Текст книги "Журнал «Если», 2001 № 10"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

Соавторы: Святослав Логинов,Урсула Кребер Ле Гуин,Далия Трускиновская,Гарри Норман Тертлдав,Пол Дж. Макоули,Чарльз де Линт,Владимир Гаков,Виталий Каплан,Евгений Харитонов,Сергей Кудрявцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

О, как же все плохо! Сначала пикси, потом она!

И что теперь предпринять? Как объяснить, что он хотел прогнать пикси, честное слово, хотел, но оказался недостаточно велик и силен для такой оравы. А может, и недостаточно храбр.

Дик раскачивался все быстрее, спрятав лицо в колени.

После моего звонка к Мирен забежал Дэвид, тот, который служит в гастрономе на нашей улице, и помог мне поднять стеллажи. Гастроном тоже не избежал нападения вандалов. Дэвид рассказал, что они вытащили из холодильника все сосиски и выложили ими грязные ругательства прямо на полу.

– Помните то время, когда самым большим нашим беспокойством были граффити на стенах? – вздохнул он, выходя.

Я все еще расставляла книги на полках, когда прибыла Мирен. Выслушав мой подробный рассказ, она оглядела лавку и задумчиво нахмурилась. Неужели мне снова придется выворачивать свитер?

– Должно быть, у вас живет мохнатик, – объявила она.

– Что-о-о?!

Вот такого я никак не ожидала!

– Домовой, – пояснила она. – Брауни. Маленький волшебный человечек, который убирает, вытирает пыль и приводит все в порядок.

– Я только сейчас удивлялась, что при всем разгроме книги лежат по алфавиту, – выпалила я, поражаясь, какой вздор несу. Но… если хорошенько подумать, присутствие усердного брауни в лавке все объясняло. Хотя я пылесосила ковры через день и вытирала пыль, когда могла, помещение вроде бы никогда не нуждалось в уборке. Не то что моя квартира наверху!

И дело не только в этом. Я впервые поняла, что в лавке царил необычайный уют. Все вещи лежали на своих местах, и мне почти не приходилось рыться по углам, чтобы найти необходимое. Книги самым непонятным образом расставлялись по полкам. Какие-то таинственно исчезали, чтобы через день-другой вновь появиться на своих местах под соответствующими буквами, даже если раньше лежали на письменном столе. Мне редко приходилось расставлять их в алфавитном порядке, в то время как мои коллеги то и дело жаловались на нерях-покупателей, после визита которых царил настоящий хаос.

– Но разве им не нужно оставлять пирожные и сливки? – услышала я собственный голос.

– Только не нарочно, – возразила Мирен. – Иначе он поймет, что его тайна раскрыта. Лучше просто «забыть» какой-нибудь гостинец на полке, перед тем как подняться к себе.

– Но я и этого не делала! Чем же он питался?

Мирен улыбнулась.

– Может быть, книжными историями. В Волшебной стране случаются вещи и почуднее.

– Волшебная страна, – медленно протянула я.

Достаточно и того, что созданная мной база данных живет собственной жизнью. Теперь я связалась с феями. Вернее сказать, очутилась на границе между реальным и волшебным мирами. Может, второе – всего лишь следствие первого.

– Ваш домовой должен знать, что случилось вчера, – заявила Мирен.

– Но как же мы его спросим?

Мирен снова улыбнулась.

– О, не волнуйтесь, обычно мне удается привлечь их внимание, – заверила она и быстро заговорила на непонятном языке. Каждое слово звенело мощью и силой и словно повисало в воздухе, отдаваясь гулким эхом. Недаром бедный человечек, выскользнувший из подвального люка, казался насмерть перепуганным. Встрепанные курчавые волосы, донельзя потрепанная одежда. Широкая круглая физиономия. Судя по смешливым морщинкам, испещрившим уголки глаз и губ, обычно он не выглядел столь жалким. В одной руке человечек держал потертую кожаную торбу, в другой – коричневую полотняную шапочку. Ростом он едва достигал двух футов.

Слова застряли у меня в горле. Я тупо уставилась на домового, хотя сообразила подхватить Сниппет, прежде чем та успела броситься к нему. Под моими пальцами нарастало грозное ворчанье. Я почувствовала его прежде, чем услышала. Вероятно, собака удивилась не меньше меня, узнав, что все это время домовой жил в одном доме с нами.

