Текст книги "Южный Крест"
Автор книги: Марина Бонч-Осмоловская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
– Что вы будете: кофе, сок?
– Эта жара сводит с ума. Что-нибудь пожиже. Прозрачную водичку!
Когда он возвращался к столику со стаканом в руке, Света с серьезным видом смотрела в статью, которую он читал.
– Какая у вас замечательная профессия, Вадим, – мечтательно вздохнув, протянула она. – История искусств – моя любимая наука! Когда кто жил, например. Художники вообще такие стебные, но, думаю, трудно за художником жить... Но если на портрете – я бы не отказалась. А вы умеете рисовать, Вадим?
– Нет, но очень люблю смотреть на картины, – он на секунду осекся, но потом договорил: – Поэтому, давно, я начал их понемногу собирать.
– Ой, правда! Вы знаменитый коллекционер? – воскликнула собеседница.
– Нет, конечно. Я вообще не коллекционер, как это понимается. Я ничего не продаю и не перепродаю.
– А что, коллекционеры деньги на этом делают?
– По-разному. Публика мало знает об этом, и коллекционер для нее фигура даже титаническая. Художники знают это занятие с другой стороны и пожалуй полагают коллекционеров если не за мошенников, то, во всяком случае, за людей меркантильных, хватких и немного, но бесчестных. И даже самые идеалистические личности без этой мысли на тебя не глянут. Им идеалистичность в этом не помеха. Так что я раз и навсегда оградил себя от этих вещей и, если покупал работы, то редко, и не должен был общаться со многими слишком часто.
– Что же получалось?
– Иногда художник старался тебе картину продать, звонил, сбавлял цену, а потом через некоторое время доходили слухи, что он обвинял тебя в корысти, жадности, доказывал, что потому ты работы купил, что нажиться на них предполагаешь и непременно огромные деньги на его наивности заработаешь. Обидно им очень, что сами же они покупателя упрашивают, обидно, что денег нет. Очень самолюбие разжигает, когда богатый заезжий у других покупает, а у тебя нет, но еще более обидно – когда купит! Ведь непременно же здесь обман, денег недодали, вокруг пальца обвели, не оценили по достоинству! Если у него деньги есть, а у тебя нет – значит, он подлец. А еще они уверены, что их работы огромных денег стоят, и деньги эти от них стороной уходят – и деньги, и настоящая слава.
– Я бы хотела повстречаться с кем-нибудь таким! Но трудно, чтобы сразу и слава, и деньги... – глубокомысленно протянула Света. – Да и трудно бывает положиться. А здесь у вас много друзей?
– Сколько вы живете в Австралии?
– Несколько месяцев.
– О дружбе говорить затруднительно, – заметил Вадим, перебирая газету.
– Почему?
– Русские и англо-язычные – слишком разные. Факт прост: русских они не любят. На самом деле, надо помнить, они не любят никого. Спрашиваешь англичанина: "Вам нравятся шотландцы?" – Морщит нос: "Не-е". – "Американцы?" – "Нет, мы их не любим". – "А как насчет французов?" – "Французы – свиньи!" – "Итальянцы?" – "Мы их презираем!" – "Я хочу съездить в Грецию, посмотреть на Акрополь и развалины Трои". – "Как, вы серьезно думаете поехать к грекам?!"
– Не может быть! – Света вытаращила глаза.
– Сущая правда.
– А мы в России думали, что американцы и англичане... такие чистенькие, умненькие – в костюмчиках!
– Вот и афоризм готов! – Вадим засмеялся. – Нет, они совсем другие! Живя дома, я, как и все, этого не знал. А приехав сюда, постарался разобраться, что происходит. Появилась теория, почему англо-саксы часто плохо относятся к нам. Так всегда – мы говорим о Западе, а думаем о России. Но интересно ли это вам?
– Конечно! Я про это не слыхала.
– Я думаю, причина кроется в разных системах ценностей. Они не понимают то, что интересует нас, мы не уважаем то, что для них главное в жизни. Как вы думаете, для чего живет англичанин или американец?
– Я думаю, чтобы все иметь...
– О! Как точно!
– А русский?
