Текст книги ""Золотое руно""

Автор книги: Марина Бонч-Осмоловская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Глава 34

Неожиданно ему пришло в голову, что Кэти у него больше нет. «Поверил, болван! Кому? Сюзи! Не могла она... – беззвучно зашептали его губы. – Не может быть...» Только внутри ему мешал быстрый огонек дрожащего сомнения и испуга. «А ведь не простит! – Его стукнула и уязвила эта мысль. – Я бы не простил...» – прошептал он. Все эти дни, до приезда Грега, он не думал об этой дикой сцене, какой-то ступор нашел – сейчас его охватила паника. «Она, как пришла, спросила про акции, так неужели вернулась из-за денег? – Он не мог поверить. – Нет, пришла мириться со мной!»

Он решил позвонить ей из ближайшего автомата (телефон опять дома забыл). Достал монеты, краем глаза посмотрел, хватит ли на звонок. Никаких съездов с шоссе не появлялось, и заправки все пропали. Саша мял монеты в руке жующим движением, пока ему не пришло в голову, что у них начнется с той точки, на которой они остановились – он бросил мокрые монеты на полочку. Руки положил на руль. "Я неправ, – подумал он, – но жить вместе мы не сможем".

Встал на обочину. Здесь он простоял довольно долго, смотря перед собой неподвижным взглядом.

Кэти говорила, что они будут жить хорошо, но он знал, что этой правде она придала статус официальной идеологии, в то время как в нижних слоях кипели, назревали и лопались частью неопознанные для нее, частью для него внутренние страсти, отливающие разными гранями от падающего на них внезапно-разъясняющего света. Взяв себе столько свободы, сколько они могли унести, они вольно гуляли сами по себе, взаимно раздражаясь друг на друга. Она гораздо больше, чем он, проводила время, как ей заблагорассудится, думал он и не понимал, как относиться к той полновесной мере свободы, которую Кэти, никого не спросясь, прибрала к рукам. Конечно, она желала счастья и ему, и себе, но таким образом, каким она организовывала его обычно сама. Тлеющая между ними внутренняя борьба прорывалась попеременно в их устах восклицанием: "Он (она) слишком много от меня хочет! – И почти тут же: Он (она) слишком много себе позволяет!" А Кэти объясняла свою свободу так: "У меня дома была такая дедовщина, что теперь я не выношу никаких ограничений!"

"Если Сюзи соврала, то зачем расставаться? – подумал Саша и тут же понял, что в ней его раздражает все. – Она боится движений души. Эмоций в ней сколько угодно – ори и восторгайся, но глубинных вещей она не покажет никогда – не живая душа, а броня из комплексов. – О собственной роли в этом деле он не подумал. – Кэти со мной живет, а тащит к нам других, чтобы не быть мне близкой!" – Тут он почувствовал, что влез в такие дебри, где с его собственными чувствами может случиться самое разное. Он завел машину и поехал дальше.

Саша не захотел додумать, что он сам чувствует большую уверенность, когда у него с Кэти поверхностные отношения и сильную неуверенность, когда она прорывается к нему через свой и его барьеры.

До смерти мамы он, став с женщиной ближе, чувствовал потребность сказать ей что-нибудь ироничное, колкое, мог даже вышутить ее. Словно это было только частью по его желанию, словно он делал это для кого-то другого – следившего за ним повсюду достигающим взглядом. Сделав так, он в первый момент чувствовал себя успокоившимся, сытым, как будто получил индульгенцию, но вскоре высовывалось чувство вины, как бывает, если презрительно подумал о друге за его спиной. До смерти мамы он никогда не извинялся. Умненький Грег, встретив Кэти у Саши, вмиг понял, что они уже любовники. Потому что Саша никогда не позволил бы себе быть таким снисходительным к женщине, если бы она не была его любовницей. В его отношении к женщинам сквозил легкий оттенок превосходства, как это иногда встречается среди умных и, одновременно, неуверенных в себе мужчин, которые, не скрываясь, могут сказать, что хоть чуть-чуть, а презирают женщин. Но именно они выбирают в спутники самую необременительную. У Саши выбор был еще сложнее, потому что он тщательно избегал девушек-одногодок. Они представлялись ему мистической загадкой: их ожидания, связанные с его мужской силой, его лидерством, казались ему парадоксальными. Когда он впервые влюбился, эта девушка была старше его, как и все другие женщины в его жизни.

