Текст книги "Журнал «Если», 2001 № 10"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

Соавторы: Святослав Логинов,Урсула Кребер Ле Гуин,Далия Трускиновская,Гарри Норман Тертлдав,Пол Дж. Макоули,Чарльз де Линт,Владимир Гаков,Виталий Каплан,Евгений Харитонов,Сергей Кудрявцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

– Кажется, я поняла… – проговорила Роза после небольшой паузы. – Мне не ясно только, почему ты от него удрал.

Они разняли руки и отступили друг от друга на полшага.

– Неужели это так трудно?! – воскликнул юноша. Он был в отчаянии от того, что Роза не в силах его понять – понять то, что сам он узнал только недавно. – Настоящий маг не должен иметь никаких отношений с женщинами. Даже с ведьмами. Совсем, понимаешь?

– О, теперь понимаю. Это ниже их достоинства.

– Дело не в этом, просто…

– А я уверена, что в этом. Готова биться об заклад, тебе пришлось забыть все, чему я тебя учила – забыть все заклинания, все волшебные слова. Разве нет, Алмаз?

– Нет. То есть… Но ведь магия – это совсем другое!

– Конечно, другое, ведь мои заклинания – это не Высшее Искусство, не Истинная Речь. Великие Маги не должны осквернять свои уста словами, которыми пользуются деревенские колдуньи. «Слабый, как женские чары; коварный, как женские чары» – думаешь, я никогда не слышала этого их присловья?.. Так зачем же ты все-таки вернулся, Алмаз?

– Я вернулся, чтобы увидеть тебя.

– И для чего тебе это понадобилось – видеть меня?

– А ты как думаешь?

– Ты ни разу не связался со мной при помощи волшебства и не позволил мне послать тебе свою любовь – ни разу за все это время! Ты решил, что я буду терпеливо ждать, пока тебе надоест играть в могущественного волшебника. Так вот, Алмаз, я устала ждать… – Ее голос был едва слышен – не голос, а хриплый шепот.

– Должно быть, у тебя есть кто-то, – промолвил Алмаз, все еще не веря, что Роза могла просто так, без особых причин, ополчиться на него. – Кто он?

– Даже если и есть, тебя это не касается! – в запальчивости воскликнула девушка. – Ты первый уехал, отказался от меня! Ты говоришь, маги не должны иметь никакого отношения к тому, чем занимаюсь я, чем занимается моя мать… Знай же, что я тоже не хочу иметь никакого отношения к твоему Высокому Искусству. Не хочу и не буду. Так что уходи! Убирайся!!!

От голода и разочарования у юноши закружилась голова. Его не поняли! Его отвергли! В отчаянии он потянулся к Розе, чтобы снова прижать к себе, повторить их первое крепкое объятие, в котором были заключены все годы, что они знали друг друга. Быть может, думал он, их тела лучше поймут, чего хочет и что на самом деле думает каждый из них. Но уже в следующее мгновение Алмаз обнаружил, что стоит на расстоянии добрых двух футов от девушки. Его пальцы болезненно ныли, в ушах звенело, а взор застилала какая-то черная пелена. Глаза Розы метали самые настоящие молнии, а от сжатых в кулаки рук с шипением рассыпались искры.

– Никогда больше не делай этого! – прошептала она.

– Не бойся, не буду, – ответил Алмаз и, повернувшись на каблуках, шагнул к выходу. По пути он зацепился головой за свисавший со стропил пучок шалфея и выскочил за порог, унося в волосах пригоршню сухих душистых листьев.

* * *

Эту ночь Алмаз провел в их потайном месте в зарослях ивняка. Сюда привел его инстинкт, подсказывавший, что Роза, быть может, отыщет его здесь. Но она не пришла, и юноша, сдавшись усталости, в конце концов уснул. Проснулся он на рассвете, когда сквозь листву начал пробиваться бледный свет. Он сел, подтянув колени к груди, и задумался. При свете холодного, ясного утра Алмаз обдумывал свою жизнь, и она казалась ему чужой.

В конце концов он спустился к реке, в водах которой ему было дано подлинное имя. Первым делом он как следует напился, смыл с лица пот и грязь и постарался привести себя в порядок, а потом пошел через весь поселок к дому, стоявшему на взгорке – к дому, где жил его отец.