Мирен присела на корточки, так что ее голова оказалась на одном уровне с головой брауни. Я сделала то же самое, чтобы успокоить его. Но малыш, похоже, занервничал еще больше. Я заметила, что коленки его тряслись, а щека дергалась.

– П-прошу прощения, ваше высочество, – пролепетал он, обращаясь к Мирен. Взгляд его скользнул по мне, и я поспешно улыбнулась. Домовой моргнул, судорожно сглотнул и снова обратился к моей новой приятельнице.

– Дик Боббинс, – добавил он, кланяясь. – К вашим услугам. Не беспокойтесь, леди, я немедленно уйду. Поверьте, ваше высочество, я ничего такого…

– Почему ты так меня боишься? – осведомилась Мирен.

Дик опустил глаза в пол.

– Ну… вы ведь королевская дочь, верно? А я – всего лишь я.

Королевская дочь? Вот это да!

– Мы все лишь те, кто есть, – усмехнулась Мирен, – и ничуть не выше других.

– Легко вам говорить, – начал он, но тут же вытаращил глаза и прикрыл рот ладонью. – О, простите, я забылся! Как можно говорить подобным образом с великой и мудрой дамой!

Мирен взглянула на меня.

– Они все считают нас кем-то вроде кинозвезд, – пояснила она. – Только потому, что мы были рождены при дворе, а не в норе домового.

Я сама взирала на Мирен в благоговейном почтении. Трудно освоиться с мыслью, что перед тобой такая знаменитость. Двор? Королевская дочь? Да кто же эта женщина на самом деле?!

– Но знаешь, – заметила Мирен, – двор моего отца был не больше поляны, а дворец – всего лишь деревом.

Дик быстро закивал, растягивая губы в улыбке.

– Что же, рад знакомству. А теперь мне пора.

Он подхватил торбу и двинулся к выходу, но путь преградили две женщины, должно быть, казавшиеся ему настоящими великаншами.

– Нам нужна твой помощь, – объявила Мирен.

Бедняга немедленно разразился слезами.

Материнский инстинкт, который заставляет меня безбожно баловать Сниппет, в результате чего я вечно выгляжу круглой дурой, взыграл с новой силой. Мне ужасно захотелось обнять малыша и утешить. Но не стоило забывать о Сниппет, рвущейся из рук с яростным рыком. Кроме того, я не была уверена, как домовой воспримет такую фамильярность. Несмотря на крошечный рост, это был явно не ребенок. Может, мое сюсюканье окажется неуместным? К тому же, если сказки не лгут, брауни старше меня – лет этак на двести – триста.

Но Мирен эти соображения, очевидно, не волновали. Она прижала его к себе, обняла и стала тихо укачивать, как младенца.

Прошло немало времени, прежде чем мы вытянули из него всю историю. Я закрыла входную дверь, и мы отправились на кухню, где я заварила чай. Сидя у стола на высокой стопке книг, Дик поведал нам о том, как сыпались с экрана пикси, как повалили стеллажи и наконец исчезли в ночи. Детская кружечка, которую я дала ему, выглядела огромной в его ладошках. Закончив рассказ, домовой замолчал и мрачно уставился на пар, поднимавшийся от чая.

– Но во всем этом нет вашей вины, – успокаивала я малютку.

– Вы очень добры, – выдавил он и, всхлипнув, вытер нос рукавом. – Только будь я храбрее…

– …тебя утопили бы в первой попавшейся луже, – докончила Мирен. – Думаю, ты был настоящим героем, когда пытался их остановить, а потом спас хозяйку от морока.

Я вспомнила танцующих светлячков и вздрогнула. Эти предания я тоже читала. И хотя здесь не было ни трясин, ни болот, зато в нескольких кварталах проходила скоростная автострада, по которой неслись большегрузные машины. В моем зачарованном состоянии пикси было легче легкого завести меня туда, и кто знает, чем бы все кончилось. Повезло еще, что отделалась только ушибом плеча.

– Вы… в самом деле так считаете? – спросил он, садясь чуть прямее.

Мы дружно кивнули.

