Текст книги "Южный Крест"

Автор книги: Марина Бонч-Осмоловская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Впрочем, "Дом с большой буквы" не потерял для него интерес, а он, наоборот, стал больше превозносить его и оберегать от нападок всех этих посторонних женщин. Да, если какая-нибудь и захотела, то вряд ли могла бы иметь на Илью влияние, потому что презирал он их и за "распущенность", и вообще – безмерно.

В год, когда прожили они таким образом с Валюшей девять лет, случилось замечательное событие.

С раннего возраста, едва только начал Илья осознавать серьезность своих желаний – понял он, что во что бы то ни стало уедет на Запад. И в самом деле, не тот он человек, чтобы прозябать в безвестности. Имея к тому времени готовую диссертацию и оформляя отъездную анкету, он был практически уверен, что эмиграцию получит. И, действительно, никаких проблем не возникло до того дня, пока при рассмотрении всех справок, не понадобилась последняя бумажонка – письмецо от первого Валиного мужа, что разрешает он своему сыну уехать из страны. Вот тогда и вышла заминочка, так как бывший муж нежданно-негаданно отказался наотрез давать такое письмо. "От сына своего не откажусь!" заявил он грозно и – ни туда, ни сюда.

Валюша металась, рыдала, ночами не спала, ища выход, но никакие уговоры не помогли. Тут-то и доказала она еще раз ни с чем не сравнимую любовь к своему Илюше: решено было оставить сына в России – отцу. С тем и поехала Валечка к бывшему супругу – договариваться. Он встретил ее сурово.

Нельзя не сказать несколько слов об этой личности. Человек этот, по имени Кеша, занимавшийся в жизни многими вещами, ни к чему не имея сильной склонности, живший беспутно и без царя в голове, к среднему возрасту ударился страстно в религию, так что простаивал в церкви по целым дням и ничем другим не занимался. Впрочем, он и раньше был утонченной личностью. Теперь же он взялся воспитывать своих близких по-настоящему, исходя из самых высших идей. Новую семью свою не кормил, так как все его время занимала одна только духовная жизнь. По его идее, если у родственников появлялись какие-нибудь иные, практические потребности, то чепуха эта шла не от Бога, и всякие такие штуки они вольны поэтому решать сами. Известно ведь, что если русский чем-нибудь в жизни займется, особенно, если до того шалопайничал, то ради этого он все на свете похерит, все под откос пустит ради этой новой и главной идеи.

Вот такого устремленного и встретила Валя. Сына их от совместных юношеских лет он помнил скорее отчасти, ибо за постоянной занятостью молитвами и подвижнической жизнью в церкви – на которую он, как водится, сразу положил живот свой – для сына у него времени и оставаться не могло. Так что Кеша не только не видал мальчонку многими годами, не только деньгами не помогал, но и с днем рождения не поздравил ни разу. Но, как страстный верующий, он наотрез отказался сына за границу отпустить, но, также, что любопытно, и взять его в свою семью. На ополоумевшие Валины вопросы Иннокентий важно и достойно объяснил, что с Божественной точки зрения ребенок должен воспитываться матерью, и незачем ей ни возить младенца к иностранцам, ни оставлять его хоть и в хорошей семье, но все-таки одного. Валентина же от Бога отступилась и ничего, кроме корысти, в жизни не знает да привыкла эгоизм свой ублажать. А Иннокентий, как верующий, ближе стоит к тому что истинно и лучше знает, как права ребенка соблюсти.

Так и вернулась Валентина не солоно хлебавши. Теперь, на худой конец, пригодилась бы ей и мама. Еще горше вспомнила Валя о ней, и содрогнулась ее душа от содеянного ею. Догнало ее раскаяние и такое отчаяние, что из пухленькой бодрой молодухи превратилась она в неказистую развалину. Правда, мы не знаем чего тут было больше: ужаса за свой поступок или страх, какое же решение примет теперь ее муж.

Время шло и настал день, когда Илья должен был решать, что ему делать.

Девять совместных лет немалый срок – потому не обманули Валентину предчувствия, хотя она не отдавала себе отчета, что догадывается о самом худшем. Наконец, Илья поставил последнее условие: или договаривайся как-нибудь со своим бывшим, или я уезжаю один.