После первых радостных криков и объятий слуги принесли горячий завтрак, и мать усадила юношу за стол. Таким образом, с отцом, который поднялся с рассветом, чтобы отправить в Большой Порт Хавнора обоз с досками, Алмаз встретился, имея в своем активе полный желудок и холодное мужество в душе.

– Здравствуй, сынок! – По обычаю, отец и сын соприкоснулись щеками. – Значит, мастер Болиголов дал тебе отпуск?

– Нет, господин мой. Я ушел от него.

Несколько мгновений Золотой удивленно таращился на сына, потом наполнил тарелку и сел за стол.

– Ушел?.. – повторил он.

– Да, отец. Я понял, что не хочу быть магом.

– Гхм! – сказал Золотой с полным ртом. – То есть ты ушел сам? Просто захотел – и ушел? И даже не спросил разрешения учителя?

– Да, я ушел от него по своей собственной воле. И без его соизволения.

Золотой медленно жевал, сосредоточенно глядя в тарелку. Алмаз помнил только два случая, когда отец вот так неподвижно уставился в стол: в первый раз это было, когда лесничий сообщил о напавших на каштановые плантации вредителях, и во второй – когда отец обнаружил, что торговец мулами крупно его надул.

– Мастер Болиголов хотел, чтобы я отправился на остров Рок в Школу Волшебников и поступил в ученики к Мастеру Заклинателю. Он собирался отправить меня туда, но я решил не ехать…

После нескольких секунд молчания Золотой, так и не подняв взгляда от тарелки, спросил глухо:

– Почему?

– Потому что такая жизнь не по мне.

Последовала долгая пауза. Наконец Золотой покосился на жену, которая молча стояла у окна и прислушивалась к их разговору. Потом он перевел взгляд на сына. Постепенно выражение гнева, разочарования и растерянности на его лице уступило место довольной ухмылке. Казалось, еще немного, и Золотой подмигнет.

– Понимаю, – проговорил он. – Но что тебе нужно? Какой жизни тебе хочется?

Последовала еще одна пауза, совсем короткая.

– Самой простой, – сказал Алмаз. Его голос звучал совершенно ровно, и он не смотрел ни на отца, ни на мать.

– Ха! – воскликнул Золотой. – Что ж, сынок, скажу тебе по совести, я рад это слышать. – И он одним махом проглотил довольно большой пирожок со свининой. – Твой волшебный дар, учеба на Роке и прочее – все это казалось мне каким-то ненастоящим, что ли… Или, если быть точным, не совсем настоящим. Когда ты все-таки уехал, я, по правде сказать, вовсе перестал понимать, зачем все это… – Золотой сделал такой жест, словно хотел обнять весь поселок, все горы и холмы вокруг него. – Зачем я живу, зачем мое дело, для кого оно, – пояснил он. – Но теперь, когда ты вернулся, все снова обрело смысл. Понимаешь? Все встало на свои места. Но послушай, – вдруг спохватился Золотой, – ты действительно убежал от мага? И даже не сказал ему, куда направляешься?

– Нет, не сказал. Но я ему напишу, – промолвил Алмаз каким-то новым голосом, который звучал до странности невыразительно, почти холодно, но отец ничего не заметил.

– Ты уверен, что мастер Болиголов не будет сердиться? – уточнил он. – Говорят, все волшебники ужас до чего раздражительны. Они такие гордецы и не терпят, когда им перечат.

– Мастер Болиголов и правда разозлился на меня, – подтвердил Алмаз. – Но он не будет меня преследовать.

Алмаз оказался прав. Мастер Болиголов не только не стал ничего предпринимать, но, к несказанному удивлению Золотого, даже прислал остаток ученической платы юноши – ровно две пятых от первоначальной суммы. В свертке, доставленном одним из возчиков, ездивших в Южный Порт с грузом рангоутного дерева, оказалось и послание для Алмаза. «К Истинному Искусству приходят с цельной душой» – было написано в нем. На обороте кусочка пергамента – в том месте, где обычно ставится имя адресата – была начертана ардическая руна, означающая «Осокорь». Вместо подписи стояла руна, означавшая одновременно и растение болиголов, и «страдание».

Получив письмо, Алмаз долго сидел на мягкой кровати в своей уютной светлой спальне на втором этаже, краем уха прислушиваясь к тому, как мать что-то негромко напевает внизу, переходя из комнаты в комнату. Письмо мага лежало у него на коленях, и Алмаз снова и снова перечитывал его и рассматривал руны. Холодный, чуждый любым треволнениям ум юноши – а именно таким, спокойным и хладнокровным, Алмаз проснулся сегодня утром в ивовой роще – уже усвоил последний урок учителя. Больше никакой магии. Никогда. Впрочем, Алмаз и прежде не отдавался волшебству всем сердцем, всей душой. Оно было для него лишь игрой, которой он предавался вместе с Розой; теперь же Алмаз мог без сожаления оставить, выбросить из головы, позабыть даже слова Истинной Речи – подлинные имена вещей и людей, которые заучил в доме волшебника, хотя прекрасно сознавал и их красоту, и заключенную в них силу. Это были не его язык, не его стихия, и он расставался с прошлым едва ли не с радостью.

На этом языке Алмаз мог разговаривать только с Розой. Но он потерял ее – неосторожно выпустил из рук, и она упорхнула. Разбитое сердце, разделенная душа не знали истинных слов. Отныне Алмаз мог разговаривать только на языке долга – на языке прибыли и издержек, доходов и расходов.

И кроме этого – ничего. Когда-то у него были маленькие милые заклятия, яркие иллюзии, камешки, что превращались в мотыльков, и деревянные птички, которые умели на несколько минут взмывать в воздух на живых крыльях, но теперь он понимал, что выбора у него не было никогда. Перед ним лежала только одна дорога, и после многих месяцев скитаний в тумане собственных грез и надежд Алмаз снова вышел на нее.

* * *

Золотой был бесконечно счастлив, хотя вряд ли сознавал это.

– Теперь, когда наш старик получил назад свой драгоценный камешек, он стал мягким, словно только что взбитое масло, – сказал один возчик другому. А Золотой, не подозревая о собственной «мягкости», действительно думал только о том, как хорошо все в конце концов закончилось. Он даже купил каштановую плантацию в Реши (заплатив, кстати, гораздо больше, чем следовало, но зато она не досталась старому Лаубау из Истхилла), и теперь они с Алмазом собирались привести ее в порядок. На плантации между каштанами выросло довольно много сосен; их нужно было свалить и пустить на мачты, рангоуты и обшивку, а освободившееся место засадить молодыми каштанами. В глубине души Золотой надеялся, что новая плантация станет когда-нибудь такой же образцовой, как и знаменитая Большая Роща – своеобразная столица его каштанового королевства. Не сразу, разумеется, ведь каштаны и дубы не вымахивают за один сезон, как ива и ольха, но время у него было. Теперь Золотой мог позволить себе не торопиться. Алмазу едва исполнилось семнадцать, ему самому только-только минуло сорок пять, так что по любым меркам Золотой был мужчиной в самом соку. Правда, еще совсем недавно ему казалось, будто он начинает стареть, но это, конечно, было глупостью. Кто же говорит о старости в таком возрасте? Да и сын вернулся… Нет, он еще поработает. Кстати, старые деревья, которые плохо плодоносят, тоже нужно срубить вместе с соснами, ведь хорошая древесина для производства мебели всегда в цене.

– Так, так, так… – частенько говорил он жене. – За последние дни ты как будто снова помолодела. Что ж, ничего удивительного, раз твой дорогой птенчик вернулся… Не будешь больше хандрить да тосковать, а?..

Тьюли улыбалась в ответ и гладила его по руке.

Но однажды – вместо того, чтобы согласно улыбнуться – она сказала серьезно:

– Ты прав: я ужасно рада, что Алмаз вернулся, но…

Дальше Золотой слушать не стал. Он давно понял: нет такой матери, которая бы не волновалась за своих детей, как нет такой женщины, которая могла бы удовлетвориться тем, что у нее есть. Именно поэтому он никогда особенно не прислушивался к бесконечным жалобам Тьюли, сопровождавшим его на протяжении всей жизни. Ей, конечно же, казалось, что торговля – неподходящее занятие для мальчика, но Золотой был уверен: стань Алмаз королем Хавнора и поселись во дворце, Тьюли все равно осталась бы недовольна.

– Когда у него появится невеста, – промолвил Золотой в ответ на еше не высказанные слова жены, – он остепенится и успокоится. Можешь мне поверить. Жить с магами их жизнью, быть, как они – это кого хочешь собьет с толку. Но ты за нашего парня не беспокойся. Пройдет немного времени, и он поймет, что ему нужно. А уж тогда он своего не упустит.

– Хотелось бы надеяться, – вздохнула Тьюли.

– По крайней мере, он больше не встречается с ведьминым отродьем, – отрезал Золотой. – Наконец-то с этим покончено!

Однако некоторое время спустя ему вдруг пришло в голову, что Тьюли тоже больше не видится с ведьмой. На протяжении нескольких лет – вопреки всем его предупреждениям – женщины оставались близкими подругами, но теперь о Клубке не было ни слуху, ни духу. Для Золотого, впрочем, это явилось лишь еще одним подтверждением того, что женская дружба – вещь недолговечная, и он частенько подтрунивал над Тьюли, не особенно заботясь о том, чтобы щадить ее чувства. Однажды, увидев, как жена сыплет мяту и цветки пижмы в сундуки и комоды, чтобы предохранить одежду от моли, Золотой сказал:

– Почему бы тебе не попросить свою подружку-ведьму, чтобы она прогнала моль? Или вы больше не дружите?

– Нет, – негромко ответила Тьюли.

– Что ж, по совести сказать, я только рад этому, – откровенно признался Золотой. – Кстати, что там за история с ее дочерью? Я слышал, она сбежала с бродячим жонглером, это верно?

– С музыкантом, – поправила Тьюли. – Еще прошлым летом.

– Вечеринка… – сказал Золотой. – Пора устроить добрую вечеринку с развлечениями, танцами и музыкой. Тебе исполнится девятнадцать, парень, это стоит отпраздновать!

– Но я должен ехать в Истхилл с обозом Сула.

– И слышать ничего не желаю! Ты отлично поработал, имеешь право отдохнуть, а Сул и один прекрасно справится. Если хочешь, наймем музыкантов… Кто, ты говорил, самый лучший в округе? Тари и его команда?

– Я не хочу ничего праздновать, отец, – сказал Алмаз и поднялся, играя мускулами, как хороший конь. Он уже перерос отца, поэтому когда юноша вставал или совершал какое-то резкое движение, это неизменно производило внушительное впечатление. – Я поеду в Истхилл, – добавил он и вышел из комнаты.

– Что это с ним? – спросил Золотой у Тьюли. Вопрос был чисто риторическим, и Золотой вовсе не ждал ответа, но он его получил: Тьюли посмотрела на мужа и ничего не сказала.

Когда Золотой ушел, Тьюли отправилась на поиски сына. Она нашла его в рабочей комнате, где Алмаз просматривал бухгалтерские книги. Бросив взгляд на раскрытую страницу, Тьюли увидела длинные колонки имен и столбики цифр, означавших приход и расход, прибыль и издержки.

– Алмаз!.. – позвала она негромко, и Алмаз поднял голову. Его лицо было по-прежнему круглым и румяным, как персик, но скулы стали массивнее, а в глазах пряталась невысказанная печаль.

– Я не хотел ранить его чувства, – сказал он. – Но…

– Если уж твой отец решил устроить праздник, он будет стоять на своем, – вздохнула Тьюли, опускаясь на табурет рядом с его стулом, стоявшим перед высокой конторкой. Их голоса были очень похожи – высокие и звучные, – и в обоих слышалась одинаковая глубина, одинаковая сдержанная грусть.

– Я не могу, мама!.. – начал Алмаз и, запнувшись, продолжал торопливо: – Я действительно не хочу ни веселиться, ни танцевать. Неужели он этого не понимает?

– Но он думает о тебе, – кротко, с любовью возразила Тьюли. – Отец хочет, чтобы ты нашел себе невесту.

– Мне не нужна невеста.

– Я знаю.

– Все дело в…

– Все дело в музыке, – сказала наконец Тьюли.

Алмаз кивнул.

– Милый мой! – воскликнула Тьюли с неожиданной страстью в голосе. – Милый мой, ты не должен отказываться от того, что любишь! Для этого нет никаких причин!

Вместо ответа Алмаз взял ее руку, поднес к губам и поцеловал. Некоторое время они сидели рядом и молчали, потом юноша заговорил.

– Некоторые вещи просто не сочетаются между собой. Никак не сочетаются, и все тут!.. Я знаю – они должны, но почему-то ничего не выходит. Наконец-то я это понял. Когда я уходил от мастера, мне казалось, я смогу делать все, что захочу – заниматься магией, сочинять музыку, быть добрым сыном, любить Розу… Но из этого так ничего и не получилось. Эти вещи не смешиваются, как не смешиваются масло и вода.

– Ты ошибаешься, – мягко возразила Тьюли. – Ты еще молод и не знаешь, как все в мире связано между собой, перепутано…

– Быть может, так оно и есть – для женщин. Но я… я просто не могу, не умею делить свое сердце между одним, другим, третьим. Душа должна быть цельной, – повторил он слова мага, – а у меня…

– Это у тебя-то не цельная душа? У тебя, который оставил магию только потому, что знал: если ты этого не сделаешь, то когда-нибудь предашь ее – предашь все, чему посвятил жизнь!

Слова матери потрясли Алмаза. Он даже вздрогнул, но ничего не возразил.

– Чего я не пойму, – добавила Тьюли, – это почему ты оставил музыку.

– По той же причине. Для музыки тоже нужна цельная душа. Я не могу играть на арфе сразу после того, как торговался с продавцом мулов. Я не могу исполнять древние песни о героях и прикидывать, сколько надо заплатить сборщикам орехов, чтобы они не ушли от нас к Лаубау! – На этот раз его голос чуть заметно вибрировал, а вместо печали в глазах вспыхнул гнев.

– И поэтому ты сам себя заколдовал, – с горечью покачала головой Тьюли. – Совсем как волшебник, у которого учился. Ради собственной безопасности ты привязал себя к мулам, торговцам, сборщикам орехов и вот к этому… – она небрежно и резко ударила по раскрытым конторским книгам со списками поставщиков и покупателей. – Ты наложил на себя заклятие тишины, сын!

После долгой паузы, юноша спросил:

– Но что еще я мог сделать?

– Этого я не знаю, милый. Я тоже хочу, чтобы тебе ничто не угрожало. Твой отец очень гордится тобой, и мне приятно видеть его счастливым, но я хочу, чтобы ты тоже был весел и счастлив. И не страдал… Не знаю, сынок, наверное, ты и прав. Наверное, мужчины действительно устроены так, что для них может существовать только что-то одно. И все же мне очень жаль, что больше я не слышу твоих песен.

Слезы покатились по щекам Тьюли. Они обнялись, и Алмаз, гладя мать по густым, блестящим волосам, попросил у нее прощения за резкие, жестокие слова и добавил, что она – самая добрая мама на свете. Потом Тьюли ушла, но, прежде чем покинуть комнату, она обернулась и сказала:

– Пусть у отца будет праздник, Ал. Пусть и у тебя будет праздник, хорошо?

– Хорошо, – ответил Алмаз, чтобы успокоить ее.

Золотой взял на себя все заботы о пиве, угощении и фейерверках, предоставив Алмазу нанять лучший бродячий оркестр.

– Разумеется, я приведу всех своих музыкантов, – сказал ему Тари. – Нужно быть дураком, чтобы упустить такой шанс! На праздник, который устраивает твой отец, сбегутся все флейтисты, сколько их есть на Западном Хавноре – и просить никого не понадобится.

– Можешь передать им, что плату получат только твои люди.

– О-о, они соберутся не ради денег, а ради славы, – надменно сказал арфист – высокий худой мужчина лет сорока с длинным, выпяченным подбородком и бельмом на глазу. – Кстати, не хочешь ли и ты сыграть с нами? До того, как ты ударился в торговлю и начал зашибать деньгу, ты неплохо справлялся и с арфой, и с дудкой. Да и голос у тебя должен быть что надо, если только ты над ним работал.

– Не знаю, вряд ли… – Алмаз покачал головой.

– Я слышал, девчонка, которая тебе нравилась – ведьмина Роза, – странствует с Лэбби. Они, конечно, тоже появятся…

– Ладно, увидимся на празднике, – перебил его Алмаз и отошел – высокий, красивый и безразличный.

– Парень-то стал чересчур важным, не хочет даже поболтать со старым приятелем, – пробормотал Тари ему вслед. – А ведь это я научил его всему, что должен знать настоящий арфист. Впрочем, богатым эта наука все равно ни к чему…

Злорадное ехидство Тари ранило Алмаза неожиданно глубоко, и от мыслей о предстоящей вечеринке он даже потерял аппетит. Какое-то время он надеялся, что заболеет и не сможет присутствовать на празднике, но когда настал назначенный день, Алмаз как ни в чем не бывало принимал гостей. Его присутствие не было таким заметным, таким очевидным, таким бьющим в глаза, как присутствие его отца, но все же он улыбался и танцевал, как все. Его приятели детства тоже пришли; казалось, половина из них успели связать себя брачными узами с другой половиной, однако это не было помехой для легкого флирта, и рядом с Алмазом неотлучно находилось несколько прелестных особ женского пола.

Он выпил немало превосходного пива с пивоварни Геджа и обнаружил, что вполне способен слушать музыку, особенно если под нее танцевать и при этом переговариваться и шутить с друзьями. Поэтому Алмаз сначала станцевал со всеми прелестными девушками по очереди, а потом стал хватать тех, кто подворачивался под руку; подворачивались же ему все одни и те же, ибо незамужние красотки ходили за ним буквально по пятам.

Из всех праздников, что когда-либо устраивал Золотой, самым грандиозным был, без сомнения, этот – с танцевальным павильоном, воздвигнутым на деревенском лугу неподалеку от его дома; со специально натянутым шатром, в котором пожилые гости могли посидеть за столами и насплетничаться всласть; с подарками для детей; с бродячими кукловодами и жонглерами, некоторые из которых были наняты заранее, а некоторые явились без приглашения в надежде перехватить несколько медяков и угоститься бесплатным пивом. Впрочем, странствующих артистов притягивал любой праздник. Но здесь и незваным музыкантам были рады.

На холме под раскидистым дубом, где собралась небольшая группа людей, сказитель исполнял под аккомпанемент гудящей волынки песню о подвиге Повелителя Драконов. Оркестр Тари, состоявший из арфы, маленькой флейты-пикколо, скрипки и барабана, удалился, чтобы немного отдышаться и промочить горло, и на эстраду танцевального павильона тут же поднялась новая группа музыкантов.

– Эй, это же ребята Лэбби! – воскликнула очередная деревенская красавица. – Пойдем, послушаем… В наших краях лучше музыкантов не сыщешь!

Лэбби – очень светлокожий молодой парень, одетый безвкусно и вызывающе – играл на двойном деревянном рожке. Кроме него в оркестре были альтист, барабанщик и Роза, которая играла на флейте. Сначала они исполнили лихой, зажигательный танец, оказавшийся слишком быстрым для некоторых гостей, успевших уже порядком осоветь от выпитого пива. Только Алмаз и его партнерша так и не вышли из круга. Когда – взмокшие, задыхающиеся – они наконец закончили танец, гости одобрительно завопили и захлопали в ладоши.

– Пива! – крикнул Алмаз, и тотчас же толпа молодых, смеющихся и беспечно болтающих людей подхватила его, закружила и повлекла к накрытым в стороне столам.

Он слышал, как позади него снова зазвучала музыка. Алмаз сразу узнал мелодию – то была старая морская песня «Куда идет моя любовь». Ее исполнял только альт, и его глубокий голос был печален и строг, словно живой человеческий тенор.

Алмаз за один присест осушил огромную кружку пива, и собравшиеся вокруг девушки с восхищением следили, как при каждом глотке играют мускулы на его сильной шее. Когда же он встряхнулся, словно упряжная лошадь, которую одолевают мухи, они оживились и захихикали.

– Нет, не могу!.. – внезапно проговорил Алмаз и, метнувшись в сторону, мгновенно исчез в густых вечерних сумерках, клубившихся за пределами круга света, отбрасываемого развешанными вокруг ларька пивовара фонарями.

– Куда это он? – спросила одна девушка.

– Он вернется, – ответила другая. И после этого обе рассмеялись и продолжили болтать, как ни в чем не бывало.

Но вот печальная морская песня закончилась.

– Темная Роза! – раздался в темноте за спиной девушки знакомый голос. Роза обернулась и увидела его. Он стоял на коленях на траве, она сидела скрестив ноги на краю деревянного помоста, и их лица были на одном уровне.

– Приходи на наше место в ивах, – шепнул он.

Роза ничего не ответила. Лэбби, бросив на нее недовольный взгляд, поднес к губам рожок. Барабанщик трижды ударил по своему бубну, и оркестр заиграл веселую джигу.

Когда Роза снова оглянулась через плечо. Алмаз уже исчез.

А через час или около того к помосту вернулся Тари со своим оркестром. Передышка явно не пошла ему на пользу, не говоря уже о пиве. Не дожидаясь, пока кончится очередной танец, он громко приказал Лэбби уступить место настоящему музыканту.

– Это ты-то музыкант? – высокомерно ответил Лэбби. – Тебе бы в носу ковыряться, а не на арфе играть. Сам проваливай подобру-поздорову.

Тари не остался в долгу, ответив новым оскорблением, и уже через несколько минут на лужайке кипел яростный спор. Гости разделились: одни горячо поддерживали Тари, другие – Лэбби. Когда спор достиг апогея, Роза сунула флейту в карман и незаметно ускользнула.

За границами лужайки, куда не достигал свет фонарей, было совсем темно, но Роза могла бы отыскать знакомую дорогу даже в кромешном мраке. Он был там, на их месте. За два прошедших года ивняк сильно разросся; молодые, упругие побеги торчали, что твой частокол, и под длинными, плакучими ветвями едва хватало места для двоих.

На лугу снова заиграла музыка, но она звучала глухо, неясно, относимая в сторону ветром и заглушаемая прихотливым журчанием близкой реки.

– Что тебе нужно, Алмаз?

– Поговорить.

Здесь, под ивами, они были друг для друга лишь тенями и голосами.

– Ну?.. – промолвила она.

– Я хотел попросить тебя уйти со мной, – сказал он. – Сейчас попросить?

– Еще тогда. Когда мы поссорились. Тогда я сказал тебе совсем не то, что хотел. Не то и не так… Я думал… – Он надолго замолчал, потом заговорил вновь: – Я думал, что если убегу от всего этого, то сумею жить нормальной жизнью… С тобой. Петь, играть на арфе, зарабатывать на жизнь. Мы могли бы делать это вместе. Вот что я хотел тебе сказать.

– Но не сказал.

– Да. Я все испортил. Я предал все, что у меня было. Магию. Музыку. Тебя.

– Я живу хорошо, – быстро сказала Роза.

– Ой ли?..

– Я не так уж виртуозно играю на флейте, но… все же я играю вполне сносно. То, чему ты не успел меня научить, я в случае надобности могу дополнить заклятием. Другие музыканты тоже мне помогают. Да и Лэбби не такой уж плохой, каким порой выглядит. Во всяком случае никто меня не обижает, а зарабатываем мы очень прилично. Зиму я обычно провожу у матери – помогаю ей по хозяйству. Так что у меня все в порядке. А как твои дела, Алмаз?

– Все плохо, все не так.

Роза начала что-то говорить, но оборвала себя на полуслове.

– Мы вели себя как дети, – сказал Алмаз. – Теперь…

– Что же изменилось теперь?

– Я понял, что сделал неправильный выбор.

– Однажды, – перебила Роза. – Или, может быть, дважды?..

– Дважды.

– Третий раз – волшебный, – напомнила она.

На протяжении некоторого времени оба молчали. На фоне темной листвы Роза различала только его высокую, крепкую фигуру.

– Ты стал еще больше, – сказала она. – Ты все еще умеешь зажигать волшебный огонек, Алмаз? Мне хотелось бы поглядеть на тебя…

Он отрицательно покачал головой.

– Это был как раз тот фокус, который у тебя получался, а у меня нет, – сказала она. – И ты так и не сумел меня научить.

– Я и сам не понимал толком, как делал это, – сказал он. – Иногда выходило, иногда нет.

– Разве волшебник из Южного Порта не научил тебя, чтобы выходило всегда?

– Он учил меня только подлинным именам.

– Но почему же ты все-таки не хочешь зажечь волшебный огонек сейчас?

– Потому что я решил оставить магию. Я должен был заниматься только ею и ничем больше – или не заниматься вовсе. Сердце должно быть целым, душа должна быть целой… Иначе ничего хорошего не выйдет.

– Не понимаю. – Роза пожала плечами. – Моя мать умеет лечить лихорадку, принимать роды, искать потерянные вещи и все такое прочее. Быть может, это нельзя и сравнивать с тем, на что способны Великие Маги и Повелители Драконов, и все же, согласись, это не совсем пустяки. Но ради этих ее умений ей не пришлось ни от чего отказываться. Даже когда она произвела на свет меня. Мать и родила-то меня только для того, чтобы узнать, как это делается. То же и со мной: я научилась у тебя играть на флейте, но колдовство не бросила. С чего бы?.. Например, я и сейчас могу насылать лихорадку. Почему же тебе, чтобы заниматься чем-то одним, приходится бросать другое?

– Мой отец… – начал Алмаз, но, не договорив, рассмеялся коротким, странным смехом. – Они не сочетаются, – сказал он немного погодя. – Богатство и музыка…

– Твой отец и ведьмино отродье, – уточнила Роза.

И снова тишина повисла между ними. Лишь листья ивы шевелились и негромко шуршали на ветру.

– Ты согласна вернуться ко мне? – спросил он наконец. – Согласна пойти со мной, жить со мной?.. Ты будешь моей женой, Темная Роза?

– Только не в доме твоего отца, Ал.

– Где хочешь. Давай убежим.

– Ты все равно не сможешь получить меня одну, без музыки.

– Или музыку без тебя.

– Я согласна, – кивнула она.

– Не знаешь, Лэбби случайно не нужен арфист?

Роза немного подумала, потом рассмеялась.

– Если ему нужна флейтистка, – промолвила она, – то без арфиста он тем более не сможет обойтись.

– Я не брал в руки арфу с тех пор, как уехал в Южный Порт, – сказал Алмаз. – Но музыка все время была в моем сердце. Музыка и ты…

Роза протянула ему руки. Они опустились на колени лицом друг к другу, и ветви ивы легко касались их волос. Потом они поцеловались, и первый поцелуй был робким и несмелым…

* * *

За годы, прошедшие с тех пор, как Алмаз покинул отчий кров, Золотой заработал денег больше, чем за всю предыдущую жизнь. Любые его сделки приносили невиданный барыш. Удача следовала за ним по пятам и никак не желала отставать. Золотой стал очень богат, но даже это не смягчило его сердца: он так и не простил сына, словно не желал, чтобы эта история имела счастливый конец. Уйти, не сказав никому ни слова, исчезнуть в годовщину собственного имяположения, не закончить дела, сбежать с дочерью ведьмы и сделаться бродячим музыкантом, чтобы бряцать на струнах, драть горло и улыбаться ради нескольких медяков – все это служило для Золотого неиссякающим источником гнева, жгучего стыда и непрекращающейся боли. Вот почему, несмотря на все свое богатство, Золотой был несчастен.

Тьюли тоже долгое время была несчастна, ибо для того, чтобы хоть изредка повидаться с сыном, ей приходилось лгать собственному мужу, а это давалось ей нелегко. У нее слезы наворачивались на глаза при одной мысли о том, что Алмаз голодает и спит на голой земле, под открытым небом, а холодные осенние ночи были для Тьюли самой страшной пыткой. Но шло время, и когда об Алмазе заговорили как о лучшем певце Западного Хавнора, которого звали играть на арфе и петь для великих лордов в Башне Меча, на душе у Тьюли стало немножечко легче. А однажды, когда Золотой уехал по делам в Южный Порт, они с Клубком сели в запряженную осликом тележку и отправились в Истхилл. Там они слушали, как Алмаз исполняет «Песнь о пропавшей королеве», и с ними была Роза, и маленькая Тьюли сидела на коленях у своей бабушки. И хотя это, наверное, нельзя назвать счастливым концом в полном смысле слова, все же все они испытывали настоящую радость – радость, какой, по большому счету, хватило бы любому из нас…