Сниппет мирно лежала под моим стулом, удовлетворив свое любопытство и сообразив, что Дик всего-навсего очередной посетитель, и следовательно, запрет лаять и кусаться остается в силе.

– Ну, – начала Мирен, – настала пора посовещаться и решить, как отправить незваных гостей туда, откуда пришли, и оставить там навеки.

– Обратно в интернет? – переспросила я. – Вы действительно так думаете?

– Можно, конечно, попробовать их убить…

Я хотела было запротестовать, но тут же поняла, что Мирен поддразнивает меня.

– Мы можем изгнать из «паутины» тысячи и десятки тысяч пикси, но там останется еще больше. Стоит хитрому народцу куда-то пробраться, от них потом не избавишься. Зато мы можем обезопасить вас от их новых пакостей.

– А как же остальные пользователи? – выдохнула я.

Мирен пожала плечами.

– Жизнь – это риск. Не боятся же они гулять по лесу, что почти одно и тоже. Маленькие человечки водятся повсюду.

Я осторожно посмотрела в сторону домового и мысленно согласилась. Уж это точно.

– Вся штука в том… простите – высказываюсь не по чину, – вмешался Дик, – чтобы сыграть на их любопытстве.

Мирен одарила его ободряющей улыбкой.

– Я уже сказала, что твоя помощь нам необходима. Продолжай.

Малыш гордо расправил плечи.

– Можно воспользоваться книгой, которую никогда никто не читал. Положить ее посреди дороги, прямо перед лавкой. Я бы на их месте сгорел от любопытства.

– Превосходная идея! – воскликнула Мирен.

– А потом использовать старое заклятие: колокольчик, книга и свеча. Его применяла даже церковь.

Даже я слышала об этом. Колокольчик, книга и свеча когда-то были атрибутами отлучения от католической церкви. После произнесения приговора священник, отправляющий обряд, закрывает книгу, тушит свечу и звонит в колокол, как по умершему. Книга символизирует Книгу Жизни, свеча – душу человеческую, отторгнутую от ока Божьего, как пламя – от глаз человеческих.

Но я не поняла, какую книгу собрался использовать брауни.

– Ты имеешь в виду абсолютно новую книгу? – осведомилась я.

– Экземпляр, который ни разу не открывался, и поэтому зло не успело пробраться на страницы? Или настолько плохую, что никому не пришло в голову тратить на нее время?

– Кому-то все-таки пришло, иначе она не была бы опубликована, – справедливо заметил Дик. – Но я имею в виду древние издания, выпускавшиеся с неразрезанными страницами. Те, которые приходилось читать со специальным ножом в руках.

– О, я помню! – оживилась Мирен.

Можно подумать, она жила в те времена!

Я посмотрела на нее и вздохнула. Скорее всего, так оно и есть.

– У вас есть такие? – поинтересовалась она.

– Да, – с видимой неохотой протянула я. Не слишком-то хотелось класть дорогой коллекционный экземпляр в дорожную грязь.

Но в конце концов пришлось так и сделать.

* * *

Единственной книгой, выдержавшей критическую проверку Дика, оказалась «Трепет вуали» некоего Уильяма Батлера Йетса. Номер семьдесят один из тиража в тысячу экземпляров, напечатанный в 1922 году. Судя по интернетовскому каталогу, в настоящее время том стоил не менее пятисот фунтов, и я держала его под надежным замком в застекленном шкафу.

Остальные два предмета, необходимых для ритуала, достать оказалось легче легкого. У меня хранились прелестный медный колокольчик, подаренный мне подругой на прошлое Рождество, и целая коробка толстых белых свечей. Но мое сердце буквально рвалось на части при мысли о необходимости выходить на улицу в два часа ночи и класть книгу на мостовую!

Мы оставили дверь в лавку приоткрытой, а компьютер включенным. Я не вполне представляла, как мы сумеем заманить пикси обратно в лавку, а потом и в интернет, но Мирен вынула из сумки флейту и ловко свинтила деревянные трубки. Она что-то объясняла насчет приманной музыки, а Дик торжественно кивал, так что я просто положилась на их немалый опыт. Заметьте, я совсем не была уверена, что мой Йетс действительно привлечет пикси, но откуда мне вообще знать такие вещи?!