Не берусь передать, какие бури сотрясали семью в то время, сколько слез и слов затопили этот счастливый "Дом с большой буквы". Но только наступил момент, когда наш талантливый ученый голубых кровей, проживший со своей "настоящей любовью", со своей "жертвенницей" без малого десяток лет, не оглядываясь, гарцующей походкой вышел из подъезда и канул в неизвестность.

– Теперь ты понимаешь, – Шустер посмотрел на собеседника, – он добьется всего, что ему надо!

"Человека убил!" – вскричал Николай Николаевич про себя жалобно и оглушенно и не нашелся, что ответить.

– Н-да... – после долгого молчания отозвался он, подруливая к своему дому, – как это в России говорится: "Такому камень за пазуху не клади"!

– Опять переврал! Ну, в общем, ты меня понимаешь.

– Слушай, Максим, – Николай Николаевич с интересом наблюдал за приятелем, – это Илья тебе приглашение прислал?

– Он. Я не спорю, он немало для меня сделал. Но не обольщаюсь на его счет!

Молчаливые, они вошли в дом и поднялись на второй этаж. Николай Николаевич распахнул огромные стеклянные двери на веранду. Чудный кипарисовый дух ворвался в комнату.

Гость разместился за столом, посередине которого красовался пока толстомясый самовар, а Николай Николаевич, отдуваясь от жары, принялся доставать из холодильника многочисленные тарелки и мисочки и уставлять ими парадный стол. Холодец, селедка, немного икры, всякие разносолы и закуски. Николай Николаевич не то чтобы не любил русскую кухню, даже, скорее, совсем не любил, но в праздник все должно быть как положено.

Шустер, скучая, подобрал с дивана тонкую книжицу, полную закладок. Название гласило: "Учебник родной грамматики". На первой странице упражнение начиналось словами:

"Ванька был именинник и встретил богомольцев.

Бери серп и иди молотить.

Мужик едет в город за горохом".

– Это что за чудо? – охнул Шустер, помахивая тетрадкой.

– Учебник для церковной школы, чтобы детки родную речь не забывали.

– Учебник?! – Шустер заржал.

– Ну да, учебник, – сказал Николай Николаевич веско, – а я улучшаю его, чтобы снова отпечатать.

Тот уткнулся в листы и прочел:

"У мужика сгорел кафтан.

Наш начальник носит на пальце дорогое кольцо.

Девочка нажала сноп ржи.

К борщу забыли сделать кашу.

У Коли сделался жар, и его мать пошла в церковь.

Мои братья не пьют водки".

Шустер закурил, ухмыляясь: "Нарочно не придумаешь... они здесь остановились на одной точке. Намертво. Навек".

– Погоди-ка, погоди! – Николай Николаевич вошел в гостиную с растопыренными руками, пораженный какой-то мыслью. – Илья мне говорил, что дом хочет купить, деньги, значит, собирает. И скоро поедет в Россию квартиру разменивать. Это какую же квартиру?

– Конечно ту самую – где Валентина живет с сыном.

– А куда же Валя?!

– Не его забота. Деньги-то нужны. Главное – разменять удачно, не дать себя облапошить. Все права на его стороне, он – муж и пока официальный.

Николай Николаевич не причислял себя к чувствительным натурам. Вернее было бы заметить, что он презирал всякие сентиментальные глупости. Но жизнь Ильи поразила его своей завершенностью.

* * *

Шустер наблюдал, как медленно и тяжело менялось у приятеля лицо, нимало не разделяя его чувств, но спокойно давая им время отлиться в некую завершенную форму. Действительно, Николай Николаевич был смущен и даже потрясен услышанным, и долго соображал, безъязыко бормоча что-то себе под нос.

– Теперь-то я убедился: Илья – абсолютно аморальный тип, – простодушно и горько проговорил Шустер, взглянув на приятеля. "Мы с тобой люди другой породы!" – приглашали его глаза.

