)

* * *

Невошедшие строки (варианты)

…Битв… ибо веком сглазив

Вечным – навек взошел

В тело (столбняк и кладезь) —

Фебовой флейты ствол.

<Справа от четверостишия, поперек страницы:> NB! сглазив – как наказав: наказав вечным веком, бессмертием.

* * *

Битв… ибо зраком сглазив

Вещим —

* * *

Голос и кость

(Сивилла)

* * *

Проточные жилы (рек)

* * *

Разрозненные голоса

Арфы Давидовой

* * *

– – по дорогам

Яблони сторожевые

* * *

Ибо на тебе, шиповник.

Капли сердца моего

* * *

Так,

Кануть безвестно!

Элизиум! Братство лесов!

Рай мой древесный!

Заживо ризы раздарив

[…]

Посмертное струенье ив

Принять при жизни.

* * *

Так, в судорогу ваших дел —

Всей благостью потусторонней

* * *

Золото моих волос

Тихо переходит в седость

Не жалейте: всё сбылось

Всё в груди      – спелось.

Спелось – как вся даль слилась

В стонущей трубе окрайны.

Господи! Душа сбылась, —

Умысел твой самый тайный.

* * *

Не твердите мне, что – рус

Волос мой

Ранней седостью горжусь:

[…]

Несгорающую соль

Дум моих – ужели пепел

Фениксов отдам за смоль

Временных великолепий.

* * *

Да и ты посеребрел,

Спутник мой! К громáм и дымам

К молодым сединам дел —

Дум моих причти седины.

Горделивый златоцвет,

Роскошью своей не чванствуй!

Молодым сединам бед

Лавр пристал – и дуб гражданский.

* * *

(Не окончено и в Ремесло не вошло – а могло бы.

Около 20-го сентября 1922 г.

Горние Мокропсы, близь Праги.)

* * *

Но до Господа дойдут

Рёвы | труб.

Зовы |

* * *

             зов

Утробы завóдской

Сброд      и картузов

Сиротство, сиротство!

На вытяжку – корпуса

Рабочий поникший

С ребенком, что родился

Сегодня  | – для них же

Намедни |

<Справа от наброска, поперек страницы:> Отголоски пражской Свободарни [107]107
  от чешск.: svobodárna – общежитие для холостых (незамужних).


[Закрыть].

* * *

Все жалобы к Богу несет труба.

* * *

…Где начало правды, где схлынул жир

Дорогих квартир

Где                и столько дыр —

В смерть – и выход в мир.

* * *

Бедному на том свете дадут шубу, богатому – душу.

* * *

На корысти – коросте —

Так блаженно и просто: другая жизнь.

* * *

Где из свалочной ямы

Первым сядешь за стол.

* * *

Юных ангелов седость,

Седость ранних монархов

* * *

Оттого что так рано мой волос сед —

Обещаю и знаю, что смерти нет.

* * *

Где кажется дадут: поэтам – хлеб,

Богатым – душу.

* * *

Как казачьи набеги

Лихорадки крапивной

(Любовь)

* * *

И улыбаясь молодости бурной

Я голову свою несу как урну.

* * *

Опомнись же! Вторая четверть века!

Что делаешь?

            – Да уж который год

Бесчувствую и провожаю реку

Души своей и радуюсь: растет.

* * *

На требованья жилистого века

И женскую      : тридцатый год!

Бесчувствую и провожаю реку

Души своей, и радуюсь: растет!

* * *

На требованья жилистого века

Что делаю? Да уж который год

    действую |

Бесчувствую | и провожаю реку

Души своей, и радуюсь: растет!

* * *

(28-го сент<ября> 1922 г.)

* * *

Если камень летит – в меня он.

* * *

С крыши камень упал – в меня он.

* * *

Или тот, лавролобый,

В чащах Дафну узрев?..

* * *

Радуги переброс.

* * *

Лбов – тихая обуреваемость.

* * *

В упокоенный плеск

Струений тростниковых.

* * *

Лысеющие леса

* * *

NB! Мельницу с одним окном, ручей, горбатый мостик.

* * *

Проводы реки.

* * *

Ива, древо скорбящих.

* * *

Разрозненные голоса

Арфы Давидовой.

* * *

Посмертный скарб.

* * *

25-го русск<ого> сентября 1922 г., день С<ережи>ных имянин, полковой праздник марковцев [108]108
  т. е. бойцов «Марковского» офицерского полка Добровольческой армии, названного по имени возглавившего его генерала Сергея Леонидовича Маркова (1879 – 1918).


[Закрыть] и канун моего тридцатилетия.

(Подпись под стихом «Так, заживо раздав…».)

* * *

Не цветом, а светом

Загадка решается: клен

* * *

Такая ж заплата

Как        слово: любовь.