Все мы спрятались в переулке, проходившем между моей лавкой и посудным магазинчиком, предварительно заперев Сниппет в квартире, чтобы не мешала. Она, правда, была не слишком этим довольна.

Целый час мы, скорчившись и дрожа от холода, ждали в переулке, так что под конец мне тоже стало не по себе. Что если пикси не явятся? А если и явятся, вполне могут подобраться с другой стороны, с полей, позади лавки, и заполонят этот самый переулок. Что тогда с нами будет?

К половине четвертого мы промерзли до костей. Глядя на окна своей квартиры, я видела Сниппет, примостившуюся на подоконнике столовой и смотревшую на нас. Похоже, она так меня и не простила, хотя я с радостью поменялась бы с ней местами.

– Может, стоило бы…

Я не успела договорить «…вернуться домой», как Мирен приложила палец к губам и прижалась к стене. Я обернулась. Вокруг царил непроглядный мрак, и сначала я ничего не заметила, кроме моего Йетса, мирно лежавшего на мостовой, по-видимому, в ожидании первой же машины. Но потом откуда-то возник человечек, ростом втрое меньше Дика. Он ловко пролез в решетку, прикрывавшую коллектор. За ним появились еще двое. Такая же парочка спустилась с кирпичной стены строящегося здания на противоположной стороне улицы. Крошечные роящиеся светлячки, ясно запомнившиеся мне с прошлой ночи, подпрыгивая и кружась, показались на другом конце квартала. Спустившись на мостовую, они превращались в смешные фигурки, которые одна за другой крались к книге. Один эльф даже толкнул ее ногой, и я живо представила, как страница за страницей вылетают из переплета.

Мирен воззрилась на Дика, и тот кивнул, произнося слова одними губами:

– Их тут легион.

Мирен покачала головой, вынула из-под пальто флейту, которую все это время согревала теплом своего тела. Я не совсем представляла, как сработает приманная музыка, и, кажется, в тот момент просто таращилась на пикси. Голова шла кругом, а губы сами собой раздвинулись в широченной улыбке. Да, они негодники, проказники, озорники, причем злобные. Но еще и волшебники. Как же легко веселые огоньки превращались в человечков – никогда не видела ничего подобного…

Конечно, домовой, живущий в моей лавке – тоже чародейство и магия, но это… это совсем не одно и то же. По крайней мере, мне так казалось. Он уже знакомый, почти свой, чересчур земное создание. С ним так приятно поговорить о книгах, словно со старым другом, и я почти забыла, что он тоже из Волшебной страны.

Очевидно, пикси были окончательно сбиты с толку появлением книги посреди улицы – такая старая книга и даже не разрезана! Для чего же тогда ее печатали?!

Я пропустила мгновение, когда Мирен заиграла на флейте. Тихие воздушные звуки словно появлялись из ниоткуда и заполняли пространство, медленными неотступными волнами накатываясь отовсюду, одна за другой, сливаясь в мелодию, одновременно трогательно необычную и мучительно знакомую. Пикси подняли головы, прислушиваясь. Непонятно, чего я ожидала, но когда они принялись танцевать, я едва не захлопала в ладоши. До чего же забавны! Их тела с идеальной точностью двигались в ритме музыки, но свирепо горящие глазки так и сверлили Мирен, успевшую выбраться из переулка. Не успела я оглянуться, как она с ловкостью Крысолова, героя поэмы Роберта Браунинга, заманила их в лавку. Дик подобрал Йетса, и мы поспешили следом за Мирен, прибыв вовремя, чтобы увидеть, как маленькие человечки пляшут под неземную мелодию на столе, кресле, стульях… Это продолжалось до тех пор, пока они не стали по одному исчезать в экране. Пламя толстой свечи, стоявшей на мониторе, колебалось при каждом их движении. Дик открыл книгу, а я вынула из кармана колокольчик.

Мирен отняла от губ флейту.

– Пора, – прошептала она.

Дик захлопнул книгу, Мирен подалась вперед и задула свечу, а я принялась звонить в колокольчик. Ясные металлические звуки разрывали тишину, оставленную умолкшей флейтой. И тут мы увидели сотни крошечных лиц, злобно пялившихся на нас с экрана. Один человечек даже набрался храбрости выскочить к нам, но Дик вовремя поймал его за ногу и швырнул обратно.

