Текст книги "Южный Крест"
Автор книги: Марина Бонч-Осмоловская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
Две недели поисков не принесли результата.
Примерно тогда же Оля, долго и безуспешно искавшая работу, получила предложение. И на деньги большие, чем у ее мужа. Но в другой город. Дома поднялась буря. Супруги долго ругались, кто же должен уступить и бросить работу. В конце концов Саша пошел к шефу и предложил ему добавить еще восемь тысяч в год, в точности до суммы, предложенной жене. Шеф восемь добавить отказался, но сказал, что пять сможет. Супруги, очень довольные, остались. Прошло, однако, немного времени, и Оля, не выдержав, пошла работать уборщицей в отель. Скандалы в семье быстро возобновились, так как работы этой она стыдилась, а отказаться от денег была не в силах.
Анжела много писала, выставляла свою живопись в хороших залах, преимущественно в Европе, и, наконец, стала известным и очень покупаемым художником. В ее парижской студии собиралось рафинированное общество, и все меньше приветствовались там случайные и малоизвестные личности. Стали появляться знаменитости из России.
Она несколько раз и сама наезжала в Москву. Посещение это требовало незаурядного мужества, так как в России Анжела не бывала больше двенадцати лет – не к чему было. Теперь она отправлялась туда ненадолго, с какими-то загадочными и тщательно скрываемыми целями. Возвращаясь, долго приходила в себя и со вкусом рассказывала, какие все в "совке" жулики.
Однако, около месяца тому назад Анжела вновь бросила свое творчество и свой салон. Она стремительно выехала в Москву в окружении нескольких женщин – для текущих дел и мужа – для серьезной подмоги. На этот раз, кажется, подворачивалось что-то крупное: стало известно, что она сможет приватизировать значительный кусок земли в старой части Москвы – в каких-нибудь культурных целях.
* * *
Как-то в сумерках, когда ее сестра Ирка вязала перед телевизором, поджидая своего Боба, на двери задрожал колокольчик.
На пороге стояла Света.
Ирка, не отрывая глаз от лица подруги, сделала шаг назад и застыла, не в силах вымолвить слова. Перед нею было чужое лицо, как будто незнакомое. Они не виделись давно, и ничего в этом лице не осталось от сверкающей смехом обольстительной женщины. Ирка пропустила Свету, не спрашивая, заперла дверь и безотчетно плотно задернула шторы.
Казалось, облака пробегали по лицу гостьи. Она мрачно молчала и, не замечая окружающего, бесцельно оглядывалась по сторонам. Наконец взглянула на Ирку, усмехаясь.
– Где ты была-то?! – вскричала Ирка, помедлила и вытащила из холодильника бутылку. Изучая подругу вытаращенным взглядом, налила ей полный бокал. Подумала и налила себе тоже.
– Живу себе. – Света пожала плечами.
– С кем живешь-то? Тебя все ищут, с ног сбились!
– Что, трясли тебя женишки? – проговорила та, запнувшись.
– Ты ведь ни строчки не оставила! Что с тобой стряслось? Мне бы ты могла позвонить!
– Извини. Не в себе я... – нетвердо сказала гостья.
– Ну ладно, – протянула примирительно Ирка. Бесприютный вид подруги разжалобил ее сердце. – Я тебя не ругаю. Ты есть-то хочешь?
– Нет, я посижу и пойду.
– Куда же ты пойдешь! – Ирка всплеснула руками. – Не пущу я тебя никуда!
Света смотрела так несчастно, что Ирка потянулась к ней всем сердцем. Почувствовав это, та пролепетала:
– Добрая ты, Ириша, но не сможешь мне помочь... – она подняла лицо и в мрачном волнении уставилась в глаза подруги. – Больше не могу. Понимаешь?
– Не очень, Светик... Ты что имеешь ввиду?
– Со мной что-то не в порядке... Я – это не я, – терзаясь, прошептала она. – Почему со мной происходят такие вещи, я ни-че-го не понимаю!
– Какие вещи?!
– Вся эта проститучья жизнь! Меня кто-то любит, и я кого-то люблю, но все неправда. А потом такая пустота... словно изгадила саму себя! И конечно того, с кем любилась. Я кажусь свободной? Выбираю любого? Но я – не свободна! Потому что я та, которую хочет видеть мужчина, понимаешь?! Я завишу от его денег, услуг, от него. За его деньги я должна стать такой, какой хочет он! Вот гадость! – красная, она закрыла лицо руками.
– Светик, но есть же выход! – с тревогой, разделяя чувства подруги, воскликнула Ирка. – Не надо авансов прохиндеям раздавать, а появится хороший человек – выходи за него замуж!
– Ириша, столько у меня перебывало умных и добрых! И замуж звали! ожесточенно крикнула Света.
– Так что же ты?!
– Я всегда хотела замуж выйти. И подругам завидовала, кто хорошо жил! сказала Света с такой искренностью, которую Ирка не предполагала в подруге. – Ты не знаешь, до слез завидовала! А как дорогой да любимый меня своей считал, на меня колотун находил, ужас такой, все – связана по рукам и ногам, конец мне пришел! Ничего у меня с порядочными не выходило... – она перевела дух, вслушиваясь в себя, – зато со всякой швалью получалось как нельзя лучше. Я знала, что им от меня надо и заставляла платить хорошие деньги. Жаль, что у Шустера миллиона нет – я бы его облегчила!
Ирка слушала подругу в великом смущении. Она, как и все, встретившие Свету на своем пути, имела о ней мнение простое, легко укладывающееся в набор нескольких черт. Этот расхожий облик мужчины, смеясь, называли словом секс-бомба. Женщины никогда не употребляли это выражение, оно их раздражало. Некоторые из них говорили, что она красивая девочка, другие, да, ничего, но не так, чтобы чересчур. И те, и другие сходились во мнении, что несмотря ни на что, она, безусловно, полная дура, но мужчинам нравится.
Ирка и была, и не была из этого исключением. Ей нравилось разговаривать со Светой, которая почти всегда соглашалась с доводами Ирки, особенно если Ирка нуждалась в ее понимании, внимательно выслушивала все "за" и "против", не противоречила по пустякам, навязывая свою волю и советы тогда, когда от нее требовалось совсем другая роль: принимала рассказы Ирки именно так, как Ирка старалась это преподнести, словом, была отзывчивым собеседником. Знакомые женщины вроде бы и соглашались, что это умно, но мнение свое о Свете не меняли.
Да, Ирке было приятно дружить со Светой, легко дружить и весело, но... Иногда Ирка испытывала неодолимое раздражение, глухое и тяжкое. Она говорила себе, что вчера та нарочно смеялась слишком громко, она выставляется, специально привлекает к себе внимание и вообще не умеет себя вести в обществе. У Ирки от этих мыслей быстро портилось настроение, и она не звонила Свете, удивляя домочадцев своим мрачным видом. Она сердилась на Свету и за свои собственные чувства к ней. Но через день-два ее раздражение приобретало иную окраску, ибо Ирка начинала совеститься этими, внезапно одолевающими ее чувствами, тогда она несколько недель думала о Свете самое лучшее. Но и этот срок проходил, вновь проявляя в голове Ирки общую и вполне устоявшуюся идею, что Света хотя и миловидна, но как человек совсем неинтересна, обсуждать даже нечего, разве что ее похождения.
Теперь, кроме неожиданных откровений, Ирку поразило лицо этого человека. Оказывается, во все эти времена Света тоже жила, как окружающие люди, имела укрытую собственную жизнь, какие-то трудности, не высказываемые никому на свете, и вместе с ними разнообразные и глубокие чувства, совершенно, кстати, пропущенные Иркой. Это было как-то неожиданно, хотя удивляться тут было собственно нечему. Просто все, что казалось естественным для других Иркиных подруг и выглядело труднообъяснимым в устах Светы, оставалось для Ирки совершенно закрытым миром, и уж, конечно, все те перемены, которые в этом мире исподволь накапливались и совершались. "Хм! подумала Ирка, и еще: – Нда... – и еще раз: – Хм!.." – и что-то такое разное, что она подумала о Свете, взглянув на нее новыми глазами. Тут заинтригованная Иркина мысль остановилась, не пронзая дальше морок чужих глубин, а предложила Ирке разумный и по-человечески очень понимаемый совет.
– Слушай, Илья был у меня, чуть не плакал, правда! Он в тебя ужасно влюблен, просто по уши. "Скажи, где она? – кричал. – С кем сбежала?!" Я от него палкой отбивалась, так наседал – еле выгнала!
Света смотрела без любопытства.
– Вот я и думаю! – продолжала Ирка порывисто, – он ведь неплохой, а? Не всякий еще полюбит так. Что же ты молчишь, ответь что-нибудь!
– Не обижайся, Ириша, – утомленно проговорила Света, – не любит он меня. Он свое самолюбие любит – неудовлетворенное, распаленное до крайности.
– Чем же распаленное?
– Я в ножки ему не рухнула, как его несчастная жена, не восторгалась им, вообще с ним не считалась. Это как раз мужиков до остервенения доводит, очень увлекает. Заставляет за женщиной бежать, все на свете позабыв: детей, жену, дела забросив. А потом и сам не знает, любит или ненавидит – так распалится! Знай ему только кукиш показывай. Они не женщину любят... они за своим распаленным самолюбием бегут на край света! И такие, как Илья, когда удовлетворен, больше всего женщин делят, разменивают. Пользуются! Угощаются! Тщеславятся!
– Как же ты с ними? – выдохнула Ирка сокрушенно.
– Больше никак! – в полный голос крикнула та.
Они замолчали, сидя уже в сумерках. Зажегся первый фонарь напротив. Мимо окон прошел человек. В полной тишине дома начал пробовать свой голос сверчок.
Да, Ирка была удивлена словами подруги, ее непривычным, твердым взглядом на вещи. Обычно Света не имела склонности рассказывать о каких-то там проблемах, имела облик любезный и довольный – этакий укор и пример для окружающих: беспечный вид ребенка любимого и холимого всеми. Отработав этот облик до тонкости, она проявила несгибаемую волю в умении следовать ему и подвести всех окружающих к единственной вере, чтобы ни у кого и мысли не возникло: это восхитительное лицо – плод неустанной, изнурительной работы.
Теперь, как выяснилось для Ирки, произошла ошибка в среде ушлых знакомых: все приняли сыгранную Светой роль за чистую монету, уверились в ней настолько, насколько хотела того она.
– Светик, – робко позвала Ирка, – как ты вдруг поняла?
– Думаешь, я раньше не знала? А, может, и вдруг... – Света несколько секунд колебалась, потом глухим голосом сказала:
– Люблю я, Ириша.
Ирка в искреннем изумлении вскинула глаза, а Света вскрикнула:
– Ты что удивляешься, я как-никак человек!
– Господи, я ничего! Кто он?!
Та стушевалась от резкого вопроса, медленно ответила:
– Один седой и непонятный человек.
Ирка помолчала, вдумываясь в ее слова, потом пораженно спросила:
– Ты что же, хочешь сказать, что он не...
– Вот именно, – перебила Света, – он не.... – она помолчала. – Не любит он меня.
– Женат?
– Женат.
– Я знаю его, верно?
– Да... – с явной неохотой отозвалась Света.
– Если непонятный... то это... Вадим? – замирая, брякнула та.
– Не пытай меня! Мне и без того муторно, хуже некуда, Ирка! Я никому не нужна. Идти... идти мне некуда...
– Я тоже это чувствую, – внутренне подчиняясь, сказала Ирка, и чувствовалось, что эта мысль ей не чужая. – Да... изменилась ты здорово... ласково заметила она, с состраданием рассматривая подругу. – Что же ты делать будешь?
– Не знаю, – проговорила та потерянно.
Они надолго замолчали.
Ирка зажгла лампы, прислушалась к звону цикад и наивно, но стараясь казаться загадочной, произнесла:
– Кажется... он скоро будет свободен!
– Откуда ты знаешь?!
– Я кое-что слышала, они с женой вроде на грани развода.
– Не верю! – в отчаянии воскликнула Света. – Здесь никто из приезжих не разводится!
– Тем не менее! – подтвердила Ирка в восторге. Ее жизнерадостная рожица сияла.
Щеки Светы горели, и тяжелая головная боль мучительно била в виски, в глаза. Она глотнула вина, не ощущая его нежного вкуса. Дело совсем не в жене!
– Дело не только в жене, – сказала она. – Он меня не воспринимает. Я имею ввиду, что он не видит во мне женщину...
– Это в тебе-то! – ахнула Ирка. – А что же он в тебе видит?!
Света резко встала, прошла вдоль стены, разглядывая картинки, тарелки и побрякушки, густо облепившие стены. Ирка понимала, что подруге тяжело говорить, ее незатейливое и доброе сердце разрывалось от сочувствия, но в этом было столько необычного и привлекательного, что Ирка, поколебавшись, не нашла в себе сил отказаться от вопроса:
– И что же он, Светик?
– Не могу я говорить о нем. Он – настоящий... может быть, моя первая любовь.
– Я думаю, не может он не влюбиться, – поколебавшись, поддакнула та.
Света отвернулась. Головная боль усиливалась, на сердце тучей поднялась маета, острой тоской охватив душу.
– Тонкое лицо и такое... равнодушие. Ему ничего от меня не надо. Я не могу без него... Это – ловушка. Я думаю о нем, даже когда не думаю... меня тянет к нему... – бормотала Света, как будто не вполне сознавая, что говорит кому-то постороннему. – Я просыпаюсь ночью и не могу спать от этого... уже как боль... невыносимо. С тобой было такое, Ириша?
– Нет, думаю не было, – проговорила та взволнованно, дивясь и безотчетно испытывая благодарность к подруге, подарившей ей такие увлекательные минуты. – У меня все спокойнее, без страстей. Давай лучше сообразим, что нам с тобой делать, – торопливо и предупредительно начала она. – У меня есть такой план.
Но не судьба была Ирке изложить свою идею, потому что в эту минуту колокольчик неистово задребезжал, и перед ее испуганными глазами внезапно выскочил из-за угла и, отодвинув ее рукой, незадерживаемый никем, быстро вошел в дом Илья.
Было ясно, что он ожидал увидеть здесь Свету. Но когда он разглядел ее в сумраке гостиной, то остановился, как вкопанный, и с отчаянием, с тяжелым напряжением впился в ее черты.
Ирка машинально вскинула руки и замерла так у стены.
– Пожаловал! Я так и знала, что выследишь! – Света откинулась в кресле, сразу успокоившись, только лицо ее вытянулось и недоброе выражение играло на нем. – Ну, выследил! А теперь что будешь делать? В ноги мне упадешь, будешь в любви клясться навек. Иди, вались в колени, мы с Иришей тебя послушаем!
Илья содрогнулся, лицо его начало темнеть, и в какой-то момент Свете показалось, что он бросится на нее, но он не бросился, а подошел и рухнул на колени. Глаза ее жадно вспыхнули.
– Все-таки по-моему! – закричала она властно.
– Вернись ко мне... – сказал он безвольно.
Она подвинула к нему лицо и зашипела:
– Что же ты на колени передо мною встал?! Ведь ты – любимец женщин, они из-за тебя свою жизнь ломали! Все для тебя приготовлено и устроено, для тебя, красавчика, Земля крутится. А я только телка – как ты с Шустером говоришь – я гожусь, чтобы меня трахать, когда тебе угодно! – голос ее резко пошел вниз, осекся, и она впилась в него страшным взглядом: – А если поднадоест, то мной можно торгануть, махнуться со своим дружком!
– Не было этого! – закричал он истерично. – Я люблю тебя, ты знаешь это!
– Наверное мне померещилось?! Будто не говорил ты этого в первую встречу, не повторял в постели! – она порывисто вскочила, оттолкнув его в ярости, но Илья схватил ее за ноги, и Света по инерции упала поперек кресла. Он бросился на нее всей тяжестью и впился то ли губами, то ли зубами в ее лицо. Она истошно закричала, а Ирка, стоявшая, как в ступоре, заполошилась и резко дернула Илью за рукав. Нитки треснули, но Илья, казалось, не почувствовал ничего. Света заколотила руками, тогда Ирка, помедлив, рванула рукав на себя. Он оглушительно хруснул. В секунду общего смущения Света стремительно выскользнула с кресла, забежала за большой стол и закричала:
– Убирайся отсюда! Ты мне противен, слышишь, ты!
– Девочка моя, что я тебе сделал?!
– Все, что ты сделал, мне противно! И не смей называть меня "девочка"! И никогда я не была твоей! – неистово завопила она.
– Ты что же – притворялась? Ведь ты говорила, что любишь меня?!
– Конечно, притворялась!
– Не верю!!! Я помню твои ласки, твои руки! Я помню, как ты хотела меня!
– Никогда этого не было! – она смешалась, но мгновенно нашлась: – А ваша дележка! Забыл?!
– Какая еще дележка?!
– Ириша, напомни товарищу их сочную беседу!
Ирка задумчиво посмотрела в окно, а Света воскликнула:
– Я подслушала, как вы меня с подлецом Шустером делили! Сколько за меня предлагалось отступного?!
Лицо ее подурнело и, казалось, она сейчас ударится об пол. Илья окаменел.
– А что ты, мерзавец, со своей женой сделал?!
– Откуда ты знаешь? – взвизгнул он, и его передернуло.
– Твой друг ситный доложил! У него не задержалось: предавать дружка или нет – он еще и утопит с наслаждением. Два ученых! Два ученых дружка!
– Не твоего ума дело – о науке судить! – Илья остервенился, чувствуя, что все сыпется на глазах: – Развратная шлюха!
– Я??? – У нее закружилась голова. – Потому, что я с тобой переспала? А разве ты не переспал с сотней других женщин?! Значит, ты – шлюха! Распоследняя шлюха!!!
– Это ты... Не только развратная, но и корыстная шлюха!
– Ты!
– Ты!!!
Ирка у двери опустила глаза.
Вдруг Илья стремительно обернулся к ней и, резко захохотав, воскликнул:
– Домашняя скромница! Ты-то как за Боба выскочила за две недели – чтобы здесь остаться?! Меркантильная блядь! Все вы – продажные, грязные шлюхи!
Глаза Светы зажглись невероятным темным блеском.
– Что?! Это ты говоришь нам... Да ты... знаешь ли ты, как я ненавижу тебя! – она по– кошачьи приближалась к нему, и Ирке, замершей у притолоки, показалось, что она сейчас взовьется стрелой и с тонким воем вонзится ему лапами в волосы.
Опустошенность, преследовавшая Илью с некоторых пор, его мучительная прикованность к этой женщине, безволие, подкашивающее ноги, упорное и горячее чувство, что вот – все пропало, внезапные страхи и предчувствия как мало это походило на то, каким он себя знал. Глубоко, странно эта женщина перевернула его. Но почему, почему именно она? Ведь таких у него было и будет немало. Конечно, именно она сумела стать с ним вровень – не считаясь, не дорожа им ничуть. Именно такую сладко преодолеть. Всякий раз, когда он думал о ней, он терял свою привычную силу, и эта целомудренная беспомощность открывала другого его, другую грань – естество, о котором он сам только догадывался: робкое, не отвердевшее сердце, вдруг сумевшее доверчиво открыть себя, как в стародавние детские времена. Илья обрадовался этому, как внезапному тайному кладу. Он понял, что он богаче и больше, а, главное, много, много лучше. Это новое состояние было тепло, сладко, он упивался, размягченный. Тогда взгляд и душа его очистились, мысли сделались спокойнее, добрее, терпимее к тем вещам, право на существование которых он никогда не признавал до сих пор и которые по большей части и составляют окружающий мир. Сердце его отогрелось от этого понимания и от своей терпимости. И счастливый этими чувствами, он понял, что знает теперь разгадку любви: он любил ее, он любил и себя, и свои мысли о ней, и о себе, а, главное, о своей перемене, о своей новой вере, и в этом было великое приятие мира – то состояние, которое он не ведал раньше как единственное дарующее счастье.
Глядя в это светлое лицо, никто теперь не смог бы сказать, что у него трудная улыбка. Теплом отзывались его глаза навстречу другим глазам, и открытой нежностью смеялись губы. Но некому было порадоваться этой перемене: Светы не было рядом. Ее жизнь, лишь задев его краем, отошла и совершалась вдалеке, более не пересекаясь. Она иногда замечала его перемену, но это чувство не удивляло ее сердце как нечто новое и решительное, ибо ее глаза были развернуты на перемены, происходящие в других людях.
Бегая по своему пустому дому, стараясь справиться с неостановимой болью, Илья постепенно стал утрачивать свое новое, волшебное состояние: ему не хватало благотворной подпитки. Ведь известно, как нечасто, трудно родятся возвышенные чувства, уступая место другим, более каждодневным, более общепонятным, особенно если ничто не вливает в тебя дополнительные силы быть иным, быть больше, чем ты был всегда. Тогда ты остаешься один на один со своей высокой заявкой, уже понимая, что осуществление ее дело только твоих внутренних усилий, невидимых, ненужных ровным счетом никому и неизвестно, свойственных ли тебе. Иногда в такой момент бывает трудно отказаться от вполне законного раздражения.
Для Ильи это было тем более естественно, поскольку в своей неожиданной и трудной перемене он все острее стал замечать невыносимую свою оторванность в этой стране от того, что он знал и любил, от того, что мириадами неуловимых черт пронизывало, наполняло и составляло когда-то жизнь. Его гордость, его независимость надломились: с изумлением и даже страхом он ощутил себя по– настоящему одиноким. Среди австралов, где он не мог найти ни эрудиции по своему вкусу, ни психологического сближения, на работе, где он не уважал коллег за их невежество и отсутствие самозабвенного увлечения наукой, в русской компании, где он привык насмехаться над скудоумием знакомых, которые, живя здесь, быстро и неумолимо "отставали". Может и был один человек, от которого можно было услышать самостоятельные слова – это Вадим, но, черт побери! это был совсем не тот человек, с которым Илья хотел бы искать сближения!
Светка, она – яркая, близкая и – какая бы ни была, но насквозь своя, русская – она, она была последней близостью, последним пристанищем в этой сумасшедшей пустоте. Он понял ее, как шанс, как последнее спасение. И так решив свою жизнь в момент, когда он оказался один на один с отсутствием будущего, в вакууме, который стал слишком велик для него одного, теперь он страстно и нетерпеливо ждал ее прихода.
Сейчас, в одуряющей слабости перед ней, он услышал вещи невозможные, слова, которые люди наверняка говорили о нем, но которые он не желал ни понимать, ни знать, ни даже единожды преклонить к ним ухо, – потому они ударили его ослепительной молнией, оказавшись несправедливейшей и чудовищной новостью. Она, она презирает!
Сердце его сотряслось, и вся новосотворенная вялость отступила. И, освободившись, душа его тотчас вернулась к своим истокам, к своему обычному, понятному состоянию. Медленно и точно лицо его потемнело от страсти: все немедленно должно стать так, как хочет он! Окатив его стремительной волной, она невидимыми, волшебными мазками тяжело изуродовала его красивое лицо. Он молчал, трепеща и сдерживаясь из последних сил. Свысока, но остро, даже болезненно разглядывал лица женщин, не ставя ни во что их мнение, но, как настоящий деспот, прищемленный в чем-то, нетерпеливо старался любой ценой вернуть свое безусловно особенное положение среди людей.
Света, с насмешкой улавливая эту игру на его лице, приостановилась и проговорила замедленно:
– Что, красавчик, тебе неприятно? Как же мы тебя недооценили... – она впилась глазами в его мрачное лицо и заговорила, с наслаждением подыскивая слова, но волнение мешало ей это сделать: – А! с тобой нельзя так разговаривать...
– Не сметь... – произнес Илья в беспамятстве, а в голове черт знает отчего крутилось: не соизмеримы твои достоинства даже с похвалами возносящих.
– ...Я и говорю – с другими-то можно, а с тобой нельзя. Особенно при свидетелях. У нас самолюбие ого-го! нас ценить надо, ласкать самолюбие наше! Все могут в дерьме оказаться, да ты не таковский. Ты не все, другим не чета! "Охлажденный скептик и романтик одновременно"! Какой он исключительный! А уж талантлив! Куда нам, черной кости, с тобой образованным тягаться, да еще кровей каких древних. Разойдись – он идет! – она метнула на него тяжелый взгляд. – Еще мы чувствуем себя, – она вспомнила, – "чуждым обществу". Верно! Людей ты презираешь! Да ведь ты без них дня не утерпишь: только бы вокруг егозили, в рот заглядывали. Без похвалы, поди, и заболеть можешь, ха-ха-ха!
"Вот тебе и Светка!.." – ахнула Ирка.
– Кто твоими красотами восхищаться станет? Только женщины! Мужики, тебя разглядев, плюнут и уйдут, а с женщинами есть чем заняться. Ты их можешь задурить и, на их слабость надеясь, свое величие показать! – она рассмеялась, и неожиданно свободно и сильно прозвучал ее смех. – Как ты пыжишься перед нами, дурами жалкими, бедняга! Лезешь высоко, а оборвешься оттуда с треском, на потеху! Ты на себя любуешься, чванишься, а все напрасно: того не видишь, что никогда тебе вверх не подпрыгнуть, чтоб ты, парень, знал! – прибавила она со злобным юмором.
Точно ударом лицо его продернулось судорогой – Илья, наконец, что-то понял всерьез. Последние силы оставили его: породистые черты лица вдруг утратили изящество, поползли и сложились в безобразную харю. Долго сдерживаемое страдание, вынужденная покорность и бессилие рванули наружу. Он успел еще подумать, что именно унижение – вот чего он не простит! В какую-то секунду он вспомнил свою бывшую семью, свой Домашний Храм и, почувствовав в себе необыкновенную силу – как тогда, в те времена, бешеную нахрапистость, которой не смел перечить никто, заорал в точности, как в те пресветлые времена:
– Да кто ты такая передо мной!!! Ты – ничтожество!!!
Ничем не сдерживаемый вал чудовищной разрушительности, злобы невероятной силы обрушился на них. Женщины смотрели на него завороженно. А он, сжавшись весь, плюясь, дико завизжал какую-то похабщину, приближаясь к Свете. Та не могла поднять руки, ступить шагу. Полный ступор нашел на нее. В следующее мгновение он бы, наверное, раскроил ей череп, если бы дверь не звякнула и в комнату, гогоча, не ввалился Костик, а за ним и Боб с портфелем под мышкой.
Все бывшие в комнате как будто были пойманы на лету, схваченные внезапностью вторжения. Боб, не успев договорить слова приветствия, уставился на замороженную группу. Бурно меняющиеся выражения лиц так изумили его, что он остолбенел с поползшей вкось улыбкой. Ирка судорожно вздохнула.
– Ничего, Боб, ничего не происходит! – выкрикнул Илья и врезал по стулу каблуком, отчего тот, с неистовым звоном грохнув о напольные часы, выбил стекло. Илья истошно взвизгнул, с разбегу пнул входную дверь и вылетел вон.
Ирка сделала шаг к подруге, но та задрожала с огромным напряжением и, сжав свое лицо, страшно закричала. Через секунду слезы хлынули, сотрясая ее, и Боб с Иркой, бессмысленно озираясь, потащили ее к дивану. У нее началась истерика. Света что-то пыталась сказать, но не могла и, обливаясь слезами, порывалась убежать через заднюю дверь в сад. Долго не отвечала, обнимая Ирку, пряча лицо.
Видно было, что Ирка глубоко потрясена этим неожиданным для нее обликом Ильи. Она определила Свету ночевать в своей комнате, а мужа и сына отдала на попечение друг друга до следующего дня.
В печали прошел этот вечер. Света говорила и много плакала. Ирка слышала необычные вещи, не слыханные от подруги раньше. Глубокое, темное еще для самой Светы изменение произошло с ней за последние месяцы, та большая работа, которая началась годы и годы назад – кто знает, как давно – но не вызревшая, не проявленная раньше. Можно предположить, что в ее личности было что-то, что позволило соскочить с точки замерзания. Сила чувств, искренность переживаний или обостренное чувство искажаемой справедливости, ответить одним словом трудно. Только то, что представляло для нее годами несомненный интерес, теперь отчего-то оказалось в тени. И для нее мало-помалу наступили вот эти, настоящие времена. Под влиянием новой любви или отвергнутых, неразделенных чувств, или просто потому, что пришло время: кто угадает, почему и когда все, что скапливается в сердце годами, вдруг, без спроса, неумолимо пробивает себе путь наверх. Во времена прорастания созревших зерен, в те времена, когда легкими блестками опадают все щиты и за отшлифованной поверхностью собственного облика проступает нежная мякоть нетронутой сердцевины. Во времена самосуда, справедливость или несправедливость которого не видна и приговор не очевиден и годы спустя.
Света говорила: печальными и вдумчивыми были ее слова. И это были другие мысли и о других ценностях, взятые с тех сторон, которые раньше нимало не занимали ни ту, ни другую женщину. Как будто с натугой ржавого колеса ворочалось что-то внутри, разминая и поднимая из глубин непонимаемые, никчемные доселе, но, оказывается, такие реальные и живые представления.
– Ириша, – шептала Света в полумраке, – знаешь кого я любила больше всего?
– ?
– Папу. Спросишь: "Зачем ты от него сбежала?"
– Спрошу. И маму зачем увела?
– Не знаю, как это рассказать... Ты ведь его не видела? – она натянула на себя одеяло, как кокон. – Он ребенок, ласковый такой. Ему уже за пятьдесят, а у него глаза, как у... ангела. Он вообще как неотсюда. Ты таких встречала?
– Нет. Только слышала, что такие попадаются.
– Ну вот... – Света тяжело вздохнула, – когда я была маленькая, он был всем для меня. Мне не нужны были подружки, я ходила за ним хвостом. Он добрый, легкий такой. Он рисовал мне картинки, сочинял к ним стишки. И так хорошо шла жизнь... очень долго. А когда мне стукнуло одиннадцать, он влюбился. Я-то, конечно, ничего не знала, но дома все пошло вкривь и вкось. Он стал совсем другой: мной почти не занимался, был рассеян. То мама начала пропадать, то он. В памяти остался наш дом и ужасное напряжение, как перед ливнем. А потом... мама сказала, что папа влюбился и уходит жить в другой дом. – Света замолчала, переводя дух. Несмотря на давность лет, события эти неизменно тучей ложились на ее душу. – Очень странно... – протянула она, но у меня было чувство, как будто он бросил меня, понимаешь? Не маму, а меня! И я уже никогда не могла от этого отделаться. В первое время было оглушение, вата. Я ничего не помню из тех лет – до самого конца школы. Один серый туман: нет этих лет и все, выпали. Потом уже какие-то лица, друзья много позже. И, знаешь, только месяц назад я узнаю от Николая Николаевича правду о моей семейке.
– А он-то откуда знает? – разинула рот Ирка.
– Папа ему выложил, то что от меня скрывалось всю жизнь.
– Господи, Светка!
– Оказывается, Ирка, оказывается! – Света в волнении начала машинально почесывать руки, – они сговорились обмануть меня, знаешь, для "пользы ребенка"!
– Что ты тянешь! В чем дело?
– Не он! Не папа влюбился, а у мамы был любовник!
– Правда что ли...
– Папа ждал, когда она перегорит и к нам вернется. Не дождался. Кончилось тем, что она его из дома попросила, а раз я должна была остаться с мамой, они уговорились, чтобы папа все на себя взял, понимаешь?
– Он благородный человек!
Света сильно побледнела и пошла к двери.
– Ты куда? – вскинулась Ирка.
– Да нет, никуда. – Света бесцельно пошла к окну, посмотрела на темные кусты. – Я ничего не соображаю... Все не так и не туда. Что же мне делать?..
– А что ты, собственно, должна делать?
– Разве ты не понимаешь, я всю жизнь отца ненавидела! Я же мучалась без него! – в тоске вскричала она. – А потом, когда он нам приглашение прислал, как я радовалась, с какой злостью думала: "Ну вот теперь, дорогой папочка, я тебя накажу! За все, что ты у меня украл, за то, что ты меня бросил!"
