Текст книги "Южный Крест"
Автор книги: Марина Бонч-Осмоловская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
– Почему? Южно-европейские нации, живые и творческие, симпатизируют нам, а мы им. Но как здесь презирают их именно за нетривиальность! Так, как одноликие бабки коммунальной квартиры дружно и неистово ненавидят соседа-художника. За что? Да за непохожесть, за отличность от них! Могут их чувства измениться? Нет, потому что это разлад самого существа характеров, отношения к миру. Они – чужаки навсегда!
– Да поймите, – с азартом крикнул Якобсон, – нелепо оценивать общество с психологической точки зрения! Нравственное чувство! Ни при чем оно здесь!
– Может быть вы правы, но у русских это никогда не переменится!
– Да почему же?!
– Потому что – это национальный характер!
– Все равно – нет!
– Соломон, вспомните "Бесов" Достоевского. Они бесы не столько из-за их политических пристрастий, сколько потому, что декларируя высокие ценности, они выказывают собственное ничтожное, корыстное лицо. Лицо, не соответствующее морально взятым на себя высоким обязательствам. Достоевский, как истинно русский, даже не обратил внимания, не подошел с той стороны, что политик может стоять в стороне от вопросов морали и правды.
– Вы не понимаете главного положения! – с жаром воскликнул Якобсон. Россия не была и не станет цивилизованным государством, потому что все оценки в ней поставлены с ног на голову: порядок регулируется не разумом, а бездарной... лирикой! Есть два пути, ничего другого в мире просто не придумано: цивилизованное государство – единственная тому альтернатива. Западный человек не имеет необходимости определять себя между своими представлениями и представлениями государства. Для этого есть закон. Разумеется, впрочем, априори: законы здесь исполняются и граждане законопослушны, что кажется большим преимуществом для общественной жизни.
– Конечно, конечно, – засмеялся Вадим, – но то, что не запрещено, то можно! И если в законе случилась щелочка, то гражданин выпьет эту возможность до дна! Несколько лет назад японцы купили в сибирской тайге кусок леса на вырубку. Все бы ничего, но когда они работу закончили и вывезли дерево до последней веточки, то взяли и сняли весь питательный слой земли со всех этих гектаров. Потому что договор этого не запрещал. Лесам там восстанавливаться теперь многие десятки лет!
– Надо умнее быть, – сухо заметил Якобсон.
– Умнее или нет – другое дело, но ведь вы понимаете, о чем я говорю?
Якобсон уклончиво промолчал, а Илья сказал:
– Цивилизация – это когда для себя, но не для варваров. У меня есть тоже интересный случай. И произошел он не в России, а в Австралии. Американской компании был отдан в наем большой кусок земли на берегу океана, где они развернули химическое производство. Прошло некое время, деятельность они свою свернули и отбыли на родину. И когда места эти попробовали использовать, выяснилось, что законопослушные бизнесмены пропитали химией ближайшую лагуну и землю, да так, что верхний слой земли нельзя ни очистить, ни даже вывезти с этой территории – так он отравлен! Некуда везти! Берега оцепили проволокой, повесили череп и кости и оставили на неопределенные годы. Посмотрев об этом передачу, мой сосед дядя Ося Перельштейн написал в правительство письмо, что здесь все прогнило и нужен Сталин!
Якобсон рассмеялся:
– Все равно бездоказательно и слабо! Такие штуки вытворяют во всех странах включая Россию!
– Да, но Россия не рассматривается как цивилизованная страна, – заметил Вадим, – в вашем смысле. А примеры эти о том, что закон, бесспорно, вещь необходимая, но недостаточная. Если закон есть, ему будут следовать много точнее, чем в России, выполняя необходимые пункты. И называть себя цивилизованными людьми. Но если всего на один день отменить законы, то страну ограбят, разворуют, испортят все подчистую – и совершенно беспощадно! Как будто подтверждая мысль, что "человек искренен в пороке и неискренен в добродетели". Ибо закон не отражает и не является нравственным мерилом общества. И уж никак не соотносится с уровнем его цивилизованности.
– Я несокрушимо стою на позиции, – твердо сказал Якобсон, – цивилизация и демократия – успех современного общества!
– Если так, то это – несомненный парадокс! – улыбнулся Вадим. – Ибо вы называете добродетелью институт, помогающий обогащаться!
– Я ничего плохого не вижу в том, – возразил Якобсон, – что в обществе сильны денежные интересы. – И добавил ни к селу, ни к городу, почему-то обрадовавшись: – "Политика есть концентрированное выражение экономики".
Илья с любопытством поглядывал на спорщиков, но уклончиво помалкивал. На взгляды Вадима нельзя было повесить черно-белый ярлык – это и было самое интересное. С ним хотелось встретиться еще. От этого Илья чувствовал закипающее раздражение: этот человек очевидно был ему ближе многих, но он успел стать его врагом.
– Да, это забавно: приехать сюда и с изумлением увидеть, то старина Ленин был, конечно, прав! – продолжал Вадим. – Но тогда вы, Соломон, противоречите себе, так как разделяя мысль Ленина, вы тем самым говорите: "Все политические лозунги, в том числе и демократические, упираются в деньги". Таким образом вы уже согласны, что демократия – институт, зависимый от экономики? – Вадим не мог скрыть веселья. – Это замечательно, что вы не отрицаете связь демократии с наживой! Демократическое устройство и означает: не трогай меня и мои деньги, а я не буду трогать тебя и твои деньги. При такой взаимной договоренности ты и я сможем делать деньги и будем уверены, что нажитое нами уцелеет. И чем больше граждан страны обладает частной собственностью, тем крепче в этой стране демократия. И чем меньше поляризация на богатых и бедных, чем большее количество людей владеет относительно равной, устойчивой и немалой, что важно, собственностью, тем ярче процветает демократия в этой стране. Вот вам яркий пример: в странах, где собственности нет или она развита мало – таких как Россия или Китай демократия в зачаточном состоянии.
– Попросту в этих странах средний класс, обладающий чем-то, что ему жалко потерять, практически отсутствует! – быстро откликнулся Якобсон, а Илья крикнул:
– Каков язык – навеки советский стаж!
Вадим засмеялся:
– Вы, Соломон, рассуждаете, как марксист! Согласен с вами, больше всего пекутся о демократии именно богатые!
– Конечно, марксизм! – поддразнил Илья.
– Не хочу слышать! – раздраженно отмахнулся Якобсон.
Илья засмеялся:
– Именно так рассуждаешь! Только что же тут плохого? Сейчас нет ни одной мало-мальски умной концепции такого масштаба. Марксизм – огромная, стройная теория, сумевшая замечательно объять тысячи явлений, что мы, кстати, ежедневно наблюдаем сидя здесь, – он ткнул пальцем в сторону улицы. – А революции делали за свободу, в действительности, прося поделиться деньгами. "Свободолюбивые" волнения в Америке были бунтом – против английских налогов!
– Значит, мы пришли к мысли, что перевороты были скорее за перераспределение денег, чем за свободы? – спросил Вадим.
– Нет, это вы пришли к этой мысли!
– Так опровергнете меня!
– Соломон, – заметил Илья, – а ты сам говорил, что "ничего плохого в этом нет"...
Якобсон замешкался, потом сказал изменившимся голосом:
– Конечно, здесь хоть заработать можно прилично...
– Потому что демократия? – засмеялся Вадим.
– А что?! – вскинулся Якобсон.
– Да нет, ничего, – легко откликнулся тот.
Соломон порывисто встал, но сразу сел на место и вразумительно заговорил:
– Я слушал долго вас обоих! Пора расставить точки над "и". Кое в чем вы правы, но это касается допотопных времен. В ваших рассуждениях нет диалектики!
Илья опять рассмеялся, желая что-то сказать, но Якобсон замахал на него руками:
– Оставь свои ремарки, не перебивай! Главная идея в том, что мир меняется, да, да, и это не так тривиально! Западная система изменилась радикально: ценности периода грубого накопления отошли в тень, перестав удовлетворять людей, а на первый план выдвинулись иные представления. Теперь демократия – полная свобода и справедливость для всех!
– Русский идеализм! – заорал Илья. – Это тебе свобода представляется абсолютной, а для местного она всегда и во всем дозированная!
– Какой же я русский, ты бредишь!
– А кто же ты еще с твоей диалектикой, идеализмом и нетерпимостью!
– Может и ты русский Каплан?!
– Вот именно. Приехав сюда, я сделал неожиданное открытие, что я русский!
– Подождите, подождите, – вклинился Вадим, – вы не туда уедете! Речь о другом. Вы, Соломон, сказали, что здесь зарабатывать легче. А я думаю, что это удобнее при демократии.
– Достижение нового мира – моральные ценности!
– Но на переднем плане те, которые помогают зарабатывать деньги. Общества, в которых деньги ценятся больше всего – наиболее громко декларируют о своих демократических свободах!
– Никакой декларации! Вы только вспомните, как американцы берегут своих солдат. Реальная ценность общества – человеческая жизнь: чисто духовное образование.
– Это шумовая завеса. В самой Америке коллосальное неравенство: тридцать семь миллионов человек живут за чертой бедности, вы знаете эту цифру? Мимо их страданий проходят не замечая. Какова цена их жизни?
– Верно, Вадим, – поддержал Илья, – свободолюбивые лозунги прикрывают корыстные интересы!
– Корыстные интересы есть у каждого государства. Главное, что декларация именно демократических достижений приобретает совершенно беспардонный по наглости характер там – где больше всего корысти. Ведь совершенно развратное сочетание! Хорошая тема для книжки. Америка – страна, где именно деньги есть краеугольный камень личной и общественной жизни, страна, где духовность, культура не интересуют большинство населения, не оказывают влияния на ценности и умственное развитие людей – эта нация вымирающей духовной жизни, влачащая растительное существование, называет себя "чемпионом демократии двадцатого века"!
– Стиль высказывания вполне соответствует! – кивнул Илья.
Якобсон, слушая, с комизмом закатил глаза.
– Для вас, как для русских, даже не укладывается в голове такое представление как права человека! Вы – продукты тоталитарной системы!
– А что, по-твоему, права человека соблюдаются Америкой? – вскричал Илья.
– А что, по-твоему, нет?!
– Американцы убили два миллиона вьетнамцев на их земле, защищая их права?!
– Это внешняя политика! – резко ответил Якобсон.
– Видимо, от избытка гуманизма один из президентов, Рузвельт, в свое время руководствовался принципом: "говори мягко, а в руках держи большую дубину". От того же переизбытка гуманизма американцы испытывали атомное оружие на людях! На днях, Соломон, передавали из Америки встречу с политиками. Говорили и о России. Во время передачи американцы звонили, задавали вопросы. Одна женщина спросила: "Как это у России может быть собственная внешняя политика – мы же ввели туда свои войска?"
– Ребята, ну вы даете! – Якобсон вскочил с места и забегал по комнате. – Америка – ведущее демократическое государство! Десятки лет эта страна поддерживает свободолюбивые начинания во всем мире, спасает раздираемые войнами страны, вводя туда свои мирные войска, а у вас поднимается рука вспоминать какие-то эпизоды. Вы рассуждаете в примитивном стиле сов. пропаганды! Не нужно быть академиком современных отношений, чтобы различить гуманный характер этой страны, а двуличность разглядеть в действиях России!
– Да, Россию обвиняют в двуличности. Но в России никогда не было демократии для одного народа в ущерб другим, и она никогда не гордилась этим, вынужден повторить свой аргумент! – засмеялся Вадим. – Чего никак не скажешь об Империи Добра! – он встал и, оглядывая разгоряченные лица, сказал: – У меня есть страница на эту тему. Вы не против, если я прочитаю?
– Несите, несите.
– Могу себе представить! – Якобсон покрутил рукой в воздухе.
Через минуту Вадим вернулся с листками, бросил беглый взгляд на Якобсона и сказал:
– Мы с вами обсуждали, как соотносятся демократия и нажива, верно? Это касалось внутренней жизни государств. Теперь интересно посмотреть, что представляют из себя разные государства – а их всего два, как вы их назвали, Соломон: цивилизованные и нецивилизованные – во внешних проявлениях.
– Во внешней политике?
– Да, именно.
Он прочитал: "Тоталитарное государство безусловно опасно для граждан, так как не уважает их, третирует, как мусор, как рабов. Но оно опасно для внутреннего, так сказать, употребления. Государства демократического типа чрезвычайно опасны для стран, находящихся вокруг них, для людей, живущих с ними по соседству.
Для иллюстрации приведу в пример Древнюю Грецию, Афины, – город "по праву гордящийся" своим первым в истории человечества демократическим устройством, взятым за образец современными государствами. В Афинах было убеждение, что есть сами афиняне – истинные граждане, а есть метеки, не настоящие граждане, а только частично, люди сортом похуже. Впрочем, именно им полагалось платить в казну налоги, содержа всю демократическую конструкцию. Но, главное, что за пределами греческих государств лежали земли людей, имеющих слабое представление о демократии, людей сирых, не обладающих достоинствами и развитием афинских граждан. Эти людишки, называемые не иначе как варвары, а по-современному людьми "Третьего мира", годились единственно на то, чтобы обеспечивать истинных демократов всем необходимым. Так и случилось, что афиняне, воевали с варварами и грабили их почти столетиями, пользуясь всем, что варвары создали своим трудом. Впрочем, граждане были для Афин на вес золота и жертвовать хоть одним было антигуманным. Поэтому, обыкновенно для ведения войн нанималось войско, готовое защищать демократические завоевания великого города; афиняне же, занимаясь искусствами и науками, в блаженстве дожидались подвоза богатого улова, омытого кровью и призванного поддерживать расцвет столицы мира. Так постепенно и сложилось знакомое нам демократическое устройство: охрана и уважение граждан, живущих внутри данной страны, и бесстыдный грабеж стран, "не доросших до такого уровня нравственности".
В современном мире это – колонизаторская психология англичан: истребление народов Америки, истребление народов Австралии, истребление народа Новой Зеландии, расстрелы и карательная политика почти на половине территории Африки, грабеж Индии, Китая и далее, по мелочам. Тот факт, что некоторые из этих событий произошли 100-150 лет назад, ничего не меняет. Поскольку демократическое устройство внутри Англии, для самих англичан, уже существовало. Законы, охраняющие их личные права. О себе они не забывали.
Та же политика к "своим" и "чужим" у Америки – ее агрессия к странам "Третьего Сорта". Ее диктат в мировых организациях, как ООН, экономические санкции на маленькие страны или бомбежки людей на их собственной земле во многих точках мира. Эта упорная политика должна обеспечить Америке доминирующее место над всем, что происходит в мире.
Конечно, сейчас редко происходит прямое истребление, это несколько затруднительно... Более часто мы встречаем "интеллигентную колонизацию". Западные страны, до дрожи ненавидя "коммунистическое" устройство, изумительно лояльны к коммунягам Китая. Их иногда бранят, но аккуратно, в порядке дружественной критики. На самом деле, красное правительство Китая лучший друг. Действительно, сотни тысяч бизнесменов полетели туда делать денежки. Почему к проклятым красным? Потому, что выгодно! Как же сразу не догадаться. А если выгода – вопросы о морали отпадают, не правда ли? Китайцам-рабам платят по три доллара, а попробуй-ка заплатить австралийцу трешку в день! За нарушение прав человека тебя в порошок сотрут, по судам затаскают!
Другое дело страна "Третьего Сорта". Отчего бы ее немножко не пограбить? Вот и завалены белые, сугубо демократические страны, китайской продукцией – дешевкой! Теперь в ходу гуманные ценности, и колонизация, грабеж имеют не смердящее варварское название, а легкое и изящное: "экономический бум". А ради такого дела можно китайских коммуняг пожурить да и... простить. И открыть китайскую иммиграцию, так сказать, жест стыдливости за украденные у людей миллиарды.
Таким образом, во внешней политике разные государства ведут себя различно.
Тоталитарное государство другими странами интересуется с ленцой: красная Империя Зла за 70 лет вела одну прямую войну – в Афганистане. Предварительно вытащив его из феодализма, обустроив государство. Впрочем, после того, как русские из Афганистана вышли, мир там не воцарился, а группировки их по сей день друг друга мочат, не покладая рук, разваливая университеты и больницы. Надо заметить, что за тот же период Россия мир от фашизма спасла. И поддерживала буфер – Варшавский договор – лучше всех зная о миллионах погибших в последней войне, о смертельной угрозе с Запада.
За 70 лет Империя Добра подкупала граждан и целые политические партии в двух десятках стран; там же финансировала незаконные антиправительственные организации. Не в одном Афганистане, а в шестнадцати странах (!) провела прямую вооруженную интервенцию. В восемнадцати других странах (!) свергла законно выбранные правительства, установила военную диктатуру, посадила на престолы послушных марионеток, отдавших свои страны на разграбление американских компаний, и, наконец, осуществила колонизацию варварских стран, окружающих "просвещенный город Афины".
Вот откуда родилась мысль, что демократические государства смертельно опасны для живущих по соседству людей. В тоталитарном государстве достаточно "прикормить" верхушку, ибо только она вершит дела. В демократическом, с интересом разглядывающем чужие земли, нужно удовлетворять амбиции и аппетиты всех граждан, а это куда как труднее и опаснее. Авторитарный тип государства мог бы быть сравним с устройством муравейника, где непререкаемой ценностью является только жизнь матки, тогда как жизнь каждого из миллионов муравьев не стоит ломаного гроша. В этом смысле надо признать, что демократическое устройство более прилаженное к выживанию рядовых членов, в том смысле, в каком в волчьей стае все волки более или менее равноправно пользуются защитой стаи, рассматривая остальной мир как общую добычу".
Вадим положил листки на стол. Соломон сидел угрюмый, нахохлившийся, так что Илья, не выдержав, расхохотался:
– Что, демократ, остроумно?
– Настолько же остроумно, насколько бездоказательно! Опасность западных ценностей!.. Да никто не насилует твою волю, ты свободен!
– Если ты будешь валяться под забором, тебе дадут умереть свободным!
– Вы – иезуит!
– Но хочу, как и вы, стать марксистом! – засмеялся Вадим, потом сказал: – Вот мы пожили здесь и теперь знаем две системы. Сильная власть или антидемократия – это объединение под одной крышей, равенство: каждый от другого бока греется, ибо сплетены тесно. И не потому Запад русских не любит – заметьте особо – что коммунизм был, а потому, что идею объединенности, общности они понять не в силах. Чужие здесь все друг другу, и таким свой мир построили. Капитализм, то есть, читай, демократия – это личная нажива, борьба одиночки. А значит разобщенность, холод одиночества. И, как следствие, духовная выхолощенность – то, от чего сейчас Россия корчится. Вадим посмотрел на собеседников: – Вот и вопрос: что же лучше?
– Капитальнейший вопрос, – хмыкнул Илья.
– Но русским это второе не подойдет, вот в чем штука, – сказал Вадим. Есть только одна вещь на Земле, из-за которой люди по-настоящему ненавидят друг друга. Это – разница в психологии. Все можно простить, кроме этого. Мы, русские, очень хотели бы иметь, но в нас нет буржуазности: мы не умеем зарабатывать деньги, беречь деньги, мы, наконец, не уважаем деньги. Если в России все остервенятся за деньги, Россия постепенно впишется в их систему. Но в России это не произойдет на уровне нации. Следовательно, она – выкидыш. Если она не может грызть горло сама, то будут грызть горло ей. Самых беззащитных, как аборигенов, уничтожили почти всех расстрелами, других, как индийцев, беспощадно грабили. Россию, как экономических выродков Третьего мира, будут давить, пока не сдохнет. У нас есть только два выхода: или сделаться, как они, изуродовав до неузнаваемости свою психологию, или стоять насмерть против Запада, если мы хотим сохранить свою страну. А это с неизбежностью: или диктатура, или война.
Якобсон слушал скептически, потом спросил смиренно:
– А как же вы сюда ехали, такие мысли имея?
– А когда я сюда ехал, такие мысли не имел.
– А какие же?
– А почти что такие, как у вас.
– Ну-с, что же у вас теперь осталось?
– Вера. А у вас?
Якобсон улыбнулся:
– А у меня счет в банке.
Илья, подойдя к окну, закурил, но скоро бросил сигарету.
– Не могу отвыкнуть... тянет иногда, – заметил он, не обращаясь ни к кому.
– Нам-то что теперь делать? – спросил Вадим Якобсона, сидевшего с хмурой физиономией.
Тот поднял брови, помолчал, вдумываясь, и на лице его заиграла улыбка:
– Вы хотите сказать, что привезли с собой... идеалы?
– Я бы такое слово не употребил, но ведь каждый из нас ехал с ворохом великих иллюзий, разве не так? Вот я и спрашиваю – куда жить?
Тот не успел ответить, потому что Илья внезапно рассердился и в раздражении выкрикнул:
– Зачем доходить до такой точки?!
– Совершенно с тобой согласен, Илюша! – обрадовался Якобсон, – что дальше-то?! Ведь в стенку влетите, голубчик!
– А вы чего испугались? – Вадим посмотрел на Илью серьезно.
– Это в каком смысле? – изумился тот, с деланым весельем озираясь на оппонентов.
– Вот вы так всполошились. Что в этих словах вам страшным показалось?
– Да вовсе я не сердился!
– Ну как же: потому и рассердились, что испугались...
Илья смотрел с неопределенным выражением на свои руки, потом с юмором спросил:
– Я с вами согласен в политических оценках, но что вы так кипятитесь из-за русских? Собрались трое на кухне в Австралии, а говорят о России! "Что вам Гекуба?" – бросил он, сверкнув глазами.
Вадим быстро взглянул ему в глаза, но ничего не ответил. Илья увидел глаза сострадательные, удивился и, почувствовав себя неуверенно, рассердился на себя и на Вадима. Он непроизвольно оглянулся на Якобсона, ища поддержки.
– Я в Европе "новых" русских встречал, черт знает как богаты, непринужденно обронил он.
– Да... – вздохнул в ответ Якобсон, – перед ними шею гнут.
– Ничего удивительного, Соломон, без денег вы – пустое место в свободном мире.
– А мы-то как в совке мучились! Но, главное, конечно, в политическом смысле!
– Вы по контракту или как эмигрант приехали? – спросил Вадим.
– Меня пригласили в гости, а я тут зацепился, эмиграцию получил.
– Вы про какую эмиграцию говорите, Соломон?
– Про еврейскую. Для русских, насколько я знаю, вакансий нет, улыбнулся он. – Нормальным людям из России надо бежать. Что мы там имели? Преследования "космополитов": в лагеря сажали миллионами!
– Да ведь, кажется, миллионами сажали и русских... и все остальные народы...
– Нет, вы все какие-то сумасшедшие, советские!
– А вы, Соломон?
– Я, дорогой мой, не принадлежу к... ним! У меня нет психологической связи с этой страной. И говорю я на четырех языках. Мне просто нечего там делать – в этой стране, которая никогда не извиняется! В отличие от советских, у меня есть принципы, и я считаю, что впереди всего идет благородство, честь, нельзя прощать до бесконечности. И если это кто-то не понимает, то это беда человека. По убеждениям я либерал: лоялен, терпелив до последнего. Но... "всему на свете приходит конец", и теперь я беженец.
– Врешь, что-ли?! – Илья выпучил глаза.
– Это и есть гуманитарная эмиграция.
– Погодите, Соломон, ведь беженцы – это люди без крова. Их сотни тысяч по всему миру, кому нужна экстренная помощь, включая теперь и Россию. Они живут в страшной нищете...
– Не знаю, о ком вы.
– Что с вами случилось, Соломон? – Вадим весь подался к гостю.
Якобсон посмотрел серьезно, подумал.
– Вы конечно поняли верно. Не так много среди советских – истинно русских людей, кто бы мог понять такие вещи. Жизнь в русской действительности – это подвиг среди грязи, хамства, безобразий. В России я бедствовал. Не знаю, как жили вы, но для меня это были мученические годы. Хорошо известные проблемы с высшим образованием, проблемы с защитой, публикацией работ, – он устало махнул рукой. – Такие вещи во всем цивилизованном мире называются не иначе как дискриминация! Что ж вы хотите – Россия!
– У вас действительно четыре языка?
– Да, восточные. Я занимался сравнительной лингвистикой. То, что мне удалось закончить языковой институт – просто чудо.
– Защитились давно?
– Какую защиту вы имеете в виду? – лукаво улыбнулся Якобсон. – Я доктор наук, но не путайте, не местный, с одной хилой диссертацией. Я – доктор настоящий, с двумя диссертациями, причем вторую писал одиннадцать лет. Издал множество статей и две монографии.
– А вот вы, Соломон, говорили, что в России образование никуда не годное... – заметил Вадим.
– Моя жизнь подтверждает общее правило. Подавляющее большинство испытывало на себе палочную систему образования и нарушение прав человека на всех ступенях научной карьеры! Вы знаете, как трудно устроиться в Москве на работу: там тысячи специалистов, а хороших институтов не больше десятка.
– Устроился? – легко спросил Илья.
Якобсон посмотрел юмористически:
– О чем ты говоришь!.. – он выдержал паузу и медленно добавил: – Став доктором, я был поставлен зам. директора института по науке.
– Да ты большой человек! – воскликнул Илья и сел чуточку поровнее, впрочем, глядя весело и независимо.
– Все в России знают, что значит получить такое назначение, – смущенно сказал Вадим, думая о чем-то другом.
– Удачный сплав: способности, интуиция и, что греха таить, надежная рука. – Якобсон, усмехнувшись, прибавил: – И не одна.
– В том смысле, что вы были в близких отношениях с придержащими власть?
Якобсон кивнул.
– ...а ведь они, как правило, коммунисты.
– Такая ситуация австралийцам может покажется странной. Но, здесь, на Западе, другая система, и вряд ли бы они смогли разобраться в этих тонкостях! – убежденно парировал Якобсон. – Такое назначение – это победа, и, прежде всего, – над идеологическими врагами!
– Вы раньше пробовали эмигрировать?
– Жена отказалась наотрез. У нее родственников пол-Москвы. И не бедные люди. Да и что я нашел бы после такого места... – Соломон скривился.
– Это точно. И вряд ли найдешь, – отозвался Илья сумрачно, думая о своем.
Вдруг Вадим так громко расхохотался, что все вздрогнули:
– Зато, Соломон, теперь вы обладаете полным выбором!
– Здесь выбор во многом! – ответил Якобсон. – Вот пример: прописка. Вы забыли это рабское прикрепление к одному месту? Вы забыли эти куцые квартирки – позор и наваждение нашей жизни? Что далеко ходить, возьмите меня. Я работал в элитном институте, имел отличную зарплату, но так случилось, что я разошелся с женой и, как благородный человек, оставил ей и детям нашу четырехкомнатную квартиру на Садовом кольце. Вы безусловно знаете это престижное место. Мне дали другую – двухкомнатную. Доктор наук, профессор, зам. директора, а живет в двух комнатах! Слава Богу, это государство дало ее бесплатно, как, впрочем, и свое паршивое образование, а не то плати им бешеные деньги за две квартиры! Чего захотели, коммунисты проклятые! – вскричал Соломон в гневе, сияя глазами. Он с усилием перевел дух и продолжал спокойнее: – Одно утешение, что квартира с видом на Кремль. И комнаты тридцать метров каждая. Вам район кинотеатра "Ударник" о чем-нибудь говорит?
– Такая квартира в Лондоне или Париже стоит сотни тысяч? поколебавшись, спросил Вадим, обращаясь к обоим.
Якобсон недовольно хмыкнул:
– Кажется, мой рассказ не находит понимания?..
– Нет, что вы, продолжайте, пожалуйста! – попросил Вадим. – Это удивительная и в своем роде очень поучительная история.
Якобсон посмотрел подозрительно, но заговорил снова:
– Конечно, квартира стоит больших денег, – он как будто приосанился. Из-за этого моя мама и осталась в Москве.
– Какая же связь?
– Она живет у себя, а мою квартиру сдает дипломатам. Здесь ей делать нечего – она там отрывает!
– Неплохо для беженки, а? – крякнул Илья.
– Как же, и она беженка?! – разинул рот Вадим.
– Конечно! – воскликнул Якобсон и радостно рассмеялся. – Было бы у русских, бегущих из бывших советских республик за спиной богатое лобби, были бы и они беженцами!
Вадим опустил глаза. Илья с любопытством спросил:
– Как же ты статус беженца получил? Мы, видно, здорово отстали от жизни.
– Очень просто: есть масса адвокатских контор, где подскажут шаги. Для Америки отработана своя система, для Австралии своя и так далее, подстроенная под законы разных стран. Раньше было еще проще: написал антисоветскую статью – и дело в шляпе. Можно самому сделать или купить журналиста, если есть деньги, но нет таланта.
– Иногда то же самое делают китайцы, – вставил Илья, но Якобсон оборвал его:
– Нашел кого сравнивать, дуралей! Ты бы еще этих... нелюдей вспомнил!
– О ком ты?
– О грязных арабах, о ком же еще!
– Ну ты даешь! – подивился Илья, а Вадим пораженно сказал:
– Соломон, евреи сами страдали... Это так естественно – быть гуманным к другим народам!..
– Гуманизм не может распространяться на что попало! Говорю вам, это недочеловеки! Мы все равно их с землей сравняем! Я здесь недавно, а заметил: приезжает человек из России, и уже через несколько месяцев у него становится правильное мышление. Ну так вот... закончу я сегодня или нет, – раздраженно заметил он. – Публикация в прессе это, конечно, сто очков. Можно использовать услуги упомянутых служб, там вы обсуждаете варианты. Скажем, говорить о погромах, оставшихся как страшное воспоминание детства, не надо: уже известно, что погромов в России нет. Впрочем, некоторые евреи из глубинки иногда с успехом используют этот фактор, ссылаясь на малограмотность и врожденную агрессивность населения русских нестоличных городов, а также на то, что проверить это практически невозможно.
– Об этом рассказывают, – подтвердил Илья. – Один знакомый химик носил в отдел эмиграции бумажки, где были угрозы: "Убирайся отсюда, еврей, а то убьем!" Получил эмиграцию на автомате.
– Эти записки у него, что же, из России? – изумленно спросил Вадим.
– Как вы наивны! – весело рассмеялся Якобсон. – Ему дружок написал, да, Илюша?
– Вадим, вы просто ребенок... – покачал головой Илья.
– Погромы сейчас процветают в Германии, – заметил тот. – Современные европейские демократы бьют турков. Новое достижение белого либерализма!
– Черт с ними, с турками! – неприязненно отозвался Якобсон. – Кому они интересны? Я говорю, елки-палки, о наших, о настоящих трудностях! Знаете, дорогой, – добавил он авторитетно, – современная политика и социальные отношения – это только угол зрения и верно расставленные акценты. У вас же тенденция подчеркивать несущественные детали. Итак, я продолжу. Материал обсуждается на словах. После чего бумаги идут на эмиграцию: сто против одного, что ты ее получишь. Главное, подтвердить лояльность, выразить "фуй" к коммунистическому режиму, показать приверженность идеалам противоположной стороны.