Ложь: пурпур и злато,

Ложь: киноварь, бронза и кровь

            Спетом

[…]

Не цветом, а светом

Загадка решается: лес

Осенний…

* * *

Аминь и Осанна!

Иного не вспомнят уста

* * *

Пресветлая осень,

Какое подобье избрать?

* * *

(Хождение возле: «Не краской, не кистью».)

* * *

27-го р<усского> сент<ября> – 10-го нов<ого> Окт<ября> 1922 г.

* * *

Даль, в верстовых столбах пошедшая ввысь.

* * *

Все поезда – в Бессмертье, по дороге – Россия.

* * *

Все поезда – в Бессмертье, полустанок – Россия.

* * *

Лестницей ребер, рук —

Тел воскресающих…

* * *

Дух, справившийся с прахом

* * *

Шелесты фольги

(NB! шелест засохшей листвы на дубах – точный шелест фольги.)

* * *

То благовествую, что сама

Нынче лишь узнала:

В строгой постепенности псалма,

Зрительною скáлой…

* * *

То живописую что сама

Нынче лишь узрела

* * *

                 клочья…

Просыпаются – кто в чем успел

Лечь на сон бессрочный

* * *

Старческих, не знающих сего,

Отроческих – птицы…

* * *

Вихрь седобородый…

* * *

Вяз седобородый…

* * *

Смертная жизнь:

       м |

Слабых | – сеть

Дерева жизнь:

Славу петь!

* * *

Я знаю:

Такая же будет сквозная —

Та роща…

* * *

Хочешь? Помоги

Вспомнить! На иконках —

Шелесты фольги,

Проволочек тонких…

* * *

Сухие дубы – как елки с украшениями – когда нечаянно качнешь.

* * *

В этой стране —

Песни в цене!

* * *

         – так опаду

    … – и так восстану!

NB! Непременно старого Давида!

* * *

…День когда тьма от света

Отделена была. Столь наг и чист

Свет, что три ночи сряду

Стихи забрасываю: каждый лист —

Целою Мессиадой!

* * *

Тетрадь откладываю: каждый лист —

Целою Мессиадой!

* * *

В сиром воздухе загробном —

Перелетный рейс…

Сирой проволоки вздроги,

Повороты рельс…

Точно жизнь мою угнали

По стальной | версте —

      двойной |

В сером мороке – две дали…

(Поклонись Москве!)

* * *

Точно жизнь мою убили.

Из последних жил

В сиром мороке в две жилы

Истекает жизнь.

* * *

Две продольности и встречный

Гром: железа речь.

Разве некой поперечной

Посередке лечь?

* * *

Разве некой поперечной

Не победа – лечь?

* * *

Под колесами не слышно

Рельс, не видно рельс.

* * *

Разве поезд – только поезд

И его ли ждешь?

* * *

28-го Октября по новому (Октябрь всегда пишу с большой буквы, из-за того – московского) вечером, в 11 ч. 20 мин. – на щеке – паук. (Espoir [109]109
  надежда (фр.)


[Закрыть].)

* * *

Не нáдо вам моéй любóви!

Обманываю вас —

Панóве!

* * *

В Сочельник кончила Мóлодца. За два месяца – ни стиха.

* * *

Зов —

Прародины.

* * *

Можжевельник монашествующий.

* * *

Что любовную любовь

Отбываю, как повинность.

* * *

Растворяю окно: гора или облако?

(Не стих, запись)

* * *

Хочу написать Окно (за кисеей).

Запись одной весны (книга). Устрашает необходимость фабулы. Люблю не людей, но души, не события, а судьбы <под строкой: а со-бытиё – СО ВСЕМ>. Я не умею выдумывать, брезгую вымыслом. Так прекрасно всё спелось без меня.

* * *

Не люблю из черной работы – только мытье полов: чувствую действительное унижение: долу перед прахом (который отрясают с ног). И унижение не только <пропуск одного-двух слов>, просто: мне на четвереньках – низко. Пол хорош для лежания: вытянувшись как мертвец.

Проще: не люблю из черной работы – только мытье полов: слишком помойно.

* * *

Я не изгоню из этой книги людей, они в нее сами не войдут (как в мою жизнь).

* * *

Весна: звенящее, сквозное, не оперенное.

* * *

Котел. – Платформа. – Въезд. – Колодец. – Лысая гора (можжевельник). Дубовая рощица.

* * *

«Что с ним сделала жизнь». Жизнь, – но ведь это вёсны и лета и осени и зимы, и разливы рек, т. е. опять вёсны – и лета – что они с нами – нам – делали, кроме доброго?

«Что со мной сделала жизнь» – стихи.

* * *

Люби другое, и страдать будешь от другого – и страдать будешь по-другому: по-своему: родному <сверху: высокому>.

* * *

– Просквозило всю голову!

(на горе)

* * *

Встречи с П<астерна>ком, на платформе, ожидая поезда в Прагу.