– Хороший вопрос. Им непонятно почему мы ищем особую цель. Русский живет размеренной жизнью только до времени, а потом начинает тосковать. И пока не найдет себе идею, желательно – грандиозную, которая бы захватила его без остатка – он не будет счастлив. Помните у Достоевского о мужике, который стоит глубоко задумавшись, а потом в Иерусалим пойдет молиться или дом спалит, или то и другое вместе.
– Сейчас в России так жутко делают деньги...
– Да, когда социальные отношения бурно развиваются, начинается распутство... Я уверен, что деньги – новое увлечение, игра, и она со временем начнет буксовать, потому что для нас деньги – не единственная ценность. – Вадим посмотрел на Свету яркими глазами и увлеченно заговорил: Я много думал об этом и понял, что наш абстрактный поиск не понятен англичанину, он-то и не нужен англичанину. Он презирает то, что это не вписывается в рамки его представлений. Если ты скажешь ему: "Это выгодно, а это – нет", – он поймет тебя отлично! Но никогда не отдаст ни грана своего бытового благополучия ради идеи, не приносящей конкретной прибыли. Англоязычный человек движим прагматизмом и презирает живые, артистичные народы юга Европы, не понимает и ни при каких условиях не поймет Россию, как совершенно чужую его психологии. Для духовной цели, как для смысла человеческой жизни, в этом обществе осталось мало пространства. В этом смысле, – добавил Вадим, – полностью провалилась идея, что богатство обеспечивает лучшее развитие. Идеалистам прошлого столетия казалось, что чем богаче нация, тем больше у нее свободного времени для интеллектуальной деятельности. Жизнь показала, что все наоборот! Чем больше денег в обществе, тем обезличеннее и пошлее жизнь людей. Говоря совсем кратко: здесь возведено в идеал как раз то, что в России для всех наиболее противно и кажется вульгарным!
– Всюду в Европе такая жизнь. Взять Германию: скучно. Да и деньги они любят – будь здоров!
– Я думаю, немцы психологически нам ближе. Внешняя жизнь их по расписанию, пиво и сосиски. Но вот Гитлер объединил нацию под глобальной идеей. Мы не обсуждаем, хороша она или плоха. И что же случилось? Немцы, размеренные и оседлые, встали всей страной и пошли вперед – ради идеи! Они дрались как львы – даже русские солдаты поражались их храбрости – дрались, заметьте, защищая не родную землю, что было бы понятно, а на чужой земле! И готовы были умереть ни за что – за идею!
Света смотрела на Вадима не отрываясь. Он продолжал:
– Русскому главное понять, зачем он живет. Вокруг этой точки крутятся в нашей стране все сумасшествия, творения и войны. В ней происходит развитие. Но развитие не в том, какой моторчик быстрее: эту чепуху называют прогрессом. Развитие – это поиск новых идей, а, может быть, идеалов и попытка их осуществления. Они не все удачны, но люди ищут. Помочь бездомным собакам или бороться за правду, написать книгу или уйти в монастырь – каждый на свой лад, в соответствии с темпераментом. Американцы! – Вадим улыбнулся. – Европейцы создали классическую музыку, а американцы приспособления, на которых ее можно слушать!
Света прыснула.
– С вами интересно! У вас мысли... другие.
– Предрассудки делают людей одинаковыми. Мысли – это то, что делает людей разными.
– А знаете, – взволнованно и немного таинственно проговорила она, – мы с подругой в общаге тоже считали, что нужно как-то особенно прожить.
– Что вы выбрали?
Света смущенно замялась:
– Я еще не определилась... А вот моя Нинка – та уже все решила. Она девчонка красивая и себя не разменивала, долго ждала настоящего. А потом дала в газету объявление, мне так никогда не составить: "Седовласый миллионер, желающий обрести супружеское тепло, но смущенный неизбежностью стать рогоносцем, может быть спокоен в отношении девушки двадцати двух лет, воспитанной в лучших традициях деревенской верности. Он должен быть министр иностранных дел или посол, в крайнем случае бизнесмен, не ищущий праздника в семейной жизни, но с конкретным, прибыльным делом. Внешность и духовные данные гарантирую".