Мирен положила флейту на стол и вытащила венок из веток рябины, сплетенный днем. Стоило положить венок на монитор, как модем сам набрал мой «интернет-сервис», и пикси немедленно куда-то подевались.

Еще не до конца веря себе, мы принялись нервно хохотать.

– Видите, все прошло как нельзя лучше, – объявила Мирен, когда мы наконец отдышались. – Обычно с такими делами лучше всего справляется мой муж Сирин, но приятно сознавать, что и я кое на что способна. И пожалуй, даже лучше, что он сегодня не пришел. Иногда Сирин бывает крайне необузданным. Не сомневаюсь, что он совершенно запугал бы беднягу Дика.

И тут я спохватилась.

– Где же Дик? – спросила я, оглядывая лавку.

Но человечек словно растворился в воздухе. Невероятно! Неужели он вот так взял и ушел, как в волшебных легендах?

– Брауни, – мягко пояснила Мирен, когда я пустилась в расспросы, – не любят прощаться. Просто исчезают, как только сказка кончится.

– А я думала, что для этого им следует подарить новую одежду или что-то в этом роде.

Мирен пожала плечами.

– Иногда достаточно и того, чтобы об их существовании узнали.

– Но почему, почему?!

– Трудно сказать. Думаю, это что-то вроде правила или предназначения – того, что непременно должно случиться. Приговор судьбы. А может, просто обычай, передающийся из поколения в поколение.

– Но я рада, что он жил здесь! Это так весело! А сколько он тащил на своих плечах! Я была бы счастлива сделать его партнером!

Мирен улыбнулась.

– Волшебство и коммерция редко идут рука об руку.

– Но вы с мужем играете за деньги!

Ее улыбка стала шире, а глаза, хоть и оставались загадочными, смешливо блеснули.

– Почему вы вдруг решили, что мы – волшебный народ?

– Ну… вы… то есть…

– Так и быть, раскрою тайну, – смягчилась она. – Мы действительно не такие, как все, но кто именно, трудно сказать. Нам и самим это неизвестно. Однако во многом мы такие же, как вы, и отличаемся лишь тем, что всегда стоим одной ногой в другом мире, в том, куда вам недавно удалось заглянуть.

– О, только краешком глаза.

Мирен пожала плечами.

– Я уже сказала, что магия есть повсюду. Иногда в определенных местах и при определенных обстоятельствах она просто становится ближе к нам.

Гостья начала развинчивать флейту и укладывать в футляр.

– Ваш домовой не пропадет. Такие честные души, как он, всегда найдут достойный приют и щедрых хозяев.

– Надеюсь, что так, – кивнула я. – Но тем не менее жду не дождусь, когда смогу познакомиться с ним поближе.

Дик Боббинс со странным чувством слушал беседу этих двоих, своей хозяйки и дочери Короля Дубрав. Такого он не ожидал. Хозяйка оказалась доброй и милой, совсем не той холодной эгоистичной особой, о которых столько рассказывалось в древних преданиях домовых. А ее светлость… ну кто бы мог подумать, что столь высокородная леди станет обращаться с простым домовым как с равным! Да нет… с другом! Просто не верится!

Но сейчас настало время расставаться. Он ощущал это всеми фибрами своего существа.

Дик выждал, пока они попрощались. Пока хозяйка не вывела собачку перед сном.

Ну вот, теперь лавка принадлежит ему одному!

В полной уверенности, что теперь-то уж он не наткнется на чересчур бесцеремонных гостей, Дик вытащил маленькую кожаную торбу из норы за печью и поднялся наверх, сказать последнее «прости» книгам, лавке и теплому уютному дому.

Все. Осталось лишь произнести заклинание, отворяющее дверь, и переступить порог.

Дик нерешительно остановился на коврике у входа, перебирая в памяти беседу женщин – все, что спрашивала хозяйка, все, что отвечала ее высочество. И действительно ли песня странствий, певшая в крови и зудевшая в костях – зов поколений. А может, это просто привычка? Но откуда знать бедному домовому? Если это правило, то кто его установил и что случится, коли Дик его нарушит?

