Текст книги "Тетрадь первая"
Автор книги: Марина Цветаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
– Но письма, его рукой…
– H. A. могла подделать письма…
– И слово блоковское подделать: – Если это будет сын, я пожелаю ему одного – совести – ?!
– М. б. он и верил. Она могла его убедить. Я повторяю Вам, что у Блока не могло быть детей. Это теперь точно установлено медициной…
– После смерти?! – Голубчик, я не врач, и совершенно не понимаю, как такую вещь можно установить после смерти – да и при жизни. Не могло, не могло – и вдруг смогло. Я знаю одно: что этот сын есть и что это – его сын…
– Она ведь тогда жила с двумя…
– Хоть с тремя – раз сходство. Но, если даже на секунду допустить – для чего ей нужна была вся эта чудовищная комедия?! Ведь она целый мир могла убедить – кроме себя. И подумайте об этом чудовищном одиночестве: одна в мире она знает, что это не блоковский. Как же жить с такой тайной? А главное – зачем?
– Вы забываете, что у Блока было огромное наследство.
– Не понимаю. Иносказательное? Слава сына Блока??
– Вовсе не иносказательное, а самое достоверное литературное наследство, право издания на его книги. Ведь так – всё идет матери и жене, если же сын…
– А теперь довольно. Это – гадость. Вы м. б. издатель Блока? М. б. издателю Блока нужно, чтобы у него не было сына? И посмертная экспертиза не медицинская, а издательская…
Все (Геликон [77]77
Управляющий делами издательства «Геликон» в Берлине Абрам Григорьевич Вишняк (1895 – 1943).
[Закрыть], Каплун [78]78
Каплун (псевд. Сумский) Соломон Гитманович (1883 – 1940) – заведующий издательством «Эпоха» в Берлине.
[Закрыть], Эренбурги, другие) смеясь:
– М. И.! Да <одно слово стерто>! Чего же Вам так горячиться? Ну – блоковский, ну – не блоковский…
Я (слезы на глазах) – Это – посмертная низость!! Я видела письма, я видела родовой крест – розу и крест! – я видела как она этого ребенка любит…
Альконост: – Петр Семенович [79]79
П. С. Коган
[Закрыть] его тоже очень любит…
Я, окончательно задохнувшись: – Я никогда у Вас не буду издаваться…
Альконост, с улыбкой: – Очень жаль.
* * *
Окончание:
1927 г., осень, приезд Аси.
– А как блоковский Саша?
– Марина, никто кроме тебя уже больше не верит в его блоковство. А ты знаешь, что говорит о нас H. A.: – «Какие странные эти Цветаевы – очень милые, но – зачем им понадобилось распускать слух, что Саша – блоковский??»
П. С. в нем души не чает. Мальчик чудовищно избалован – и больной: пляска Св. Витта. В прошлом году его возили на Океан, жили – H. A. и он где-то здесь во Франции. Я его не так давно видела. Он очень похож на старшего сына П. С. от другой жены: Витю.
* * *
Сергиевская ул. д. 7, кв. 12
Гольцев Б. В. [80]80
Гольцев Борис Викторович – в 1921 г. был секретарем Центропечати.
[Закрыть] 3-08-75
3-63-26 Центропечать
с 11 ч. до 5 ч.
1-74-47 (дома, веч<ером>)
5-15-33 (кв. напротив, утром)
при Наркомпросе – деятели литературы и печати
пятн<ица>, понед<ельник> (театр)
Рига Николаевская 20, кв. 1
К<нигоиздательст>во «Лира» – Башкирову [81]81
Башкиров Кирилл Александрович – журналист.
[Закрыть].
* * *
Сейчас нужно печку топить и на минуточку (!) осадить писанье.
* * *
Аля: – М.! Вы знаете – кто Шер-Хан? Брюсов! Тоже хромой и одинокий, и у него там тоже Адалис. «А старый Шер-Хан ходил и открыто принимал лесть». Я так в этом узнала Брюсова. А Адалис – приблуда, из молодых волков.
(Книга Джунглей)
* * *
40-90-13 (Ольга Александровна Шор) [82]82
псевд. О. Дешарт, 1894 – 1978, известна своими работами в области философии и истории искусств.
[Закрыть] в 7 ч. – пятница – чтение. Уг<ол> М<алой> Никитской и Скарятинского, д. 21, кв. 2 во двор и налево, в углу дверь в кухню, 2-ой эт<аж>.
* * *
Мой кормилец и пожралец.
* * *
– Нет, нет, дружочек, не contact de deux épidermes [83]83
соприкосновение двух эпидерм (фр.)
[Закрыть], a всё тот же мой – восторг перерос вселенную.
* * *
1220 Копончук Игнат, Кузнецкий, 6, № IV Жилищный Зем<ский> Отдел 45, 37.
* * *
Егорушку из-за встречи с С. М. В. не кончила – пошли Ученик и всё другое. Герой с которого писала, верней дурак, с которого писала героя – омерзел.