* * *

Моя душа теряет голову.

* * *

Памятью и рассудком помню, что есть другая жизнь – горячая, где жарко. Сердцем – нет: оно всецело на службе моих горных подъемов (т. е. ног, и легких, и лба).

* * *

Весну этого года я увидела черной, в темноте, скорей услышала, чем увидела – в шуме разлившегося ключа, поздно вечером, когда уже ничего не видно.

* * *

Это книга отрешения: платье всё время падало, я его вяло удерживала – и вдруг задумалась, загляделась, а оно – <пропуск одного слова> – скользнуло и вот – кружком как пес у моих ног: жизнь.

* * *

Быть действующим лицом – да, если бы не с людьми! В лесу, например, – действующим лицом.

Мне плохо с людьми, потому что они мне мешают слушать: мою душу – или просто тишину.

Такой шум от них! Без звука. Пустой шум.

* * *

Знаю, что весна со мной сотворит – что не знаю (то, чего еще не знаю).

* * *

Запись моих близоруких глаз.

* * *

Я знаю, что за облаком – боги. Два слова во мне неразрывны: боги и игры. А наших земных игр не люблю: ни взрослых, ни детских.

* * *

Почему такая свобода во время сумерок? Уверенный голос, шаг, жест. А я знаю: лицо скрыто! Свобода маски. Мне в жизни нужно, чтобы меня не видели, тогда всё будет как <пропуск одного слова>. Исчезнуть, чтобы быть. (Не смерть ли?)

* * *

Я не больной. Больной неустанно меняет положение, потому что дело не в кровати, а в нем. Я металась, пока не напала на одиночество (единственный бок одиночества). Следовательно, дело было в кровати, а не во мне.

* * *

6-летний мальчик, сын режиссера, целует ручку. Ах, если бы не режиссера сын, а сапожника! – Сам —

(NB! Странно: переписываю эту запись – речь о Лелике Т<ур>жанском [110]110
  Олег Вячеславович Туржанский (1916 – 1980) – сын Александры Захаровны Туржанской (урожд. Дмитриевой, ? – 1974), до эмиграции – актрисы, и Вячеслава Константиновича Туржанского (1891 —1976), знаменитого кинорежиссера.


[Закрыть] – как раз в день его шестнадцатилетия: 25-го июля 1932 г. Он более чем когда-либо «целует ручку». В мифологию больше не играет, но танцует на балах.)

* * *

Моя душа слишком ревнива: она бы не вынесла меня красавицей.

* * *

Черный. Белый. Темный и светлый мне нужнее: больше дает. Думаю – п. ч. черный существует еще и как разряд: густоты, степени жара и пр. (Черный: жаркий: густой: резкий – ), т. е. как ряд определенных присутствий, мне ненужных, лишних, м. б. враждебных.

Черный: ряд (свойств и вещей), темный – всё.

* * *

Так, вопрос цвета решать светом, степенью света. Это я почувствовала осенью.

* * *

– Шум надувающихся и проносящихся ручьев. – Этого слова я искала вчера, проходя темным вечером по деревне. Черный остов церкви, запах березового лыка (размоченных ливнями плетней) под ногами вязь, грязь, – и справа и слева, вдогон и в обгон – шум надувающихся, торопящихся, проносящихся ручьев.

* * *

Думаю, что из всего что на свете видела и не видела я больше всего люблю Сицилию потому, что воздух в ней – из сна. Странно: Сицилию я помню тускло-радужной, <пропуск двух-трех слов>. Знаю (памятью), что в ней всё криком кричит, вижу (когда захочу) бок скалы ощеренный кактусами, беспощадное небо, того гиганта без имени под которым снималась: крайность природы, природу в непрерывном состоянии фабулы, сплошной исключительный случай, а скажут при мне Сицилия – душевное состояние, тусклота, чайный налет, сонный налет, сон.

Запомнила, очевидно, ее случайный день и час, совпавший с моим вечным.

Помню дорогу, мощеную пластами как реку – пластами – постепенную, встречного осла с кистями и позвонцами, сопутствующие холмы с одним единственным деревцем, кислую марсалу и кислый хлеб. И монастырю, в который мы шли (развалинам) и дороге, которой мы шли и дню, в который мы шли – всему этому, очевидно, было имя, (иначе бы не было: который). А вот – память взяла и забыла, переместила бренную (данную) дорогу, день, час в совершенный: сновиденный мир.

* * *

Сицилию я помню Флоренцией, в которой никогда не была.

* * *

А м. б. только всего – ранняя сицилийская весна.

* * *

У меня летом была отчаянная мысль: я так люблю эту березу, но я буду замерзать под ней зимой – она <фраза не окончена>

И то же с моим колодцем, под горкой, пастернаковским, из которого в ведре несу – ведрами ношу! – луну: упаду – только повышу уровень…

Значит: обман: это мое сознание: как оно меня любит! Значит: себя – тешу.

