Текст книги "Тетрадь первая"

Автор книги: Марина Цветаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

* * *

Тих междуребёрный расстрел,

Глух междуребёрный застенок.

* * *

…

…От нищенств и напраслин.

Да, ибо в час, когда придут цари —

Дитя покинет ясли.

Сиротствующее – найдет отца

И даже век не взбросит

Когда придут и розы и сердца

И лавры на серебряном подносе

Удостоверишься – повремени!

Что выброшенной на солому

Не надо было ей ни славы, ни

Сокровищницы Соломона.

И вместо всех – в мáревах дней и судьб —

Мне строящихся храмов —

Я бы хотела тáк: камень на грудь —

И пóд голову – камень.

* * *

До убедительности, до

Убийственности – просто:

Две птицы вили мне гнездо:

Истина и Сиротство.

* * *

Ты, последний мой колышек

В грудь забитую наглухо.

* * *

Danzig Promenade, 6

Verlag «Век Культуры»

Ив<ан> Яков<левич> Герман

* * *

Lützow 85-49

Magdeburger Str 25

Pension Höltzl-Sheridan

* * *

Nestorstr 6 bei Pinkus

Herr Sotschiwko

* * *

– Конец радужной тетради —

Берлин, июль 1922 г.

* * *

девять писем

с десятым, невернувшимся, и одиннадцатым – полученным [97]97
  Адресат писем – А. Г. Вишняк.


[Закрыть].

* * *

17-го июня 1922 г.

– Письмо первое —

* * *

Две тщетности – на сон грядущий. (Это наш с Вами час, днем мы – ремесленники.)

Мой родной! Книга, которая сейчас – Вашей рукой – врезалась в мою жизнь – НЕ случайна. Услышав – обмерла [98]98
  Florentinische Nächte («Флорентийские ночи» (нем.) – новелла Г. Гейне.)


[Закрыть].

Вы сами не знаете – Вы ничего не знаете! – до чего всё ПРАВИЛЬНО.

Но Вы ничего не знаете, Вы только очень чутки (не СОЧУВСТВЕННО, – как зверь: всем востромордием!) – в какие-то минуты Вы безошибочны.

Я не преувеличиваю Вас, всё это в пределах темнот (которые беспредельны!) – и мехов (шепотóв, бормотóв и т. д.). – Пока. —

Я знаю Вас, Вашу породу, Вы больше вглубь (и не отвес, а винт), чем ввысь. А вглубь – это ночь. Уносит – рассвет, уводит – закат, ночь втягивает и погружает. Тонет сама. Поэтому мне с Вами хорошо без света: в голосах (как в мехах!), я бы сказала: в голосовых настороженностях. Это не переутончéние: я просто точна.

Поэтому во все ТАКИЕ часы Вашей жизни (срок полгода!) Вы будете – со мной.

Есть люди страстей – чувств – Вы человек дуновений. Мир Вы воспринимаете накожно: это не меньше чем: душевно. Через кожу (ощупь, пять чувств) Вы воспринимаете и чужие души, и это, может быть, верней. Ибо в своей области Вы – виртуоз (попутная мысль: забалýю?) Вам не надо всей руки в руке, достаточно и рукава.

Поэтому Вы так дома в некоторых моих стихах (НЕ в Красном Коне!). – Чуткость на умыслы. —

Я не преувеличиваю Вас в своей жизни – Вы легки даже на моих пристрастных (милосердных! неправедных!) весах. Я даже не знаю, есть ли Вы в моей жизни? В просторах души моей (слово Кн. Волконской о В. Соловьеве) – нет. Но в том: ВОЗЛЕ ДУШИ, в каком-то МЕЖДУ, во всем предсонном, во всем где «я – не я и лошадь не моя» – там Вы не только есть, только Вы и есть. (Сейчас!)

Вы слегка напоминаете мне одного моего друга – пять лет назад – благодаря которому я написала много лишних стихов, враждебных всем как не мои и близких только – всей его породе.

Но я не хочу сейчас говорить о нем, я его давно и совсем забыла, я хочу сейчас радоваться Вам и тем темным словам (силам) которые Вы из меня выколдовываете.

Последние годы я жила такой другой жизнью, так КРУТО, так СКУПО, в таких ледяных задыханиях, что сейчас – руки развожу: я???

Мне нежно от Вас как от меха. (Другие будут говорить Вам о Ваших высоких духовных качествах, еще другие – о прекрасном телосложении. – Может быть! – А для меня – мех.)