14-го дек<абря> 1921 г.
– С кого ж как не с дурака – сказку? Во всяком случае, дело не в дурости героя. Не в дурости героя, а в схлынувшей дурости автора. (Пометка 1932 г.)
* * *
Замком по морде (Заместитель Коммиссара по Морским Делам).
* * *
Аля: – Спасибо, Марина, ешьте, я уже во сне наелась, – всё такие большие! (зерна курмы).
* * *
Аля, требующая, чтобы нашего дивана (который покупают: К<ога>ны) не чинили.
Диван еще из Трехпрудного (залы) – полукругом, обитый синей, с красными цветочками, набойкой (NB! проще: набитый синим).
* * *
Стеной топимся (деревянные дома, разбираемые)
Стеной кормимся (книги и рамы, продаваемые)
Стеной успокоимся (– стенка)
* * *
Меж кроваткой и тетрадкой
* * *
Черная работа по стихам, это детские пеленки + возможность Байрона.
Имажинистская работа по стихам, это детские пеленки + невозможность Байрона.
Неизбывное стояние над корытом, где белье всё грязней и грязней.
* * *
(Перестаю вписывать, какие стихи пишу, ибо пишу всё время и можно проследить по Ремеслу. Буду помечать только большие вещи – или циклы.)
* * *
1922 г.
начинается строками:
Тайная страсть моя
Гнев мой явный —
Спи, враг!
(Могилы на Красной площади) [84]84
Финальные строки ст-ния «Пуще чем женщина…».
[Закрыть]
* * *
Разговор
(в тетради записан Алей)
Я: – Марина! Что такое садóвая вода?
М.: – Не садóвая, а сóдовая. Это от изжоги – у тебя когда-нибудь бывает изжога?
Я: – Нет, это у Вас бывает изжога. Когда Вы видите автомобиль или издателя Всемирной Литературы.
* * *
Другой разговор:
М.: – Аля! Ты думаешь – она меня не обжулит?
Я: – Нет, М. Разве Вы не видели с каким видом она к Вам пришла? Как молодой змеиный попрошайка. А табак набивала, точно не табак, а золото. И косила на вас как (нарисована лошадиная голова)-пферд (штекенпферд). Научите как писать. – Хороша издательница!
* * *
Ошельмовала – и как! Не заплатив ни копейки, а главное, не дав корректуры, напечатала конец моего Конца Казановы (NB! только третью сцену, ибо первые две были у меня) с выпусками, пропусками и чудовищной обложкой: вместо гладкого и белого парика XVIII в. – черный виноградо-кудрявый, людовиково-четырнадцатый, а главное: за занавеской девушка, выносящая что-то вроде горшка.
Соиздатель – рыжебородый коммунист, к<отор>ый впоследствии поручился за мою благонадежность и порука к<оторо>го чуть было не угробила моего отъезда, ибо до него еще был, за всякое, исключен из партии. Кажется – некто Яковлев, но не ручаюсь.
1932 г.
* * *
По нагориям,
По восхолмиям,
Вместе с пильнями,
С колокольнями…
и т. д.
Потом:
Суть – двужильная,
– – – —
Вместе с пильнями,
С наковальнями…
* * *
Бьюсь, бьюсь, бьюсь. Знаю только одно, что слово должно быть длинное, во всю строку <приписка между строк: как самохвальная> – слышу его – и знаю, что его нет. Развалины, оскалены, охальные, двуспальная, сусальная, – поминальная – нелепость, но длина та… Словом, целый день – до вечера – и ничего не найдя – сплю.
Утром, первое с чем просыпаюсь:
ЧУЖЕДАЛЬНАЯ
– Самó.
Это чужедальная всегда ощущаю как чудо.
* * *
Аля:
– Вас надо сжечь, чтобы Вас согреть, да и то Вы из гордости будете говорить, что Вам холодно.
* * *
Аля, после музыки Скрябина (слушала у Т<атьяны> Ф<едоровны>, играл Чабров) – внезапно:
– Скрежещущий ультрамарин. Стуканье старых зубов о новые, – кастаньеты из собственных костей. Оголенные мускулы демонских крыльев. Недобрый сон с добрым намерением. Знаете от чего умер Скрябин? Он умер от заражения крови, – это даже показательно: отравление музыкой. Весь треск огней всех адов. Вся непобедимость побежденного ада.
16-го р<усского> января 1922 г.
* * *
Слезы, пролитые у дверей богатых.
* * *
Drache и Rache – и всё Nibelungenlied. [85]85
Дракон и месть – и всё Песнь о Нибелунгах (нем.).
[Закрыть]
* * *
Над стихом «Слезы на лисе моей облезлой» Алина надпись: ДИВНО НРАВИТСЯ.
* * *
Из письма к N.
Рука дающего не помнит, помнит только рука берущего.