Он не лукавил, думая о Кэти, что ему нужна близость, но не договорил, что сомневается априори, что эта женщина сможет ему это дать. Самому себе не досказал, что не доверяет отношениям с женщиной, хочет близости и вновь все подвергает сомнению. К тому же впереди показалась купа деревьев, то, что хотелось найти, – он въехал в тенистую рощу.

Под деревьями была стоянка для машин, рядом лужок, а на нем возвышалось величественное здание туалета с огромными указателями – чувствовалось, что его строили с любовью. Для осуществления процесса еды на траве помещалось несколько бетонных тумб, где можно развести огонь. Столы. Вокруг проволока в человеческий рост. Надо всем пространством раскинулись просторные деревья – от их освещенных солнцем листьев, как по воде, по асфальту бежали блики – так, как хотел Саша. Он поставил машину, вынул бутерброд, решив перекусить.

"Кэти живет так, как будто жизнь обходит ее стороной... – подумал он, не успев куснуть, и опустил бутерброд. – Если человек увлечен работой, он самодостаточен и себя ценит. А у нее нет путного дела – из-за этого у нее низкая самооценка. Поэтому она живет для других: повторяет их мнения, среди них крутится, статус зарабатывает. Одно подражание, и уже не до работы. Она бегает за тем, что никогда не поднимет ее самооценку, и получает замкнутый круг". Это меткое замечание успокоило Сашу, и он отвлекся.

За ближним столом расположилась компания. Тон в ней задавала дама в недурном загородном костюме, ведя хорошо поставленным голосом увлекательный рассказ про ее лучший в Городе бутик. Поначалу даму никто не прерывал, потому что прервать ее было невозможно. Но через некоторое время женщинам это наскучило, и они вступили в общий хор. Голоса у них оказались похожи на голос элегантной дамы, так что на площадке началось что-то умопомрачительное. Не обращая на окружающих внимания, они оглушительно смеялись и обменивались ценными замечаниями.

Саша пил кофе из пластмассового стаканчика, посматривая на их экзальтированные лица, и неожиданно поперхнулся. Не потому, что кофе был горячий, а потому, что ему стало холодно.

Кроме дам, сообщающих о себе всему миру, на стоянке в машинах сидели люди и наслаждались видом природы. Из радиоприемников неслась одна и та же музыка. Он постоял рядом с ними, тоже в машине, посмотрел в одну с ними сторону на переливы асфальтовой реки и выехал из оазиса. Собственно, ехать было некуда: стало ясно, что дальше будет так же, и здесь, может быть, не самое плохое место.

Голоса затихли вдали, он остался один. Ему пришло в голову, что мучения с Кэти для него противоестественны, но дают чувство движения жизни, и он это, в действительности, очень ценит. Он закурил. Здесь вновь начиналась правда о нем самом, но ему легче думалось о ней.

"У человека две ипостаси, – думал он. – Одна связана с умом, а другая с его духом. Весь вопрос в соотношении этих частей. У Кэти есть ум, но мало духа, силы личности. Ум дает ей выводы о жизни, но ей недостает силы воли, чтобы следовать этим выводам, и она подчиняется другим. Слабая личность, флюгер – в этом проявляется ее глупость. Если бы у Кэти не было ума – у нее не было бы проблем. Глупые люди все принимают на веру, не исследуют проблему. Кэти исследует и делает выводы, но не в силах следовать им. Она гоняется за фантомом, жизнь проходит мимо, она ищет ее и не находит".

Он чувствовал боль и какую-то ревность из-за ее душевной отделенности, не слитности с ним. Он прожил с ней два года – эти проблемы его не очень волновали. То есть, многое раздражало, но не было критичным. Сейчас он почувствовал какой-то качественный переход. Ему нужен большой друг, который поймет то, что случилось с ним в эти дни. Станет близок и поможет сделать выбор, от которого ему не уйти. Поднимет с ним ношу – ту, что трудно заполнила жизнь, поймет и разделит его боль, предчувствия, ложь себе и другим, дойдет до глубины его души и успокоит его совесть... вместе с ним подойдет к истине, которая всегда была от него... на расстоянии протянутой руки... Это именно то, что Кэти не может ему дать.

Он мотался весь день, как будто хотел понять и загасить спутанные чувства. Съезжал с шоссе, ехал по малозаметным дорогам, ожидая перемен. Вокруг тянулись чьи-то владения, колючка – свернуть было некуда. Он встретил озеро. Его голубая поверхность казалась последним пристанищем на перекрестках потерявшей лицо, насмерть обработанной земли. Он ехал вдоль озера, огибая его по столбам натянутой проволоки – начиная второй круг. Еще поворот, он встал – выезда к воде не было, она давно была продана и закрыта на замок. Солнце било в железную крышу машины, по телу бежал пот. Он съехал на узкую дорогу и поехал, куда глаза глядят. Он не вспоминал разрыв с Кэти – кто прав, кто виноват – он думал только о ней, не мог не думать...

На ночь он встал в караван-парке на берегу залива. Как всегда летом, парк был переполнен: сотни караванов, палаток, гам, музыка. Ему отвели пятачок около забора, здесь земля была темно-золотого цвета от мелких, пахучих цветов. Он вытащил бутылку вина и повалился на траву.

Небо медленно гасло, настоящее, закатное – уже несколько дней в Городе не было ни рассвета, ни заката. Комкая вату серых облаков, в последний раз обнажив синий простор, небосвод внезапно вспыхнул красным прожектором лучей, осветив черную зелень деревьев, душ, туалет в центре, снующих людей. Саша не мог сидеть на месте. Подумал, что лучше пройтись, встал и, пройдя сотню метров, вышел к океану.

На фоне неба зажглись высокие фонари, отбросив хрупкий розоватый свет на засеребрившуюся воду. Там, где воздушные хлопья пены, подпрыгивая на гребнях, легкими толчками мчались к кромке пляжа, протянулась изящная стрела пирса. На ней тоже зажглись мягкие, желтые огоньки. В конце пирса сидело несколько рыбаков. Их удочки красиво двигались на фоне быстро краснеющего неба. Саша пошел в ту сторону. Все пространство пирса и камни были мокры, но вода не доставала сюда: море было спокойно. Эта влажность была странной – темной, жирной, непросыхающей. Повсюду рассыпана наживка, крошки рыжей требухи, там и сям россыпи прозрачной чешуи. Бордовые остатки водорослей словно кровавые остатки чьих-то внутренностей. Запах усилился. Это был не запах моря, а дух сырости внутренних полостей, размозженных органов, размазанного убитого тела. На пирсе творилось грязное дело. Он был не рыбной лавкой и не разделочным столом мясника – это было место убийства.

"Мужчины насилуют женщин, а женщины своих детей, и все вместе они насилуют животных, – думал он. – Общество насилует своих граждан, одни страны насилуют другие страны". Он пошел прочь, чувствуя что-то такое, что касается его лично – он сам совершает насилие над Кэти и ее чувствами. Сел на подвернувшийся камень. "...Все равно расстанемся... – подумал он. – Мы уцепились друг за друга, я хотел найти другую жизнь, убежать с ней отсюда, она хотела вбежать в этот мир. На середине мы встретились и начали расходиться... В наше новое одиночество. Может, мы бы не хотели расстаться... – медленно проговорил он, – наверное, не хотели... но тут какая-то сила, какова она сама и каков я сам".

Стало темно. Небо – близкое, понятное, в неказистых ухабах туч очистилось, расступилось. Черный, необъятный верх распахнулся, и под ним обнажилась земля – стало видно, как она мала, незащищена, открыта всему, идущему из этого верха, безо всяких преград и поясов в виде облачной крыши. Огромная глубина нависла над головой. Не купол – своей знакомой формой обозначающий конечность и спасение, а открытость мира, которую человек не в силах выносить. Он ложится в постель, закрывает глаза, и под его закрытыми веками бездонная глубина легко превращается в плоскую, бестревожную черноту. Человек засыпает, он теряет страх, уверившись во власть своих закрытых глаз, – он изменил мир по своему подобию. Он спит, наивно отодвинув его рукой. Когда он откроет глаза, тогда и начнется день: человек увидит мир и признает его на час. Реальность для него ничто в сравнении с могуществом его желаний.

"Кэти одинока, – думал он, – Марк, Сюзи, и я тоже. Люди неустроенны, несчастны и хотят изменить свою жизнь. Но даже в наших страданиях нет истинной боли, нет масштабности. Все ищут удовольствий, зарабатывают, скучают, и сам трагизм нашего мира ничтожен".

Глава 35

Саша проснулся глубокой ночью и почувствовал, что совершенно выспался. На часах было три, лагерь спал. Хотелось пить. Он развел огонь и поставил воду, чтобы заварить чай.