Но мех – разве меньше? Мех: ночь – логово – звезды – вой – и опять просторы.

Логос и логово. (Я – к Вам, и я – к Белому, кроме того – оцените цинизм! – неплохое название для статьи. Но я не пишу статей!)

– Мои нежный! – (От присутствия которого мне нежно: дающий мне быть нежной)

– Не окончено —

* * *

19-го нов<ого> июня 1922 г.

– Ночь вторая —

Вино высвобождает во мне женскую сущность (самое трудное и скрытое во мне!).

Женская сущность – это жест (прежде чем подумать!). Зоркость не убита, но блаженное право на слепость.

– Мой нежный (от которого МНЕ —) всей моей двуединой, двуострой сущностью хочу к Вам – в Вас: как в ночь. – Стихи и сон! – (Ваши слова, – всё помню!) Как многие увидели во мне – только стихи!

Помню еще слова: нежность и жадность, всё помню и беру Вас с собой в свой еженощный сон – благословенный.

Вы для меня ночь, вся ночь: от шарлатанств ее – до откровений – самый тайный – самый темный дом моей души.

Всё через душу, дружок, – и всё обратно в душу. (Самопитающийся фонтан.) Только шкуры – нет, как и: только души. Вы это знаете, с Вашей звериной ощупью. – Мой сплошной мех! (не только зверь, – и хвоя).

А если в окрасках: Вы – карий: Как Ваши глаза.

Мой маленький, таких писем я не писала никому [99]99
  С тех пор как перо стала держать – нет, даже до пера! – ВСЕМ, ВСЕГДА.


[Закрыть]. Всё знаю: и Вашу поверхностность, и легковесность, и пустоту (ибо Вы – пусты), но Ваша земная поверхность (шкурная восприимчивость к душе другого!) мне дороже других душ.

За Вашей пустотой – пустóты (отроческих глаз, – недаром ОТРОК – Вам, и недаром от Вас – Флорентийские Ночи!).

И Вы думаете, я не поняла нынче: «которое же из трех?» и – нечто между безнадежностью и позабавленностью – (люблю в Вас <пропуск одного слова>) – Ваше: – «Да я не о том! Совсем не о том!»

Мое дитя (позвольте так!) – мой мальчик! Если я иногда не отвечаю в упор, то потому что иных слов в иных стенах не терпит воздух. (Стены – всё терпят <фраза не окончена>

Знайте, что я, словесница, в большие часы жизни – тот спартанец с лисенком: помните? (Позвольте повеселиться: с целым выводком лисенят!)

Не знаю, залюблены ли Вы в жизни – скорей всего: да. Но знаю – (и пусть в тысячный раз слышите!) – что ТАК никогда, никто…

И на каждый тысячный есть свой тысяча-первый раз.

(От Флорентийских ночей до Шехерезады – а? И еще Саул над Давидом. Ликую от ПРАВИЛЬНОСТИ всего!)

* * *

Мой маленький! Сейчас 4-тый час ночи, мне блаженно до растравы, я с Вами, лбом в плечо, я невинна, я бы все свои стихи (бывшие и будущие) отдала Вам: не как стихи, – как вещь которая Вам нравится!

– И еще одну чудовищность – хотите?

Помните Ваши слова, взволновавшие меня (болевым!)… «и жестокая». Слушайте внимательно: не могу сейчас иных рук, НЕ МОГУ, могу без ВАШИХ, не могу: НЕ Ваших!

Верность: невозможность иначе. Остальное вопрос воспитанности, – воли – Мартина Лютера и житейских соображений (не сбережений ли? Тот же Лютер!).

Как видите, учусь на Вас.

* * *

Будьте бережны и осторожны. Моя жизнь – не моя, следовательно: не Ваша.

Только жажда моя – Ваша.

И возьмите меня как-нибудь на целый вечерок с собой: я по Вас соскучилась.

* * *

– Ночь третья —

20-го июня 1922 г., 41/2 ч. утра

(а в 2 ч. расстались!)

Жесточайшая расплата за голодный час с Вами. Хватит духу – расскажу. Жизнь жестоко мстит за мое первое «во имя свое». Но этим я заработала право на всю себя к Вам. Теперь я поняла: всё как нужно. Начав – нужно было кончить. Так я обре<ла?> право на Вас в моей жизни, теряя – быть может – Вас.

Это очень жестоко: я не знала не хочу, потому что не знала: хочу, мне всё было – равнó. А теперь, распахнув руки (не крылья, но не меньше <фраза не окончена>

Мой мальчик, мой мальчик родной, темно-каряя моя радость, мой бедный спорный дом! – Поймите, между тем часом и этим неполных три часа. Как я хотела быть с тобой, вылежаться на твоей груди за все эти дни и ночи. Губами вглубь.

Когда я сидела с Вами на той бродяжной скамейке («галантность», «воспитанность») у меня душа разрывалась от нежности, мне хотелось взять твою руку к губам, держать, так, долго – так долго… Губами – руке: – Спасибо за всё.

Но ты видишь: мы расстались почти сурово. (Первые птицы! Мой с Вами час!) Я могу без тебя, я не девочка и не женщина, мне не нужны ни куклы, ни мужчины. Это я и раньше знала. Теперь я знаю одно: то, чего не хотела – и то, чего не хотела знать.

Может быть ты скажешь: – Такой мне тебя не нужно. Иду и на это. На одно не пойду: ложь. Я хочу, чтобы ты любил меня всю, какая я есть. Это единственное средство (быть любимой – или нелюбимой).

Чувствую себя Вашей, как никогда ничьей. Уже не боюсь слов. Когда возобновятся все ваши перекрестные крутежи, я всё равно от тебя уйду (из тебя – уйду). Уйду от робости, недоумения, – о боли моей ты не будешь знать.

Мой век с Вами – час. И мне нужно от Вас только одного: Вашего разрешения: вот этих слов: «Люби меня как хочешь и как не хочешь: всей собой!» – Я ведь говорю не о жизни, не о ходе дней, – какое время вместит любовь? Я говорю о разрешении на ВНУТРЕННИЙ разбег, ибо и его могу сдержать. Сдерживаю. (Уже не сдерживаю!)

Мне нужно от Вас: моя свобода к Вам. Мое доверие. – И еще знать, что Вам от этого не смутно.

* * *

Небо совсем светлое. Над колоколенкой слева – заря. Это невинно и вечно. Я тебя люблю сейчас, как могла бы любить твоего сына. Хочу только: головой в плечо.

Не думай, что я миную в тебе простое земное. Люблю тебя всего – понял? – с глазами, с руками, с повадками, с твоей исконной ленью, с твоими огромными возможностями тоски, со всей твоей темной (вне) бездной: жаления, страдания, отдачи. – Что это не на меня идет – ничего. Я для себя от тебя хочу ТАК многого, что ничего не хочу. (Лучше не начинать!)

Только знай – мой нежданный, недолгий гость – мой баловень! – что никто и никогда тебя так – (не так сильно, а так именно). И что я отступив от тебя, уступив тебя: как всякого – жизни, как всякому – дорогу <пропуск одного слова>, никогда от тебя не отступлюсь.

– У нас с вами неверные встречи. Я сейчас совсем спокойна, как мертвая, и в этой полной ясности утра и души говорю тебе: с тобой мне нужны все теснóты логова и все просторы ночи. Все теснóты и просторы ночи. Чтоб я, вжавшись в твое плечо, могла прослушать всего тебя.

* * *

Какое бесправье – земная жизнь! Какое сиротство!

Жму твою руку к губам. Пиши мне. Пиши больше. Буду спать с твоими письмами, как спала бы с тобой. Мне необходимо от тебя что-нибудь живое.

Всё небо в розовых раковинах. Это самый нежный час. И что-то уже отлегло: начало письма. Растворилось в тебе.

У меня странное чувство: вслушайся внимательно: точно что-то взятó у тебя. – Спи спокойно. Первые шаги на улице, наверное, рабочий. – И птицы. —

Аля спит.

М.

* * *

– Письмо четвертое —

Мой нежный!

Несколько слов в Ваш утренний сон: ночью рука от нежности всё-таки не удержала пера!

У меня к Вам еще два блаженных камня – колеблюсь – нужно, чтоб знали, но – если Вы человек – Вам не может не сделаться больно.

Буду ждать. Не камни: две ЛЮТЫЕ мечты, неосуществимые в сей жизни, исконная жажда моего существа, самая тайная, семижды семью печатями запечатанная.

Теснейше связаны: нет одной без другой, – по замыслу.

То для чего я на свет родилась.

<Вдоль правого поля, напротив последних трех абзацев:> Какая детская загадка! Вроде: два конца, два кольца…

* * *

Кто знает? – Было однажды у Вас – при мне – слово, которое уже тогда ожгло меня болью. (Не забудьте: живу наперед!)

Когда-нибудь это письмо будет для Вас так же ясно, как эти буквы, в тот час, когда эта моя жажда станет Вашей.

* * *

В моих руках – в Ваших руках – всё.

* * *

М.

Рассвет какого-то июньского дня, суббота.

* * *

(Только у большого человека такое письмо не вызовет самодовольной улыбки. У большого-вообще и у большого в любви (Казановы, от меньшего – ПЛАКАВШЕГО!).)

* * *

– Письмо пятое —

25-го нов<ого> июня 1922 г., воскресение.

Дружочек!

Рвусь сейчас между двумя нежностями: Вами и солнцем. Две поверхности: песчаная – этого листа, и каменная – балкона. От обеих – жар, на обеих – без подушки, на обеих – закрыв глаза.

И не перо одолевает, а Вы, – ибо стихов я сейчас не пишу. (Писала пол-утра!)

– Солнышко! Радость! Нежность! – Вчера не горел свет, и я руки себе грызла от желания писать Вам.

(Не путайте моих утренних, дневных, вечерних писем – с ночными! Все разные, все – я, но больше всего я – та, те. С Вами.)

У меня были такие верные – в упор – слова к Вам. Это был мой час с Вами, который у меня украли, с клочьями вырвали. Лежала – и воспитанно скрежетала.

– Дура? —

* * *

Я сейчас поняла: с Э<ренбургом> у меня было Р, моя любимая (мужественность!) буква: дружба, герой, гора, просторы, разлука: всё прямое во мне.

А с Вами: шепота, щека, щебеты <пропуск одного слова> и – больше всего – ЖИЗНЬ, до безумия глаз мною сейчас любимое слово: в каждом стихе Жизнь.

И в этом: «дружочек!».

<Вдоль правого поля:> А все девять писем вместе с десятым, невернувшимся – попытка жить.

* * *

Мой родной, знаю, что это безобразие с утра: любовь – вместо рукописей! Но это со мной ТАК редко, ТАК никогда – я всё боюсь, что это мне во сне снится, что проснусь – и опять: герой, гора…

– Радость! —

* * *

А вчера весь вечер я Вами любовалась – честное слово: до умиления! Такая внезапная мужественность: стихи – мои, проза – моя, пьесы – мои, и ни одной секундочки – соба-ака! – (как ругательство!) – внимания ко мне, имя которой для Вас ДОЛЖНО сейчас звучать как: мое!

Я знаю, история синицы и журавля. Но, увлеченный синицей (целыми стаями синиц, т. е. стихов) – в руках – не прогадайте журавля – в руках же!

– Смеюсь. – Ничего не прогадаете: mit Haupt und Hauch und Haut und Haar [100]100
  Немецкая идиома, означающая: всё целиком, без остатка.


[Закрыть].

– Вы не устали слушать? – Пишу сразу три стиха. Ну и книга же будет! (Продам Гуковскому [101]101
  Гуковский Александр Исаевич (1865 – 1925) – один из редакторов «Современных записок», при которых существовало одноименное издательство.


[Закрыть].)

* * *

– Письмо шестое —

26-го июня 1922 г., ночь

Родной!

То, что сегодня слетело на пол и чего Вы даже не увидели, было ненаписанное письмо к П<астернаку>.

Вы сейчас ложитесь. Боже, до чего я умиляюсь всеми земными приметами в Вас: усталостью (тигрино-откровенным зевком!) зябкостью («не знаю почему – зубы стучат!» – у подъезда) внезапной (но еженощной!) ночной прожорливостью (в Prager-Diele – шницель).

– «Но Вы из меня делаете какое-то животное!»

– Не знаю. Люблю таким.

И еще – меня сейчас осенило – Вы добры. Это не пустое слово. Вам часто жаль, т. е. больно, болевая возбудимость в Вас не меньше радостной. В этом мы похожи.

Мой родной мальчик, беру в обе ладони Вашу дорогую головочку, какие у Вас нежные волосы, стою над Вами как над маленьким. – Сколько у нас с вами могло бы быть. (NB! маленьких?)

Теперь слушайте, это настоящая жизнь.

Вы лежите, я вхожу, сажусь на край, беру к губам руку, вгребаюсь, любуюсь, люблю. За окном – большая жизнь, чужая, нам нет дела, всё проще простого: Вы, я. И целая ночь впереди:

Я Вам рассказываю – всякие нелепости, смеемся – ничего любовного! – ночь наша, что хотим то и делаем. Но ночь еще своя, собственная, со своими законами, и вот – через смех, произвол, пену – ПРАВДА: единственная: губы к губам.

Вы прелестно целуете (уничтожьте мои письма!) без натиска – нежно <пропуск двух-трех слов>, настойчиво и осторожно, с каждой сотой секунды глубже, как человек, который хочет пить – и не сразу…

Некое душевное изящество, выдержка, – до поры.

С Вами не смутно (тяжелой смутой) – нежно, очень нежно, еще нежней, сверх-сил-нежно (игра: холодно, теплей, еще теплей, совсем тепло, – до «горит» у нас с Вами не доходило!).

<Вдоль левого поля:> Любовная любовь – вода, небесная – огонь. (В пояснение: вода: влажное начало, ил. Огонь: ничего не растет и всё сгорает.) 1932 г.

Плывешь. Вы невинны (радостью), Вы не сопреступник, не соубийца души, тьмы Вы сюда не вносите – только темнóты.

Как я бы хотела, как я бы хотела – ведь это нежнейшее, что есть – Вашего засыпания, какой-нибудь недоконченной фразы, всего предсонного с Вами! – Чтобы лучше любить! Ибо тогда души безоружны и явнее всего.

Милый друг, я только в самом начале любви к Вам – любови! – еще ничего не было, я только учусь, вслушиваюсь.

Я бы хотела многих Ваших слов, никогда не скажу. Чувство: ничего не опережать, заострить внимание и вглубь (себя, другого). Из этого может вырасти огромное – при бережности. Бережность, это Ваше слово, помню и благодарю.

Ведь всякую встречу можно повернуть самовольно (исказить!) эта встреча да будет по замыслу, не Вашему, не моему, самой любви, самой судьбы. – Если ей вообще быть суждено! —

Будет час: у меня встанет к Вам неутолимая жажда – ах, знаю! – но это еще не скоро, и от Вас не зависит. Это – этап.

Не обманывайтесь внешними признаками: руки и губы нетерпеливы, это – дети, им НУЖНО давать волю (чтобы не мешали!), но главное не в них: душа, вначале опережающая, в середине запаздывает: или недолет или перелет, ибо она не наша <сверху: здешняя> и не соизмеряется.

– Спокойной ночи. Прочтите это письмо на ночь, и тут же – сонно-выпадающим от сна карандашом – несколько слов мне, НЕ ДУМАЯ. – Буду любить и беречь.

Сегодня в кафэ мне на секунду было очень больно, Вы невинны, это я безмерна, Вам этого не нужно знать.

Спите. Не хочу ввинчиваться в Вас как штопор, не хочу розни, ничего не хочу хотеть. Если всё это – замысел, а не случайность, не будет ни Вашей воли, ни моей, вообще – в какие-то минуты – ни Вас ни меня. Иначе – бессмысленно: МИЛЫХ – сколько угодно.

Я хочу – ЧУДА.

М.

* * *

– Письмо седьмое —

30-го нов<ого> июня 1922 г., ночь.

Мой дорогой друг!

– Ибо сейчас обращаюсь к другу. —

Мой дорогой друг! – Хотите правду о себе, которой Вы от любящей никогда не услышите? Мы сейчас сидели за столиком, Вы слушали стихи, и музыку, и меня. Сейчас я дома и одна и думаю и первая мысль: это человек ПРЕЖДЕ ВСЕГО – наслаждения. О, не думайте: я беру это слово во всей его тяжести, и оттого что я его так беру – мне почти что больно (ибо это – неизлечимо).

Не наслаждение: женщины, вино и прочее простое, а: дерево, музыка, свет. Всё доходит, но исключительно через шкуру, точно души никогда и не было. (Ваша шкура – медиум.) Всё Вас гладит, всё по Вас – как ладонь. Мне любопытно: ЧЕМ Вы слушаете Бетховена?

(Не говорите: не люблю, боюсь слишком явной расщелины, ибо бетховенское: Durch Leiden – Freuden [102]102
  В оригинале: «Freude». «Через страдание – радость» (нем.). Ставшие знаменитыми как жизненный девиз Бетховена, слова из его письма к графине Марии фон Эрдеди от 10 октября 1815 г.


[Закрыть] – мое первое и последнее на земле и на не-земле!)

Ладонь – люблю, вся жизнь – в ладони. Но поймите меня! Нельзя – только ладонь.

Стихи Вы любите – даже не как цветы: как духи. Разрывается у Вас от них душа? Боль, – что она в Вашей жизни? (В моей – ВСЁ.)

Мой родной! Если бы это окончательно было так – и завтра! – я бы нынче не тянулась к Вам как тянусь. Я хочу для Вас страдания, но не грубого, как те явные чудеса, не поленом по голове бьющего (ибо тогда человек тупеет: обрубок, бык), а такого: по жилам как по струнам. Как смычок. И чтобы Вы за этот смычек – отдали последнюю душу! – Чтоб Вы умели жить в нем, поселились в нем, чтоб Вы дали ему в себе волю, чтоб Вы не разделывались с ним в два счета: «больно – не хочу».

Чтобы Вы, сплошная кожа, в какие-то часы жизни стояли – без кожи.

Я не хочу, чтобы Вы – такой – такой – такой – в искусстве, миновали что бы то ни было «потому что тяжело». Вы не любите (НЕ ХОТИТЕ) Достоевского и Вам чужд Врубель – пусть это будет сила в Вас, а не слабость, преодоление через знание, а не закрывание глаз. Я не хочу Вас слабым, потому что не смогу Вас любить.

Будьте слабым в личных проявлениях, в маленьких пристрастиях, но не переносите этого на большое, слабости не терпящее. Вспомните, что эпикурейцы из всех искусств жизни лучше всего умели: УМИРАТЬ. Эпикурейство обязывает.

Будьте

* * *

Это слово случайно осталось последним. Прервала жизнь. Это слово не случайно осталось последним.

* * *

Я Вас бесконечно (по линии отвеса, ибо иначе Вы этого принять не можете, не вдоль времени а вглубь не-времени) – бесконечно, Вы мне дали так много: всю земную нежность, всю возможность нежности во мне, Вы мой человеческий дом на земле, сделайте так чтобы Ваша грудная клетка (дорогая!) меня вынесла, – нет! – чтобы мне было просторно в ней, РАСШИРЬТЕ ее – не ради меня: случайности, а ради того, что через меня в Вас рвется.

* * *

Беру тебя за головочку (я стою, ты выше меня, тянусь) смотрю на <под строкой: в> тебя, потом, не отпуская рук, сама подставляю голову. И потом, чуть запрокинув: на.

Возьми меня с собой спать, в самый сонный сон, я буду лежать очень тихо: только сердце (которое у меня – очень громкое!). Слушай, я непременно хочу проспать с тобой целую ночь – как хочешь! – иначе это будет жечь меня (тоска по тебе, спящем) до самой моей смерти. Ты ведь знаешь, что мне здесь важно.

* * *

Поцелуй за меня мою вторую мечту.

М.

* * *

– Письмо восьмое —

2-го нов<ого> июля 1922 г., ночь.

<Поперек страницы, перед началом письма:> NB! Думаю, что между 30-т<ым> нов<ого> июня и 2-ым нов<ого> июля – либо письмо Б. П., либо письмо к Б. П., либо усиление дружбы с Белым. Слишком явный – солнцеворот (от корреспондента!). – Проверить. – (1932 г.)

Милый друг!

Как Вы похожи на Ваше письмо! (Читала его более внимательно, чем Вы – писали.) – Линия наименьшего сопротивления.

Мне нравится Ваше письмо, перечитывала его за два дня – четыре раза (часы, конечно, знаете).

Я бы одно только хотела знать: для меня ли Вы его писали, или для себя, или.

Вы в письме плывете: не гребя, на спине. Как это у Вас еще хватило силы держать перо? (Не силы – действенности!)

Некоторые места, которых сразу не поняла (почерка), так и остались темными. Косноязычия в письме нет, оно плавное: слово за словом. А Вы уже вообразили, что тонете в море?

Вы любите слова, Вы к ним нежны и они Вам благодарны: льнут. Во мне, думаю, Вы любите главным образом слово, через слово и душу. Бывает, что через душу – слово. Я бы предпочитала единовременность и единоглавенство (хорошее слово? – выдумала – и по Вашему поводу! Подарите мне за него мундштук – только не белый. А свой вчера сходя с автомобиля – каталась с Белым – потеряла [103]103
  Вот она и разгадка – солнцеворота! Восхитительная (от земли восхищающая) ночная поездка с Белым в Шарлоттенбург.


[Закрыть]. Непременно подарите! – Список растет.)

Вчера я с иронической рыцарственностью Вас защищала, это меня услаждало, гладило по сердцу, хотя и знаю, что:

…за добрые дела

Лозэн, не любят!

Кстати, кажется продаю Фортуну Гике [104]104
  т. е. А. И. Гуковскому


[Закрыть].

Есть нежные слова в Вашем письме, тоже гладящие по сердцу, по всему верху груди – ладонью. С таким письмом хорошо спать. – Спасибо.

По Вас не скучаю – пока, но (знаю себя) через три дня бы заскучала. И потом – Вы дома, очень думать о Вас значило бы – и Вас заставлять думать, т. е. из дому – уводить (не самомнение, первая гадалка скажет!), а я против даже самого нежного насилия.

А если сами думаете обо мне – Вам меня уводить не приходится.

Хочу Ваших писем. Продолжайте. Письмо – испытание.

«…нежность на исходе» (от растраты). Это чудесно и правильно. И, смотрите: от «на исходе» – неизбывность, чем больше даешь, тем больше остается, закон правильный даже в мире внешнем. (Я, напр., раздающая НАПРАВО и НАЛЕВО – в самом злободневном – партийном – смысле! – стихи из Ремесла (NB! ВАШЕГО) и отчаивающаяся когда-либо до конца избыть.) Я бы хотела прочесть Ваши стихи. – Дадите? – Прочту внимательно и скажу правду. (Оттого, верно, и нé дал! 1932 г.)

* * *

Вы, конечно, из лени, не напишете мне ни строчки, Вы вроде Али, которую нужно соблазнять неграми или хватать за загривок: пиши! Днем – море, вечером – сон.

Когда я уеду – и вот, не знаю, что дальше. Вижу себя, глядящую – согласно Вашему определению – вполоборота, через плечо, но не на Вас: на себя – эту.

* * *

Моя нежность! Завтра или послезавтра спрошу Вас, что в точности Вы делали во втором часу ночи, нынче, в воскресенье.

Помню Ваши утренние волосы: кудрявые, и дневные: проборные, и ночные: лохматые, – самые милые! И всю Вашу небрежную (не бережете!) нежность. Но слишком думать о Вас нельзя.

* * *

Спокойной ночи. – Если Вам сейчас снится хороший сон – то, конечно, моей милостью.

* * *

9-го нов<ого> июля 1922 г., ночь

– Письмо девятое, последнее —

Мой родной,

Сегодня наши мысли врозь, Вы берете в сон – другую, я – целое небо.

От стихов (напряжения) мне страшно захотелось спать, я ждала Ваших шагов, мне не хотелось, чтобы я когда-нибудь – в будущем – смогла сказать себе, что хоть раз пропустила Вас по своей вине, я взяла подушку и легла – головой в дверях балкона. Подымаю глаза: две створки двери – и всё небо. Шагов было много, я скоро перестала слушать, где-то играла музыка, я вдруг почувствовала свою низость (всех годов и последних дней!), я знаю, что я не такая, – это только потому, что я пытаюсь – жить.

Жить – это кроить и неустанно кривить и неустанно гнуться и уступать – и ни одна вещь не стоит (да и не стоит! простите эту грустную, серьезную игру слов), всё на мягких ногах, как тот идол, а когда хочешь выправить (не жить – быть!) – весь хребет трещит, разрыв (не с человеком, – только души!).

Мой родной, я совсем не знаю, доходит ли. Я еще полна этим пустым небом. Оно плылó, я лежала неподвижно, я знала, что я, лежащая, пройду, а оно, плывущее, останется. (Небо плывет вечно и безостановочно: с тех пор как земля и раньше чем земля, а я – всё прохожу: вечно и безостановочно. Я – это все те которые так лежали и смотрели, лежат и смотрят, будут лежать и будут смотреть: видите – я тоже бессмертно!)

И вспомнила утро: недоуменно, вне негодования. Это просто была не я. Разве я – могу кроить и рассчитывать. Нет, это жизнь за меня старается. Я могу – да – рваться (как ребенок: к тебе) – разрываться – но дальше!.. Все исхищрения, все лоскутья (урезки!) – как не завести рук за спину?

Разве нужно – в таком осуществлении – такой ценой?

Друг, должно быть небо – и для любви.

Знайте, не раскаяние и не угрызение, ни от чего не отказываюсь, пока под веками и на пороге губ.

Простите меня за мои сегодняшние слова и помыслы, я была не в уме.

Друг, Вы сегодня не пришли, потому что писали письма, мне уже не больно от таких вещей – приучили – (Вы – и все, Вы ведь тоже «бессмертны»! – как та лежащая: глядящая я) – когда Вы когда-нибудь, на досуге, перечтете мои записные книжки – не только ради формулы и анекдота – когда Вы иначе, меня живую ища, перечтете – Вы заново увидите нашу встречу. Думаю, в жизни со мной поступали обычно, а я чувствовала необычно, поэтому никого не сужу. От Вас как от близкого я видала много боли, как от чужого – только доброту, никогда не чувствовала Вас ни тем, ни другим, боролась в себе за каждого – значит: против каждого.

Это скоро кончится – чую – уйдет назад, под веки, за губы – Вы ничего не потеряете, стихи останутся. Жизнь прекрасно разрешит задачу, Вам не придется стоять распятием (да простит мне Бог и Ваше чувство меры – непомерность сравнения!).

Родной! Вне милых бренностей: ревностей, нежностей, верностей, – вот так, под пустым небом: Вы мне дороги. Но мне с Вами просто нечем было дышать.

Я знаю, что в большие часы жизни (когда Вам станет дышать нечем, как зверю задохнувшемуся в собственном меху) – минуя мужские дружбы, женские любови и семейные святыни – придете ко мне. По свою бессмертную душу.

А теперь – спокойной ночи.

Видите, небо рознит меня не с Вами, только <фраза не окончена>

Целую Вашу черную головочку.

М.

* * *

Письмо десятое, невозвращенное

* * *

Письмо одиннадцатое, полученное:

Вы поймете, Марина, как мне трудно писать: я сознаю себя кругом виноватым. Виноват в отсутствии той «воспитанности» (внутренней и внешней), которую Вы так цените. Но постигает же людей чума, и меня постигла жестокая прострация, гнусное состояние окостенения, оглушения, онемения. Всё проходило мимо и никакие силы не могли бы заставить меня делать то, что делать было необходимо. Сейчас всё это – позади, и я чувствую какую-то особенную послеболезненную бодрость. Мне очень тяжело, что мое молчание могло Вас навести на ложные предположения. Я долго и тяжко спал. Спящие не ходят на почту. (Я, 1932 г. – Но едят.) Прошу этому верить.

<Вдоль правого поля:> NB! Ненавижу слово: бодрый. Фокс-террьер – бодрый. А в общем – всё письмо – послеобеденная добрость.

* * *

Я возвращаю Вам письма дабы у Вас была полная уверенность в том, что они – не у меня. Я оставил только одно – последнее, переданное Вами в день отъезда. Оно мне дорого, как завершение какого-то пути, как последнее слово удаляющегося голоса. Впрочем, если Вам не по себе от этого листочка в моих руках – верну его тотчас.

* * *

Я шлю Вам (заказным)

1) 2 конверта с документами

2) тетрадь 21 г.

3) Стихи 17 г.

4) «–» 18 г.

5) Две записных книжки

6) Книги Ахматовой

7) Юношеские стихи

Лиловую книжечку, куда Вы записывали мне стихи, я оставил. Не в виде документа или памятки, а просто как кусок жизни переплетенный в кожу. (Я, 1932: какой в этой фразе (и образе) – жир!) Если это не по праву (не «законно») – напишите, пришлю.

<Вдоль верхнего, левого и нижнего полей:> Противная ассоциация с порнографическим <пропуск одного слова> переплетенным в женскую кожу (с груди). И еще: этот «кусок жизни» – просто сердце: живое мясо души. Не сомневаюсь, что наряду с остальным, моему корреспонденту сильно нравилась сама видимость книжки: темно-синий сафьян, в каковом, кстати, для себя никогда не пишу. Так, в последний раз оправдалась моя о нем «ощупь», так в первый раз его ощупь – на мне – удовлетворилась.

* * *

Корректуру «Ремесла» (в сверстанном виде) высылаю той же почтой. Ради Бога – не задерживайте и верните Durch Eilboten [105]105
  экспресс-почтой (нем.)


[Закрыть] и заказным. Книга появится в конце ноября и будет хорошо отпечатана, не беспокойтесь.

* * *

Если напишете – отвечу без промедления. Я проснулся. У меня отшибло память на личную жизнь. Помню человеческое и общее. И Вас помню на балконе, лицом вверх и глазами в ночное черное небо, равно безжалостное для всех.

* * *

Белый шлет Вам привет и просит стихи в «Эпопею». Сообщите, какие печатать. Как Ваша литературная работа? Гейне переводите? Из записных книжек не хотите чего-нибудь смастерить?

Я посылаю Вам на этой неделе 20.000 германских марок. Вы живете в стране со зверской валютой, и, представляю себе, как это мало. А Гика?

Есть у Вас новые стихи? Пришлите, пожалуйста, по старой памяти.

Желаю Вам добра

Ваш

Берлин, 29.10.22.

(для ясности 29-го октября 1922 г.)

* * *

Все люди берегли мои стихи, никто – мою душу. (1932 г.)