* * *
Как бы с превращением разделяющих наши тела вёрст – в вершки, вершки, разделяющие наши души, не превратились бы в вёрсты!
* * *
(Пиша Дочь Иаира:)
Бледность можно толковать как отсутствие краски, можно – как присутствие белизны, серизны.
Итак: отсутствие, доведенное до крайности, есть присутствие.
Итак: смертная бледность, очевидно, румянец иной жизни.
* * *
(Стих, не вошедший в Ремесло:)
Чтó это – крылом и звоном
Легкий сон тревожит мой?
Это там, за тихим Доном —
Белый лебедь боевой.
* * *
Что это – свинцом и стоном
Зубы сдвинуло мои?
Это там, за тихим Доном
Лебединые бои!
* * *
Крик: – Марина!
* * *
Как ударюсь лбом о плиты,
Разом крылья разведу.
Вострокрылой соколихой —
В лебединую страду!
* * *
Выноси, народ-мой-вихри!
Вскачь над Москвой!
лювой |
Вострокрылой | воронихой
Смерть – над Областью Донской!
* * *
Крик: – Марина!
* * *
Кто это – навстречу зорям,
Белый – с именем моим?
Это там, за синим морем —
Белый лебедь невредим!
* * *
Исполать Святой Егорий —
Лебединые Бои!
Это там за синим морем —
Невредимые мои!
* * *
5-го русск<ого> февраля 1922 г.
* * *
– Ваши стихи, Марина, прямо Петербург по крепости!
(Аля – 9-го р<усского> февраля 1922 г.)
* * *
Сон (Встреча)
Мы с Алей читаем книгу про декабристок Гагариных: описание фамильных черт Гагариных: горбатый нос, черные глаза, смуглота. Изба – снег – мертвый торговец. И вот мы уже сами те мать и дочь, всё это с нами. Ложимся, леденея: она от меня, я – от нее (торговец!).
Южный кавказский город: свет, – сквозь jalousies [86]86
жалюзи (фр.)
[Закрыть]– утро. Голоса. Мы с Алей бесконечно-долго возимся. Наконец С. впрыгивает в окно: целуемся. Оба настороже, неловкость и самоуверенность. У меня чувство: неверно, надо было дать мне войти, сидя не встречают. Аля грязная от слёз (капризы) и двусмысленная фраза С. – «Она то, что я вижу, превосходит». Дама лет 5-ти, в балахоне, с к<отор>ой С. на ты и по именам: – Саша – Сережа. Мысль: – «Старая дура передо мной хвастается» и отражение себя в зеркале: – «Ну и я недурна! Есть что любить».
Обход сада. Огромное количество собак: безумно-лающий Одноглаз (Коктебель, голодная смерть), издыхающий Лапко, розовый от парши Шоколад, идем то с С., то с Пра [87]87
Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина (1850 – 1923), мать М. А. Волошина.
[Закрыть], то с Максом [88]88
М. А. Волошин
[Закрыть]. Пра говорит, что можно снять крышу и лазить прямо сверху. (Крышей кормит скот.) Я советую уехать. Откуда-то изнизу (мы на камне) грозные морды голодающих быков и коров, одна корова – рогастая – страшна. Макс в белом балахоне вежливо и стойко ее заклинает.
Кабинка (на суше). Лакированные белые стены. Морские флажки. (Тот Новый Год из стихов!) Много народу. Старуха, которая ложечкой (смиренно) вылавливает довесок бублика из чьего-то кофе, и, робко: – «Вот, я 41/2 брала, мне довесок сухой-то и положили». С нее за этот сухой довесок – вычитают. Я, мысленно: – «О, черти! Только гроза прошла, вся кровь – и опять за прежнее!»
Входит другая прислуга. – «Барин, какие очереди-то на площади за зельтерской!» Я, смутно: – «Умрем от жажды», вслух: – «Разве воды нет?» – «Это с мешками от зельтерской стоят. Да кто их знает – нынче есть, завтра нет».
Мы с С. одни. Я, вынимая нашейную цепочку: – «С., поглядите!» Он, разглядывая: – «У меня такой же, вот…» Выцветшая ленточка, число: «17-го января, 75 мин., секунд…» Медаль <рисунок овала> фарфоровая: синее морское сражение, тонущий парус. Прислуга: – «Ох, барин, лучше спрячьте! Не дай Бог – придут! Нет, лучше разбейте, а я осколки вынесу…» Я, смутно: – Предаст! Из-за этого погибают. – Уходит. Я, С.: – С. Уедем-те! (В Москву? Пайки? Ему? Нет!) – «С.! В настоящую заграницу! Ну, Вы будете играть!»
С., таинственно: – Разве я могу играть?
Гляжу: лицо одутлое, бледное, блудяще-актерское. В профиль – он, прямо – не узнаю.
Сон обрывается.
* * *
11-го февраля 1922 г., ночь.
* * *
Сон как бы из глубины опыта с белыми: Крыма до: последнего Крыма.
Начало: Гагарины – явный след рассказов Т. Ф. С<крябиной> о Киеве. Морская кабинка с флажками – из пражского письма С. Конец (пайки – ему?! нет!) явно мой, как и мое – видение актерства (лицо бледное, одутлое, блудливое) в к<отор>ом его С. не вижу – и не узнаю.
(Пометка 1932 г.)
* * *
Матерщина ты моя,
Безотцовщина!
* * *
(Россия 1918 г. – 1922 г.)
* * *
Список: (драгоценностей за границу)
Кадушка с Тучковым
Чабровская чернильница с барабанщиком
Тарелка с львом
С<ережин> подстаканник
Алин портрет
Краски
Швейная коробка
Янтарное ожерелье
Алиной рукой:
Мои Валенки, Маринины башмаки
Красный кофейник, примус
Синюю кружку, молочник
Иголки для примуса
* * *
Москву 1918 г. – 1922 г. я прожила не с большевиками, а с белыми. (Кстати, вся Москва, моя и их, говорила: белые, никто – добровольцы. Добровольцы я впервые услыхала от Аси, приехавшей из Крыма в 1921 г.) Большевиков я как-то не заметила, вперясь в Юг их заметила только косвенно, тем краем ока, которым помимо воли и даже сознания отмечаем – случайное (есть такой же край слуха) – больше ощутила, чем заметила. Ну, очереди, ну, этого нет, ну, того нет – а то есть!
Еще могу сказать, что руки рубили, пилили, таскали – одни, без просвещающего <под строкой: направляющего> взгляда, одни – без глаз.
Оттого, м. б., и это отсутствие настоящей ненависти к большевикам. Точно вся сумма чувства, мне данная, целиком ушла на любовь к тем. На ненависть – не осталось. (Любить одно – значит ненавидеть другое. У меня: любить одно – значит не видеть другого.) Б<ольшеви>ков я ненавидела тем же краем, которым их видела: остатками, не вошедшими в любовь, не могущими вместиться в любовь – как во взгляд: сторонним, боковым.
А когда на них глядела – иногда их и любила.
Может быть (подчеркиваю!) – любить: не коммунизм (настаиваю!), а могилы на Красной Площади, мой, восемнадцатого года, разбой, молодых командиров войны с Польшей и многое другое мне помешала моя, заведомая, сразу, до-Октября любовь к белым, заведомость гибели – их и их дела, вся я до начала была замещена <сверху: заполнена>.
Любить б<ольшевик>ов мне не дала моя – сразу – до начала – вера в окончательность их победы, в которой столько раз – и так сильно – сомневались они.
* * *
(Пометка 1932 г. Не разрабатываю.)
* * *
Родство вещей через слово: семьи, семейства слов.
Голуби: горох: жемчуга.
* * *
Почему я всегда, выходя из двери, иду в обратную сторону, в которую сюда – не шла. М. б. от чуждости – всей моей сущности – самого возвращения (по следам), от исконного дальше (мимо!).
Или просто – дефективность? (такая-то точечка в мозгу).
* * *
Честь – вертикаль. Совесть – горизонталь. Честь дана только горным народам, как совесть только дольним. – Проверить. —
* * *
(Сугробы, Масляница [89]89
Ст-ние «Масляница широка!..»
[Закрыть], разное)
* * *
Золоторыбкино корыто?
Еще кому-нибудь!
Мне в этом имени другое скрыто:
Русь говорю как: грудь.
* * *
Для записной книжки:
Ворожба по сугробам. – Весна: дребезг – ударная весна (весна в ударном порядке)
– что даже весна
У нас | – в ударном порядке!
них |
Не улицы – пролеты. Тротуары плывут небом. «Высугробить». – Но сугробов тех не высугробить. – Оглядываться в будущее. Сон у Б-сов под шубами. – Цветной стереоскоп. – Через сонные пространства. – С лихвой – коновязь – чебезга. —
Я, кому-то, о польском золотом корридоре: – Трагический транзит.
* * *
Аля: – «М.! Знаете, у Вас сейчас вид всех свобод – как их изображают: волосы змеевидные, плечо вперед и всё существо как-то дыбом».
* * *
Я кому-то: – Я наверное любила бы гребенки… (видение высоких коралловых гребней времен Валерииной матери [90]90
Варвара Дмитриевна Иловайская (1858 – 1890) – первая жена И. В. Цветаева, мать единокровных сестры и брата Ц. – Валерии и Андрея.
[Закрыть] – или много раньше: le peigne implanté [91]91
стоячий гребень (фр.)
[Закрыть] – Неаполь).
Любила бы – если бы что? Очевидно, если была бы женщиной.
* * *
Женственность во мне не от пола, а от творчества.
Парки сонной лепетанье – такая.
* * *
Да, женщина – поскольку колдунья. И поскольку – поэт.
* * *
Февраль 1922 г.