Николай Николаевич с готовностью кивнул головой. Шустер остро ощутил, что минута настала. Наслаждаясь своей властью и подбирая слова, он непроизвольно кинул взгляд на дверь, а, затем, дружелюбно оглядев приятеля, сказал так:

– Кто, как не я, знает Илью вдоль и поперек. Он не только безнравственный тип. К сожалению, он распустился здесь окончательно, потерял такт. Он неблагонадежен! Позволяет себе высказывания более чем критические, иронизирует над местным обществом и порядками. Свою болтовню он называет свободой слова в демократической стране. Что за чушь! Свобода слова не имеет ничего общего с пустым критиканством! Все зависит от того, над чем подтрунивать. Одно дело, если вызывает улыбку обычай пить много пива. Совсем иное – полагать, что западные люди в действительности опасны.

– А что, Илья высказывания делал? – с беспокойством перебил Николай Николаевич в крайнем изумлении.

– Ну конечно! – с негодованием вырвалось у Шустера. – У Илюши на все идеи! Вот слушай.

Он нагнулся к самому уху Николая Николаевича и быстро, жарко что-то зашептал.

– Путано говоришь, я уж и нить потерял... – буркнул Николай Николаевич, почесывая лоб. – Знаю, что ты имеешь в виду... только... в нашей стране все по-другому! – заключил он уверенно.

– Очень с тобой соглашаюсь, но, боюсь, аборигены будут другого мнения. Впрочем, – – Шустер хитро взглянул на собеседника, – по Илюше давно плачет петля. Свобода слова – это разговорчики для бедных, а разворачивать вредные идеи никому не полагается!

Николай Николаевич заложил ногу за ногу, покачал головой, выпячивая губы.

– Неблагонадежный субьект! – выскочило у него откуда-то не употребляемое слово, и он зарумянился от удовольствия.

Шустер с интересом задержал на нем взгляд, усмехнулся и принялся разворачивать этот танкер дальше:

– Ты, Николай прав! "Он слегка подпорчен, как сыр рокфор", – как выразился один человек. Мы с негодованием называем – вслед за прессой такие идейки красной пропагандой. Он, правда, Россию критикует тоже... осекся на секундочку Шустер, но тут же приободрился и с апломбом докончил: А все-таки это подрывает авторитеты! – и с твердостью пристукнул бокалом.

Николай Николаевич, приподняв задик, торопливо подлил гостю вина в совсем еще полный бокал, глаза его пылали негодованием. Поколебавшись с минуту, Шустер пустил поезд под откос.

– Так вот, Николай, я написал письмо его шефу, в институт. Постарался обрисовать, что за разложившаяся в моральном отношении личность находится в нашем окружении. Какой ущерб наносят безнравственные разговоры подобных людей. И поступки... – добавил он про себя и потемнел.

При этих словах Шустера Николай Николаевич вскинул глаза и замер.

– Контракт у Ильи на три года, и срок этот скоро истекает, – продолжал Шустер вполголоса, не глядя в глаза приятелю. – Теоретически, Илья может получить эту ставку как постоянную. Так вот это надо аннулировать... понимаешь задачу?..

Николай Николаевич кивнул, не произнеся ни слова и не отрывая горячего взгляда от лица Шустера. Приближающееся вдохновение овеяло его чело.

– Мне нужна твоя помощь, Коля. Такое письмо писать – не сапоги латать. Я представляю, как я бы в России написал, в русское посольство я уже кое-что отправил. Но вокруг не Россия – свои специфические условия. Проверь язык, подправь, подчеркни так, чтобы сильнее вышло, – он взглянул собеседнику прямо в глаза: – Возьмешься?

Николай Николаевич с бьющимся сердцем медлил, смотря в пол, страшась выдать свою радость и пытаясь угомонить гремевший внутри вихрь. Он еще не знал наверняка – зачем, но чувствовал, что неоценимый случай сам идет к нему в руки. Выдержав паузу может быть слишком длинную, он с наигранным равнодушием, неуклюже краснея, взял протянутые ему бумаги.

– А что он сослуживцам высказывает, может какую критику на начальство наводит? – спросил Николай Николаевич благодарно, повторяя сложные слова.