Листья отливали глянцем черного лака. В поверхности каждого листа, как в черном зеркале, светилась звезда. Он поднял голову вверх – в каждой звезде, как в горящем зеркале, сверкала глубина небесного свода. Под дальним фонарем летали огромные бабочки, белые и блестящие, каждая размером с чашку. Они переходили в белую грудь чаек, что кружили в луче света, быстро выныривая из черноты. Еще дальше белые животы чаек превращались в сверкающие белые звезды – в синем волшебном луче фонаря – где бабочки, чайки и звезды сливались в мерцающую стаю.

Небо еще раздвинулось, наполняясь звездами. Саша подбросил ветки в огонь и не видел, что в небе за его спиной, между последними разбегающимися облаками начал расти какой-то предмет. Он быстро увеличивался, мягко светясь изнутри – его свет делался все определеннее. Вместе с ростом у него появились четкие границы и темное пятно на одной стороне. Вскоре бесформенная масса приобрела круглую форму, на ее боках скользящими лучами отражался блеклый свет небесного мира. Несмотря на гигантские размеры было видно, что он находится очень далеко, почти там, где сами звезды. Наконец, оформился весь предмет. Это был огромный глаз: круглой формы белок с горящим черным зрачком. Он не двигался, он был в небе и просто смотрел.

Мой рисунок.

«Хоть бы чудо случилось...» – бормотал Саша свою любимую мысль, наблюдая, как горит в огне прутик.

Он смотрел на закипающую воду в круглом котелке с помятыми боками. Вода казалась сумеречной, плотной. В ней почудилось какое-то движение – как будто что-то всплывало изнутри. Или кто-то! Оно всплывало и снова уходило в глубину, там явно что-то было. Через несколько подъемов и погружений промелькнул какой-то предмет. Раз, другой, что-то поднялось совсем близко к поверхности, развернулось под водой.

Из-под тонкого слоя воды смотрело совершенно живое лицо барана. У него были красиво завинченные рога и мелко завитая шерсть голубого цвета. Баран глядел Саше в лицо, просто глядел. Осмысленным взглядом. Тот не мог оторвать глаз. Он видел мельчайшие черточки и симметричные уступы на шершавых рогах, голубой цвет более яркий на вершинах завитков и более темный внутри них, розовые ноздри и всю эту крупную, красивую голову – перед ним волшебно появилось Золотое Руно.

"Это Ясон плыл за Руном – оно дает деньги и власть, – думал он. – Деньги-то у меня будут, мне бы себя найти... – он не мог оторваться от этого видения. – Значит, это не Ясоново, а мое Руно".

Оно не говорило о власти или славе, а только о близких ему страстях. На него нахлынуло чувство незаконченного, недодуманного, не сделанного. Прошедших и бездарно потерянных лет, когда он только делал деньги. Мало учился, читал. Сначала было некогда, потом незачем... Пропустил то, что мог иметь – никогда не бывшее, необходимое, что ни поймать, ни доделать в одну минуту. То, для чего нужны годы: оторвать пудовые якоря и придумать собственную жизнь.

Не отрывает он якоря, летело у него в голове, деньги-то, миллионы со дня на день придут! А потом в Клубе накрутить еще десять раз по столько, наплодить эликсира, отравить бабочек и чаек под фонарем, свой грушевый сад, друзей превратить в скотов, сгноить воду и землю!

Выбрать не может? Богатство не нужно? А придет домой – опять передумает – каждый день у него новое решение! И мать, наверное, выбрать не могла... Он понять не мог, как она – с отличными деньгами, кафедрой, домом в центре Города – могла покончить с собой! Ее вела судьба коммерческой выгоды... Но она пошла наперекор навязанной ей воле, сделала выбор, проявила своеволие, покончила с собой. Но если человек в выборе свободен, значит, и бизнес она вела сознательно, и вина лежит на ней...

"Господь создал человека по образу и подобию Своему и наделил правом выбора, и человек волю проявил, когда взял в руки яблоко познания добра и зла – это и была его свободная воля... Но есть и Промысел Божий, он проявился, например, в том, что Господь пришел на землю, зная, что Его распнут. И пророки видели, что Он придет – это предопределение, – думал он в оправдание матери. – Значит, с предопределением, нам свобода воли дана не до конца. Тогда мать не виновата. Она была бы свободна, если могла бы предвидеть последствия своего поступка. Но с другой стороны... – Саша приостановился, – получается... если человек все-таки смог дотянуться до яблока познания, значит, будущее его в раю было не до конца предопределено, он яблоко съел и свое будущее поменял. И мать могла тоже... Так могла или не могла?"

Саша скрючился у огня, разглядывая его всполохи и думая, что человек совершает миллионы поступков, но почти все бессознательно. Дела разные, да и мыслей у него клубится миллион. И человек не знает, каким из них дать ход, какую мысль выделить, как главную, потому что не может просчитать последствия этого множества мыслей. И выбирает спонтанно, раз последствий не знает – по настроению, по вдохновению или по болезни, как будто в кости играет... Он из тысячи поступков выбирает один, думая, что, кажется, знает, что получится, а девятьсот девяносто девять выбирает бессознательно, гадая: да-нет, да-нет? "Выходит, свобода у нас есть, а воли нет... – подумал он. – Если это правильно, то нет такого сознательного поступка, который бы вел к назначенной цели. В мире есть тысячи тонких движений, которые человек не контролирует, не умеет распознать их последствия, не знает, какие из них приведут туда, куда он хочет. – Он дрова подбросил в огонь и, смотря на его неуправляемую, волшебную игру, сказал: – А Нострадамус войну предсказал – он знал. Какие сочетания действий приведут к войне? Наверняка приведут? Почти все сочетания вели к войне, видел Нострадамус. Но среди них были какие-то, которые не вели. Как простому человеку выбрать нужное сочетание? Если молиться, можно изменить будущее: молитва состоит из особых тонких движений и сдвигает предназначенное. Вот сотни миллионов людей знали предсказание Нострадамуса и боялись войны, их общая сила духа или молитва привела к тому, что предначертанное будущее сдвинулось или совсем изменилось. А потом говорили, что Нострадамус плохой предсказатель... Да люди сами спаслись своей молитвой!"

Саша рассмеялся, хотел закурить, но подумал, а как сочетаются предопределение и молитва у простого человека? Например, приходит к ясновидящему человек и спрашивает о своем будущем. А тот видит, что этот человек поедет на лошади, упадет с нее и разобьется. Но также ясновидящий знает, что если этот человек будет молиться, то, упав с лошади, он не убьется, а только вывихнет руку, встанет и пойдет. И он советует человеку молиться, говорит: по молитве тебе будет. А, может быть, ясновидящий видит – одновременно – целый веер возможных последствий: человек разбивается и умирает; человек вывихивает руку; лошадь падает, разбивает голову о камень, а человек невредим. И ясновидящий точно не знает, какое событие случится, если человек будет молиться. Он только знает, что если человек не будет молиться совсем, то упадет с лошади и погибнет – видит единственное, финальное решение. А в том, захочет ли человек молиться – проявится его свободная воля.

"Значит, у нее не проявилась... ни в церкви, ни наедине с собой. Не захотела верой сдвинуть гору... Или не смогла?" – Мысль опять вывела его к матери и всей проблеме, от которой он был рад на минуту отвлечься. Он думал, почему она, верующая, не положилась на силу веры, и тут же почувствовал, что теперь его привело к той же точке. Логика жизни требует от него особых поступков, толкает на это. Хочет от него той же жатвы... познать добро и зло. Не драма у него в душе, а выбор, поставленный Богом. Мать поняла и с собой покончила – а он в пирамиду лезет?! Бросить все? Поздно! Запущенное дело будет крутиться, люди наживаться, искать акции, вкладывать и хотеть, вкладывать и хотеть... Под эликсир взяты огромные кредиты, и ответственность теперь на нем! Он ничего не может остановить!

Саша качнулся, чувствуя, что все в нем сдвинулось, рухнуло, он больше не тот, кем был всегда. И стерлась линия жизни на ладони...

Поступить так, как мать? Уйти, все им оставить? Пусть сами все решают...

Он замер от этой мысли. Вокруг мрак ночи, гулкая пустота и его жизнь, каленой страстью пробитая, – в темноте рок подошел и заглянул ему в лицо... "Мать не с собой покончила, – гремело в его голове, – а убила ею же начатое зло. Своей смертью большее зло разрушила. Хотела разрушить... Надеялась! Себя в жертву принесла – это было жертвоприношение. Свободу воли ей не напрасно дали... Но если этот бизнес и конец ей были предназначены, то нет свободной воли. А если есть свободная воля, то ничто не предназначено".

Он оглянулся на обступивший его мрак ночи, но его не увидел, а только неподъемную тяжесть решения, глубина которого скрыта от него самого.

"Свободу проявила, – с невыразимой болью думал он, – но не молитвой жизнь сдвигала, а себя наказала... – И вдруг в его голове мучительно вспыхнуло слово, засевшее в памяти: – Не свобода веры у нее была, а своеволие! Наперекор она пошла, но не силой духа бизнесу этому, а Господнему дару жизни, полученному из Его рук. Не смертью зло разрушила, а от веры к насилию пришла, на слово "нет" сказала еще большее "нет" – одно зло другим давила и зло умножила..."

...Перед ним все поплыло и откуда-то появилась комната, стол, стул. Сбоку выскочила улыбающаяся голова с пухлыми, свежими щечками, смеющимися глазами. На голове кудряшки. Голова эта, ни на что не насаженная, покатилась по комнате, залилась смехом, закрутилась на месте. Сверкнув яркими глазами, она с размаху залетела под стул, заклинилась между ножками и запрыгала по комнате, неся на себе стул и визжа. Саша тяжело крикнул, вскочил. Все пропало.

Он подкинул дров и веток, перетащил надувной матрац ближе к огню. Что-нибудь простое и нужное? – он вспомнил про чай. Заварил, попил. Долго курил, смотря в огонь, боясь оглянуться на обступивший мрак, как будто надеясь в самой гуще костра найти защиту и объяснение. Красная огненная масса перед глазами зашевелилась... На двух ногах перед ним стояло существо, словно спрыгнувшее со страниц старинных книг. Длинное кабанье рыло утыкано волосами, копыта и волосатый, извивающийся хвост! Поведя налитыми кровью глазами, он, вдобавок, подбоченился!

Жар плеснул Саше в лицо. Сердце забилось, губы зашептали молитву. Он забыл – ему мешают вспомнить! Он начал сначала. Повторял то, что помнил, не делая пауз, думал о том, что звучало в его голове. Страх прошел, но напряжение росло. Он слишком мелок, ничтожен перед тем, кто явился сюда, но уверенность в силе слов держит того на расстоянии. Он залез за пазуху и зажал в руке створку старого складня, вместо ужаса ощутив возможность сопротивления, хоть какую-то твердость. Он так подумал – тот исчез!

Саша, как полено, лежал на матрасе, в ужасе боясь закрыть глаза, чтобы не пропустить его появление. Время еле двигалось... "Ты просил чуда? – неслось в его голове. – Но не такого! – А откуда ты знаешь, какое оно бывает? Удовольствие с запахом одеколона? – Но ведь ничего не понятно! – А разве тебе должны объяснять?"

Он не ответил, но зачем-то встал. И тут в его голове раздался чужой голос:

– Вокруг есть все.

Он затоптался на месте, не зная, что с собой делать. В его мыслях вихрем пролетело, что он, как все, старался поменьше думать о таинственной силе, сейчас напомнившей о себе. О живом, целостном мире, сросшимся с этой силой. О грозном и нерушимом ходе вещей.

"Мы потрошим этот колосс, прилаживая его, как доски в курятнике, к своим пигмейским целям, – в тоске думал он. – Не верим ни в Бога, ни в черта. Нет верха и низа, только кучи компьютерных программ и Клубных Принципов остались в головах от этого верха и низа. Неправда, что мы двумя ногами стоим на земле: мы чужаки и земле, и небу!"

Вновь раздался голос:

– Зачем тебе эпизоды, если видна судьба?

Страх вскипел и тут же прошел. Его охватило огромное чувство: как соединить и понять идущее одновременно? Все, связанное неявными, но осмысленными связями? Чувства, события и наполненность мира – единое пространство, заполненное неделимым смыслом.

Он стоял, переполненный, смотрел сквозь тьму.

"Что появилось из архаики? – думал он. – Старинный опыт? Совсем иной, чем мой – смесь вялых слепков. Разворот толщи веков в голове микроба, занятого выкладыванием слова "героика" плитками на стене туалета. Волшебные силы пугают того, кто видит в них врага, свалившегося на полированную крышу только что прикупленного автомобиля. Силы карающие, но, одновременно, сплав почвы и неба – силы дарующие – точное единство высшего смысла, напомнившее о себе искрой в самоуверенных мыслях раба. Мне повезло... если я увидел дьявола, значит узнал, что есть и – Другой!"