* * *
Здесь кончается моя старая верная московская тетрадь (черепаха, ящерица, та, которую десять лет спустя с любовью грею на солнце). (1932 г.)
* * *
Несколько записей, случайно не внесенных и относящихся к марту 1921 г., т. е. к году до:
* * *
Кто закон голубиный вымарывал?
* * *
Непереносным костром в груди
Вражда – вот пепл ее, на бумаге.
Непереносны на площади
Чужие гимны, чужие флаги.
Непереносно, когда рожден
Сынóм, сыновнейшим из сыновних,
Святые ризы делить с жидом
И миновать ее гроб на дровнях.
И знать, что тело ее черно,
Что вместо матери – тлен и черви.
О, будьте прокляты вы, ярмо
Любви сыновней, любви дочерней!
И знать, что в каждом она дому,
И что из каждого дома – вынос.
– Непереносно! – И потому
Да будет проклят – кто это вынес!
* * *
Март 1921 г.
* * *
Изнемогая как Роландов рог…
* * *
Как нежный шут о злом своем уродстве
Я повествую о своем сиротстве…
За князем – род, за серафимом – сонм,
За каждым – тысячи таких как он,
Чтоб пошатнувшись – на живую стену
Упал и знал – что тысячи на смену!
Солдат – полком, бес – легионом горд,
За вором – сброд, а за шутом – всё горб.
Так, наконец, усталая держаться
Сознаньем: перст и назначеньем: драться
Под свист глупца и мещанина смех
– Одна из всех – за всех – противу всех! —
Стою и шлю, закаменев от взлету
Сей громкий зов в небесные пустоты.
И сей пожар в груди тому залог
Что некий Карл тебя услышит, Рог!
* * *
Март 1921 г.
* * *
Не в споре, а в мире —
Согласные сестры.
Одна – меч двуострый
Меж грудью и миром
Восставив: не выйду!
Другая, чтоб не было гостю обиды —
И медом и миром.
* * *
Дети литературных матерей: литераторов – или жен (т. е. нищих и не умеющих шить (жить!)) всегда отличаются необычайностью одежды, необычайностью обусловленной: необычайностью вкусов и случайностью (несостоятельностью) средств к осуществлению.
Пример: Мирра Бальмонт, которую – улица Революции 1920 г. – всегда водят в белом, т. е. грязном – и разном.
Пример: Аля – в мальчиковых рубашечках, схваченных юнкерским поясом и моей работы берете с георгиевской ленточкой.
* * *
Не только дети – сами матери (мое полотняное красное московское и мое полотняное синее берлинско-парижское, мои паруса, моря полотна!).
И отцы (шляпа Б<альмон>та, галстук Чирикова, шарф Пастернака), – без различия дара и возраста. О цилиндре и плисовых шароварах Есенина не говорю, ибо – маскарад, для других, я говорю о кровном, скромном, роковом.
* * *
О Боже ты мой, как объяснить, что поэт прежде всего —СТРОЙ ДУШИ!
* * *
Аля: винный (от невинный)
затменные фонтаны
* * *
Девочка на улице, при виде нас с Алей:
– Мне жалко эту маму! Она стра – ашная!
* * *
Ребенок, щурящийся чтобы увидеть собственные глаза.
* * *
J’ôte ce baiser. – J’ôte ces claques. [92]92
Я отменяю этот поцелуй. – Я отменяю эти шлепки (фр.).
[Закрыть]
(Ариадна Скрябина в детстве)
* * *
Март 1921 г. – пробуждение у Али любознательности (март, к<оторо>го в моей жизни никогда не было).
* * *
Аля, читающая книгу про птиц и зверей:
– М.! Я ведь птиц люблю, а не органы!
* * *
Предисловие к Егорушке:
Житие Егория Храброго мною не вычитано и не выдумано. Оно мне примечталось. Таким и даю.
МЦ.
или, короче:
Егорий Храбрый
– примечтавшееся житиé —
* * *
Волосы – после мытья – звенят.
* * *
Аля: – М.! Ее душа не полетит не потому что она грешная, а потому что она грузная. Ее душа – плоть.
* * *
Заложенное в тетрадку начало письма к Э<ренбур>гу:
Москва, 7-го нов<ого> марта 1922 г.
Мой дорогой!
Сегодня у меня блаженный день: никуда не ходила, шила тетрадку для Егорушки (безумно-любимая вещь, к которой рвусь уж скоро год) и писала стихи. И теперь, написав С., пишу Вам. – Все счастья сразу! – Как когда слушаешь музыку. (Там – все реки сразу.) Писала стихи Масляница, трепаные как она сама.
Сегодня за моим столом – там, где я сейчас сижу, сидел Чабров. Я смотрела на него сверху: на череп, плечо, пишущую руку – и думала: так я буду стоять над пишущим Э<ренбур>гом и тоже буду думать свое.
Чабров мой приятель: умный, острый, впивающийся в комический бок вещей (особенно мировых катастроф!) прекрасно понимающий стихи, очень причудливый, любящий всегда самое неожиданное – и всегда до страсти! – лучший друг покойного Скрябина.