– А как же! – в восторге закричал Шустер, – примеров – пруд пруди! Директор нашего отдела получил деньги и вместо того, чтобы взять сотрудника на работу, купил себе дорогую машину. Нет-нет, конечно не себе лично, а... директору отдела, на которой он сам, разумеется, и ездит. Но по штату ему личная машина не полагается. А этот гусь, Илья, критиковал да высмеивал! Теперь еще, пожалуйста, – – Шустер с азартом перебирал ворох услышанного в кулуарах. – В соседнем корпусе был парень, экспериментатор. Ставки ему не дали, а так, платили копейки, в общем, подачки. Но он на пособие садиться ни в какую не хотел – талантливый был, собака, и науку бросить не мог. Так и работал, как идеалист, или как... русский. Да он и был русский.

Уже через полгода, работая по десять часов, он не просто что-то нашел, а прорыв сделал в науке, насчитал что-то, что никому до него в этой области не удавалось. Шеф его был в полном восторге и все статьи его подписывал, как если бы они их в соавторстве писали, приманивая будущими деньгами. Хотя там каждый подсобный рабочий знал, что парень этот сам весь результат получил. Дальше– больше. Пошли конференции за рубежом. На поездки деньги нужны. Наш герой на хлебе и молоке пробавляется, а шеф, не мало не сумняшись, покатил совместные работы на конференциях докладывать. Но назвать их "совместными" ему показалось, видимо, неуместным. Он – для простоты – стал с трибуны говорить, что сделаны они в его лаборатории, под его руководством группой сотрудников! Лихо, а? Ну и наш трудяга в общем списке прозвучал. Поди обвини в замалчивании, не подкопаешься! Так этот шефюга выскочил в герои дня: рукоплескания, значение, успех его лаборатории, а также дополнительные деньги.

Поди около трех лет минуло, а главный наш герой так грант на проживание и не получил.

Тут шеф объявляет три новых штатных места! О! Три одновременно! Все уверены: вот уж теперь, когда у шефюги много денег, не сможет он тому, кто так бескорыстно и плодотворно на него работал – отказать. Время, однако, проходит и выясняется, что он ничегошеньки ему не дал.

И тут словно прозрение осенило нашего трудягу: вот именно теперь, ни за что и ни под каким видом не даст шеф ему денег. Гноить будет, пока тот не выдержит такой жизни и не уйдет добровольно. А почему? Да потому, что шеф на международных собраниях выставил себя как автора, забрал себе чужой успех и славу, обокрал другого подчистую, теперь – единственно последовательный ход для него – выкинуть талантливого человека на улицу. Обворовал да выбросил!

А, пожалуй, и опасен может быть, хотя кто он – бесправная песчинка, вся-то власть в руках у шефюги. Жаловаться, разве, побежишь? Нет, батенька, западная демократия высшей пробы на такие случаи не распространяется. Сотрудники объединятся да докажут, как дважды два, что он, этот парень, все у начальника украл. Потому что они, как один, от шефа, его денег и милости зависят. Не станут они своим благополучием и местом так страшно рисковать: кому хочется потом под забором загибаться!

А если кто к шефу станет приставать да спрашивать, отчего денег тому столько лет не давали, на голодном пайке держали, то ответит он со святым негодованием, что сотрудник этот бездельник, работал вяло, отношения с сослуживцами наладить не сумел. Я его проверял и очень терпелив был, а теперь и выгнал! А, пожалуй, возьму на деньги для него потенциально предназначенные, двух аспирантов: они мне насчитают груду всего, что к этой теме относиться, и, видите, я двух человек работой обеспечу, что же лучше?

Ну, а если на закуску наш герой вздумает куда повыше жаловаться, то все профессора университета грудью встанут на защиту шефюги: один раз дашь осечку, а потом и тебя скинут! А так – куда как любо власть иметь – своя рука владыка. Обокрал и выбросил! Вот представь, Николай, – Шустер перевел дух, – Илья вздумал шефа и порядки критиковать, парня этого защищать во всеуслышанье. Говорит, в лаборатории у народа бесправие полное, а шеф бандит и вор.