Вадим расхохотался. С соседнего столика повернули головы, но услышав иностранную речь, безулыбисто и напряженно отвернулись. Света удивилась:
– С ее данными я думаю, это не так трудно. Она бедная, но порядочная.
– А вы бы дали такое объявление? – спросил Вадим, пристально глядя на нее.
– Почему бы и нет? Живем-то один раз, – говорила она машинально и как бы заученно. С ужасом она вдруг вспомнила, что ударила Вадима по лицу.
– Зачем вы пришли за мной? – тихо спросил он.
От неожиданности Света раскрыла глаза, но Вадим смотрел мимо.
– Какой вопрос! – вырвалось у нее, и ее глаза сверкнули. – Вам что же, неприятно со мной?
– Почему же... я только не понимаю, зачем вы на себя наговариваете?.. ответил он, не поднимая глаз, испугавшись, что скажет неточное или обидное слово.
– Что значит "наговариваю"?.. – произнесла она настороженно, в великом недоумении, готовом перейти в обиду, но, покамест, с наигранной веселостью.
Вадим стушевался и заговорил торопливо:
– Ну, конечно, вы необычайно красивая, такая удивительная женщина, но эти слова – не ваши, не могут быть ваши.
– Почему же не могут? – уже беззаботно, радостно заглядывая ему в глаза, спрашивала она.
– Мне тяжело слышать, что вы себя так... хуже, чем вы есть на самом деле.
– Вы так ухаживаете за мной?! – вскричала она.
– Нет, я совсем не ухаживаю за вами, – просто сказал Вадим.
Света искренне расхохоталась:
– Такого чудака я не встречала!
– Вы, я думаю... совсем другой человек...
– Какой же я человек по-вашему? – не сдержавшись вскричала она, дернув его за рукав, как ребенок, и радостно засмеялась.
– Вы улыбаетесь – у вас чудная улыбка, вы смеетесь – у вас прелестный смех, и все мужчины вокруг влюблены в вас, а меня не оставляет чувство, что вы это делаете через силу, словно вам не хочется, но вы... привыкли и не можете остановиться. Может быть, это вам даже неприятно...
Глаза ее замерцали и погасли. Она промолчала.
– А еще, милая, – продолжал Вадим осторожно, с нежностью глядя ей в глаза, – вы казались такой счастливой, праздничной, а я вот подумал – только не сердитесь на меня! – у вас, кажется, большое несчастье. Может, это было давно, но оно вас мучает. От этого вы несчастны и стараетесь быть иной, не такой, как кто-то и когда-то хотел вас видеть. Простите, если я неправ, добавил он смиренно и оглянулся на нее, удивляясь себе самому.
Света замерла, всматриваясь в его лицо. Она не могла бы повторить, передать в точности, что он сказал: ни слова, ни даже смысл, но все ее существо знало, что она услышала необычайное, важное, то, что не слышалось и не думалось никогда. Пораженная, она пыталась охватить разумом какую-то пролетевшую мысль, но та мгновенно изчезла, оставив внутри глубокую занозу. Она ощутила, что этот заряд будет причинять боль до тех пор, пока не разъяснится, что такое было сказано и какое необычное, но совершенно точное содержание было подумано в ответ. Молча, изумленно она смотрела на него. И он, в ответ, осознав, что произнес что-то не то, возможно запретное, растерянно глядел в ее лицо, пугаясь ее молчания и пытаясь собрать вмиг разлетевшиеся мысли. С минуту они сидели так, не шелохнувшись, и наконец она прошептала:
– Какой вы странный...
Ей показалось, что это не он, а совсем другой человек, словно она увидела в толпе лицо и, вздрогнув, повернулась, долго глядя вслед.
Услышав ее голос, он опустил вдруг уставшие плечи и улыбнулся виновато и светло.
Этот свет и непонятность этого человека легли в ее сердце, удивив ее. Притихшая, она почувствовала себя необъяснимо связанной с ним. Недоговоренная, но тесная связь проступала изнутри, притягивая ее чувствами более властными, чем обычно вспыхивающие между нею и мужчинами живые пути. Ее, ставшим внимательным глазам, открылась бережная осторожность его слов и жестов, доброта и юношеская застенчивость его глаз, так часто опускаемых вниз, и глубокое тепло, обращенное к собеседнику, к ней – под неприметной внешностью тихого человека.
Боже мой... да ведь он... совсем как папа! – с замиранием сердца подумала она и тут же ощутила огромное беспокойство, даже смятение. Сердце ее гулко забило, но, странно, именно в этот момент мысли смешались, потеряли остроту. Одновременно, откуда-то из самых глубин начало подниматься радостное тепло. Она смотрела на него другими глазами. Смущенная, не могла подобрать слова, разглядывала его, нимало не таясь. Они то говорили, то замолкали, и за внешним фоном слов Света чутко улавливала поднимающееся в ней волшебное ощущение: без названия, без границ, но интуитивно уже понимаемое и желанное. День перестал быть мучительно жарким, зелень коричневатых деревьев стала глубокой и яркой, и даже люди больше не отворачивались с оскорбительным отчуждением. В каждой черточке вокруг проступила воздушная улыбка близости и тепла.
Внезапно кто-то закрыл ей сзади глаза. Она вздрогнула и в следующую секунду сообразила, что когда-то давно условилась встретиться с Иркой. Отняла руки подруги, взглянула на нее разочарованно. Обе женщины принялись бурно выяснять, кто из них потерялся и почему. Вадим поднялся, чтобы уйти, но Света не дала ему это сделать. Страстными уговорами обязательно поехать с ними на обед к "очень интересному русскому", нимало удивившими Ирку, она добилась от Вадима согласия заскочить домой и, захватив Лену, отпраздновать Рождество вместе.
Глава 9
Прозевав Свету дома, Шустер кружил по ярмарке, разыскивая ее. Сделав очередной круг, он затормозил недалеко от тенистого кафе. Было невыносимо жарко. В машине работал кондиционер, и он решил, что караулить из холодка удобнее. Терпеливо он просидел в машине с полчаса. Совсем собравшись было уехать, Шустер заметил Николая Николаевича и, имея к нему важное и щекотливое дело, радостно закричал из окошка:
– Кого я вижу! Христос Воскрес!
– Что ты, что ты! – Николай Николаевич замахал на него руками и оглянулся, не слышал ли кто, – Рождество сегодня, а не Воскресение!
– Все едино! – хохотнул тот и открыл приятелю дверь. – Что, опять бабы балаган учинили? – Его физиономия как обычно сияла.
– Почему же балаган? Богоугодное дело, батюшка сказал! – поспешно сказал Николай Николаевич, с обидой взглянув на Шустера.
– Ладно, шучу! У тебя сидим или куда?
– Все готово! Я салмона прикупил, ну, этого... лосося, ах, розовенький какой!
– Розовенький говоришь, – Шустер длинно улыбнулся, – как это у нее... ха-ха-ха!
– Ты о чем? – откликнулся Николай Николаевич с живостью.
– Я одну присмотрел, сладкая бабенка...
– Ты мне не говорил! – в голосе Николая Николаевича послышалось дрожание, как будто его обнесли лучшим куском.
– Расскажу, так и быть, но не тут. Надоело на богоугодные рожи смотреть. Нет ее... пропустил где-то... – Шустер еще раз оглянулся, ища кого-то в толпе. Потом настороженно и внимательно посмотрел на приятеля, разглядывая глуповатое, но солидное лицо его, и решительно произнес: – Дело у меня к тебе есть. Отъедем куда– нибудь?
– Поехали ко мне! – Николай Николаевич задрожал от предвкушения и любопытства. У него был счастливый дар на угадывание будущих интриг.
– Где твоя машина?
– Поедем на моей, а твою... к церкви припаркуем... до завтра, предложил Николай Николаевич, и глаза его на секунду стали оловянными.
– Думаешь – подешевле и скорее уцелеет?
Николай Николаевич стыдливо посмотрел на свои сандалеты. Шустер не возражал. Душа его загорелась нетерпением, и он уже позабыл обо всем на свете.
Через минуту приятели мчались по улицам утопающего в зелени города. Январская жара загнала всех в дома, и улицы опустели, только редкий прохожий пробирался перебежками от одной группы эвкалиптов к другой. Впрочем, категория "прохожий" не очень применима к жителям, которые все поголовно передвигаются на машинах: в ремонт обуви, на почту и в булочную. Забавно видеть усохших, древних старушек, крутящих маленькими лапками баранки новых машин, а, иногда, огромных джипов. Они так велики, а старушки так крошечны, что за рулем видны только волосы и дужки очков. Мчатся автомобили: бабуленьки едут за сосисками к обеду. Нередко попадаются смешные маленькие лягушки под названием "Калифорниец", как будто выпрыгнувшие из мультиков, машины 40-50-х годов – любовно ухоженные и сияющие деталями, а также помпезные американские "крокодилы" из серии "Король – жив!", больше напоминающие крылатые ракеты.
Николай Николаевич несколько рассеянно слушал знакомую ему историю дружбы Шустера и Ильи в московской школе, общем выборе профессии и переезде в Австралию. Наконец, он расслышал некую жалобу в словах своего приятеля. Шустер был не такой человек, чтобы не взять того, что он себе наметил, так что Николай Николаевич слегка изумился и стал прислушиваться повнимательнее.
– Он – удачливый... – раздраженно говорил Шустер, – но надо знать меру. У мужиков есть закон: бабу своего друга не тронь! А этот красавчик...
– Так что случилось? – перебил Николай Николаевич, потерявший нить рассказа.
– Мою бабу отбивает – вот что! – насупился Шустер.
– А кто она?
– Ты видел ее на Новом Году, Света.
– Та красотка длинноногая?! – Николай Николаевич присвистнул: – Ну ты и замахнулся! – Разговор вдруг показался ему необычайно интересным, и он почувствовал прилив сил. Что поделать, Николай Николаевич был чрезвычайно любопытным человеком. – Как ты думаешь такую привязать?!
– Ничего нет проще! – стараясь казаться безразличным, сказал Шустер и равнодушно посмотрел в окно.
Николай Николаевич помолчал, обдумывая, потом крикнул негромко, но сильно:
– Деньги?!
– Николай, – обернулся к нему Шустер и встретил жадно загоревшийся взгляд, – я бы не позволил себе вкладывать деньги в убыточное дело. Теперь у меня другая задача: как это сохранить и приумножить.
– А что Илья? – воскликнул Николай Николаевич, терзаясь вдохновением.
– Илья... – задумчиво протянул Шустер, – На него бабы вешаются... А мне нужно привязать ее намертво, чтобы девочка никуда не рыпнулась.
– Ты мал, а прыток. Любого обскачешь!
– Я не люблю брать нахрапом, хитростью вернее. Все делают то же самое, верно?
– В общем-то да... – протянул Николай Николаевич, заражаясь его мыслями – за компанию. Он с минуту помолчал с умным видом. – Но все разные... довольно "непоследовательно" добавил он.
– Может и разные, да только все грызутся за свой кусок, что, не так? Шустер скосил на приятеля смеющиеся глазки. Его юмористическое отношение к жизни и самоуверенность убеждали и даже очаровывали, и Николай Николаевич почувствовал, что опять согласен с его философией, но неожиданно для себя додумал: "А с ним хочется стать хуже!" – и простодушно удивился собственной мысли.
– А скажи ты мне, – начал он, стараясь замять смущение, – почему Илья не женится: такой мужчина видный?
– Илья у нас женат.
– Где же он жену потерял?!
– Это еще та история! – рассмеялся Шустер, видя, что Николай моментально сел на крючок, и, предвкушая успех, с удовольствием начал рассказ: – Илюша особый, без экзотики не может. Взял он в жены простушку, незатейливую, но добрую бабенку. Валентиной звали.
– Как мою жену.
– Верно. А у Валечки была подружка закадычная: нежная, черноглазая, хитренькая, а сплетница какая, а стерва! Все знала, вынюхивала, во все тонкости входила! – Шустер наслаждался. – Когда уже все закончилось, не утерпела она, ха-ха! у меня дома за бутылочкой коньяка все в сладчайших подробностях расписала – мы-то в одной компании были! – он с удовольствием почмокал губами, глядя вдаль, оглянулся на приятеля и быстро, громко захохотал: – Что, интересно? А?!
Николай Николаевич поерзал, даже вильнул рулем и промычал что-то, обозначающее конечно же согласие, но и изрядный запас вежливого, не истраченного пока терпения. Шустер заливался, коварно поглядывая на дружка и явно растягивая удовольствие. Когда, наконец, измученный Николай Николаевич в полном томлении закрутил головой, сдерживая себя из последних сил и умоляюще завел глаза, Шустер, не затягивая чрезмерно, не дав Николаю Николаевичу на последней минутке совершенно обидеться, хлопнул его по спине и воскликнул:
– Тебе расскажу как другу! Цени!
Николай Николаевич прибавил газку и выключил не нужное радио.
– Валечка влюбилась в Илюшу беспредельно, души в нем не чаяла. Может быть оттого, что до встречи с ним мыкалась она в одиночестве не один год, пытаясь создать собственную семью. Но вот беда: неженатые почему-то оказывались не совсем подходящими, а все интересные мужчины были заняты и женаты именно на ближайших подругах. Валечку это озадачивало, но планы ее никак не меняло.
Сначала она выбрала стройного спортсмена, к тому же увлекавшегося астрологией. Не переставая, занималась Валечка с его женой вязанием, переписыванием все новых видов вязки и примерками, пока не стала самым желанным гостем в семье. Тогда они с подружкой принялись за выпечку.
Между тем засела Валюша за книги, так как астрология также внезапно стала ее страстью, и уже через несколько недель вполне к месту вставляла замечания о восточных календарях, Нострадамусе и тайном знании. Наука эта была ей до одури скучна, но плечи спортсмена так красиво выглядели в облегающем трико, что у Валечки слабело сердце, и вечерами она методично, упорно сидела над глупыми книжками...
Не прошло и двух месяцев, как спортсмен, жарко прижав Валечку в коридоре за шубами, позвал ее с собой на сборы. Она не заставила себя просить дважды, оформила отпуск, и они провели поистине медовый месяц вдали от тягостных уз. Спортсмен был влюблен. Валечка подумывала о настоящем венчании в церкви. Неожиданная и грубая проза разрушила этот восхитительный сон.
Выяснилось, что любимая подруга Валечки и она же – жена спортсмена обладает незаурядным нюхом. Ничего не было открыто достоверно, но спортсмен был водворен к своим двум детишкам, а Валечка навсегда удалена из дома. Он тосковал, мучился, даже написал однажды стихи, но присутствие малышей сыграло свою роль. Поразмыслив, спортсмен решил не оставлять их сиротами. Валечка, пережив фиаско, не упала духом, а задумчиво обвела очами окружающее ее общество.
Обнаружилось, что совсем недалеко есть не менее прекрасная кандидатура: красив, есть машина и только один ребенок. К тому же мать семейства, имея хороший голос, два раза в неделю отлучается на хоровые занятия. В эти же часы папа с дочкой посещают бассейн. Не колеблясь, Валечка купила абонемент в бассейн на те же часы.
Очень скоро ее стали приглашать в дом все чаще и чаще, так как выяснилось, что все любят и немного умеют играть в волейбол. Образовалась веселая компания. На дворе стоял июль, когда решено было вырваться из города на неделю с палатками. Народу собралось много. Валечка вкусно готовила, задорно подпевала подруге у костра и часто отправлялась с новым другом на долгие экскурсии вдвоем, вооруженная тяжелыми фотопринадлежностями, так как теперь Валечка – вслед за ним – стала страстным фотолюбителем.
Вернувшись в город, они проводили долгие часы в темноте ванной, печатая фотографии "для всех друзей", и тут-то крепость рухнула. Роман протекал столь же бурно, что и предыдущий, за исключением того, что Валечка была чрезвычайно осторожна. Подруга ничего не замечала много месяцев. У любящих возникло настоящее взаимопонимание, когда вкусы Валечки в фотографии вылились в интересную и самостоятельную тему. Все шло чудестно. Валюша твердой рукой выводила красивый флирт на столбовую дорогу замужества – не форсируя событий, аккуратно и совершенно неумолимо. Никакие шероховатости не должны были испортить эту блестящую конструкцию. И тут все рухнуло самым неожиданным и отвратительным образом.
Возлюбленный, очарованный Валюшиной красотой, отпечатал несколько ее снимков в обнаженном виде и, налюбовавшись, засунул их в толстый том Шекспира, стоявший на самой нижней полке книжного шкафа. И забыл там. На беду, его дочка, любившая книжки, однажды добралась до никому не нужного классика. Разглядывая картинки, а потом удивительные фотографии, она узнала тетю Валю и, озадаченная, побежала к маме.
Казалось, обвалился потолок. Но, в действительности, только рухнула семья. Но, на беду, не в Валюшину пользу. Может быть, между супругами сохранилась внутренняя связь, а, может, муж не был готов к решительным движениям, но уличенный, припертый к стене, он не нашел в себе сил бросить близких людей.
Однако, семья в одночасье стала несчастна, а Валечка – свободна.
Жизнь ее, без сомнения, трудно было назвать недостаточно увлекательной, но, тем не менее, обременительные нервные издержки так утомили ее, что она решила отдохнуть некоторое время, набираясь сил. Вот тут-то ее и нашел Илья.
Шустер помолчал, оглядел окрестности с холма, на который они поднялись, тонкую линию далеких синих гор и продолжал:
– Илья ее любил, вот что удивительно, но как он умеет – на свой лад. Я-то думал, он вообще никогда не женится, будет вечно по бабам порхать.
Николай Николаевич слушал, зачарованно разиня рот.
– Мы с Ильей учились вместе, и, на самом деле, он интересовался одной только наукой, – Шустер удовлетворенно засопел. – Работал, как зверь: ни на что другое просто времени на хватало. Мы, впрочем, все вкалывали от зари до зари. Квартир не было, жили в общаге, а Илья перебрался к жене. Да, я забыл рассказать, как он Валечку нашел. Жить в нашей общаге было невыносимо: холод, вечно люди, голые комнаты и плохое питание в столовой. И вот однажды Илья взял листок бумаги, поставил в середину точку и обвел ее радиусом. "Это, – говорит, – наш институт, а кружок – район Москвы не дальше, чем десять минут на автобусе. Я возьму себе женщину, которая будет жить в этом круге". И что бы ты думал? Через несколько месяцев нашел! Нашел и женился. Я не раз им восхищался... – добавил Шустер неопределенным тоном. Помолчал. И вдруг стремительно и злобно пристукнул муху на окне.
– Ну-с, – переведя дух, продолжал он с каким-то облегчением и воодушевлением, – перебрался Илья к Валечке, которая жила с матерью. Она Илью любила. Ему было с ней спокойно и надежно, а, главное, он работать мог без помех. Можно сказать, что зажили они душа в душу. Много раз повторял он заносчиво, что вот, посмотрите на меня: все вокруг сходятся-расходятся, не умеют жить друг с другом, а меня любят, ценят и я люблю. А это в семье главное. Верность и надежность. Вам-то Бог этих талантов не дал – талант жить с людьми. У меня настоящая семья, дом. И добавлял: "Дом с большой буквы!" Вот до чего гордыня дурака довела!
Но ему это было говорить, что мертвому припарки: в самовлюбленности и самонадеянности ничего он в жизни не различал, ничье мнение в грош ни ставил и ни считался ни с кем.
Человек не без способностей, но не так, чтобы через край. Однако, считал, что нет ему равного ни по уму, ни по таланту. Однажды, в подпитии, он так выразился о себе перед женской аудиторией: "Во мне соединяется холодный, ослепительный ум с пламенной душой фанатика, жаждущего высокой жизни". Женщины, как водится, ликовали! Все, что он делал – неизменно было верхом гениальности. А сама жизнь его и поступки – мерилом благородства древних кровей, мудрости и справедливости. Так не уставал он говорить впрямую и чужим, и знакомым.