Домовой отступил от двери и снова замер, ожидая… чего? Он и сам не знал. Какой-то силы, которая вышвырнет его на улицу? Грозной молнии, которая прожжет небо и поразит его на месте?

Но вместо этого он ощущал лишь невероятную тяжесть на сердце и странное покалывающее тепло при мысли о том, что хозяйка хочет получше узнать его. Что хочет иметь такого партнера по бизнесу. Его, Дика Боббинса, можете представить?!

Домовой повернулся к лестнице, ведущей в квартиру хозяйки.

И просто так, на всякий случай подошел к ней, поднялся по ступенькам – первой, второй, третьей… пока не очутился у двери.

О, неужели он осмелится, неужели осмелится?

Дик глубоко вздохнул и расправил плечи. Потом поставил на пол торбу и долго крутил и мял несчастную шапчонку, прежде чем поднять руку и постучать.

Charles de Lint, «Pixel Pixies» (1999)

Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА

Далия Трускиновская
КЛАДОИСКАТЕЛИ

Пламя было желтоватое, бледненькое, и человек бывалый, в лесу не раз кормившийся и ночевавший, подивился бы – это что ж нужно в костер кинуть, чтобы такого диковинного цвета огонь получить?

Тот же бывалый человек, увидев блеклый полупрозрачный костер, кинулся бы опрометью прочь, теряя шапку с рукавицами, крестясь и отплевываясь, и долго бы потом рассказывал, как набрел на нечистую силу. А для чего нечистой силе такое затевать? А дураков в болото заманивать! Оно же, болото, как раз тут и есть, сойдешь с тропы – и уже топко.

А вот если у кого хватит смелости подойти – то и увидит тот отчаянный, что никакого огня нет – а стоит блеклое золотистое сияние над кучкой тусклых монет. А что с играющими языками – так это мерещится. Вблизи монеты словно в желтом пушистом сугробчике лежат.

Но это еще не все. Сев перед золотой кучкой и глядя сквозь мнимый костер, увидишь по ту сторону человека, мужика или бабу, совсем обыкновенного, тоже на земле сидящего, только одетого н совсем старый лад. И улыбнутся тебе оттуда попросту, без окровавленных клыков и прочей дури, которую горазды кричать заполошные бабы, набредя в вечереющем лесу на особо выразительную корягу или выворотень.

Словом, то, что издали казалось пламенем, было желтоватое и бледненькое, однако прекрасно освещало мрачноватую под густым потолком из еловых лап поляну и девку на ней, ворошившую палкой монеты, словно уголья, чтобы поскорее прогорели.

Девка и сама была бледновата, нос – в веснушках, волосы же, собранные в недлинную и толстую косу, – рыжие, поярче огня, не пронзительного, а вполне приятного цвета. И она тихонько пела «подблюдную», хотя была тут в полном одиночестве, без подружек, и до святок оставалось почитай что полгода.

– Уж я золото хороню, хороню, чисто серебро хороню, хороню, – печально выводила она. – Гадай, гадай, девица, гадай, гадай, красная, через поле идучи, русу косу плетучи, шелком первиваючи, златом приплетаючи…

Хрустнуло – девка подняла голову и нисколько не удивилась тому, что из темноты вышел к ней белый рябоватый конь. О таких говорят – в гречке. И эта гречка, бывает, проступает только к старости.

– А, это ты, Елисеюшка? – только и спросила. – Опять не получилось?

– Устал я, Кубышечка, – отвечал конь Елисей. – Которую ночь так-то по дорогам шатаюсь. Повзбесились людишки! Раньше-то как? Увидят коня – и тут же ему хлебца на ладони – подойди, мол, голубчик! И по холке похлопают! А сейчас – словно сам сатана из куста на них выскочил! Шарахаются, орут, бежать кидаются! Точно дед Разя говорит – последние дни настали…

– А все через гордость свою страдаешь, – заметила Кубышечка (причем это прозвище оказалось ей вовсе не к лицу, была она не толще, чем полагается здоровой девице на выданье). – Тогда и надо было в руки даваться, когда тебя хлебцем приманивали. А ты все перебирал, перебирал! Того не хочу да этого не желаю! Тот тебе плох да этот нехорош! Вот и броди теперь, как неприкаянный!