А потом поняла: они тоже беззащитны, они тоже ничего не могут, нам вместе холодно, страшно и т. д., не они, а я – должна их защищать. – Стихи. —

* * *

Непроспавшееся небо, точно протирающее глаза верхом руки.

* * *

(Начало февральских стихов к Б. П.)

* * *

Узнать у А<льтшулле>ра [111]111
  Альтшуллер Григорий Исаакович (1895 – 1983) – в то время студент-медик Пражского университета, сын известного врача И. Н. Альтшуллера.


[Закрыть] наибольший диапазон человеческого голоса. Хорошо бы у кого-нибудь – нечеловеческого.

* * *

Так нового века Патрокл и Ахилл

Мы свято друг другу явили

Что могут – в железном сознании КРЫЛ —

Последние силы и жилы.

* * *

Я сейчас в первый раз в жизни понимаю что такое поэт (стою перед лицом поэта). Я видала людей, которые прекрасно писали стихи, писали прекрасные стихи. А потом жили, вне наваждения, вне расточения, копя всё в строчки: не только жили: наживали (-лись). И достаточно нажив разрешали себе стихи (как маленький чиновник – поездку на дачу – после целой департаментской зимы). И, естественно – месяцы и месяцы жильничества (лучше бы – жульничества!), скопидомства (-душства) – небытия! – т. е. зная, что им стихи стоят, в какую копеечку им самим влетели, и естественно, говорю, требовали за них с окружающих непомерной платы: кадил, коленопреклонения, памятников заживо, множа то малое, что дали на всё в чем себе отказали и этот счет предъявляя.

И я, жалея в них нищих, галантно кадила – и отходила. Я ведь многих, многих поэтов знала. И больше всего любила, когда им просто хотелось есть – или просто болел зуб: это человечески сближало. Я была НЯНЬКОЙ при поэтах – совсем не поэтом – и не Музой! – молодой (иногда трагической!) нянькой. – Вот. – С поэтами я всегда забывала, что я – поэт. А они, можно сказать – и не подозревали.

Вы, Пастернак, в полной чистоте сердца – мой первый поэт, т. е. судьба разворачивающаяся на моих глазах, и я так же спокойно (<пропуск одного слова>) говорю Пастернак – как Байрон. Ни о ком не могу сказать сейчас: я его современник, если скажу – польщу, пощажу, солгу. И вот, Пастернак, я счастлива быть Вашим современником. Читайте это так же отрешенно, как я пишу, дело не в Вас и не во мне, это безлично, и Вы это знаете. Исповедуются не священнику, а Богу. Исповедуюсь (не каюсь, а воскаждаю) не Вам, a Daemon’y [112]112
  Демону (лат.).


[Закрыть] в Вас. Он больше Вас, но Вы настолько велики, что это знаете.

Последний месяц этой осени я <пропуск одного слова> провела с Вами, не расставаясь, не с книгой. Я одно время часто ездила в Прагу, – и вот, на нашей крохотной станции – ожидание поезда. Я приходила рано, в начале темноты, когда фонари загорались. (Повороты рельс.) Ходила взад и вперед по темной платформе – далё-ёко! И было одно место: фонарный столб – без света – это было место встречи (конец платформы), я просто вызывала Вас сюда, и долгие бок о бок беседы, никогда не садясь, всегда на ногах.

В два места я бы хотела бы с Вами: в Weimar, к Goethe и на Кавказ (единственное место в России, где я мыслю Гёте).

Я не скажу, что Вы мне необходимы, Вы в моей жизни необходны, как тот фонарный шест, – который всегда встанет, на всех моих путях. В начале темноты, в конце платформы.

Тогда осенью я совсем не смущалась, что Вы этого ничего не знаете – видите, не писала же, и не написала бы никогда, если бы не Ваше письмо, – не потому что тайна, а потому что Вы всё это сами знаете – может быть только с другого конца: по ту сторону платформы. (Там где кончается платформа начинается Пастернак. Формула той платформы. Той осени. Меня той осени.)

«Хочу» – можно и расхотеть, хочу – вздор. У меня и в детстве не было хотений.

«На вокзал» было: к Пастернаку, я не на станцию шла, а на свидание (надежнее всех, на которые когда-либо… Впрочем, мало ходила: не снисходила: пальцев одной руки хватит… Но об этом потом – тогда – или никогда)… Вы были моим счастливым свиданием, Пастернак.

И, заметьте: никогда нигде кроме той асфальтовой дороги. Уходя с вокзала я просто расставалась: сразу и трезво – как в жизни. Я Вас никогда не брала с собой домой. И никогда нарочно не шла. Когда прекратились поездки в Прагу, кончились и Вы (встречи).

Рассказываю Вам всё это, п. ч. в Прагу больше не езжу (раз в месяц, за иждивением – и днем, уничтожающим: начало темноты, смысл фонаря – и бесконечность за концом платформы, оказывающуюся всего только шахматами полей).

Теперь о союзничестве. Когда я кому-нибудь что-нибудь говорю и другой не понимает (всегда: никогда!) первая мысль: Пастернак. Не мысль: оборот головы. Как полководец за подкреплением. Ссылаясь.

Как домой иду. Как на костер иду. Вне проверки. Я, например, знаю, что Вы – из всех – любите Бетховена (даже больше Баха), что Вы больше стихов любите музыку, что Вы «искусства» не любите, что Вы не раз думали о Паганини и хотели писать о нем, что Вы католик, а не православный. Пастернак, я читаю Вас, но я как Вы не знаю Вашей последней страницы.

Мне хочется сказать Вам – и Вы не рассердитесь и не расстроитесь, ибо Вы мужественны и бескорыстны – что в Вашем творчестве больше Гения, чем поэта, сдавшегося ему на гнев и на милость. (Только низкое себялюбие может сражаться с ангелом! «Самоутверждение» – когда всё дело: в самосожжении!)

Еще, Пастернак, я хочу, чтобы Вас не зарыли, а сожгли.

* * *

Ваша книга [113]113
  Речь идет о сб. «Темы и варьяции».


[Закрыть]. Пастернак, у меня к Вам просьба. «Так начинаются цыгане» [114]114
  Ст-ние «Так начинают. Года в два…».


[Закрыть] – посвятите эти стихи (мысленно) мне. Подарите. Чтоб я знала, что они мои. Подтвердите право на владение. И есть крик, вопиюще-мой: – Это я, а не вы – пролетарий (который кстати всегда произношу так:

– Нет, не вы, – это я – пролетарий!)

Пастернак, есть тайный шифр. Вы – сплошь шифрованы. Вы безнадежны для «публики». Если Вас будут любить, то из страха: одни – отстать, другие – быть обвиненными в отсталости, третьи (уже исключение) – как звери Орфея, повинуясь, т. е. тоже из страха. Но знать (понимать)… Да и я Вас не знаю, да и Вы себя не знаете, Пастернак, мы тоже звери перед Орфеем, только Ваш Орфей – не Пастернак: вне Вас.

А есть другой мир, где Ваша (наша) тайнопись – детская пропись. С Вас там начинают (первая ступень). Пастернак, подымите голову! Выше! Там – Ваш «Б<ольшой> Политехнический зал».

* * *

Ремесло. – Мóлодец. – «Женское ничтожество». – Беседа с Вашим гением о Вас.

* * *

А теперь, Пастернак, просьба: не уезжайте в Р<оссию> не повидавшись со мной. Россия для меня – un grand peut-être [115]115
  великое Может Быть (фр.)


[Закрыть], почти тот-свет. Знай я, что Вы в Австралию, к змеям, к прокаженным – мне бы не было страшно, я бы не просила. Но в Россию – окликаю: итак, Пастернак, предупредите, я приеду. Внешне – по делам, честно – к Вам: по Вашу душу, проститься. Вы уже однажды так исчезли – на Девичьем Поле, на кладбище: изъяли себя из… Просто: Вас не стало.

Пастернак, я привыкла терять, меня не удивишь, меня обратным удивишь. Удивите! (удачей). Пусть хоть раз не сбудется судьба. Нынче в первый раз боюсь – и борюсь за: что? да просто рукопожатье.

Я вообще сомневаюсь в Вашем существовании, слишком похоже на сон: по той свободе, которая у меня к Вам, по той беззаветности (освежите первичный смысл), по той несомненности, по той слепости. (Сплю на оба глаза, а м. б. – «Спи, глазок, спи другой…», а про третий – забыла.)

Я бы могла написать целую книгу наших встреч, не написать: записать. Знаю, что – было. Так, удостоверенная в таком Вас, сомневаюсь в простом Вас: простого Вас, да просто: Вас нет.

Больше просить об этом не буду, только если не исполните (под каким бы ни было предлогом) – рана на жизнь.

Не отъезда Вашего боюсь, а исчезновения (пропадéния).

* * *

Вы пишете: «не хочу о себе», и я говорю: не хочу о себе. Стало быть – именно о Вас. Вам плохо, потому что Вы с людьми. – И всё. – С деревьями Вы были бы счастливы. Не знаю Ваших дел, но – уезжайте на волю.

Да, одно темное место в Вашем письме. Вы думаете, что я «по причине гордости и стесненности» <пропуск двух-трех слов>. Дружочек, я Бога молю всегда жить – как живу: я раз в месяц бываю в Праге, все остальные двадцать девять – я на горе, с можжевеловым кустом, который – Вы. Единственная моя горечь – что я в Берлине не дождалась Вас.

Никогда не слушайте суждений обо мне людей: я многих задела (любила и разлюбила, няньчилась и бросила) – для людей расхождение ведь вопрос самолюбия. За два месяца в Берлине <фраза не окончена>. Единственное, чего люди не прощают, это что ты без них, в конце концов – обошелся. Не слушайте. Если Вам что-нибудь о моей жизни нужно знать – сама расскажу.

* * *

Пишите чаще. Без оклика – никогда не напишу. А писать мне Вам <фраза не окончена>. Писать – входить без стука. Вы же, когда бы обо мне ни думали, знайте, что думаете – в ответ: мой дом – весь – на полдороге к Вам: у самого порога, которого между нами – нет. Где уж тут: стук в дверь: раз навсегда сорвана.

* * *

(всё это – карандашом в тетрадь)

С 7-ое по 14-ое февраля:

Гора [116]116
  Ст-ние «Не надо ее окликать…».


[Закрыть]

Орган [117]117
  Ст-ние «Нет, правды не оспаривай…».


[Закрыть]

Поэт [118]118
  Ст-ние «Эмигрант».


[Закрыть]

Душа

Сириец [119]119
  Первое ст-ние цикла «Скифские».


[Закрыть]

Колыбельная [120]120
  Второе ст-ние цикла «Скифские».


[Закрыть]

Богиня Иштар [121]121
  Третье ст-ние цикла «Скифские».


[Закрыть]

Лютня

Азраил (два) [122]122
  Ст-ния «От руки моей не взыгрывал…» и «Оперением зим…»


[Закрыть]

Надо:

Фонарь

Лестница Иакова

Мать меньше чем кто-либо видит своего ребенка в настоящем: либо на горшке (вчера), либо на троне (завтра).

* * *

На пургу не дунешь, млад!

Вьюнош-млад, вьюнош-млад!

На луну не плюнешь, млад!

Вью – нош млад!

* * *

(Из этого: Расколюсь – так в стклянь [123]123
  Ст-ние «Плач цыганки по графу Зубову».


[Закрыть])

* * *

…Любезность – или нежелание огорчить? Глухота – или нежелание принять?

…А знаете, как это называется?

Из всех, за всю жизнь – только один вместил: 61 года от роду – и очевидно миллиардер – т. е. привы <слово и фраза не окончены>

…У Вас же великолепный выход: что превышает – на долю Гения. Он и не такое вместит.

Это не игра, п. ч. на игру нужен досуг. Я же задушена насущностями: от стихов до вынесения помоев, до глубокой ночи. Это кровное. Если хотите: кровная игра. Для меня всегда важно прилагательное.

* * *

Отношение к Вам я считаю срывом – м. б. и ввысь. (Вряд ли.)

* * *

Я не тот (я другой!) – тогда радуюсь. Но чаще «не тот» – просто никто. Тогда огорчаюсь и отступаюсь.

* * *

Смирение – это последнее любопытство: до чего дойдет (мужчина, гость, Бог, <пропуск одного слова>) и на чем, наконец, остановится – и есть ли конец – и остановится ли?

* * *

Edelstein – в Германии я бы любила бриллиант. [124]124
  Edel – благородный; Edelstein – драгоценный камень (нем.).


[Закрыть]

* * *

Вспархиванье птиц: отрывистое мурлыканье.

* * *

Могу есть – грязными руками, спать – с грязными руками, писать с грязными руками – не могу. (В Сов<етской> России, когда не было воды, вылизывалась.)

* * *

Чудовищность причастия: есть Бога. Богоедство.

* * *

Чешские гуси меня ненавидят, капитолийские бы любили.

* * *

Как тросточка довершает руку!

* * *

(Запись о любимой серой тросточке, купленной С. на аукционе имущества бывшего царского посла и подаренной мне, а затем – много спустя – потерянной мною в Моравской Тшебове, на холму, собирая чернику.)

* * *

Отправить на тот фронт.

* * *

– А она всё-таки вертится! – Да не вертись – завертелась бы!

* * *

Дворянство хорошо, когда ты окружен (как шея – петлей) коммунистами, когда ты с людьми достаточно – человека.

* * *

NB! А с дворянами? Теми, вроде Бунина, в дворянской фуражке, т. е. дураками. И злостными.

Ответ кажется будет таков: когда я с дворянами мне бесконечно трудно вспомнить, что и они – люди (т. е. любят, болеют, а главное – умирают).

(1932 г.)

* * *

Аля: – Мама! Нимб – только вокруг святых и вокруг луны.

* * *

Плоха для мужчин – хороша для Бога. (Плоха, стара, негоднá и т. д. – хороша, молода, годнá и т. д.)

Я бы из одной гордости никогда не пошла в монастырь к сорока годам. Из одного – уважения – к Богу.

* * *

Испакостилась о мужчин – Бог очистит.

* * *

Магдалина, когда раскаялась, была хороша и молода. Когда мы говорим: Магдалина, мы видим ее рыжие волосы над молодыми слезами. Старость и плачет скупо.

М<ария> М<агдалина> принесла Христу в дар свою молодость, – женскую молодость, со всем что в ней бьющегося, льющегося, рвущегося.

* * *

Мария и Марфа сестры не лазаревы, а христовы. Заведомая отрешенность – жертвенность – бесстрастность сестер (Катя и Юлия Р<ейтлингер> [125]125
  Рейтлингер (в замужестве Кист) Екатерина Николаевна (1901 – 1989) и Рейтлингер Юлия Николаевна (1898 – 1988) – близкие знакомые семьи Цветаевых в Чехии, в то время обе студентки.


[Закрыть]). Одна варила, другая слушала. Мария + Марфа – одна идеальная сестра: абсолют сестры. Больше любить – женски любить. (Т. е. – меньше любить.)

* * *

(Неисчерпаемо!)

* * *

Я – то Дионисиево ухо (эхо) в Сиракузах, утысячеряющее каждый звук. Но, утверждаю, звук всегда есть. Только вам его простым ухом (как: простым глазом) не слыхать.

* * *

Пишу из комнаты (именно из, а не в!).

* * *

    ждали |

Как знали | и звали… как сладко веяли

Азалии, далии над Офелией

Как ткали и пряли ей ризы бальные

Азалии, далии и ветви миндальные

О, сладость – дай ее!

О, младость – дли ее!

Азалии, далии,

Азалии, лилии…

* * *

(Не пригодилось, ибо ни азалии, ни далии не пахнут, следовательно: не веют.)

* * *

            дело

Дитя – не в Гамлете!

* * *

В любви мы лишены главного: возможности рассказать (показать) другому, как мы от него страдаем.

* * *

Следствие: другой, которому мы еще можем рассказать, т. е – любовь к другому, т. е. опять: невозможность рассказать другому как мы от него страдаем.

* * *

Любовь: друг (тот кому можно) ставший другим (т. е. тем кому нельзя), т. е. чужим, т. е. врагом.

* * *

Невозможность – того или иного высказывания – есть уже начало страдания от другого, т. е. наша невозможность (рассказать другому что бы то ни было) наше страдание опережает: сначала: нельзя, потом: страдание, что нельзя: потом само страдание от другого. Сама невозможность уже есть страдание, хотя бы никакого страдания (к<отор>ое невозможно рассказать) еще не было. «Если ты мне сделаешь больно, я даже не смогу тебе пожаловаться, значит – ты мне меньше и дальше другого» [126]126
  а если дальше и меньше – так и больно.


[Закрыть]. Почему же «не смогу», а главное: откуда же «не смогу». Оттуда – откуда всё (знание). Знание наперед (в случае опыта – назад) невозможностей: своих и любви. Инстинкт оленя, рожденного преследуемым. Самозащита слабого, нет: заранее побитого. А почему (не смогу)? Да потому что ты мне тогда сделаешь еще больней – т. е. опять знание (наперед или назад) безжалостности, больше: порочности любви.

Итак: заведомая невозможность обнажить предполагаемую (NB! неизбежную) рану эту рану создает.

* * *

В момент писания мне всё ясно, будет ли мне всё так же ясно в момент читания?

(Правда поэтов – тропа зарастающая по следам. 1932 г.)

* * *

– Здесь что-то скрыто, надо ОТРЫТЬ. Мне – первой.

(Чтение поэтов)

* * *

Утрата друга и приобретение врага.

(Любовь)

* * *

Друг – врач, любимый – враг.

* * *

Посвящение Февраля.

* * *

Крыло Вашего отлета (большое косое облако в вечер того дня).

* * *

Пишу Вам в легкой веселой лихорадке, казалось бы – предотъездной, но – предсмертной (я не боюсь больших слов, потому что у меня большие чувства: вернее: не слова у меня большие, а – чувства). Пастернак, я не приеду. У меня болен муж, и на визу нужно две недели. Если бы он был здоров, он бы м. б. сумел что-нибудь устроить, а так я без рук. На визу нужно две недели: разрешение из Берлина, свидетельство о тяжелой болезни родственника (где его, где – ее – взять??) – здешняя волокита. У меня здесь (как везде) ни друзей, ни связей. Я уже неделю назад узнала от Л. М. Э<ренбург> о Вашем отъезде: собирается… Но сборы – это месяцы! Кроме того, у меня не было Вашего письменного разрешения, я не знала, нужно Вам или нет, я просто опустила руки и ждала. Теперь знаю, но поздно. Пишу Вам вне лукавства и расчета и вне трусости (объясню). С получения Ваших Тем и Варьяций, нет раньше, с известия о Вашем приезде я сразу сказала: Я его увижу [127]127
  и увидела же – на горе, можжевельником. 1932 г.


[Закрыть]. С той лиловой книжечки я это превратила в явь, т. е. принялась за большую книгу прозы (Земные приметы, вроде дневника) т. е. переписку, рассчитав ее окончание на половину апреля. Работала, не разгибая спины, все дни. – Гору сдвинуть! – Какая связь? Ясно. Так вскинуться я не вправе (перед жизненной собой). У меня (окружающих) очень трудная жизнь, с моим отъездом – весь чортов быт на них. Но я <фраза не окончена>. Мне встречу с Вами нужно было заработать (перед собой). Это я и делала. Теперь поздно: книга будет, а Вы – нет. Вы мне нужны, а книга нет.

Еще последнее слово: не из лукавства (больше будете помнить, если не приеду, не больше – ложь! Этот романтизм я переросла, как и Вы) не из расчета (слишком буду помнить, если увижу! – Больше чем сейчас – нельзя!) и не из трусости (разочаровать, разочароваться).

Всё равно, это чудовищно – Ваш отъезд, с берлинского ли дебаркадера, с моей ли богемской горы, с которой 18-го целый день (ибо не знаю часа отъезда) буду провожать Вас – пока души хватит.

Не приеду потому что поздно, потому что я беспомощна, потому что Слоним [128]128
  Слоним Марк Львович (1894 – 1976) – литературный критик, один из редакторов журнала «Воля России».


[Закрыть], например, достанет разрешение в час, потому что это моя судьба – потеря.

* * *

А теперь о Веймаре. Пастернак, не шутите. Я буду жить этим все два года напролет. И если за эти годы умру, это (Вы!) будет моей предпоследней [129]129
  а что – последней? Вру, конечно, – конечно последней.


[Закрыть] мыслью. Вы не шутите только. Я себя знаю, я 16-ти лет два года подряд, день в день, час в час любила Герцога Рейхштадтского – Наполеона II – любила сквозь всё и всех, слепая жила: Пастернак, я себя знаю.

Вы – мой дом, в Вас я буду думать домой каждую секунду, я себя знаю. Сейчас весна. (У меня много записано в тетрадку о Вас эти дни. Когда-нибудь пришлю.) Сейчас у меня мысли путаются: как перед смертью: ВСЁ нужно сказать.

Предстоит огромная бессонница Весны [130]130
  «Весна наводит сон… Уснем!» – да, ибо каждая вещь равна своему обратному.


[Закрыть] и Лета, я себя знаю, каждое дерево, которое я облюбую глазами, будет – Вы. Теперь мгновенная самооборона: как с этим жить? Все эти бесконечные вечера, костры, рассветы – здесь русские всё время жгут костры – я себя знаю, я заранее в ужасе. Тогда, летом, я это остановила, перерубила отъездом в другую страну, всё то осталось на каменном отвесе берлинского балкона и в записных книжках. Но сейчас я никуда не уеду, никуда не уйду. Всё это (Вы) уже во мне. Пастернак, я доехала.

Теперь резко: что именно? В чем дело? Я честна и ясна: СЛОВА – клянусь! – для этого не знаю. (Перепробую все!) Насколько не знаю – увидите из февральских стихов. Знаю только, что встреча с Вами была бы для меня некоторым освобождением от Вас же, выдохом, – Вам ясно? Законным. Ведь лютейшего соблазна и страшнейшей безнаказанности [131]131
  Другие бы сказали – наказания!


[Закрыть] нет: пространства!

* * *

А теперь, просто: я ЖИВОЙ человек и мне ОЧЕНЬ больно. Где-то на высóтах себя – нет, в сердцевине – боль. Эти дни (сегодня 9-ое) до Вашего отъезда я буду очень мучиться.

(9 – 18-ое – девять дней, девять дён – досмертья.)

* * *

Февраль 1923 г. в моей жизни – Ваш. Делайте с ним что хотите.

* * *

Пастернак, два года роста впереди, до Веймара. (Вдруг – по-безумному – начинаю верить!) Буду присылать Вам стихи. О Вас (поэте) буду говорить другим: деревьям и, если будут, друзьям. Ни от одного слога не отрекаюсь, но Вам это тяжело, буду молчать. Но тогда остается одно: о себе к Вам (в упор) – то, чего я так тщательно (из-за Вас же!) не хотела. Это будут – стихи.

Слово о Вашей мысли навстречу моей вечной [132]132
  смысл: permanente (постоянный (фр.)). 1932 г.


[Закрыть] остается в силе. Другое, которое Вам было неприятно, должна истолковать. «Сумейте» не значит: «выучитесь». – «Сделайте чудо, наконец» – увы, относится ко мне, а не к Вам: т. е. будьте концом этого наконца, – после стольких не-чудес будьте чудом – Вы.