Захожу к нему обычно после 12 ч. ночи, он как раз топит печку, пьем кофе, взаимоиздеваемся над нашими отъездами (– Ну, как Ваш? – А Ваш – как?) никогда не говорим всерьез, оба до задыхания ненавидим русскую интеллигенцию. Но он – дворянин, умеющий при необходимости жить изнеженной жизнью [93]93
NB! Только и умеющий! (и обращать других в рабство). Его Корсика. 1932 г.
[Закрыть], а я? кто я? даже не богема.
У него памятное лицо: глаза как дыры (гиэна или шакал), голодные и горячие, но не тем (мужским) – бесовским! жаром, отливающий лоб и оскал островитянина. При изумительном – как говорят – сложении (С. видел его в Покрывале Пьеретты – Арлекином, говорил – гениален (пантомима)) при изумительной выразительности тела одет изо дня в день в ту же коричневую куцую куртку, не от безденежья, а от безнадежности. Мы с ним друг друга отлично понимаем: à quoi bon? [94]94
чего ради? (фр.)
[Закрыть]
* * *
(Письмо не кончено)
* * *
Здесь, на этом письме, окончательно кончается моя старая черепаха.
* * *
После черепахи была еще тетрадь – черновик Переулочков (а м. б. на листках?) – последней вещи, которую писала в России.
ПОСЛЕДНЯЯ МОСКВА
ЗАМЕТКИ ИЗ АСИНОЙ РАДУЖНОЙ САМОШИВНОЙ ТЕТРАДИ
где поправки Переулочков, начало Мóлодца и берлинские стихи
* * *
Про тыи шелковы-рукавчики,
Про Мариночку– -отравщичку
* * *
Про того красавчика,
Про Мариночку– -отравщичку.
* * *
К С. (глаза)
Мохнатые, махровые…
* * *
Скороговорочка, речь окольная
* * *
записи о мóлодце:
Маруся (Мóлодец?)
1) Первая встреча 2) Вторая встреча (Колокольня) 3) Третья встреча (вопрос и угроза) 4) Возмездие (вопрос и угроза) 5) Второе возмездие (вопрос и угроза) 6) Крестовая улица 7) Барин – слуга – пробуждение 8) Жизнь Маруси 9) Пир 10) Херувимская.
* * *
Действующие лица: Маруся, мать, брат. – Мóлодец. – Барин. Слуга. (NB! Никого лишнего!)
Светлый стан: Василёк (брат) и барин.
Темный: Мóлодец.
Между: мать, Маруся.
* * *
Почему Маруся в первый раз не сознается, что видела, и еще раньше ничего не говорит матери?
Ставлю себя на ее место – и: если скажу (дома) – <фраза не окончена>
* * *
В первый раз Маруся ничего не говорит дома из смуты, просто из страху не сознается.
Второй раз – любовь и страх потери его. Он уже искренно просит сознаться (человек перебарывает упыря).
Третий раз – связанность преступлением (уже отправила брата).
Почему она в третий раз не сознается? (Сознание – разлука с ним.) Если сознаешься – избавишься, я из твоей жизни навек пропаду. Признаешься – жива будешь – я пропаду, не признаешься – сама пропадешь. В третий раз он ее умоляет признаться (живи!), она же – не хочу тебя губить. Двойное живи.
* * *
1-ый вопрос – нахрапом
2-ой вопрос – соблазн (раскрывши карты)
3-ий вопрос – Я НАД СОБОЙ НЕ ВОЛЕН, – мольба о признании.
1) Была? – Нет. – Видела? – Нет. – Ну, так…
2) Смотри, если не была (нет) и не видела (нет) – то помни: завтра…
М<аруся> сознательно запирается (преступление).
3) Спрошу: была? скажи: была! а не то – я не волен – тебе завтра самой… Но ежели всё-таки не сознаешься, проси чтобы тебя (под порогом и т. д.). – Может – свидимся.
Линия Мóлодца: упырь – человеком.
Линия Маруси: мать в землю (только бы не разлучаться!) себя – в землю (только бы не навек!).
Два момента в Мóлодце: до какого-то часу (до ворот) – человек, в воротах – тот.
И конец – апофеоз – оба в вихре Херувимской.
Марусино БЫЛА уничтожило бы Мóлодца. Он сперва играет на ее страхе, потом на ее любви, в конце он уже молит ее об этом: БЫЛА, но она знает конец этого была и сознательно гибнет.
* * *
Если мать и брат, то потом у Маруси – сын. (Братец простил!) Сын (на руках) НЕ ХОЧЕТ в церковь.
* * *
ПОСЛЕ
Маруся проснулась – всё забыла. Заново живет. Кто ты? – Не знаю. – Чья ты? – Не знаю. – Жизнь с барином. В жар от красного цвета. Тяга (отвращение) к огню, к вину. – Сквозная. —
Рождение сына снимает заклятие (братец простил!). Исчезает с плеча голубок и является – в люльке – ребенок. Ребенок удерживает ее от церкви. Смутная слава Маруси: порченая.
Забыв всё – как объяснить ее нежелание ходить в церковь? Единственное, что уцелело – это ЗАПРЕТ Мóлодца: в церковь не ходи, а то навек… (И не договорить, так что неведомо: спасешься или пропадешь?)
Кто ЗАПРЕЩАЕТ ей церковь, – ребенок или Молодец? (Вещий ребенок, – но какого возраста??)
Единственное что уцелело – УЖАС перед церковью: им – тайной – собой. Ребенок подтверждает. Барин, любя, не неволит.
* * *
Слова для Мóлодца:
* * *
малёнка (кадушка)
порóбил (оробел)
початок (мера пряжи)
мизинный
на воротáх расстрелять
крутой кипяток
покéль (пока)
мамон (деньги)
напредки (наперед)
щикатулка
лежень (деревья)
его семейные
свежина (мясо)
провинка (вина)
дуван дуванить (NB! чудно!)
рóсстань
язычник (вестовой)
нáвершный (верховой)
ярица (яровой хлеб)
головить (быть главой)
поперéчки (не делай мне…)
кожевья
трудные (трудовые)
похимостить (заворожить)
взабыль (в самом деле, но можно и от забыть)
попона (одёжа)
непослýхмянный
вешни
опочив держать
* * *
1) Рубаха 2) Колоколенка 3) В воротáх 4) Вторые вороты 5) Третьи вороты 6) Крестовая улица 7) Барин 8) Херувимская.
* * *
Первое слово Мóлодца:
Дочь Маруся весела
* * *
И затем весь черновик первой главы.
Невошедшие строки:
Промеж нами сваха —
Красная рубаха!
* * *
Крута в мельнице вода —
Пришла дéвице страда
* * *
Красна в дéревце руда —
Пошто, дéвица, бледна?
* * *
Чистовик первой главы. – (30-го марта – 6-го апреля 1922 г.)
* * *
Начало второй, конч<ается> на словах:
Стоит наш знакомец-то,
Грызет упо —
* * *
Последние строки:
Так изо всех из рек
* * *
Распознаю, о, друг,
Голос твоей реки.
* * *
Площадь
(очевидно, страх пространства)
Ока крылатый обыск:
Вброд или вдóль стéн?
Знаю и пью робость
В чашечках кó – лéн.
Нет голубям зерен,
Нет лошадям трав,
Ибо была – морем
Площадь, кремнем став.
Береговой качки
злей
В башни не верь: мачты
Гиблых корáб – лéй…
Грудь, захлебнись камнем…
* * *
(Последнее слово Москвы)
* * *
3апад
Под булыжниками – под колёсами…
* * *
Запись письма к Э<ренбур>гу:
Тогда, в 1918 г., Вы отметали моих Дон-Жуанов («плащ», не прикрывающий и не открывающий), теперь, в 1922 г. – моих Царь-Девиц и Егорушек (Русь во мне, то есть вторичное).
И тогда и теперь Вы хотели от меня одного: меня, т. е. костяка, вне плащей и вне кафтанов, лучше всего – ободранную.
Замысел, фигуры, выявление через, всё это для Вас было более или менее бутафорией.
Вы хотели от меня главного, без чего я – не я.
Сегодня Вы говорили мне о ПОРОДЕ стихов, это внешнее, без этого Вы не могли, по-настоящему Вы, сами того не ведая [95]95
NB! (1932 г.) в том-то и дело, что не ведая и что ведала только я.
[Закрыть], говорили о моей душе и жизни, и Вы говорили мне, т. е. я это слышала: «Я люблю Вас только в большие часы, перед лицом смерти, перед лицом – да второго „перед лицом“ и нет».
Я Вас ни разу не сбила (себя – постоянно – и буду), Вы оказались зорче меня.
Тогда, в 1918 г., и теперь, в 1922 г., Вы были жестоки: – ни одной прихоти! (даже в этом!).
Стало быть – надо убить.
Вы правы.
Блуд (прихоть) в стихах ничуть не лучше блуда (прихоти, своеволия) в жизни. Другие – впрочем, два разряда – одни, блюстители порядка: – «В стихах – что угодно, только ведите себя хорошо в жизни», вторые (эстеты): – «Всё, что угодно в жизни – только пишите хорошие стихи». И Вы один: – «Не блудите ни в стихах, ни в жизни. Этого Вам не нужно». Вы правы, потому что я к этому, молча, иду.
<Вдоль левого поля, на первой странице письма:> NB! Ни одно из слов взятых в кавычки Э<ренбур>гом не сказано и сказано быть не могло. Нужно было быть мной чтоб из этого равнодушного циника, цинического игрока (словами и смыслами) сделать лирика, нет, больше: стоика, – и так – от лирика и от стоика – страдать. 1932 г.
* * *
В какой-то области я Вам даже Вы не говорю, Вы у меня без местоимения. Вот что-то – нечто – сила – движение – я по дороге – удар – не в меня – но принят мной [96]96
Вернее: Вот что-то – нечто – сила – движение – Вы по дороге – удар – Вы уклоняетесь – как всегда уклонялись все – кроме Р<ильке> и Б. П.
[Закрыть].
* * *
В другой – духовно-душевной, что ли? – Вы собеседник, тот не только от кого идет, но и к кому идет. Спор (согласие) двух голосов.
Но есть еще третье: там где Вы – Э<ренбур>г, который – и названия Ваших книг, и отрывочные рассказы из Вашей жизни (постепенное обрастание Вас одеждами) – рассказы кого-то о Вас.
И – внезапно: что – последнее, основное? Костяк – не рассасывающееся – или пустота, <пропуск одного слова>. То обо что разбиваешься – или то, в чем пропадаешь? Имянное (то, что создает имя: то именно) или безымянное? Это я не о Вас, это я закона ищу.
Я думала – три, но есть еще Вы: с трубкой, т. е. только трубка. Когда я думаю о том кто курит трубку и любит дождь (а м. б приписываю?) мне кажется, что с таким хорошо путешествовать и не расставаться.
Но этот уже книг не пишет, и с ним-то именно и придется расстаться, п. ч. всё остальное: безымянную силу, голос, книги (написанные и ненаписанные) я унесу с собой – не жестом захвата —
Но об этом я уже писала.
* * *
Разговор.
– Аля, как ты думаешь, как себя будет чувствовать С., когда приедет?
– Если Э<ренбур>г нас не выгонит.
Я: – Наверное не выгонит. Но что мы будем делать с утра?
Аля: – С вечера закажем три завтрака.
* * *
21-го мая 1922 г. – Устала.
* * *
Ты привыкла: хозяйку в снег,
А сама на ее постели!
А в дому моем был твой век —
С черной лестницы, в черном теле.
(Любовь)
* * *
Так, разложена и не воссоздана:
Перья – щебеты – и кости порознь,
Так доверчиво прождав, что сложится,
Изумленная своим ничтожеством,
Некой спорностию безголосою
Под законностями: под колесами.
Так, растравленная до бесстрастия,
Без архангела, без веры в мастера,
Всеми клочьями поняв: не свяжется,
Так, без легкости, но и без тяжести —
Обесславленное и разъятое
Дня из дней твоих творенье: пятого.
* * *
30-го нов<ого> мая 1922 г.
* * *
(Явно – после ряда бесед с Э<ренбур>гом.)
* * *
А обо мне зайдет, скажи: просторы,
Еще: прощай, еще: рукой не трогать!
Да, ибо создана в тот день, в который
Кровь создана – и мех, крыло – и коготь.
Как буйствовала по
Первая кровь – и как в крыле вздымалась!
И как потом – увы! – месивом стылым
В тот глиняный сосуд – самая малость.
Не одолеть бескровному завету
Моей крови – пернатой и косматой!
Ни даже года в ней, ни даже века:
Ты в метрике моей прочтешь: день пятый.
* * *
31-го нов<ого> мая 1922 г.
* * *
Где милосердная рука,
Приемлющая без отдачи?
* * *
А если у меня к тебе
Страсть к голоду и страсть к алчбе —
Минующая хлеб и воду?
* * *
Единственен и неделим
Вздох – и не место здесь двоим
* * *
Ибо
Бог – и на голод ненасытен.
* * *
Божественно и безоглядно
Растет прибой.
Не губы, жмущиеся жадно
К руке чужой —
Нет, раковины в час прилива
Тишайший труд.
Божественно и терпеливо:
Так море – пьют.
* * *
Рýку чужого человека
Нести к губам.
* * *
Отчаяннейшее из мужеств —
Чужая плоть.
* * *
Не спрашиваю – и не спрашивайте!
Ведь праведными – не накрашенными —
Устами ведь, а не стихами ведь:
Не памятниками: беспамятствами.
* * *
Час, когда Бог подаст
* * *
Я никогда не понимаю, что я в жизни человека.
(Очевидно – ничто. 1932 г.)
* * *
Всё те ж: утешь!
Всё те ж: убей!
* * *
Твоя неласковая ласточка
* * *
Милый друг, теперь работаю только так: око за око, т. е. письмо за письмо. Пришел час: или нашей беседы или моего замолчания. (Замечаете, что змея начинает поднимать голову? – недораздавленную.)
У Вас нет ко мне ни доверия, ни человеческого отношения, Вы втайне считаете меня вредной и льститесь на меня вопреки чему-то в себе. Завороженность, а не приверженность. – Жаль.
* * *
– Марина! Наша комната сейчас похожа на чердак горничных. И горничная удивляется, что господин не говорит ей, что ее любит.