– А ты – не через гордость ли? – возмутился конь.

– Я не гордая, я – разборчивая. Девушке нельзя с первым встречним, – спокойно объяснила Кубышечка. – Глянь-ка – сохнут? У тебя нюх-то острее моего!

И выкатила коню под копыта несколько золотых копеек. Кстати сказать, это были денежки с именем и образом несостоявшегося русского царя – польского королевича Владислава, который случился как раз после Дмитрия Самозванца. Только его советникам и взбрело на ум переводить золото на копейки.

Елисей наклонил красивую голову и обнюхал монетки.

– Зря беспокоишься, давно все просохло. Вранье это, будто золото от сырости плесенью покрывается.

– Вранье не вранье, а просушивать надо. Серебро, кстати, тоже.

Конь задрал голову и поглядел на небо.

– Утро уже…

– А когда и сушить, как не утром, на солнышке?

– Ну, уговорила.

Елисей встряхнулся, и тут же раздался звон. Рядом с золотой кучкой образовалась серебряная и принялась расти, мелкие кривые черноватые монетки словно бы зарождались в воздухе на уровне конского брюха и падали ровненько, образуя нечто вроде большого муравейника.

– Ишь ты! – похвалила Кубышечка. – Ты из всех из нас, погляжу, самый богатый. А вот фальшивая, глянь! Выбросить бы!

– Выбрось, коли умеешь! – буркнул конь. – Нет, им всем вместе лежать на роду написано, пока не отдамся. А тогда пусть уж хозяин разбирается!

– Разберется, как же! Не смыслят нынешние в серебре-то…

Конь согласно кивнул.

– И кладов теперь не прячут, – добавил он. – Вот любопытно – как же они деньги-то в смутные времена хранят?

– А может, и прячут… – Кубышечка призадумалась. – Прячут, да нам не докладывают.

– Кабы прятали – мы бы знали. Всякий новый клад полежит-полежит, да и выходить начинает. Скучно же лежать-то!

– А коли в городе? Закопают его, бедненького, на огороде, у колодца, ему и выйти-то страшно! – Кубышечка вздохнула. – Там-то народу густо, человек и не захочет, а рукой притронется – и вот он, клад, бери его, собирай в подол! Не то что у нас, в лесу!

– Ты бы вспомнила, кто нас с тобой схоронил!

– А чего вспоминать – лесные разбойнички!

– А городской-то клад честным человеком положен. да-а… Чего ему шататься, хозяина себе высматривать? У него законный хозяин есть, и с наследниками! Это нам – в такие руки угодить, чтобы тем разбойные грехи замолить…

– А ты действительно такого человека ищешь, чтобы… – Кубышечка не договорила, но Елисей понял.

– А ты-то разве не ищешь? Вот идет он по дороге, а ты из кустов глядишь и думаешь себе: э-э, дядя, тебе не то что золото, тебе медный грош доверить нельзя, сейчас в кабак с ним побежишь! Ты же не всякому являешься? Ты же…

Тут конь поставил уши, пошевелил ими и опознал еле уловимый шум.

– Дедку нелегкая несет…

– Горемыка он, Елисеюшка.

Дед и на дорогу не выходил – бесполезно было. Его заклял редкой изобретательности подлец: на того заговорил, кто сумеет взлезть на сосну вверх ногами, имея при этом в руках мешок с пшеницей. Сам подлец уж триста с хвостиком лет, как помер, а дед остался горьким сиротой. Кабы он знал о существовании мартышек и о том, что есть мастера их обучать, то уж додумался бы, как подать о себе весточку такому мастеру. Но из живности он видывал только деревенскую домашнюю скотину.

От безнадежности дед стал выдумывать несообразное и величаться перед прочими кладами. Мол, вас кто положил? Мелкая шишголь и подзаборная шелупонь вас клала, какие-то не шибко лихие Ерошки и Порфишки, а меня – сам Степан Тимофеевич!