Зарвался Илья со временем окончательно. А народ только дивился на него да посмеивался. Мало кто мог выносить частые встречи с ним. Так и жил он в ослеплении самовосхищения, в реальности не нуждаясь ни в ком, потому что презирал всех и тайно, и явно. Только тот и был ценен, кто ему делал что-нибудь в конкретный момент жизни, как, например, Валечка, которая божеством его считала и для него готова была на все, что угодно. А вскоре случай и представился.
Забыл я сказать, что у Вали был сынок от первого брака, тихий ребенок лет пяти. Мальчонка нашему герою науку делать не мешал, а мешать стала Валина мама, потому что, хотя комнат в доме три, но если ты гений, то без кабинета тебе нельзя, да и вообще под ногами болтается. Хотя старушка была умная и понимала, что от такого зятя лучше держаться подальше, целее будешь, и старалась отсиживаться за закрытой дверью. Ей бы с мальчонкой, однако, у себя сидеть, да вот незадача – уж очень старенькая да хилая была старушонка: ни поднять, ни обслужить ребенка уже не могла. Так и вышло, что герой наш стал неудобства испытывать, а это в планы его жизненные отнюдь не входило. Утвердившись в своем положении, сытый и удовлетворенный, стал он жене своей выговаривать да понемногу скандалить и на старушку покрикивать. Дальше-больше. Оказалось, что характера он чрезвычайно вспыльчивого и даже крикливого, если не видит себе сопротивления.
В заносчивости своей распалился наш герой чрезвычайно, всякую меру потерял, орал весь исказившись, плевался и даже несмотря на благородство древних кровей. Но это ему не мешало, а скорее даже подбадривало.
Валентина же и ее старушонка покорно склонились, всякую силу к обороне потеряв, сомлев совершенно. А он не уставал твердить о глубине супружеского взаимопонимания, великой силе истинной любви и совершенно исключительном месте в мироздании, где он выполняет иное, отличное от других предназначение. Так интересно протекали годы.
Долго ли, коротко ли, но случилось наконец так, что старушонка совсем перестала вставать. Валечка, обожая мать, разрывалась в отчаянии, а наш герой в исступлении. Ничто не должно было стоять на пути великого ученого.
И вот, однажды летом, собралась счастливая пара отдохнуть пару выходных дней на природе. Планы обсуждали задолго, решено было выехать в пятницу, сразу после работы.
Но вернувшись домой и забежав к маме, Валечка обнаружила, что мама мертва, а скорее еще только уснула глубочайшим сном, выпив несколько пачек прописанного ей сильного снотворного. Рядом валялась записка с просьбой не откачивать и планов своих не менять, потому что она устала и не хочет мешать им жить.
В панике бросилась Валентина к мужу, несколько ошеломленному таким поворотом дела, но не потерявшему присутствия духа, потому что, как только Валя схватилась за телефон неотложки, он бесповоротно положил руку на рычаг телефона.
Так и стояли супруги и смотрели друг другу в глаза.
Валечка первая опустила их.
А потом они заторопились, ни слова не говоря друг другу, покидали вещи в машину и, подхватив мальчонку, уехали на два выходных дня.
Не мало воды утекло с тех пор, но не переставала плакать Валюша, добрая душа, о своей матери. Но ни единого слова упрека не сказала она своему возлюбленному мужу.
С Ильей же мало-помалу произошла удивительная метаморфоза. Пока дома все было не то чтобы шатко, но как-то тревожно, и Валечка, впрочем, всегда одобряя действия мужа, разворачивалась и к своей матушке, отдавая ей часть своего внимания, Илья чувствовал себя в чем-то несправедливо обойденным. Но это, правда, мобилизовывало его силы. После же смерти старушонки, увидев Валину сломленность в ту решающую минуту, убедился он, что эта женщина и впрямь готова для него на последнее. И эта мысль вмиг преобразила его поведение. Успокоенный невиданной надежностью своей жены, он затосковал у родного очага, и разносторонняя душа его заметалась в поисках острых впечатлений. А тут как раз, чисто случайно, и подвернулась первая бабенка.