В России при коммунизме, говорит, – заметь! – во всяком случае в науке – по заслугам человека ценили, потому что люди за деньги не дрались, как псы голодные. Выгнать тебя из института никто не мог, временных ставок не было, сразу же постоянные. Значит, работали спокойно, думая о настоящем качестве науки. Значит, что ты сделал, то ты и есть. Школа, говорит, научная старая, с хорошими и глубокими корнями. А, главное, не было прессинга денег, ученые халтуру не гнали, за деньги глотку не перегрызали. Государство же на науку денег не жалело. Нет, ты можешь себе представить?! – неистово завопил Шустер, потрясая кулачками и брызгая слюной, – чтобы в этой поганой России было что-то лучше, чем здесь?! Чтобы там справедливость была?! Ну и отмочил Илюша! Да мы, Николай, за такое его в порошок сотрем, верно говорю?! заверещал он срывающимся голосом, перехватив простодушный взгляд приятеля. Лицо его порозовело, густой пот выступил на носу и щеках.

Осознав оплошность, Николай Николаевич нахмурился и озабоченно помахал головой в подтверждение своего полного согласия.

"Ах ты сучий потрох! – восторженно думал он, чувствуя, как неожиданный прилив сил пробивает мертвый туман его сознания. – Пни, пни дружка! А мы повеселимся! Да только знаю я, отчего ты грозный стал, справедливости ищешь. Верю, верю, может и не врешь ты, а все-таки лягаешь ты благодетеля неспроста... Уж больно бабенка хороша!" – додумал он, и вдруг сильная и блестящая идея ударила его до озноба. Дрожащими руками складывал Николай Николаевич листки, кивая и возбужденно поддакивая Шустеру, почувствовавшему внезапно, что нашел он в Николае Николаевиче надежного и совсем не глупого союзника.

Шустер сделал глоток душистого вина, и вдруг восторг наполнил все его существо. Он задыхался. Он смаковал победу. "Ты совсем, совсем не глуп! пело внутри. – Все мое! И – ах как удалось!"

Он сильно потянулся и победительно обвел глазами стены, а, заодно, и расстилавшийся перед ним мир.

Конечно, Николай Николаевич не благоговел перед приятелем, как-то трудно допустить такую мысль. Да, это было бы сильным сгущением красок. Но все-таки он трусил немного перед Шустером, его умением устроить все, что лучше не придумаешь, так что это даже немного пугало, как иной раз пугает полное совершенство. Но по природе своей Николай Николаевич, улавливая, как антенна, происходящее вокруг и мельчайшие перемены в собеседнике, конечно не упустил этот праздничный взгляд победителя. Глазки его легко моргнули. Он пододвинул гостю забытую закуску, разглядывая тарелочки на столе. Потом как-то заторможенно и чрезвычайно странно посмотрел на Шустера, взгляд его стал загадочным и глубоким. Впрочем, он быстро встрепенулся, закивал, засуетился и побежал запирать листки к себе в кабинет. Но вбежав туда, почему-то остановился около самой двери, придвинул к ней плотно свое ухо и прислушался. Лицо его выразило большое душевное напряжение и поток мыслей. Убедившись, что гость не тронулся с места, галопом помчался он по внутренней маленькой лесенке на первый этаж. Оттуда выскочил в сад и через потайную дверку побежал в сторону группки магазинов. Задыхаясь от неожиданного упражнения, он бросил монету служащему и мигом получил несколько отличных листков ксерокопии. Подхрюкивая и наслаждаясь приключением, Николай Николаевич взобрался к себе в кабинет и сложил все листочки в ящик небезызвестного нам, несколько пустоватого очень хорошего дерева письменного стола. Трепеща от блаженства, он предвкушал удовольствия интриги, и душа его ликовала.

Глава 10

Мелодично прозвенел колокольчик, и Николай Николаевич, коряво подпрыгивая, затрусил по лестнице встречать. Внизу, в сияющем свете, заливающем холл, стояла симпатичная женщина, сопровождаемая своим мужем и Ильей. Душа Николая Николаевича дрогнула.

– Я вас жду, проходите, пожалуйста! – засуетился он.

Илья похлопал его по плечу:

– Николай, это Саша и Оля, вы виделись на Новом Году, – он осмотрелся и благодушно заметил: – Все обустраиваешься? Экие хоромы!