Ему сперва отвечали – опомнись, дед, какой тебе Степан Тимофеевич? Он по Волге ходил, там на берегах свои клады прятал, а где тут тебе Волга? Тут – речка Берладка, в нее Степанов струг и не втиснется, берега порвет! И не станет Степан городить ерунду про сосну и мешок с пшеницей. Он, сказывали, попросту заговаривал: кто берег с берегом сведет, тот и клад возьмет. А пуще того – стал бы Степан унижаться, землю рыть ради такой мелочи, как горшок меди, в котором хорошо если четверть серебра наберется? С серебром, правда, странная закавыка – есть несколько не просто иноземных, а испанских крупных монет, называемых «песо», но не отчетливой мадридской или же толедской чеканки, а небрежной, по которой и можно узнать деньги из заморских владений Испании. Эти-то песо дед и положил в основу своего вранья, нагло утверждая, что Степан Тимофеевич взял их в Персии. Опровергнуть его ни у Кубышечки, ни у Елисея, но у Алмазки, ни у Бахтеяра-Сундука никак не получалось…

Кончилось тем, что прозвали неугомонный клад дедом Разей и предоставили ему молоть языком вволю. Но, когда уж слишком завирался (сообщил как-то, что стережет его та самая утопленница-персиянка, но показать ее не сумел), молча расходились и укладывались каждый в свое место: Елисей – под здоровый выворотень, Кубышечка – под приметную, о трех стволах, сосну, Алмазка – вообще в пустое дерево, на самое дно сквозного дупла. Ему-то много места не требуется, полуистлевшему кожаному мешочку с самоцветами…

Дед Разя прибыл на поляну и обозрел общество.

– А где бусурман? – так он звал Бахтеяра, напрочь не желая слышать объяснений, что при царе Михайле и крещеный человек мог таким именем зваться, потому что тогда у всякого по два имени обычно было, церковное и родителями данное, а иной человек и третье от добрых людей получить удостаивался, и четвертое даже, и во всех бумагах тем четвертым писался ничтоже сумящеся. Вот и Алмаз – тоже русское имя, ничем не хуже какого-нибудь Варсонофия.

Но дед, свято выдерживая характер, показывал себя верным сподвижником Степана Тимофеевича, который басурманского духа не переносил, вот разве что девкам делал известную поблажку.

– Бахтеярушка три ночи подряд выходил, отдыхает, – ответила Кубышечка. – Полнолуние же, самое время.

– Полнолуние ему… – проворчал дед. – А что с бусурмана взять! Шатается, всякому себя предложить норовит! Небось, такого же, как сам, бусурмана ищет! Они-то друг дружку чуют!

Елисей, не поворачивая головы, скосил глаз и стал подтягивать левую заднюю к брюху. Как-то, бродя в надежде найти себе хозяина, он вышел к табуну и увидел, как хитрая кобыла, обороняя сосунка от молодого и бестолкового жеребчика, неожиданно лягнула не назад, а вбок. Ухватка ему понравилась, он опробовал ее на досуге и теперь только ждал, чтобы дед Разя договорился до такой дурости, за которую следует поучить.

Дед ждал словесной отповеди, чтобы ввязаться в склоку, но не дождался. Кубышечка преспокойно ворошила свое золото и Елисеево серебро. И то – за столько лет научишься не обращать внимания на старого бузотера…

– Развелось же этих бусурман, – не совсем уверенно молвил дед. – Черномазых этих, носатых… Вот ты, Елисей, к примеру, белый – потому что ты – серебро. Кубышка – рыжая – золото. Я – пегий, во мне всего понамешано, что Степану Тимофеевичу под руку подвернулось. А черные-то – с чего? Что у них в самой сути? А? Вот то-то!

– Степан-то Тимофеевич, сказывали, сам был чернее воронова крыла, – заметила Кубышечка. – Он из казаков, у них это – обычное дело. Елисей, забирай серебро, просохло. И спать ложись!

Она повысила голос, увидав, что конь изготовился к нападению. Кубышечка драк не любила, да и какой смысл затевать драку тем, кто обречен сосуществовать на крохотном пятачке вблизи опушки?

– Да и ты бы отдохнула, – сказал на это Елисей и потрогал монеты копытом. Они взмыли дрожащим облачком – и не стало их, а на конских боках вроде бы прибавилось черноватых крапин.

Кубышечка стала горстями накладывать золото себе за пазуху. Дед Разя, вытянув шею, попытался туда заглянуть. Кубышечка повернулась и показала деду кулак: