Текст книги "Этот добрый жестокий мир (сборник)"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

Соавторы: Святослав Логинов,Олег Дивов,Далия Трускиновская,Леонид Кудрявцев,Юлия Зонис,Сергей Чекмаев,Майк Гелприн,Юлия Рыженкова,Дарья Зарубина,Максим Хорсун
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 39 страниц)

Однако, как оказалось, старинное правило верно и здесь, и сейчас.

Я вспомнила, как она процедила сквозь зубы слово «пасынок». Вспомнила, что она ни разу не назвала Акселя по имени. Как это типично. Злость на изменившего партнера, принесшего ублюдка в подоле, прощенного при примирении формально, но не в душе. Ненависть к плоду чужой страсти. Подозрения, что между любовниками ничто не закончилось даже спустя столько лет…

В общем, вся та чушь, о которой пишут в сладострастных дамских романах с мускулистыми самцами на обложках. Знали бы сами авторы, что жизнь зачастую еще банальнее, чем их жалкие опусы!

Поэтому, когда я начала свою заранее заготовленную речь, я стреляла точно в цель – в разбитое, кровью и ненавистью сочащееся сердце женщины, которую обманула любовь всей ее жалкой, никчемной, никому, кроме нее, не нужной жизни.

– …Поэтому нужно сделать так, чтобы там, – в завершение речи я ткнула пальцем в скрытое за перекрытиями и скатами крыши звездное небо, – у него было что-то, что надолго отвлекло бы его от визитов сюда. И в этом мне можете помочь только вы. Как ни крути, у нас похожие цели.

Она молчала, кивая своим мыслям.

– О боги, – устало сказала она, когда я закончила. – А я-то уж обрадовалась, что все закончилось, когда он улетел.

– Аксель будет возвращаться, чтобы навестить мать, – сказала я. – А вместе с ним почти наверняка будет прилетать…

– Ее проклятый капитан, – уставившись в никуда, прошептала Селия.

– Да.

– Нельзя давать им ни единого шанса, – решительно сказала Селия и потянулась своими призрачными руками к моему лицу. – Куда, ты говоришь, он тебя поцеловал?

– Сюда.

Я коснулась пальцем уголка рта – там, где еще чувствовалась влага слюны человека, которого до безумия ненавидела одна очень несчастная женщина-генинженер.

И вовсе я в него не влюбилась.

Какая чушь, право.

* * *

За следующие месяцы случилось многое.

Из столицы спустили директиву, из которой стало ясно, что, по прогнозам аналитиков, в ближайшие две декады Галактику ожидает небывалый, ажиотажный спрос на местные вина. Вместе с директивой прибыли контейнеры с вакциной триплодии.

Родители красавца Зардалека из соседней деревни заслали сватов к моим папе и маме. Те, польщенные вниманием не менее успешной семьи, чем наша, дали свое согласие. В две недели – к чему откладывать неизбежное да очевидное? – сыграли свадьбу. В день свадьбы, когда рекой лились вина из погребов обоих роднящихся домов, мои братья подбили Зардалеку глаз – чтоб не баловал с любимой сестренкой да не вздумал глядеть налево.

В брачную ночь я подбила Зардалеку второй глаз, приставила секатор к судорожно сжавшемуся мужскому достоинству и ласково попросила немного подождать с постельными утехами. Ему ничего не оставалось, как согласиться. К его чести, он оказался верен своему слову и никому ничего не сказал.

Бедняга. Он и не подозревал всего позора, который предстояло пережить ему самому и обеим нашим семьям.

Но мне было плевать. У меня была цель, и я шла к ее достижению.

И все средства были хороши.

Скоро тест показал наличие беременности. Зардалек только скрипнул зубами и ушел с головой в дегустацию молодых вин нового урожая. В амбулатории старушка-фельдшер, похожая на гибрид клизмы, стоматологического кресла и инъектора, сделала мне прививку столичной вакцины.

– Ты в курсе, что все еще девственница, дочка? – спросила меня фельдшерица, выпростав руки-сканеры из моего лона.

– Ага, – беззаботно откликнулась я. Гормональная буря как раз накрыла меня волной довольства и благодушия. – Надо же, как в жизни случается, верно, бабушка?

– И не говори, – откликнулась та.

Наверняка и не такого еще навидалась. Ей было лет сто стандартных. Не меньше.

* * *

Через месяц ультразвук показал, что плодов в утробе – три. Зардалек скрипнул зубами снова, но стерпел и на этот раз. Через неделю мои братья намяли ему бока, подловив на возвращении от веселой вдовушки с другого края деревни.

Я успокоила их, сказав, что это наше семейное дело. Врать к тому времени я могла настолько убедительно, что сама верила своему вранью.

Мама только покачала головой и ничего не сказала. Но я видела, что она все чаще стала задумываться, с тревогой поглядывая на меня тогда, когда думала, что я этого не вижу.

К лету живот у меня увеличился до сказочного размера. Детишки – все трое, как и положено, мальчики – росли крупными. Очень крупными. При очередном плановом осмотре в межрайонном медцентре немолодой акушер, напоминающий гибрид кронциркуля с многоруким божеством одного из пантеонов старой Земли, озабоченно покачал головой и предложил госпитализироваться заранее.

– Для возможно более удачного родоразреше-ния, – сказал доктор, поблескивая многочисленными линзами кольпоскопов и внутриутробных сканеров, которые заменяли ему глаза.

– А могут быть проблемы? – наивно хлопая глазами, спросила я.

«Проблемы» как раз чувствительно лягнули меня в район желудка и селезенки, и я ласково погладила огромный шар живота.

– Очень крупные малыши, – пожевав кончик длиннющего уса-тестера, сказал доктор. – Необычно крупные для вашего спецподвида. И ультразвук дает странные пропорции. Нехарактерные. Боюсь, придется родоразрешать вас, сударыня, оперативным путем.

– Это как? – продолжая изображать деревенскую дурочку, спросила я.

– Разрежем и вынем, – сказал доктор. – Вы ничего и почувствовать не успеете, милочка.

Я и не почувствовала.

Потом разразился скандал, но мне было уже все равно.

* * *

Детки уродились в папу.

Крепенькие, крупные, с очень светлой, словно выбеленной, кожей, с телами, напоминавшими грушу, большими ручками и ножками, огромными круглыми головами, поросшими рыжим пушком. Вокруг глаз были крути, как у вымерших давным-давно, еще на старой Земле, енотов. Носы, похожие на красные шарики для пинг-понга, грозно сопели, когда детки дрались за мою грудь, а рты, стоило малышам всплакнуть или засмеяться, растягивались до самых ушей.

За окном палаты шеренга пирамидальных кипа-ролей отделяла больничный сад от раскинувшихся до самых далеких гор виноградников. Дозревал первый урожай этого сезона, и мои сородичи вместе с миллионами подобных им виноградарей готовили сборочные ящики и давильни к приему ягод, полных будущего вина.

– Селия ни за что не сознается, но я знаю, что именно она приложила свои клешни к, эхм… – Аксель не нашел слов и покраснел – так, что стало заметно даже сквозь белила кожного пигмента. – Эта стерва всегда меня ненавидела. От нее одни неприятности.

– Ты называешь своих детей неприятностями? – спросила я, безмятежно улыбаясь.

– Скорее, неожиданностями, – сказал Аксель.

Помедлил.

Улыбнулся в ответ.

В каждой из своих неуклюжих клоунских ладоней он держал по отпрыску, рассматривая их с недоумением и легким – а может, даже и не легким: кто их, клоунов, поймет? – испугом.

На душе было легко и хорошо. Душа парила высоко в наполненном теплом и солнцем небе, и ей, душе, плевать было с высоты птиургова полета на громы и молнии, которые призывали на мою непутевую голову мои братья, на мрачное пьянство отца, на то, что несостоявшиеся родственники повернулись к моей семье задом, а бедолага Зардалек, получив напоследок по шее от моих братьев – «за то, что жену соблюсти не смог!» – окончательно перебрался под теплый бок веселой вдовы…

И только мама улыбнулась мне грустно, погладила по волосам, поцеловала тройняшек в темя и покачала сокрушенно головой: «Ох, горюшко ты мое…»

– Ты ведь знаешь, что я не смогу забрать тебя с собой, – сказал Аксель.

– Конечно, знаю, любимый, – ответила я.

– Перестань называть меня так, – потребовал Аксель. – И прекрати сейчас же так улыбаться!

– Как?

– Глупо и счастливо.

– Я постараюсь, – ответила я и тут же забыла о своем обещании. – Не обращай внимания, милый. Это все травы да настои. Мать должна быть спокойной, чтобы и детишки не волновались. А тут все эти передряги… Но я спокойна как мудав.

– Заметно.

– Как мама? – спросила я.

– Понятия не имею, – ответил Аксель. – Там такая волна из-за вашей кутерьмы поднялась, что я к ней еще и попасть не успел.

– Ты навести ее. Обязательно. Не представляешь, на что готова пойти мать, чтоб ее дети получили шанс выбраться из этой…

Аксель усмехнулся.

– Я-то как раз представляю, – сказал он. – Как странно… Я маме всем обязан, а ты – этой сучке Селии. От любви до ненависти, ха!.. Навещу обеих, надеюсь, обрадуются. Мама – мне, Селия – тому, что нам с папашей теперь еще о-очень долгое время будет не до ее возлюбленной. Папаша ведь меня экспрессом с борта шапито отправил. Тебя спасать, как я понимаю. И внучат. Переживает, дедуля…

Он посерьезнел.

– Велел забрать. Сказал, клоунам в селе не место.

– А то ты сам не знаешь, – хихикнула я, припоминая все тумаки, полученные Акселем в школе и вне ее. – И как – заберешь?

– Непременно.

Я ждала.

– Когда подрастут. Ты им сейчас нужна, а там, наверху, тебе не прожить. Даже клоунам не обойти всех блокировок в генокоде. Увы. А здесь ты будешь на особом положении. Тебя будет курировать сам капитан.

– Дедуля? – я рассмеялась.

– Он самый. Продпаек, соцпакет, мультиминимум, все дела… Ну и свидания с семьей, когда только пожелаешь – вне зависимости от того, где будет гастролировать в этот момент «Большой цирк Туска-релли».

– С чего вдруг такие авансы-реверансы? – прищурилась я.

– А то ты не знаешь. Тройня же! Чтобы клоуны тройней рождались – да такого отродясь не было! Ты молодец, верно все рассчитала. Разведчики, которые инфопотоки с обитаемых миров мониторят, сразу на эту новость клюнули. Мимо такого статистического кунштюка цирк пролететь просто не смог. Аномалия же!

– Угу, – сказала я. – Аномалия, конечно.

Аксель пристально взглянул на меня. Потом расплылся в широченной клоунской улыбке.

– Вот оно что… – протянул он. – А я-то все гадаю, как же так удачно все совпало: и прогнозы на урожай, и вакцинация, и беременность твоя. А оно, оказывается, не совпало… Так?

– Я молодец? – лукаво спросила я в ответ.

– Моя девочка, – сказал Аксель и рассмеялся. – Я тобой горжусь.

Смех у него был хороший. Глубокий и грудной, без обычных клоунских взвизгов. Или это мне так казалось. Говорят, если любишь, в человеке нравится все. Но при чем здесь любовь?

А целуется Аксель и впрямь неплохо.

Талант, наверное.

* * *

– Но как? – спросил Аксель чуть позже.

– Статистика, – ответила я. – Самое слабое звено во всей этой цепочке причин и следствий – статистика. И прогностика, на этой статистике основанная.

– То есть винный бум через двадцать лет Скорусу не грозит?

Я пожала плечами, стараясь не разбудить задремавших крепышей.

– Кто знает? Вдруг генетики или агрономы расстараются? Да и вообще – детей никогда не бывает много. Пусть даже голод и перенаселение давно никому не грозят, но все эти новорожденные руки и ноги надо будет к чему-то пристроить. Войн и поводов за край света в ближайшие столетия не предвидится. Время не то. Незачем, некуда, не с кем. Не будем пока загадывать, хорошо?

– Хорошо, – легко согласился Аксель. – Но ты так и не объяснила…

– У девочек свои секреты.

Я закрыла глаза. Солнышко ласкало кожу нежными касаниями лучей. Аксель терпеливо ждал. Я не выдержала и рассмеялась.

– Скажем так: я знаю человека, который знает человека, который может убедительно нашептать статистику не совсем правильные цифры. Главное – выбрать подходящий момент.

– Или, скорее, неподходящий. – Алекс покивал своим мыслям. – Подтасовка фактов – серьезный проступок. Бедная Селия. Это же надо – ненавидеть так сильно!

– Я не называла…

– Иногда имена можно и не называть. А бедной ревнивице клоуны пришлют медаль. Вот она удивится!

– Медаль? С чего бы? И за что?

– За неоценимый вклад в восполнение популяции истинных хранителей наследия Человечества. То есть нас, клоунов.

– Вас, клоунов… Поясни.

– Цирковые от цирковых не родятся. Еще один генблок, привет от мастеров со старой Земли. Ни обойти, ни объехать. Только от других подвидов. А на связи с цирковыми повсеместное генетическое табу, вот и крутятся они, как могут. Вы для них генетический банк – стабильность и видовое разнообразие, препятствие дрейфу генов, все дела… Странное у них, пращуров, было чувство юмора. Ох, странное. Одни только шуты да комедианты в роли хранителей культуры чего стоят… Ты теперь почти что наша. А Селия теперь сваха поневоле.

– Она сквозь землю провалится. А ты, стало быть, свою простушку уже обрюхатил, пройдоха-цирковой? – сощурилась я.

– По всему выходит, что так. Обидно только, что сам я об этом ничего не помню, – улыбнулся Аксель.

Мы помолчали. В окно светило солнце, играя медью Акселевых волос. Гулили на наших руках сыновья. Где-то, будь он неладен, зрел виноград.

– Ты их увидишь, – сказал Аксель. – Потом, позже. Но обязательно увидишь.

– Детей? – спросила я.

– И детей тоже. Но я сейчас про звезды, – ответил Аксель. – Ведь все дело в них, верно?

– Тебе ли не знать, мой капитан? – подмигнула я в ответ.

Все дело в звездах. Всегда и вовек.

При чем здесь любовь?

Я закрыла глаза.

Мои клоуны были сейчас со мной. Все четверо. Вот они, рядом.

Один из них как раз сейчас требовательно обхватывает губами мой сосок.

– Аксель! Немедленно прекрати!

– М-м?..

И правда – при чем здесь любовь?

ДАЛИЯ ТРУСКИНОВСКАЯ
КОМПАС НА ВЕРЕВОЧКЕ

Говорят, его можно встретить на закате между Девичьей башней и Кардовскими воротами. Он похож на сумасшедшего – на обыкновенного городского сумасшедшего. У него длинные седые волосы, меховая шапка в любое время года, острый нос, щеки в пегой щетине. Через плечо перекинут ремень лотка. Когда-то такие лоточники бродили по всему городу, ведя торговлю вразнос, теперь он один остался.

На лотке – это продолговатая коробка с бор-тами шестьдесят на сорок или вроде того, чтобы ее таскать, нужна особая ловкость – разложена всякая дребедень. Это старые пуговицы и пряжки от ремней, матросских и солдатских, потертые галуны от мундиров, ложки – деревянные и под серебро, складные ножи, у которых хорошо если одно лезвие рабочее, обкуренные трубки и табакерки всех видов и размеров. Не одно десятилетие (возможно, и не одно столетие) старый чудак бродит по узким улицам, предлагая всю эту рухлядь людям, которым она совершенно не нужна.

Умные люди проходят мимо, не останавливаясь, не прислушиваясь и не оборачиваясь.

Но иногда ему везет – навстречу попадается дурак…

О том, что Макаров разводится, знал весь дом. Его ненаглядная красавица имела мощную глотку. Наверняка перед свадьбой он и не догадывался, что хрупкая девочка способна командовать артиллерийским дивизионом в разгар сражения.

Соседи рассудили здраво: чужая семья – потемки, и разбираться, кто там прав, кто виноват, нелепо; оба хороши. Раз оба хороши, то и осуждать можно обоих, докапываясь до подробностей. Сосед Витька Гайдук, приятель Сани Макарова, и тот сразу не проявил нормальной мужской солидарности. Пока соседки радостно делились слухами и догадками, он соблюдал нейтралитет. Наконец Света Макарова убралась с шестью сумками тряпья и посуды. И только тогда Гайдук пошел утешать Саню.

А какое в таких случаях у мужиков утешение? Вот то-то и оно.

Не то чтобы Макаров ушел в запой, вовсе нет. Он продолжал ходить на работу и поддерживал дома порядок, не собирал у себя окрестных алкоголиков. Но ни одного трезвого вечера после отъезда Светы не было.

И странно, если бы такой вечер случился…

На окраине нравы были простые. Молодежь созревала быстро – у шестнадцатилетних уже складывались пары, после чего думать о высшем образовании было как-то неприлично. И старели тут люди быстро. И уходили быстро – потому что откладывали лечение до той поры, когда оно уже не имело смысла.

Это был мир мелких событий и конфликтов. Ивановы отправили на мусорку почти новые кресла – событие, и надо всем миром догадаться, откуда у Ивановых деньги на новые кресла. Петровы вставили стеклопакеты, Сидоровы застеклили лоджию, Васильевы привезли к себе из деревни бабку… Ивановы протекли к Петровым, Петровы повадились зачем-то лазить в почтовый ящик к Сидоровым, Сидоровы наехали колесом своего «гольфика» на клумбу под окнами Васильевых…

С одной стороны, вся эта суета выглядела пошлой и злобной. А с другой – интерес к соседской жизни все же был лучше ухода в мир американских сериалов; хозяйки, жившие на этой окраине, еще не дошли до того, чтобы знать героев сериала лучше, чем своих ближних.

Макаров вырос на окраине. До городского центра было двадцать пять минут на автобусе. Но там Макарову было нечего делать.

То есть трезвому Макарову там точно было нечего делать – не в филармонию же идти на концерт симфонического оркестра. А пьяный Макаров, решив проехать две остановки на автобусе, банально заснул. И заехал неведомо куда, и даже, вдруг приходя в себя, ужасался пейзажу за окном и порывался выскочить.

Его выставили на кольце. В этих краях он не бывал года три точно. Память подсказала – в узком переулке вроде была то ли рюмочная, то ли бутербродная. И в самом деле, сколько можно квасить на кухне?! Надо это делать достойно, как приличные люди. Макаров пошел искать рюмочную, нашел пивной бар, встретил там одноклассника, и вместе они пошли еще куда-то. Где-то Макаров одноклассника потерял, зато дал кому-то в торец, потом куда-то бежал, где-то упал, непонятным образом вышел к автобусному кольцу и самым последним рейсом уехал домой.

В общем, прокатился взад-вперед весьма полноценно, с маленькими радостями и приключениями.

В одиннадцать часов утра Макаров был бодр и сердит – оказалось, что изгваздал кетчупом штаны и байку. Чистая байка висела в ванной, а вот чистых штанов, кажется, не было. Макаров решил, что можно быстренько застирать пятна, а потом штаны прямо на теле высохнут. Он пошел в ванную, а в ванной, естественно, увидел себя в зеркале.

У него на шее висел кругляшок на веревочке.

Макаров поднес его к глазам. Это был маленький компас: с румбами, с красно-синей стрелкой, все как полагается. Стрелка двигалась.

Макаров хмыкнул – подарочек был в девичьем вкусе, а он с девицами даже не заигрывал и ни одну не подпустил так близко, чтобы та могла накинуть веревочку ему на шею.

В дверь позвонили. Это Витька Гайдук зашел за ним, чтобы вместе ехать на работу. Они трудились на оптовом складе комплектовщиками заказов. В эту неделю оба выходили во вторую смену, а склад был на другом конце города. Они как раз успевали вовремя приехать и пообедать в служебной столовке.

– Вот, – Макаров показал компас. – Хрен знает, откуда взялся. Может, я его где-то спер?

– А на хрена? – спросил Витька.

– Вот то-то и оно, что на хрена. И откуда?

Макаров попытался вспомнить свои блуждания и довспоминался до Девичьей башни. Когда-то давно там держали пойманных воровок и проституток, потом башню взяла в аренду студенческая корпорация, и в конце концов туда вселили городской музей истории и архитектуры. Всего этого Макаров с Витькой не знали, потому как незачем, но пивной погреб в трех шагах от башни Гайдуку был известен по каким-то подвигам. Возможно, туда одноклассник привел Макарова – в памяти обозначилась лестница с высокими каменными ступенями.

Но только это память и выдала, насчет остального сказала: а шиш вам, пока организм-кормилец не получит утреннюю дозу пива.

Пока шли в гипермаркет за пивом, сцепились с Витькиной тещей, тащившей внука в поликлинику. Потом чуть не подрались с дядей Колей Перфильевым, который нагло и свирепо требовал на опохмелку. Какой-то сволочной пацан запустил Витьке в спину обломком кирпича – ни с того ни с сего. За пацаном погнались, он попытался уйти через дыру в заборе, застрял и схлопотал пару раз по заднице. Вытаскивать не стали – пусть там поторчит, авось поумнеет. Из-за пацана чуть не опоздали на автобус – пришлось тарабанить в уже закрывшуюся дверь, а потом ругаться с шофером. В общем, рабочий день начался чудесно – чуть более бурно, чем всегда.

В автобусе Макаров с Витькой вспомнили про компас. Им стало интересно, как именно петляет маршрут. Они совместили синий кончик стрелки с буквой «N» и стали отслеживать все повороты с истинно младенческим восторгом.

Дорога занимала больше часа, и развлечение пришлось кстати, вот только в одном месте компас закапризничал – синее острие вдруг задергалось и показало куда-то не туда. Но потом все выправилось и вплоть до склада вело себя примерно.

– Хренотень какая-то, – сказал Гайдук. – Можно подумать, где-то там были залежи железной руды.

Макарова очень насмешила мысль, что такие залежи вдруг обнаружатся под кинотеатром «Экран», и на работу он прибыл в удивительно хорошем настроении.

Смена формально заканчивалась в десять вечера, а фактически – ближе к полуночи, потому что желающих выходить в ночную смену обычно было мало и начальство давало второй смене возможность малость подработать. Это бы еще было хорошо, а плохо другое: Витька и Макаров, едучи домой последним автобусом, очень старались не заснуть, но часто засыпали по уважительной причине и проезжали свою остановку. Причина была элементарная – при погрузке ящиков со спиртным они ухитрялись стянуть бутылку, а то и две, подсовывая вместо них заранее приготовленное битое стекло – треснули, мол, бутылочки при корявой разгрузке.

На сей раз они утащили свою, можно сказать, законную бутылку водки, а закуской их снабдили тетки-фасовщицы: они все очень любили Гайдука. Вовремя успев к последнему автобусу, Витька и Макаров уселись и опять стали баловаться с компасом – только для того, чтобы не заснуть. И опять поблизости от «Экрана» стрелка засбоила.

– Месторождение, хрен! – развеселились они. И обсуждали эту безумную идею до самого дома.

Ночью Макарову снились какие-то шахты, вагонетки, чумазые люди (подсознание перепутало железную руду с углем). Витьке Гайдуку же снилась плюющаяся огнем домна, силуэтом – точь-в-точь египетская пирамида. Из нее текли реки расплавленного металла, а Витька стоял на островке посреди огненного озера и пытался определить его объем в кубометрах и гектолитрах.

Встретившись перед отъездом на работу, они обсудили свою аномалию уже более серьезно. Руда – это вряд ли, но какой-то засекреченный склад металлолома – вполне… А почему бы нет?

Через два дня у обоих был выходной, и вопроса, на что бы его убить, больше не стояло: они оделись поприличнее, взяли с собой Витькиного сыночка и поехали к «Экрану». По дороге сами себя убеждали, что просто валяют дурака. Опять же, нужно научить ребенка обращению с компасом. Пусть видит, что родной батя малость получше и поумнее того урода, которого живописует ребенку теща в отсутствие зятя.

Компас повесили на шею пятилетнему Гришке и отправились исследовать окрестности «Экрана». Отыскали немало: бар под названием «Матильда», фирменный магазин армянских вин и коньяков «Хайастан», еще какой-то «Винариум» – тоже явно алкогольное заведение. Заодно определили, где выход из «Экрана»: в проходном дворе чуть ли не посреди квартала. Никаких залежей железа не обнаружили – то есть ничего похожего на склад, цех или просто гору трамвайных рельсов. Оставалось предположить безумное – руду, причем сравнительно неглубоко.

– Или бункер, набитый техникой. Мало ли что там, под киношкой? – предположил Гайдук.

– Так это какая-то оборонная хрень…

– Хрен ее знает…

– Склад оружия?

– Гришка! Гришка!!! Сань, Гришка сбежал!

Действительно – проворонили парня, причем в чужом проходном дворе.

Бегали, кричали, опрашивали местных жителей. Наконец обнаружили Гришку на улице. Он шел по тротуару, уставившись на компас, и вот-вот оказался бы на проезжей части. Гайдук поймал его в прыжке и изругал всякими хреновыми словами.

– Да ладно тебе! – призвал его к порядку Макаров. – Обошлось ведь… Ты разберись, какого хрена он убежал.

– Стрелка, – сказал Гришка. – Я по стрелке пошел.

Прикинули, откуда и куда он шел, очень удивились – парня учили следить за синим концом стрелки, а Гришка пошел туда, куда показывал красный.

– А он делал вот так, – объяснил Гришка, сжимая и разжимая кулачок. – Как полицейская мигалка, вот…

– Кто?

– Он…

– Точно… – прошептал Макаров. Красный кончик стрелки едва заметно пульсировал.

– Дай-ка его! – велел Гайдук, забрал у сына компас и размахнулся, чтобы бросить под колеса троллейбуса. Макаров перехватил руку.

– Сань, ты чего? – изумился Витька. – На хрена тебе такая холера?! Откуда ты знаешь, что это за ерунда? Может, он вообще радиоактивный!

– Отдай!

– Забирай!

Макаров схватил компас и ссутулился над ним. Витька и Гришка смотрели, ожидая, наверно, чудес и турусов на колесах.

– Что за хрень? – растерянно спросил сам себя Макаров. – Стрелка как стрелка, никакой мигалки…

– Покажь!

Гайдук тоже уставился на компас – и с тем же результатом. Но зрение у него было чуть острее.

– Есть, есть, самую малость… Гришак, а ну – ты!

Гришка забрал компас, и красная стрелка запульсировала вполне отчетливо.

– А че? Рискнем? – вдруг спросил Витька, более склонный к авантюрам, чем сосед. – Сын, ты у нас Сусанин, веди. Но недалеко! Хрен его знает, что там внутри. Пройдем пару кварталов…

Этот район города Гайдук с Макаровым знали плохо. Автобус, что отвозил их на склад и привозил со склада, шел не через центр, где оба более или менее ориентировались, а задворками и закоулками. «Экран» с примыкающим к нему гипермаркетом был географическим и культурным центром микрорайона. В трех сотнях метров от него шла объездная дорога, а за дорогой был частный сектор: окруженные садами домики разной величины и с разной биографией. Одни, маленькие, уцелели с сороковых годов, а другие – помпезные, за чугунными оградами – архитектурные маразмы девяностых.

Возле дороги Макаров с Гайдуком заспорили – переходить или ну ее на фиг. Гайдук опять вспомнил, что он в ответе за сына, а Макаров – что он хозяин компаса. Пока ругались, Гришка улизнул, и пришлось бежать за ним с криками через дорогу. Пацаненок проскочил между машинами без проблем, а старшие чуть навеки на том шоссе не остались.

– Ну и что? – философски спросил Гайдук. – Ну и куда нас эта хреновина завела?

Стрелка, из тускло-красной ставшая почти огненной, трепетала и указывала на тропинку между двумя земельными владениями, каждое из которых имело свой забор. Пространство между заборами было не шире метра, заросло крапивой и полынью, тропинка имела в ширину сантиметров пятнадцать – как раз для ребенка.

– Столько прошли – еще немного пройдем, – решил Макаров.

Они оказались на лужайке. И вот ведь чудо – пока шли, было тихо, ступили на лужайку – сразу услышали голоса и музыку.

Там собралось маленькое общество. Сидели за столом люди, негромко пели хором песню из тех, что по телевизору не показывают. В сторонке стояла у куста девушка в длинном голубом платье и кружевной косынке. И та же девушка была на картине – эту картину, стоявшую на мольберте, писала женщина. Гайдук с Макаровым видели ее спину, завязки длинного холщового фартука, каштановые волосы, собранные на затылке в узел и заколотые жасминовой веточкой, руку с палитрой. Тут же играли дети, строили из больших разноцветных кубиков замок, прилаживали к стене флажки. Малыш на трехколесном велосипеде нарезал круги по краю лужайки и визжал от неземного восторга.

Художница повернулась и посмотрела на нежданных гостей со спокойным любопытством.

Макаров уставился на девушку, Гайдук – на художницу. И обоим казалось, будто они попали в сон, и то не свой, а сон какого-то чужого человека, знать не знающего про окраину и окраинные нравы. Лица женщин были чисты и правильны настолько, что даже непонятно – как с ними, с такими, разговаривать, на каком языке?

Нужно было сказать что-то хорошее, приветливое, соответствующее миру лужайки, лицам этих людей, песне и картине. Макаров с Витькой вздохнули и дружно прошептали:

– Блин…

Гришка обернулся и взглянул на них озадаченно. Естественно, во дворе и дома он всяких слов наслушался, как же иначе, не должен был бы удивляться. Но во взгляде пацаненка была тревога. Как если бы взрослый, глядя на детей, забеспокоился: не натворят ли чего дурацкого в приличном обществе?

– Тебе интересно? – спросила Гришку художница, и он побежал к мольберту, раскинув руки, почти полетел.

– Гришак! – крикнул Витька. Но сын его явно не услышал, да и люди на лужайке – тоже. Сын уже стоял у мольберта, уже хватался за толстые и тонкие кисти, уже задавал свой миллион вопросов, и художница отвечала, причем использовала слова, которых Гайдук с Макаровым отродясь не слыхали. Но Гришка откуда-то эти слова знал – не переспрашивал, сам их выговаривал очень четко.

Один из мужчин, сидевших за столом, поднялся, подошел к мольберту, опустился на корточки. И он тоже заговорил с Гришкой, негромко и спокойно, улыбаясь, как родному.

– Что за хрень?.. – бормотал Макаров. – Нет, ты мне скажи, что за хрень?!

– Суки, отдайте ребенка! – заорал Гайдук.

Видимо, голос все же пробился к тем, что на лужайке. Мужчина выпрямился и посмотрел Гайдуку прямо в глаза.

Взгляд был говорящий.

– Чудак ты, право, зачем так вопить, я же все понимаю, – сказал этот взгляд. – А вот кулаки сжимать и на драку настраиваться не надо. У меня кулаки не хуже.

– Отдайте ребенка! – повторил Гайдук уже чуть потише.

– Его никто не держит. Приходи и забирай.

Витька сделал шаг и другой. Вдруг ему стало сильно не по себе – как будто он, вывалявшись в грязной луже, приперся домой, где жена Настя с тещей только что совершили ежеквартальную генеральную уборку.

– Вы это… можно к вам?.. – неуверенно спросил он.

– Конечно, можно, – ответила художница. – Если у вас компас…

– Это мой компас, блин! – вмешался Макаров. – Это я его купил!

– Эти компасы не продаются. Похоже, он к вам случайно попал, – сказала художница.

– Или Мартин послал компас мальчику, – возразил мужчина, уже вслух. – Другого способа, наверно, не было.

– Я его купил, – твердил Макаров. – Купил я его, блин!

– Чего это тебя заколодило, Сань? – спросил сильно удивленный Витька.

– Мой компас. А они его отнимут.

Такие приступы любви к собственности с Макаровым и раньше случались – мог на складе сцепиться с грузчиками, стянувшими у него пару сигарет из пачки. Но тогда Витька только посмей-вался над соседской придурью, а сейчас ему стало стыдно. Так стыдно, что вся кровь, сколько ее по телу гуляет, в щеки бросилась.

– Сколько ты за него заплатил, идиот?! – заорал Гайдук. – Ну, сколько? Я его у тебя покупаю! Для Гришки! На хрена он тебе сдался?! Дурак я – раньше надо было купить!

Он полез в карман, вытащил мятые банкноты и горсть мелочи.

– Ему красная цена – полсотни! На, вот сотня – и кончай дурковать! Перёд людьми не позорься!

Макаров взял банкноты, не считая, и отвернулся. Перед ним была тропинка и тянула его прочь от лужайки.