Текст книги "Этот добрый жестокий мир (сборник)"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

Соавторы: Святослав Логинов,Олег Дивов,Далия Трускиновская,Леонид Кудрявцев,Юлия Зонис,Сергей Чекмаев,Майк Гелприн,Юлия Рыженкова,Дарья Зарубина,Максим Хорсун
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 39 страниц)

ГРИГОРИЙ ПАНЧЕНКО
ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО

– Бабушка, вот сюда садитесь. Да, да. Вот так… Удобно?

Жанна едва успела отвернуться, чтобы скрыть гримаску, потому что Бинди-Шванхильд приметлива. Бабушка…

Саму-то себя Жанна согласилась считать бабушкой с натяжкой и не сразу, на год позже, чем реально ею стала – то есть в тридцать три. Ладно, это дело прошлое. Пять лет как прошлое. Шесть, точнее, включая тот самый год.

Тут, на детской площадке, ее тоже никто бабушкой не считает, а когда сюда является Сашка со своей девочкой (не слишком-то часто, по правде говоря!), то они Сане, конечно, проходят, как брат и сестра, – старшие Жаннины дети. Еще бы. Сходство с младшеньким налицо.

Тут она опять скорчила гримаску, на этот раз самой себе, своим мыслям по поводу того, что ребята здесь редко появляются. Они с Алексом за Сашкой на игровой двор тоже не часто приходили. В основном пацана выгуливала ее мама – и, разумеется, Бинди-Шванхильд. Ее-то бабушкой зовут на автопилоте, все и всегда. Хотя она даже Алексу – «пра», а наимладшему, то есть Сане, – «да божечки ж мой!», как говорит мама, – «прапрапра» получается. Так не бывает. На весь район, по крайней мере, только у них в семье и есть. Да и на весь город, пожалуй.

Жанна этому давно отвыкла удивляться и сейчас, скорее, самому своему удивлению удивилась: чего бы это вдруг? Был какой-то повод, ускользающая мысль – но ухватить ее за хвост так и не вышло.

Спохватившись, поискала глазами внука. Тот был в полном порядке: с группой ровесников трех цветов кожи, не считая переходных оттенков, болтая на четырех языках, сейчас испытывал в углу детского городка что-то летающее и жужжащее. На бабушку и прапрапрабабушку ни малейшего внимания не обращал.

– Не мешай ему, деточка, – тихо сказала Бинди, – им сейчас не до нас…

Да, до сих пор приметлива, зрение только в прошлом году отказывать начало. С ногами хуже – ну так на то и бегунок. Правда, не любит она его и хотя бы по дому до сих пор сама ходить старается. И вот сейчас тоже в нем не осталась, пересела на скамью-кресло. Это – на площадке всем известно – «ЕЕ место», разве что какая из молодых мам по незнанию иногда его занимает.

– Да все в порядке, бабушка. Еще сорок две минуты может развлекаться, сколько влезет.

– Сорок две… А что сегодня? Музыка?

– Нет, рет-сканнинг: четверг ведь…

Бинди с некоторым недоумением покачала головой. Что такое рет-сканнинг, она в самых общих чертах представляла, но продолжала сомневаться, что это так уж необходимо детям. Жанна, честно говоря, тоже. Но ее дело бабушкино, и если родители считают… А они считали – причем пацан с ними был более чем солидарен. Ладно, примем, что молодежи видней.

Летящее-жужжащее очередной раз вспорхнуло, сделало круг над головами малышни, а потом вдруг пошло в воздухе зигзагом. Оказалось, что оно вдобавок еще и светящееся. Заложило неуклюжий вираж – и унеслось в сплетение кустов и деревьев, стеной поднимающихся за детской площадкой.

Слышно было, как оно там пару раз трепетнуло крыльями – или что там у него – и замерло.

Послышался разочарованный многоголосый гвалт: заросли были непролазные, во всяком случае, для шестилеток.

Жанне отлично было известно, что по крайней мере одному из шестилеток этот аргумент не указ, потому она проворно вскочила, сама еще не решив, будет ли удерживать внука за шиворот или полезет в заросли вместо него (не хотелось бы: именно сегодня на ней дорогое и красивое). К счастью, делать выбор не понадобилось. Какой-то подросток, смутно знакомый, уже шагнул прямо в зеленую стену, точно в море прыгнул. Чей-то брат, надо полагать. Здесь всегда много ребят гимназического возраста.

Она хмыкнула, вспомнив себя и Алекса на этой самой площадке, семнадцатилетних, но уже с полуторагодовалым Сашкой. Что ж, они тогда не гимназисты были, а студенты. Студенческая же семья – более-менее нормально… в основном. Два вундеркинда – пара. Ну и с повтором через поколение, ага. Алекс-Сашка-Саня. Мои мужчины, мальчики мои…

Тут в глубине сознания вновь тенью скользнула какая-то неуловимая мысль, скрытная и шустрая, как мышь, а еще до странности тревожная. Жанна, уже начавшая было опускаться на скамейку, в панике выпрямилась и зашарила глазами по детской площадке, ища внука. Да вот же он, принимает из рук того парня летуче-жужжаще-светящееся – то есть, собственно, теперь оно тихо и неподвижно, хотя парой огоньков продолжает посверкивать.

Никакой опасности. Нигде и ниоткуда. Просто быть не может.

Тем не менее она продолжала стоять, бдительно оглядываясь по сторонам, а пуще всего всматривалась в ту непролазную поросль, куда давеча упорхнула игрушка. Ощущала себя при этом, конечно, полной дурой.

Очень удивилась, обнаружив, что старушка внимательно смотрит в ту же сторону, на сплетенье ветвей и стволов. Правда, опаски в ее взгляде не было, а было… поди угадай. Какое-то непонятное чувство.

Тут Жанна обнаружила, что ощущение беды окончательно развеялось.

– Давно пора все это расчистить, – кивнув на заросли, сказала она, словно лелея свою прежнюю тревогу.

– Там бетон, – коротко ответила Бинди-Шван-хильд.

– Где?

– Сразу за этим… палисадником. Ну же, деточка, разве ты не помнишь? С той стороны как раз велосипедная дорожка ведет на Пеликан-штрассе, вы с Алексом по ней все время к озеру гоняли, когда думали, что его родители не видят.

А. Ну да. Древнего вида унылое здание с глухой стеной, перфорированной вместо окон двумя ярусами словно бы… нор, пожалуй. По меньшей мере с двумя глухими стенами, потому что торец у него тоже такой. Еще одну стену не рассмотреть из-за цепочки новых домов, пристроенных почти вплотную, а противоположный торец – он, получается, как раз на прогулочный двор и выходит. Между ним и детской площадкой считаные метры сплошных зарослей.

Что касается поездок на озеро и прочего, то по этому поводу совсем нечего смущаться и краснеть. Она давно уже не «та русская девчонка, непонятно каким способом получившая грант от «Песталоцци-клаб» и сразу же положившая глаз на нашего золотого мальчика», а почтенная супруга этого золотого мальчика, мать его платинового сына и бабушка совсем уж бриллиантового внука.

Времена тогда были странные и смутные – второй тандем, пятый майдан… В Европе действительно не могли решить, как относиться к пришельцам из-за полониевого занавеса: с ужасом и отвращением или все-таки с сочувствием. Жанна в свои тогдашние даже не шестнадцать об этом, конечно, не задумывалась напрочь, а мамину повышенную осторожность воспринимала по привычной схеме: «ох-уж-эти-взрослые-впервые-оказавшиеся-в-чужой-стране». Слегка застывшие лица родителей Алекса она вообще потом скорее вспомнила, чем заметила прямо тогда, но в любом случае это для нее тоже были: «ох-уж-эти-взрослые».

С некоторых пор она в общем начала понимать первоначальные чувства Алексовых родителей, а когда Сашка учудил такой вот вундеркиндский дубль – поняла и без «в общем». Да уж. Не сложись у нее тогда, в тот первый германский год, совершенно безоблачные отношения с Алексовой прабабушкой…

Но они сложились. Старушка для Жанны так ни разу «фрау Вейдлинг» и не была: «Нет-нет, деточка, зови меня по имени, так мне самой удобней»… Даже на «ты» обращаться просила, но тут уж, по российской привычке, просто язык не поворачивался. Хотя для многих тогдашних тинейджеров это нормально было, для нынешних – тем паче.

Ладно, дело прошлое. Как бы там ни было, вот он – Саня, Санечка: самый младший в семье, самый бриллиантовый из всех внуков планеты Земля и ее окрестностей.

– Ну, не велика проблема – бетон… – по инерции возразила Жанна, думая уже совсем о другом.

– Этот – велика. – Бинди покачала головой. – После восстановления, в… да, в сорок восьмом году, даже и не пытались снести – помнили еще. А в семидесятые, когда весь район перестраивали, кто-то решил, что бульдозеры сильнее английских бомб. Ничего не вышло. Нет, можно, разумеется, – но очень дорого. И тогда, и теперь. Их не так уж много и уцелело, но все, которые уцелели, оставляют как есть. До сих пор. Ты видела, наверно: на Фридхоф-аллее, в Гарбсене… возле Лейбниц-центрум…

Жанна несколько секунд усваивала информацию. Собственно, ничего диковинного, просто иногда забываешь, НАСКОЛЬКО Санина прапрапрабабушка путешественница во времени. Кроме того, Жанне почему-то всегда казалось (по старым книгам? древним, еще «плоским», фильмам?), что оно должно быть в подвале, а не выситься таким вот отдельно стоящим утюгом.

– Так это… бомбоубежище?

Старушка кивнула.

– И вы…

Снова кивок.

– Да, деточка, – после паузы добавила Бинди-Шванхильд, – я видела его изнутри.

Жанна оглянулась на внука. Он авторитетно объяснял что-то сверстникам, двум мальчикам и смуглокожей девочке: крылатая игрушка была в руках как раз у нее. Тот парень гимназического возраста, что лазил в кусты, тоже стоял рядом, прислушивался с любопытством и удивлением, кажется, не все понимая. Потом младшие закончили консилиум и принялись за дело: положили игрушку на оградку песочницы, склонились над ней, принялись оживлять. Взлететь это чудо детской техники пока не взлетело, но зажужжало почти сразу, а со следующей попытки и засветилось множеством огоньков.

Ладно. Образцовая бабушка – хорошо и правильно, но это не единственная профессия. Жанна села на скамью, активизировала бланкет, вывела на голограмму окно «Роботы Бидермайера». Страница четырнадцать.

– Мы тут всегда жили, – произнесла старушка странным голосом, словно извиняясь. – И играть сюда же ходили. Даже когда этого… бетона не было еще. Площадки детской, правда, тогда не было тоже, а вот дворик – был. Карлхайнц, Хильди, Труди… еще Мозес – но это за несколько лет до, потом его увезли… Куно, Линда… Алекс… Ну и я.

– Да все в порядке, бабушка. – Жанна наконец сообразила, в чем дело: о времени войны Бинди со своей русской правнучатой невесткой говорила редко, но когда это все-таки случалось, в голосе ее неизбежно появлялась виноватость. – Бетон так бетон, заросли так заросли. Наверно, и правда лучше такой «палисадник», чем обшарпанная серая стена. Бабушка, я сейчас немного поработаю, можно?

– Конечно-конечно, деточка. Я за Алексом-наи-младшим присмотрю, ты не беспокойся.

Беспокоиться Жанна уже и не думала, но к тексту статьи почему-то вернулась с некоторым трудом. Так, а ну-ка оставим разброд и шатания, всего тридцать шесть минут прогулки осталось, даже не сорок две.

«…таким образом мы приходим к выводу, что термин «бидермайеровский стимпанк», при всей его парадоксальности, может быть сочтен валидным. Причем даже для второго из корней: разумеется, с поправкой на общекультурный контекст 1830–1860 гг. Один из характерных примеров тому обнаруживается на листах 2–8, 14–16, 22 и 23 берлинского издания «Tulifantchen». Речь в данном случае идет не о тексте – автор которого, Карл Иммерман…»

Минуточку, он не просто Карл, а Карл Л. Поиск… мимо. Мимо, мимо… И снова мимо. Ага, вот: Леберехт.

«…не о тексте (автор которого, Карл Леберехт Иммерман, во всех аспектах своего творчества так и остался «человеком 30-х»), а о…»

Одну секунду: а автор ли он? «Ойленшпигель» 1973 года – так, но в музейных каталогах значится как «перевод с английского». Поиск… шесть ссылок: три на девятый том «Ойленшпигеля», две на каталог, одна ошибочная. Первоиздание. Нет, без выходных данных. Репринт… юбилейное издание к столетию – других не было? Плохо… 1930 год, один поврежденный экземпляр, первые шесть страниц не сохранились: если там и были дополнительные сведения от издателя, теперь их не найти. Британские источники. Нет. Поиск. Нет, нет, нет… Нет.

Примем как мистификацию. Для тех десятилетий характерно: «с английского» – поди проверь. И попробуй придерись, если что.

«…а о цикле иллюстраций Теодора Хоземана (1864). «Панк-колорит» в определенной степени характерен для всех них, если же взять…»

Внизу что-то требовательно пискнуло – и Жанна чуть не подпрыгнула от неожиданности.

М-да. Роботы эпохи Бидермайера, значит. Стим-панк.

Стим, конечно, не стим, но в остальном оно – существо? устройство? – словно оттуда и явилось. Потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить: перед ней собачий бегунок. А существо, на которое надето это устройство, – щенок в наголовнике с фотоэлементами, совсем еще крохотный, даже породу не разобрать.

Все-таки это покамест редкость. Жанна о таких штуках читала, конечно, даже писала и в стерео видела, но своими глазами – первый раз.

Щенок, то есть взрослый и даже старый пес, снова требовательно пискнул электронным голосом. Для него, разумеется, это был лай.

– Доброе утро, доброе утро, всем здравствовать! – С дальнего конца площадки, сияя улыбкой, поспешала его хозяйка. Лейла, вот как ее зовут. Давненько не виделись. Насчет песика теперь все понятно. А зовут его, кажется…

– Это Юан-Ли? – с удивлением спросила Бинди.

– Он, он, мое сокровище! – закивала хозяйка. – Видите, он вас с Жаннет сразу узнал… Ах, фрау Вейдлинг, как я вам завидую: все-то вы помните, дай вам бог здоровья, мне бы такую память в вашем возрасте, если доживу, конечно…

Жанна поморщилась. Ну, Лейла в своем репертуаре: тактичности у нее за миновавшие годы не прибавилось.

– Но ведь Юан-Ли еще молодой совсем. – В голосе старушки все еще звучало удивление.

– Что вы, ах, что вы, фрау Вейдлинг, молодой он был, когда Жанночка здесь своего сынишку выгуливала. (Женщина, постаравшись сделать это украдкой, бросила на Жанну сочувствующий взгляд в духе, мол, «вот как сдала старушка»; старания эти были столь неумелы, что Жанне захотелось с размаха врезать ей бланкетом по голове.) А сейчас нам девятнадцать с половиной лет – да? Правда-правда, солнышко мое? – и еще десять дней после перезаписи, видите, до сих пор глазки не раскрылись и ножки не ходят, но это ничего, на то и экзоскелетик, и масочка видящая, да? Вот, вот, молодец ты наш… Играй с мячиком, играй!

Мячик Юан-Ли догнал сразу, точно прижал его коленчатыми лапами бегунка, попытался перехватить зубами – но эта функция у наголовника не была активирована, а крохотная щенячья пастишка тем паче для такого не годилась. Лейла всплеснула руками:

– Ой, фрау Вейдлинг, Жанхен, ну будьте здоровы, побегу я моему малышу помогать. (Однако не тронулась с места.) Ему же не объяснишь, что у него лапки и мордочка, как у новорожденного. Ну ничего, еще пару месяцев – и можно будет снять эту машинерию, уж так-то она нам надоела…

Лейла все не уходила, поглядывала выжидательно, будто желая еще что-то сказать. Но, кажется, так и не нашла нужных слов или просто вдруг смущение испытала, хотя это не в ее стиле. Песик в очередной раз пискнул, шевельнул мяч – и хозяйка наконец поспешила к нему.

Какое-то время Жанна и Бинди-Шванхильд молча смотрели ей вслед.

– Вижу, деточка, тебе неприятно, – старушка нарушила молчание первой. – А зря! Ты тоже в таком, только человеческом, будешь ходить. Я-то не успею, но вы с Алексом – вполне.

– Бабушка, ради бога… Что вы вообще говорите?

– Дело говорю. А может, когда придет ваш срок, уже додумаются, как обходиться без такого. Ко времени младшего и наимладшего – точно придумают.

– Без чего «без такого»? – Жанна едва успела в самый последний момент чуть притушить ярость, так что ответ ее прозвучал просто злобно. – Это же все оболочка, «экзо» с датчиками, оно ведь не работает без тела и мозга! Даже сейчас получается, можно сказать, убийство щеночка – вы что же, всерьез думаете, что в человеческом варианте такое кто-нибудь допустит?

– Убийство щеночка… – задумчиво произнесла Бинди. – Но ты ведь знаешь, что это все-таки не так, да?

Жанна знала, конечно. Ей еще полгода назад «Бильд» предложил вести полемическую колонку на эту тему – и она мужественно спорила с нео-веганцами четыре номера подряд, пока не обессилела. В конце концов, убеждать можно только того, кто готов слушать. А если человеку сквозь его зеленые очки не заметна разница между «наложением» и «вытеснением» и не ясно, что у трех-четырехдневного щенка, слепенького, неходячего, в коре еще просто нет той интегральной активности, которую в принципе можно вытеснять, то какой уж тут спор.

Да, она знала. Знала и то, что в семье с большим интересом следят за этой ее колонкой: все-таки «Бильд» – не рядовое издание, мягко говоря. Но…

– Но! – твердо произнесла она.

– Да, ты права, конечно. – Голос старушки опять был странен, точно доносился откуда-то издалека. – Пока не умеют делать искусственный носитель – о… человеческом варианте, ты так сказала? – даже думать неправильно. А то были у нас такие… думавшие…

Жанна, безошибочно распознав виноватый оттенок, погладила Бинди по руке.

– Ладно, бабушка, ну его, тот носитель. Это как с копированием звука: записывать еще двести лет начали, качественно воспроизводить – тоже лет сто, а сейчас уже и идеальные синтезаторы есть, но вот чтобы роботы в Да Скала пели – до этого пока далеко. Так что все мы тут равны, все не доживем.

– Ох, деточка, по-твоему, это так много – двести лет? – Бинди лукаво улыбнулась. – Даже меньше, чем два раза моя жизнь. Кто бы мог подумать. У моего поколения, знаешь ли…

Старушка замолчала, а Жанна, сама не зная зачем, вывела на голограмму «Tonaufnahme», потому что двести лет – это фигура речи, а на самом деле, наверно… Ого! Первые удачные опыты – 1850-е. Действительно почти двести.

И, тоже действительно, даже не полностью двойной возраст Бинди-Шванхильд. Которая сейчас, если можно так сказать, молчит очень странным голосом.

– А вот знаешь, – именно в этот миг старушка вновь заговорила, причем голосом совсем не странным, только суховато, как будто давая справку, – очень многие из нас прожили долго. Долго и хорошо.

– Что, из вашего поколения? – Жанна всерьез удивилась.

– Да нет, что ты. Поколению-то не повезло. Но вот те, с кем мы вместе видели это бомбоубежище изнутри – Хильди и Труди, Куно, Карлхайнц… Ребята и девочки с нашего двора и из дома напротив. Так вот, они все – почти в£е… Я последняя, это правда. Но еще десять лет назад это было не так. Даже восемь лет назад. Линда – помнишь ее?

Жанна действительно не то вспомнила, не то смутно представила себе: какая-то старуха, совсем древняя, на вид гораздо старше Бинди, хотя ей тогда подумалось, что это, конечно же, невозможно. В парке, на лавочке. Точно, была такая встреча – они с бабушкой обнялись и заплакали, а потом принялись болтать, захлебываясь и перебивая друг друга, как две школьницы.

Крылатая игрушка снова взлетела, жужжа чуть иным тоном – и опять немедленно упорхнула туда же, в непролазные заросли перед бомбоубежищем.

Малышня разочарованно взвыла – но все тот же подросток с ангельским терпением опять полез в кусты, нашел, принес.

Повезло кому-то. Жанна, вообще говоря, больше не припоминала тут настолько примерных старших братьев. Кстати, чей все-таки он брат? На детской площадке этот парень появлялся часто, и давно он уже здесь… да, давно, не первый год… Но обычно сидит в сторонке, а если помогает, то сразу всем, так что ассоциировать его с кем-либо из малышей не получалось.

– Заинька! Солнышко! Ко мне, ко мне, ко мне, мой маленький! Домой-домой-домой, все, нагулялись. Вот мячик, вот! Иди к мамочке… Солнышко! Комнекомнекомне, ах ты ж зараза! – Лейла чуть ли не танцевала на краю площадки, потрясала в воздухе мячиком и всячески звала к себе Юан-Ли, то улещивая, то гневно обращаясь к его совести.

Но новорожденно-старый песик в облачении стимпанковского робота не обращал на «мамочку» никакого внимания. Растопырившись, словно насекомое, замер перед группой детей и на что-то уставился. А потом громко пискнул. И снова. Не откликаясь на зов – пищал, пищал, пищал. До тех пор, пока хозяйка, окончательно потеряв терпение, не подобралась, осторожно лавируя между детей, к нему вплотную, не подняла на руки и не унесла, укоризненно объясняя, до чего же он не прав.

Все это выглядело очень смешно, но Жанна на всякий случай привстала, пытаясь увидеть, что же так взволновало Юан-Ли. Ничего особенного на площадке не было. Мамаши и бабушки по сторонам, а в самом детском городке кучка детей – и тот подросток.

– Бабушка, не помните, как того мальчика зовут? С кем он там вообще?

– О ком ты говоришь, деточка?

– Да вон же, лет пятнадцати – вот, видите? Он там один. Я что-то забыла…

– Но там ведь, деточка, такого нет никого. – Бинди с удивлением посмотрела на Жанну. – Все – сверстники Алекса…

– Ко-го?

– Ох… – старушка слабо улыбнулась, – да, одно ведь имя. У нас в семье его дают мальчикам еще с… ладно, не важно. Я своего сына так назвала, он – моего внука… Вот и ты этим заразилась, вижу… И Каролиночка наша рыженькая…

Хм. Внук – это герр Вейдлинг. Schwiegervater, «отец супруга», а по-русски – свекр: слово из маминого репертуара, без нее и не вспомнить бы. Да, Алексов папа действительно тоже Алекс, хотя, опять-таки, поди вспомни с ходу: это совсем не тот человек, которого легко по имени называть. А Каролина – Сашкина девочка (да нет, жена: пора бы уж привыкнуть). Уж они-то, детишки самостоятельные, точно ни с кем не советовались, какое имя дать своему раннему и внезапному отпрыску.

Подросток высился среди «сверстников Алекса», как гусенок среди утят, и не заметить его было… трудно. Кажется, Лейла со своим «вот как сдала старушка» все-таки права.

У Жанны защемило сердце – и она поспешно уткнулась в бланкет. Даже работать попыталась. Немного, пару минут всего.

А когда снова подняла взгляд – оказалось, что этот самый паренек стоит прямо перед ними. Тощенький, бледный, странно и бедновато одетый – впрочем, это, конечно, мода такая, стиль кляйдеркарта, ироничное псевдоретро.

Стоит и улыбается до ушей.

Если бы Бинди-Шванхильд и сейчас не заметила его, Жанне оставалось бы разве что тяжело вздохнуть и снова уставиться в голограмму. Но старушка, всем телом подавшись вперед, смотрела прямо на мальчишку.

И он – на нее.

– Привет, Цоо!

Какой-то у него необычный говорок был, кажется, чуть ли не насмешливый. Жанна, всеми и всякими странностями на сегодня сытая уже по горло, невольно оглянулась, но позади них никого не было. Тогда она отложила бланкет и встала, исполненная неполиткорректной решимости преподать юному наглецу урок хорошего тона.

– Да ты что, все в порядке! – тот совершенно не испугался, а улыбка его была не насмешливой, а… ободряющей, что ли. – У нее самой спроси, если хочешь.

– Ничего-ничего, деточка. – Бинди успокаивающе коснулась ее плеча. – «Цоо», зоопарк. Так и есть. Целый зоопарк в одном имени. Потому что «Бинди» – это, представь, «прекрасная змея»…

– На старогерманском, – кивнул подросток, – а «Шванхильд» – «сраженный лебедь».

– Нам это пастор Дириг рассказал, – добавили они в один голос, с неуловимо похожим акцентом. И, покосившись друг на друга, одновременно прыснули.

Пару секунд Жанна стояла в полном и глубоком недоумении. А на третью секунду примчался бриллиантовый внук – и ей стало не до разгадки этих ребусов.

Саня требовал полного внимания и занимал все пространство вокруг, на пять метров и в трех измерениях. Он был слегка расстроен, ему что-то требовалось, но свои пожелания излагал с пулеметной скоростью, причем одновременно на немецком, русском, английском, испанском и еще каком-то языке, который распознать не удалось, – возможно, это был марсианский. Кивнул Бинди: «Привет, пра!», обиженно сказал подростку: «А вот и не вышло, Нэймсэйк!» Схватил и мгновенно с хрустом умял румяное яблоко (предназначавшееся именно для него, но не в таком же темпе!), так же мгновенно, но благонравно вытер салфеткой губы и рожицу, улыбнулся столь чарующе, что бабушка с прапра-прабабушкой растаяли от умиления, – и, воспользовавшись этим, потащил Жанну в направлении детского городка.

Когда она сообразила, что подверглась похищению, между ней и Бинди-Шванхильд было уже метров двадцать. С внезапным испугом оглянулась – но старушка и странный мальчик беседовали, как лучшие друзья, не обращая на нее ни малейшего внимания. Вот уж правду говорит мама: «Шо старэ, шо малэ»…

Жанна изо всех сил встряхнула свое чувство тревоги, отчего-то ожидая, что оно заговорит. Но чувство молчало как убитое. Оно, конечно, право: ну что случится вот здесь, на этой площадке и посреди дня?

Да и в любом случае сопротивляться наимладшему все равно невозможно…

Остановились возле дерева на дальнем краю площадки. Там ждали давешние шестилетки во главе со смуглой девочкой, у которой уже глаза были на мокром месте. Она залопотала по-испански – Жанна понимала ее через два слово на третье, но Саня частью перевел, частью сам объяснил: тот большой Парень, Токайо, оказывается, помог им вправить «стрекозаврику» крыло и пообещал, что теперь-то игрушка будет летать правильно. А стрекозаврик снова полетел неправильно, заметался туда-сюда, врезался в крону вот этого страшенного дерева и исчез там. Совсем его не видно. Может быть, даже разбился. И не залезть туда никак.

Дерево, к счастью, оказалось вовсе не таким страшенным. Ах, извини, дорогое и красивое, за то, что ты сегодня надето. Эх, бабушка, где твои тридцать восемь… Ох, вот они. Все с тобой. Но как по деревьям лазать, тело еще помнит.

А вот и стрекозаврик. Шестикрылый, как серафим. Целехонек, просто застрял в развилке. Жанна, тронув его пальцем, включила функцию «полет» – и отправила зажужжавшую, засветившуюся игрушку в проем между ветвей навстречу восторженным воплям детворы.

Посмотрела ей вслед. Сквозь этот проем пустой бегунок рядом со скамьей было видно, а вот само «Иг место» – нет, его закрывали ветки. Зато хорошо получалось рассмотреть место прямо перед ним, где стоял тот парнишка. Должен был стоять. Сейчас там пусто.

Большой парень, который дважды доставал стрекозаврика из зарослей и вправил ему вывихнутое крыло. Токайо. Это для той испаночки было сказано. А раньше, подбегая к ним, внук его назвал, кажется, по-английски…

– Сань!

– Чего? – «Алекс-наимладший» уставился на Жанну в негодовании: его душа и тело рвались за стрекозавриком, который сейчас выписывал над площадкой ровный круг.

– Этот взрослый мальчик – ну, который помогал вам…

– Наменсбрудер?

– Как ты его назвал?

– Ба, ты что, немецкий тоже забыла? – В голосе внука явственно прозвучали покровительственные нотки. – Тезка же! Ну все, я занят…

И убежал.

Тезка. Жанна попыталась нащупать ногой опору внизу, не нащупала. Перехватив горизонтальную ветвь двумя руками, повисла, как на турнике, сделав ноги стальными для прыжка.

Тезка. Namesake. Если для испанской девчушки – Тосауо. Namensbruder, брат-по-имени…

По имени Алекс.

Спрыгнув, Жанна сразу окинула взглядом всю площадку. И, нещадно честя себя всякими памятными с детства словами, ни на один из европейских языков не переводящимися, прислонилась к стволу дерева.

Все хорошо. Вон он, внук, несется за летающей игрушкой, прыгает через ограду песочницы, и дела ему нет ни до каких тревог. Вон она, старушка, сидит все там же, на скамье-кресле.

Ведь все хорошо! Что это ей, дуре, дуре, дуре, вдруг подумалось…

Если уж на то пошло – вон и он, тот парень, в десятке шагов отсюда. Ну да, пускай Алекс. И что из этого? Не только в их семье Алексы встречаются! Сидит на корточках, разговаривает с девчонкой чуть помладше себя, тоже в стиле кляйдеркарта одетой, да и ладно: Жанна, слава богу, этим тинейджерам не мама и не бабушка. Еще не хватало… Пусть хоть в рванине ходят, если у них такая мода, хоть вообще голые…

Стояла, прижимая ладонью бешено колотящееся сердце, успокаивалась понемногу. Вот же дура…

– А Густав и Нотке тоже с тобой? – звонко спросила девочка.

У нее был сходный говорок. А, вот в чем дело: это просто диалектизм какой-то, Жанна его тут порой слышала – правда, все больше у стариков, той же Бинди хотя бы.

– Нет, – «тезка» помотал головой. – Им сюда ходу не было, это я их навещал, в Гарбсене и на улице Лейбница… Но только первые пару лет. А потом их и там не стало. У них ведь все по-другому, они же по юнгфольковскому обряду, черному…

– А ты, значит, иначе, – не спросила, а констатировала его собеседница.

– Иначе. Без обряда без всякого вообще. Это на самом деле нетрудно. Просто взять и остаться снаружи. За вас за всех – чтобы каждому хорошо и надолго. Ну и зажмуриться напоследок тоже разрешается. Остальное уже мелочи, если знаешь как.

– Надолго… – задумчиво произнесла девочка, – и вправду.

Паренек коротко глянул на нее – и тут же уставился в землю. Густо, свекольно покраснел:

– Я… это… Ну ладно, да, на тебя я особо загадал. А что, нельзя было? Скажешь – нельзя?

– Не скажу, – девочка в платье стиля кляйдеркарта вдруг засмеялась, как колокольчик прозвенел. Потянулась к «тезке», взъерошила ему волосы – он отшатнулся от нее так, что чуть не упал, и покраснел еще больше, хотя вроде некуда было. – Не скажу, дурачок. Ну, пошли!

Они разом, словно бы единым слитным движением, вскочили с корточек и, держась за руки, легконого зашагали прочь с детской площадки.

Жанна не смотрела им вслед, она и слушала-то их вполуха. Бинди-Шванхильд, откинувшись на высокую спинку, неподвижно сидела в своем кресле, Саня, наимладший, вместе с испаночкой, снова поймавшие стрекозавра, бурно спорили о его летных качествах, светило солнце, прогулочного времени оставалось еще целых тринадцать минут – и все было хорошо.