Саша и Оля огляделись, и глаза их полезли на лоб.

Лицо Николая Николаевича осветилось. Он радостно оглядывал гостей, улавливая своими маленькими глазками их реакцию: как поражены они невероятностью дома, покорены и даже смяты. Николай Николаевич медленно и ярко расцвел, совершенно растворяясь в этом счастьи, ибо настала очень важная минута.

Но, пожалуй, по нему можно было угадать: гости и должны были отметить великолепие дома. В этом состояло особое изящество, внутренняя тонкость Николая Николаевича. Никогда не стал бы он говорить того, что думает, особенно прямолинейно; но так же, как он сам привык угадывать чужие мысли и побуждения, также и иные должны были непременно догадаться до всего сами и самым неприметным, но все-таки явным способом дать понять именно то, что ждет от них хозяин.

Сейчас Николай Николаевич получил сполна, ибо его не только щедро хвалили. Гости оказались правильные, тонко заметив, как Николай Николаевич воспользовался своим правом ждать и получить похвалу и, в свою очередь, очень изящно одобрили его на это.

Вся эта игра так сладко возбудила кровь, что он даже пошел чуть-чуть дальше, дав понять, как благодарно, но привычно он принимает эти заслуженные похвалы. Николай Николаевич сложил губки, несколько истомленно оглядел лица и дал себе еще лишнюю минуточку наслаждения, а потом, стараясь никак не быть поспешным, сказал:

– Стараюсь по мере, так сказать, моих скромных сил! – Он с большим эффектом выдержал паузу и обратился к Оле: – А вы теперь к нам приехали? Очень хорошо, когда русские приезжают. Что же мы тут! Пойдемте к столу, сюда по лесенке, – и Николай Николаевич услужливо потоптался на месте.

Оля поднималась первой, не спеша, давая шедшим сзади мужчинам рассмотреть свои ноги. По мере того как ее глазам открывалось необъятное пространство и роскошь гостиной, острый взгляд ее подведенных глаз становился все более цепким. На верхней ступеньке миловидное лицо ее сделалось перекошенным.

– Что, Оленька, нравится? – подмигнул Илья.

– ...Конечно, красиво... – расстроенно протянула она.

Сзади стоял ее муж, подавленно разглядывая особняк.

– Я, Николай Николаевич, тоже дом хочу купить, – выдавил он из себя наконец.

– Мы дом хотим! – Оля стряхнула оцепенение. – Саша на хорошем счету, он будет много денег получать. Так что мы планируем быстро дом купить!

Она повела плечами, так что несколько просевшая грудь ее сделалась выше. Мужчины машинально оценили это движение, и Николай Николаевич торопливо заметил:

– Сейчас можно неплохо дом подобрать. Вы, Саша, в университете работаете?

– Да, я быстро нашел работу. А теперь получил постоянную ставку! прытко воскликнул он.

– Не чета нам, контрактникам! – Илья обернулся к хозяину. Глаза его смеялись.

– Вам повезло! С работой здесь хуже некуда. А уж с постоянной совсем трудно, – миролюбиво согласился Николай Николаевич.

Оля вздернула головой:

– Не повезло! Саша закончил отличный вуз – его ценят по достоинству!

– У вас дом шикарный... – выдавил из себя Саша примирительно.

– Да уж... ничего себе, – добавила его жена.

– Ну вот и хорошо, а теперь можно и к столу, – запел Николай Николаевич, – вот какие у нас интересные люди появляются!

Он придвигал гостям тарелки, мелко смеялся, заражая своим воодушевлением и предвкушением праздника. Замелькали передаваемые над столом закуски.

– Вы что кончали? – Илья обратился к Саше.

– Университет! – Оля быстро обернулась, блестя глазами, и, расчитывая удар, добавила: – Он был лучшим студентом университета! Потом защита. Так что Сашенька у нас, – она потрогала его рубашку, – Сашенька – молодец, да, Саш?

– Здесь немало способных ребят... Я вот чертову уйму работ закончил! заметил Илья и значительно посмотрел на Олю.

– Дорогой мой, да что эти статьи! Их и штампуют только затем, чтобы имя себе сделать!

Илья весело рассмеялся:

– Что вы говорите! А как насчет таких вещей, как наука, страсть создателя, некое горение, если хотите?! – он презрительно вскинул голову.

– Это понятно! Только! – она всплеснула руками, и глаза ее загорелись нездешней страстью, – в поганом совке мы получали тридцать пять долларов, а здесь-то!

– Да, за хорошие деньги и поработать можно, – солидно подытожил ее муж, выражая свое согласие поработать.

– Горение никуда не денется! – прибавила она дипломатично, повела грудью, делая глазки, и подняла запотевшую стопочку: – С приятным знакомством!

Кто-то хмыкнул. Все чокнулись и потянулись к тарелочкам. Николай Николаевич зачарованно прислушивался к разговору ученых.

– Оля, – Саша посмотрел на жену неодобрительно, – без творческого дела тоже скучно.

– Вы думаете, я таких простых штучек не понимаю! А все-таки, дорогой мой! – она вызывающе уставилась на Илью, – мы должны быть благодарны, что австралы столько лет всех кормят!

– Вот дура – баба! – пробормотал Шустер, безнадежно махнув рукой. Илью передернуло, он с усилием подавил раздражение.

– За несколько последних лет я опубликовал шестнадцать работ в известных журналах мира, – заговорил Илья, и было видно, что он делает над собой насилие и этот разговор ему противен. – Из того, что сделано здесь достойного – в значительной мере сделано эмигрантами и русскими в частности. Ни по образованию, ни по эрудиции многие местные "специалисты" – увы! просто не дотягивают. У нас консультируются, обращаются как к ходячим энциклопедиям. Местные студенты – я преподаю математику третьему курсу – это атомная война! Мало того, что на курсе полтора десятка человек против сотен русских студентов на аналогичных курсах в России, но еще и знания у них на уровне средней школы. Они некомпетентны в простейших вещах. А русские аспиранты дают семинары, и их принимают за зрелых сотрудников. Так что, милочка, я думаю, это они должны быть благодарны, что мы здесь работаем. Ну, а вы чем предполагаете заниматься? – спросил он, разглядывая ее прямой круглый взгляд, остро накрашенные дуги бровей и рот, сложенный в тугую и непримиримую гримасу – лицо, готовое к нападению до конца.

– Я хороший инженер! По куриной технологии. У меня тоже была в совке статья, и, между прочим, мой отец... тоже много написал, – добавила она, подумав, но почему– то не объяснила, что это было такое. – А насчет работы, я знаете, себя не на помойке нашла! – она горделиво встряхнула волосами, отвернулась от Ильи и устремила свое обаяние на остальных. – Мы когда сюда собирались, я доступно объяснила совкам, моим подругам, что работать не намерена. У меня есть муж, он должен много зарабатывать, чтобы дом купить и чтобы все было! – Она напыжалась, оглядывая слушателей.

– Да, – веско подтвердил ее муж, – пусть теперь нам совки завидуют, верно? Но с другой стороны, – развивал Саша мысль, – если дом купить, так нужно, чтобы оба в семье работали.

– Конечно! Вы разве не знаете – дома нужно новые покупать! Я быстро себе работу найду приличную, и тогда будет денег завались! – подхватила Оля, не сознавая, что эти ее слова входят в противоречие с заявленным ранее. Она до сих пор металась, не решаясь выбрать самый достойный, приличный вариант. И, действительно, что же лучше: сидеть дома, описывая голодным подругам свою царственную жизнь, или работать, выплатить быстрее дом и, опять-таки, описывать подругам свое везение, деньги и дом. Не каждый сумеет принять единственно правильное решение.

В этот момент в комнату вошел юноша с застенчивыми от молодости глазами.

– Вот мой сынок, Сережа! Садись, накладывай себе. Вот еда. – Николай Николаевич долил рюмки. – Сережа у нас водопроводчик. Можно много денег иметь. Зачем ходить в университет? Зачем ходить учиться? Очень хорошие деньги. Я работал всю жизнь и в пустыню ходил работать, много денег зарабатывал, – повторял Николай Николаевич, не в силах слезть с одного слова, – денег много, и дом быстро выплатил, и первый дом, и второй. Теперь Сережа будет свой дом выплачивать. А для этого нужны деньги. Вот водопроводчики хорошо зарабатывают, много ходют на заказы, я ему и говорю: "Ты иди и деньги зарабатывай, чтобы, значит, дом-то выплатить. Быстрее, чтобы проценты меньше набежали".

– Да... а я в университет хожу... – протянул Илья.

– А вы кем работаете? – смущаясь, спросил Сережа.

– Физикой занимаюсь.

– А что это такое?

– То есть как?!

– Что это – физика?

За столом стало тихо. Гости уставились в тарелки.

– М... м... – протянул Илья, не находя слов, – а вы знаете... что такое... химия?

– Химия – да. Я этот предмет в школе один семестр делал.

– Ну, это, вроде, похоже... – бормотал Илья беспорядочно, растерянно оглядывая сидящих.

– Конец этому миру идет! – брякнул Саша, и они с Ильей уставились друг на друга.

– Ладно, за что пьем? – Илья поднял рюмку, а Саша бодро воскликнул без связи с предыдущим:

– За хорошие деньги и хорошие профессии! Я хочу дом купить. Жена мне, мол, туфли хочу, в кино, поехать на море, прическу новую сделать, а я нет и нет. Шутка ли: билет в кино десять долларов, а парикмахерская и сорок может стоить. Нет, я решил деньги собирать. Мы зачем сюда приехали, чтобы их транжирить?

– Вот это серьезный человек! – Николай Николаевич хлопнул Сашу по плечу. – Я тоже так начинал. И вот смотрите, чем кончил! – он обвел рукой гостиную, и глаза его заблистали едва ли не слезами умиления.

– Правильно, Николай Николаевич, вот это – настоящая жизнь! – не вытерпев, вскричала Оля, изнывая душой.

Вдруг на лестнице послышался смех, топанье, и в гостиной появилась сияющая Ирка с предвкушением событий на лице. За ней поднимались Анжела, Света в компании мужчин, а в хвосте плелся Вадим с потерянной улыбкой.

– Вадик, где жену потерял?

– Приболела она.

– Да ты сам-то здоров?

Света повернулась к спрашивающему:

– Он отбрыкивался – ехать не хотел. Но мы ему болеть не дадим, правда, Ириша?

Гости рассаживались за столом болтая. Николай Николаевич суетился, гонял сына на кухню за посудой, наливал, подкладывал, крутясь вокруг Светы, – только что не шаркал ножкой – так что сынок его, не выдержав, опустил глаза.

Но она мало обращала внимания на нового ухажера.

С обеих сторон от нее сидели два человека, с чрезвычайным вниманием наблюдавших, что она говорит, оценивая, что же, в действительности, произошло в эти дни. Она чувствовала себя в центре внимания, и ее мелодичный смех беспрерывно звенел среди разгоряченных голосов. Эта ситуация смешила ее оттого, что она единственная знала события и перебирала возможные развязки. Своих новых поклонников она привязала к себе стремительно, не делая для этого ничего особенного. Но это только казалось. Обладая цепкой сообразительностью, Света тонко ощущала характеры окружавших ее мужчин и интуитивно выбирала наиболее короткий путь к достижению цели. Сейчас она наслаждалась собственной обольстительностью, а более властью над этими жадными до нее, но мало значащими для нее людьми.

Но за этим столом, на другом его конце, сидел человек, который не разглядывал ее, не обращался к ней, не поднимал на нее своих глаз, когда она смеялась – на нее! – маленькое сияющее солнце! – к которому тянулись все до единого мужчины, и даже женщины прощали ей красоту, привлеченные ее непосредственностью и сердечной теплотой. Он, Вадим, взъерошенный, непонятный, смотрел на ее, нисколько не выделяя среди обычных женщин и, что самое гнусное, Света ощущала всем своим существом, не ценил ее. Это раздражало, и через некоторое время она заметила, что смеется больше прежнего и, рассказывая шутки и анекдоты, завладела вниманием всего стола.