Текст книги "Южный Крест"
Автор книги: Марина Бонч-Осмоловская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
Илья махнул рукой, встал и пошел к столу.
Николай Николаевич и Нина Ивановна переглянулись, посетовали на трудную жизнь и отправились под ручку к группе молодежи.
* * *
Многие перебрались поближе к печке, и сейчас здесь царило оживление в предвкушении приближающегося обеда. На металлических листах шипели и плевались горы мяса, сосисок, ребрышек. По-видимому, валящий с ног запах покорил не только людей.
Из-за высоких кустов, выбрасывая ноги, показались несколько эму. Почуяв вкусное, они утробно, мощно загудели, как двигатели большого агрегата, и начали свое нехорошее дело, налетев на стол, уставленный закусками. Тут же выяснилось, что ни уговоры, ни грозные слова их не беспокоят. Подойти к ним было страшновато, принимая во внимание могучие ноги и острый клюв. Борьба за плацдарм была отчаянная и длилась бесконечно, так как несносные птицы, сдав позиции, немедленно устремлялись в новую атаку, не ведая страха и не извлекая никаких уроков из предыдущего. Опасная борьба разожгла аппетит с удвоенной силой, и, отогнав обидчиков, голодная толпа набросилась на принадлежащие ей по праву харчи. В притихнувшем мире раздалось отчетливое клацание челюстей. Эму смотрели из-за деревьев.
Когда первые обсосанные косточки заполнили первую мисочку, на стоянку вырулили машины и жизнерадостно загудели. Из них вывалились мужья Ирки и Анжелы, сопровождаемые австралийскими родственниками и друзьями, причем каждый тащил свою коробку и пиво. Многие родственники были одеты в тяжеленные кожаные ботинки, шорты и толстые кожаные шляпы. Показалось, что на лужайке началось собрание фермеров.
Все зашумели, посыпались приветствия, шутки, новые – знакомились и тут же забывали имена, предлагали горячее и холодное, и удобные места. Столик оказался мал, часть гостей перешла под соседние деревья. Открыли "каск" или попросту "каску" – замечательную картонную коробку вместимостью в несколько литров пахучего вина с симпатичным пластмассовым краником на боку, и пир разгорелся, умноженный вливанием свежих, неистраченных еще сил.
В просторной тени платана Анжела делилась своими европейскими впечатлениями. Ближе к осени в Париже должна была открыться ее персональная выставка. Она рассуждала о живописных школах северной Европы, Франции, Германии, и становилось понятно, что начинать блестящий путь к славе возможно только в столице мира. Женщины заводили глаза, мужчины тоже улыбались не без благосклонности, так что вскоре все объединились в приятном взаимопонимании. Удовольствие разрушила Ирка, как обычно внося прозаическую ноту в неординарную тему.
– Я тоже в Германии была, – начала она ни к селу, ни к городу да еще тыча сосиской в печку. – Нас там на пикник пригласили. Ну, мы, понятно, поехали без ничего – в гости все-таки... Народ собрался и давай готовить. Нам тоже винца налили. А потом все с тарелками подошли и каждый себе забрал, кто что привез. И лопают! А мы стоим и смотрим. Нас-то никто не угостил!
Вокруг разинули рты. Кто-то хмыкнул и засмеялся:
– Гостеприимство!
Николай Николаевич, немного волнуясь от общего внимания как всегда, когда он собирался выступить с речью, заговорил:
– Это можно наблюдать и не в одной Германии. А в России, если кавалер даму приглашает, то цветы, шампанское или в ресторане угощает. Это старинный обычай, и нам его надо пользовать с уважением.
– Вы, Николай Николаевич, рыцарь! – воскликнула Лена, а он вспыхнул, зарделся и даже похорошел, весело продолжая:
– А здесь что? Ладно, что дамы уже не совсем дамы, их никто угощать не хочет. На свои деньги жуют! А когда в ресторан муж с женой идут... – он покачал головой и смешливо затрясся, – ...каждый сам за себя платит, со своего отдельного банковского счета, вот что!
Со всех сторон раздался смех. Слушатели кивали головами, что знают и уже повидали.
– Денежки, денежки правят миром! – все загалдели, кто-то заспорил.
– Я представить не могу, чтобы мы с Вадимом по отдельности платили, обратилась Лена к Ирке, стоявшей рядом. – На анекдот похоже! Я не верю!
– Правда, правда! – воскликнула та, обрадовавшись вниманию Лены и подходящей теме: она кишками чуяла, что между Леной и Вадимом что-то неладно, и ей было да смерти любопытно.
– Законы волчьи... – повторила Лена чьи-то слова. – Они всю жизнь так жили, а мы новенькие, неопытные: нам надо побыстрее вписаться и привычки перенять.
Она вопросительно посмотрела на собеседницу.
– Это точно! Особенно язык.
– Да, такая проблема! Учишь-учишь, а все как-то не то... Я вот Дине внушаю, хочу, чтобы она здесь своим человеком стала.
– А мой Костик, – отозвалась Ирка поспешно и с радостной улыбкой, – все хуже и хуже на русском говорит! – она легко вздохнула: – Но зато лучше меня все понимает!
– У тебя Боб – австрал, тебе проще. Вадим процесс воспитания видит иначе, чем я. Приходится бороться на два фронта. – Лена нахмурилась. – А, вообще, тут нужно удачу хватать, как в военных условиях. Лопухам здесь не место!
– Вот именно!
– Муж должен быть надежный, хваткий. Деньги в дом носить. Да где такого взять?
Ирка подобралась, насторожилась. Умея интуитивно нащупать правильную дорожку, она и сейчас не ошиблась, легко зацепив Лену, проводившую жизнь в четырех стенах и нуждающуюся в ком-то, чтобы вылить накопившееся за долгое и, что греха таить, унылое времяпрепровождение.
– Мой-то, – для надежности Ирка добавила масла в огонь, – вместо того, чтобы о доме заботиться, все пропивает! Хорошо еще, что в пабе не сидит с дружками, а дома нагружается. Он шурупа всадить не умеет, зато счета такие приходят – глаза на лоб лезут! Вроде и работа у него хорошая, а мы, однако, столько лет не можем собрать на первый взнос!
– Вы и дом еще не купили?
– Нет, конечно! Пропивает он все, толстопузый! – она засмеялась как будто одобрительно.
– Ой, Ирка, я тебе сочувствую! – заботливо воскликнула Лена. – Если б ты моего знала!.. – лицо ее изменилось и даже голос на последних словах стал другим, никак не похожим на Иркин, словно она говорила с трудом, через силу. – Замучилась я с ним, – произнесла она мрачно, – какие тут заработки... одна чушь на уме. Хотя он сам, как человек, неплохой... – добавила она без связи с предыдущим, увидав светящиеся жарким любопытством кругленькие глазки.
* * *
Художница-австралийка, подруга Анжелы, прислушиваясь к звучащей поблизости русской речи, взяла предложенный Вадимом бокал вина и задумчиво сказала:
– Русский язык такой грубый...
Вадим растерялся, не находя слов. Илья хлопнул его по плечу.
– Я тоже вначале обижался. А потом научился держаться развязно, как американец, и никаких проблем!
Художница густо покраснела.
– Извините, – сказала она.
– Мы уже привыкли! – заметил Илья, сверкнув глазами. – В России мы догадаться не могли, что кто-то нас не любит. У нас-то антизападной истерии не было. Так что теперь, увидев это, мы вынуждены нашу страну защищать.
– Ты в нее осиновый кол вогнал, – буркнула ему Анжела, кивнув на художницу. – Вон она какая красная!
– В другой раз неповадно будет, – бесстрастно отозвался тот.
– В новом месте все выглядит по-другому, а? – заметил Вадим.
Илья покосился с интересом: они с Вадимом явно понимали друг друга. Он сказал:
– Русские тоже выдают прелюбопытнейшие тезисы. Встречаю я недавно Мишу, ученого из нашего университета. Не прошло и минуты, как мы о России говорили. Он, конечно: "Коммунизм ненавижу". Ладно. А нынешний строй, как водится, называет демократией. Я спрашиваю: "Ты когда сюда приехал?" Он назвал меньше года. "Так зачем ты – оттуда эмигрировал? От демократии зачем убежал? Где же логика?" Он вначале изумился, но потом нашелся, приосанился и с гордостью говорит: "А меня вообще эта страна со всей ее историей – не устраивает!" А я подумал: "Ай да страна-дура! Тысячелетнюю историю нажила: музыку, литературу, науки творила, а этому мыслителю угодить не смогла!"
– Всегда будут такие миши! – сказал Вадим.
– Всегда и всюду! – подтвердил Боб. – И у нас таких хватает.
Русские и австралийцы переглянулись с любопытством.
– А я думал: максимализм – сугубо русская черта...
– Пожалуй, как в России, у нас быть не может... – протянул Питер. Россия – страна идеалистов, у вас люди думают только об идеях. Я читал много о России, и думаю, что с веками ничего не изменилось. В Австралии тоже недавно выборы прошли. Были опубликованы программы, почти каждый их знал. Все пункты обсуждались, велись дискуссии. Оба кандидата свои аргументы приводили – детально, доказывая по пунктам, что лучше или хуже для страны и граждан. Каждый, кроме того, точно знал, на сколько долларов он больше или меньше в прошлые годы зарабатывал, до прихода этой партии. Во всем твердый расчет: что выгодно, а что нет. И никакая сила в мире не заставит гражданина проголосовать за кандидата на второй срок, если он знает, что при его правлении он зарабатывал на десять долларов в неделю меньше!
– Русские экономические программы не читают, – уточнил Вадим.
– Вообще знают о них понаслышке! – прибавил Илья.
– Как это понимать?! – воскликнул Боб. – В России люди обнищали, но выбирают тех, кто их вогнал в нищету. Я даже видел, как известные русские интеллигенты – поэт, композитор, артист – убеждали голосовать за... криминалов!
– Это здорово! – заорал Илья в восторге. – Тут весь секрет! Русский всегда выбирает Идею. Идея обыкновенно бывает Старая и Новая. Одна – Вперед, за будущее! Другая – Откат в прошлое. Вот и весь рецепт. У коммунистов программа лучше была, но ведь всем на это наплевать! И интеллигенция, – я бы теперь, после нескольких лет наблюдения, добавил – "так называемая интеллигенция" – продаст все: станет лживой, грязной, бесстыжей. Все похерит, все принципы унизит – если выберет идею на данный момент.
– Брось! Они в нее не верят!
– Разумеется, не верят. Это сполна открылось. Но она нужна им сейчас и делов-то!
– Владимир Ильич сказал, что интеллигенция – это говно, – вставил Питер.
– Это кстати! Я, между прочим, эти слова слышал, но внутренне не согласен был, не доходил до меня смысл, – отозвался Илья. Переглянулись.
– Слушайте, если все-таки о выборах говорить... – Боб, видимо, не мог забыть интересной темы. – Ведь есть реальность. Программы, наконец. Может быть, та программа, что... за будущее – она хуже?
– Да ведь на это никто внимания не обращает! – засмеялся Илья. – У тебя, Боб, другая психология, ты и в толк взять не можешь!
– Это самое интересное, это то, что русскую историю создает, – вдруг сказал Вадим. – Мы, ребята, присутствуем при том, как в России формируется история. Еще недавно это было не видно, а теперь понятно, как большевики когда-то власти добились и почему либералы-демократы все вчистую проиграли...
Боб не дал договорить:
– Хорошо, мне не понять. Вы – идеалисты. Ну а сейчас как жить?!
– А сейчас терпеть.
– Какие терпеливые! Да ведь хорошо жить сегодня надо. Завтра-то мне на что?!
– Сейчас не к спеху, – сказал Вадим. – Главное, чтобы дети жили хорошо. Такая мысль для выбора достаточна – это гвоздь философии!
– Не понимаю! – Боб даже расстроился, – ведь будущее для детей строится сейчас! Мы очень детей любим, в Австралии принято трех иметь, а у некоторых и больше, но как можно на потом оставлять? Я хочу, чтобы у моих детей сегодня жизнь была хорошая, прямо сейчас. Тогда и завтра все будет в порядке.
– По-русски, по крайней мере у русских женщин – хранительниц очага и детей – этот центральный лозунг звучит так: "Сейчас нам плохо и пусть будет плохо. Главное, что детям будет хорошо!"
– А, может, русские лгут: им лень трудиться, делать что-то конкретное для своих детей? – спросил Питер.
* * *
Света, с удовольствием выполнявшая роль главного повара, обносила всех горячим по новому кругу. На нее смотрели кто с нежностью, а кто с ревнивой завистью. Она, бесспорно, была соблазнительна, хороша и, несомненно, понимала это. Некоторые из опоздавших вновь спрашивали ее имя.
Илья прошел с ней от одной группки к другой, помогая. В сторонке, пристально глядя ей в глаза, он зашептал дрожащим голосом:
– Ты завтра будешь дома, да?..
Она, сама не зная почему, колебалась и тихо бормотала:
– Мама, мама же дома...
– Да ведь мама вечером уедет, – настаивал он.
– Куда же уедет?
– Сама знаешь. С ребенком сидеть.
– Может, не уедет...
– Как же, обязательно уедет. Она мне сказала!
Света взглянула в его упрямые глаза, сверкнувшие непререкаемой волей. Он шел напролом. Она секунду помедлила, как будто прислушиваясь к себе, губы ее задрожали. Слегка отвернула от него лицо, красивым и видимо привычным для себя движением повела плечами и, указывая на дерево, в тени которого в компании сидел Вадим, сказала:
– Вон, кстати, мужик, которому не только моя задница нужна... – и отвернулась от Ильи.
Тот мгновенно схватил ее твердыми пальцами за руку и, поворачивая к себе, жестко сказал:
– Что-то новое... Ты о чем с этим гусем битый час шепталась?
Она освободила руку и ответила:
– А он не гусь.
Илья посмотрел озадаченно.
– А что же ты ему по морде заехала? – вспомнил он.
Он всплеснула руками, издав какой-то звук.
Мы не знаем в точности, о чем они говорили дальше. Только видно было по их возбужденным лицам, что обе стороны неравнодушны к теме разговора и, может быть, друг к другу. Они долго гуляли по отдаленному лужку, то расходясь, то близко подходя друг к другу, размахивая руками, и, очевидно было, что Илья кипятится и нападает, а Света защищается от его наскоков. По-видимому, выяснение закончилось миром, так как она, взяв его под руку, повела к общему кругу. И вовремя, ибо Шустер, тревожно наблюдавший за развитием событий, уже был готов поучаствовать в них.
Глава 8
Николай Николаевич переживал упоительную фиесту.
Едва только поутру сияющие рассветные лучи пронзали спальню, лицо его озарялось теплым светом, не оставлявшим его потом во весь день. Блаженно он разглядывал сочные тени каштана, золотые гирлянды солнечных блинчиков, разбросанных в анархическом беспорядке по стенам и выверенную упорядочность деталей, составлявших красоту Большой спальни. Темная мебель, поблескивание золотых ручек, крупные букеты искусственных цветов в напольных вазах – все со вкусом, без излишеств и очень солидно. Он радостно дрожал и тихонько прижимался щекою к дышащей жаром спине жены. Наступали излюбленные минуты.
Впрочем, и душ, и летний завтрак перед огромным окном и вскапывание клумб под жарким солнцем, и разнообразные покупки, и посещения знакомых праздники и выпивоны – да и другие многочисленные дела, которых и не припомнишь все сразу, радовали его, словно он сию минуту впервые попробовал их очарование. Сверкающие дни летели чередой, превращая его скромный двухнедельный отпуск в горячий, волшебный карнавал. Николай Николаевич брился до фарфоровой белизны, прикупил чудесный золотой перстень и подумывал, не покрасить ли ему волосы.
Сегодня, в канун Рождества, только оттенок религиозности смущал его душу: не совсем было ясно, что и сколько дозволено в этот день. Были какие-то колебания, какая-то неуверенность, один раз он неожиданно задумался. Нельзя сказать, что Николай Николаевич был горячо верующим, но пребывание в церкви, а особенно общение со "старыми" русскими, давало чувство приобщения к родной культуре. Трудно было бы также утверждать, что Николай Николаевич чувствовал себя патриотом, взволнованным судьбами России. Да, это сильно сказано. Но нельзя не заметить и того, что он брал иногда на прокат видеокассеты с записями русских песен и плясок, а это о многом говорит.
Итак, настроение было приподнятое, день сулил удовольствия. Илья обещал привезти к обеду русских, а это значило разговоры и новые анекдоты. От себя Николай Николаевич позвал сына, жившего уже в отдельном доме самостоятельно, а жена Валя, приготовившая стол заранее, должна была прийти с работы прямо в церковь на вечернюю службу.
Николай Николаевич вытащил из шкафа несколько свежих рубашек, внимательно рассмотрел их, понюхал и, выбрав одну, бледного шелка, застегнул манжеты шикарными запонками. Затем порывшись в обширном, великолепного дерева, но несколько пустом столе, достал кассету с песнями Кобзона, а маленькую бумажную иконку Сергия Радонежского приколол кнопкой туда, где, кажется, должен быть красный угол.
Шел двенадцатый час, солнце палило нестерпимо. Казалось, что от крыш соседних домов, дорожек внизу, там и сям разбросанных в садах стен поднимался густой дух чего-то подпаленного и дрожащего на огне. До праздничного обеда оставалось немало часов, и Николай Николаевич решил посетить Рождественскую ярмарку, ежегодно устраиваемую "старыми" русскими на лужке возле церкви.
Вдумчиво заперев несколько замков, он спустился в гараж, выкатил новенькую лазоревую "Мицубиси" и, удобно разместившись внутри, покатил с холма вниз.
Когда Николай Николаевич прибыл на место, активная деятельность была в самом разгаре: полтора десятка женщин продавали съестное домашнего приготовления, неизменно называя это "пиро'ожки". Русский язык, на котором они говорили, был нелегко понимаем из-за сильного акцента, но поскольку он был не слишком сложен, необходимо было затратить только несколько минут, чтобы включиться в обсуждаемую тему.
Деньги, собранные от продажи, должны были пойти на содержание батюшки и церкви. Последние часто захиревали, так как русские прихожане, не в пример верующим другим приходов, не утруждали себя богатыми пожертвованиями. Тепла, слаженности и поддержки трудно было бы искать среди этих русских, так же, как разъединены и настороженны русские общества, разбросанные по миру. Многие задавались вопросом, отчего это так, отчего люди других наций поддерживают друг друга, часто собираются вместе, организуют и строят дворцы-клубы, где приятно встретиться с друзьями, и только русские нуждаются друг в друге, не нуждаясь, встречаются, не испытывая тепла, расходятся, не вспоминая, и, живя едва ли не по соседству, не видят друг друга по пятнадцать лет. Один человек затеял устроить такой клуб. Мнения соотечественников немедленно разделились: одни объявили его коммунистом, другие – монархистом и ретроградом, третьи – никчемной личностью. Клуб, конечно, не состоялся.
Впрочем, Николай Николаевич уже облюбовал поджаренную плюшку и принялся отсчитывать монеты.
– Вы, Тамара Ивановна, так хорошо к праздничку подготовляете, – с лукавыми интонациями субретки обратилась к первой женщине соседка, – вот у вас и пиро'ожки покупают! А мне что-то не везет сегодня... – она легко вздохнула, с интересом взглянув на Николая Николаевича.
– Вы, Ольга Петровна, хорошо печете, вот Николай Николаевич у вас тоже купит. Только я всегда хорошо пеку! А в этот раз уж сколько старалась теста замесила почти два ведра. И лепила, и лепила... – самодовольно выговаривала та слушателям. – Мешок сюда тащила полон с провизией! А буттер-бродов сколько! Только мало нам помогают, правда? На нас одних церковь и держится! – она заворачивала булочки в кокетливую розовую бумагу с крестами по углам.
– Богоугодное дело! – одобрительно и важно произнес Николай Николаевич.
– А ваша Валечка не хочет к другому празднику нам помочь?
– Она все работает, – смутился Николай Николаевич.
Ольга Петровна поджала губы, а Тамара Ивановна поставила другой вопрос:
– А вы, Николай Николаевич, сегодня вечернюю-то собираетесь? Двенадцать программа стартует.
– А как же! – с облегчением воскликнул Николай Николаевич, чувствуя, что туча рассеивается и он не окончательно изгнан из общества. – Буду, буду вечернюю! и русских привезу!
– Это, конечно, хорошо, – пропела Тамара Ивановна, сморщив острый нос, отчего лицо ее собралось в узелок, – только странные они какие-то, непонятные...
– Те, что из России пришли недавно?
– Да, я их имею в виду. Жадные они что ли какие. Все им мало!
– Я тоже с ними не видаюсь, – поддакнула Оьга Петровна, – недоверчивая я к ним стала.
– И чего доверять-то! Чего у них в России-то деется, вот уж накрутили! Не хотят от голода истощать и теперь сюда бегут. А мы расхлебывай да помогай им! – воскликнула Тамара Ивановна с грозной правотой сверкая очами. Николай Николаевич немного струсил. Несмотря на долгий брак, он мало понимал женщин и временами их чувства пугали его своею силой, а, главное, неожиданностью.
– Вы благодетельница наша, уж и сколько к вам детей из России приходило! – начал он зависимым тоном, робко присогнувшись в ее сторону. – У вас мальчонка-то живет из России?
– Этот четвертый живет пока. Если б вы знали, как я устала! – чуть закатив глаза, она печально покачала головой, приглашая разделить ее чувства. – Сказали – на месяц. А он, вы подумайте, уже третий живет!
– Что же его не забирают?!
– Эти русские в России говорят, чтобы мы обратные билеты покупали! Мало, что я его кормлю-пою, полный чемодан вещей надавала – от моих детей что осталось и знакомые дали, кому чего не надо, а теперь еще и билет! Ну и наглые же эти русские! То ли это дело им давай, то ли другое! Мы теперь должны их заставить, чтобы они, значить, сами своих детей забрали. Пусть и не надеются, не на таковских напали! – пламенно закончила Тамара Ивановна столь длинный монолог на русском.
Вдруг женщины обернулись, и лица их дружно расплылись в улыбке: к ним придвигался солидный мужчина с очень розовым и очень сладостным лицом.
– Батюшка, с наступающим Рождеством Христовым! – протянули они в нос. Мы уже пораньше, во воспоможествование!
– С праздником вас, добрые христиане!
– Скушайте, батюшка, пиро'ожeк!
– И мой попробуйте!
Батюшка двумя пальчиками подхватил булку и очень изящно отправил в рот.
– Богу милосердие угодно, – он благосклонно оглядел лоток. – Не забываем ли мы о милосердии в праздник Христов? Поделитесь с нами своим удовлетворением.
– Как же можно? По мере сил! У меня ребенок из России живет, я только рассказывала. Хороший такой мальчишечка!
– Вы, Тамара Ивановна, деток у себя приживаете – Бог вас не забудет.
– Как же можно людям бедным не помочь!
– Правильно, – батюшка утер рот. – Я в кэмпе вчера был, за городом, там лагерь для деток организован. Есть у нас в Дарвине энтузиаст, собрал деток из русских семей со всей Австралии – кто хочет в лагере месяц отдохнуть, русский язык поучить. Вы знаете, детки наши на русском плохо говорят.
Батюшка слыл в обществе большим интеллектуалом.
– И мой сынок тоже... – Николай Николаевич сокрушенно повесил голову.
Батюшка посмотрел на него с любопытством и продолжал:
– Лагерь они назвали "Богатырь". Из сказки название, родной язык поддерживают, заметьте. Мальчиков зовут "богатырями", а девочек "богатыршами", а когда всех вместе, то – "лагерниками". Они Устав и режим приняли, очень эффектно по утрам будят, дисциплина строгая. В лагере все по часам, по команде: гуляют, за трапезой сидят. Никаких сластей, кон-фектов, так что лагерники наши здоровенькие и бодренькие. Я свою дочку там на две недели оставил. По моему мнению, ребята должны остаться удовлетворенными, потому что такой отдых и воспитание навряд ли где получить можно.
– Вот какое культурное движение! – воскликнула Ольга Петровна.
– Я перед строем богатырей, – продолжал батюшка, – молебен отслужил на открытие. И началась положенная лагерная жизнь по установленной программе. На закрытие же, отнюдь, Пафнутий Стукач, протопоп, поедет. Вечером все собрались в трапезной и была нормальная ежевечерняя беседа. Еды много было весь день – уж так благолепно! А на другой день Рождества Христова лагерники вместе с администрацией примут участие в организованном колядовании, затем проведут атлетические соревнования на Кубок Великой Княжны Марии Владимировны, чтобы здоровенькими сохраниться. Детки на уроках высиживают немного, но пишут пока... – батюшка вздохнул. – Один богатырь никак не мог вывести столь простое задание: "Ванька купил в лавке ситцу". А моя дочка на уроке композицию писала про экскурсию, за что высший балл получила. Батюшка вытащил из кармана листок и, выдержав паузу, начал с выражением: "После тихого часа мы пошли на прогулку. Мы начали с хорошего шага, но через полчаса сменили шаг на медленный. Было солнце, и отсвечивался яркий свет на ярких красочных формах. Но потом погода повернулась к худшему. По дороге мы, конечно, зашли не туда куда надо, и нам пришлось перелезать через заборы. Пока мы гуляли, мы все промокли и устали, вдобавок, нам пришлось тащить девочку, которая подвернула себе ногу. Шли мы четыре часа и были очень голодны, так как пропустили чай, но если мы не хотели от голода истощать, мы должны были следовать за нашим путеводителем через лужи и другие неприятные места. Когда мы дотащились до места, мы готовы были умереть. Но съеденные апельсины освежили нас. Потом мы ехали на поезде назад в лагерь. Ветер выл беспощадно, качая мокрые мохнатые верхушки мокрых деревьев. Станции теперь были реже. Мой брат устал и поэтому беспощадно пинал меня ногами, а ветер все выл и выл. В поезде было спокойно и удовлетворительно. Скоро, натурально, показался город, и поезд остановился. Ветер выл уже тише и тише..." Подпись: лагерница Лена.
– Она талант имеет!
– Всего шестнадцать лет девочке, – радостно подтвердил батюшка, ребенок малый, а как живописует!
– Может и нам за таким водителем следовать? У нас тоже много деточек в каждой семье... – Тамара Ивановна заглядывала в глаза батюшке.
Николай Николаевич задумчиво выставил вперед ногу.
– Я вот думаю, – произнес он рассудительно, – мы бы собрали, а новые вряд ли захочут... Не очень они религию уважают. Есть, конечно, и хорошие, но "то ли дело" попадаются настроенные очень. Я, бывает, трюки вспоминаю...
– Что же вы встречали? – мигом обернувшись, с азартом спросила Тамара Ивановна.
– Иду я мимо магазина "Армии Спасения", – начал Николай Николаевич, довольный своей не последней ролью среди собеседников, – дай, думаю, зайду, банку воды куплю. Там цены весьма умеренные, и много русских закупается. Посольство там русское – пешком дойти. Ну вот, хожу я мимо одежды и, смотрю, женщина такая симпатичная с другой по– русски про размеры говорят. Чего-то они не понимают. Вот, думаю, я сейчас с этакой и познакомлюсь. Поздоровался, а они мне буркнули что-то, посмотрели, как волком все равно, и тикать от меня. Что это, думаю, за такое удивление? Подошел к кассе, там китайка знакомая сидит, спрашиваю, а она говорит – это посольские, то есть русские из посольства. "Они, – говорит, – ни с кем не разговаривают, всегда боком-боком, чем-то напуганные. Пришибленные какие-то, своих шарахаются, вот какие дела!"
– Я знаю, у меня тоже остались в уме трюки увиденные! – вдохновенно подхватила Ольга Петровна, всплеснув руками. – Мы с сестрой к блинам ехали, а эти русские у посольства сели. Они по-русски, и мы их спрашиваем: "Здравствуйте, вы давно тут живете?" Они молчат и в окно смотрят. Так и притворились, что нас не понимают. Во как!
– Какие с русскими эксциденты проходят... – задумчиво протянул Николай Николаевич.
– Приятно с вами побеседовать, интересного много получить. Мне, однако, пора к службе приуготовляться, – батюшка дотронулся до большого креста на груди.
– Бай – бай!
– Бай – бай!
Вообще говоря, батюшка превращался в православного священника только по некоторым выходным и праздникам, словом тогда, когда у него выдавалось свободное время. Большую часть жизни он перебирал бумажки в налоговом управлении, где служил инспектором. Сейчас он подошел к своему огромному джипу и, подхватив рясу, забрался в задний отсек. Оттуда он вытащил коробку с принадлежностями и зашагал к церкви. Несколько женщин, умильно глядевших на его статную фигуру, оставили лотки и поспешили за ним – помогать.
Покупателей было немного, в основном свои же русские или знакомые и знакомые знакомых приехали поискать экзотики в великом русском празднике среди еды: пиццы, мяса бэф-строганофф, пиро'ожков с капустой и неизвестно как сюда попавших матрешек – незабвенных деятелей партии и правительства. В общем ярмарка, как всегда, удалась на славу!
* * *
Женщина, которую Шустер безуспешно искал все утро, тоже была на ярмарке. Договорившись встретиться здесь с подругой, она меланхолично обошла ряды, роняя легко вспыхивающие улыбки. Странно, непривычно грустно было у нее на душе. Она то отчаянно зевала, то вдруг глаза начинали слипаться без причины, хотя ночь она проспала без снов и встала свежей. Появилось ощущение, что время не движется, а стоит, поджидая чего-то. И это что-то уже совсем близко, неподалеку. Чувство было так сильно, что Света непроизвольно оглянулась, задумчиво осматривая толпу.
В этот момент ей на глаза попалась знакомая машина, и она разглядела Шустера, разговаривающего с человеком, которого она издалека не узнала. Она быстро повернулась к ним спиной, сдвинув большую соломенную шляпу на затылок, зашла за край пестрой палатки и осторожно выглянула оттуда. Шустер и его приятель – ну конечно, это был Николай Николаевич – усаживались в машину, показывая рукой на церковь. Машина завелась и тронулась с места.
Света повернула за угол и, подняв глаза к прилавку, вздрогнула от неожиданности: неподалеку стоял Вадим.
Незамеченная, она шагнула в сторону. Сердце ее билось. Она смутилась, в нерешительности прошла несколько шагов, растерялась еще больше и остановилась, чувствуя полный хаос в голове. Ей не хотелось уходить, ей хотелось вернуться. Она села на скамейку и с любопытством заглянула в свою сумочку. Из кучи мелочей она извлекла пачку старых счетов и начала с интересом их перебирать, раскладывая на кучки. Внезапно достала губную помаду и накрасила губы, а бумажки бросила назад. Улыбнулась себе в зеркальце. Подумала. Стерла помаду платком. Достала другую и снова аккуратно накрасила губы.
Когда она подошла к зеленому лужку, на котором под деревьями были разбросаны столики, Вадим сидел один и, прихлебывая кофе, перелистывал газету. Света колебалась, не решаясь шагнуть к нему. Эта, уже пожалуй затянувшаяся пауза, наполнила ее, одновременно, глубоким, тревожным, но восхитительно приподнятым чувством, ни принадлежность, ни названия которому она не взялась бы определить в те несколько секунд, что пали на краткий выбор у границы тенистого кафе. Несколько человек уже повернули головы, оглядывая стильно одетую девушку с пышными волосами, рассеянно и даже отрешенно оглядывающую сидящих. Пауза становилась неудобной, и Света, стремительно сбросив оцепенение, уверенно шагнула вперед.
Ее глаза засияли, когда Вадим поднял голову, заметив подходящего человека. Его лицо погасло, выдав на секунду какие-то смешанные чувства. В следующий момент он, увидев ее приподнятое настроение, дружески улыбнулся, жестом приглашая сесть. Он здоровался с ней, разглядывая ее бесспорно красивые, но чересчур правильные черты лица, напоминающие прекрасных принцесс из мультяшных сериалов. В жизни было любопытно встретить такое лицо, но в его голове непроизвольно всплыло известное выражение: "...в лице этом было передано сахару". Правда, что-то сглаживало и даже меняло это первое и сильное впечатление – ее улыбка. Она начиналась исподволь, а затем, вмиг, ее лицо расцветало единым сияющим светом. "Красиво и даже гармонично", – промелькнуло в голове у Вадима. Он отложил газету и, поднимаясь, спросил:
