Текст книги "Тайна Нереиды"
Автор книги: Марианна Алферова
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)
– Прежде всего, поесть, – сказал змей. – Желательно чего-нибудь мясного.
– Человека?
– Предпочитаю пищу не столь экзотическую.
Квинт выскочил из комнаты, запер дверь на ключ и устремился на кухню. В мозгу его вертелись самые невероятные догадки. Хотелось знать, как можно использовать явившегося в столь опасном облике гения. И можно ли вообще его как-то использовать. Ничего подходящего на ум пока не приходило. На кухне под недоуменным взглядом повара Квинт набрал целую корзину объедков.
– Для моего щеночка, – пояснил он.
– По-моему, его уже кормили, – покосился на него краснощекий здоровяк-повар.
– Еще хочет, – Квинт постарался улыбнуться как можно простодушнее.
– Ну и прожора. Никогда таких не видел! А что будет, когда вырастет?
Квинт не ответил и с корзиной понесся назад к комнатам для гостей. Торопился, а сам про себя думал: хоть бы уползла эта тварь куда-нибудь. Вот ведь забота! Валятся гении ему на голову, как переспелые груши. Сначала Гимп, теперь этот. Как его звать-то? Гет, что ли? Ну, почти что Гета…[14]14
Гета – брат императора Каракаллы, убитый сразу же после прихода Каракаллы к власти.
[Закрыть] Не очень удачное имя. Быть теперь Квинту патроном гениев. Что делать с этой братией? Они капризны, надменны и одновременно беспомощны. И никто не знает, что им может взбрести в голову. Прогнать их, значило обречь на гибель. Но Квинт привык из всего извлекать выгоду – то есть информацию. А в том, что гении владеют информацией, сомневаться не приходилось. Эти ребята ему еще пригодятся.
Змей, однако, никуда не собирался уползать. Лежал на кровати и то раскрывал пасть, то закрывал, то жмурил один глаз, то другой. Квинт не сразу понял, что Гет разглядывает себя в зеркале, осваиваясь с новым видом.
– Кушать подано, – объявил Квинт. – Тарелку, правда, не захватил.
Он едва успел отскочить в сторону, как Гет, скользнув по полу маслянистой молнией, обвил туловище вокруг корзины, жадно распахнул пасть и целиком заглотил кусок ветчины. Сразу было видно, что бывший покровитель Тибура изрядно проголодался.
«Интересно, – подумал Квинт, – знает ли этот тип все, что говорилось и делалось в этом поместье в последние пару сотен лет? Наверняка знает. Но ничего не скажет. Или скажет? А что если его не только накормить, но и немного подпоить?»
Квинт наполнил чашу вином и поставил перед гением. Гет не протестовал.
«Эта тварь видела, как умирал Адриан здесь, в Тибуре», – вдруг дошло до Квинта.
Ему показалось, что на мгновение он заглянул в пропасть. И оттуда, из пропасти смотрят желтые змеиные глаза.
X
«Гений в каждый дом вошел…» – Дурацкая песенка привязалась к Пизону, и он никак не мог от нее избавиться. Пел ее и в банке, и дома. И даже просматривая «Банковский вестник»… Вот напасть. И сейчас, лежа в постели, мурлыкал под нос.
На кухне послышался грохот. Не иначе, опять старикашка Крул полез в холодильник. Никак старая скотина нажраться не может! А что, если подкрасться сзади, да вытянуть хорошенько старика по спине? Пизон ухмыльнулся, предвкушая. Достал из шкафа центурионову палку из лозы (он обожал всякие военные штучки, хотя никогда в армии не служил и был человеком сугубо цивильным) и на цыпочках спустился вниз. У холодильника кто-то копошился. Спина, обтянутая белой туникой, вздрагивала: человек торопливо жрал, сидя на корточках. Пизон размахнулся и огрел воришку по спине. Человек дернулся, закричал. Послышался звон разбитого стекла: мерзавец уронил бутылку. Пизон вновь замахнулся. И замер. Потому что в это мгновение воришка обернулся. Вместо физиономии старика Крула Пизон увидел молодое лицо. Лицо Бенита.
– Что за манеры, папаша? – нахмурил брови сынок. – Или тебе жаль для меня бутылки пива?
– Думал, воры забрались… И зачем ты взял этот бокал?! Он же стоит десять тысяч сестерциев. Таких бокалов всего три десятка в Риме!
– Какой, к воронам, бокал?! Ты мне чуть хребет не переломал! С тебя причитается компенсация, папаша. – Бенит задумчиво разглядывал голубой старинный бокал с золотым узором.
– Что еще? Разве я не перевел на твой счет миллион сестерциев, дабы ты мог пройти имущественный ценз и баллотироваться в сенат! Или этого мало?
– Разумеется, мало. Предвыборная компания стоит бешеных денег. К тому же мне нужен вестник. Хороший вестник, хорошая бумага, совершенно продажные репортеры. Такие стоят дорого. Куда дороже честных.
– Еще и вестник! Как будто мне мало счетов из лупанариев!
– Лупанарии – отдельная статья. Я должен расслабляться. То, что я посещаю лупанарии, создает мне репутацию смельчака, который не боится выставлять свои пороки напоказ. Я играю на контрасте. Элий – добродетелен. Я – распущен.
– Элий не добродетелен, – прошипел Пизон. – Он жил с чужой женой. С моей женой, насколько ты помнишь.
– А ты все еще ее ревнуешь к Элию? Или может, даже ко мне? – хмыкнул Бенит. – А потому хочешь поставить на Криспину и на ребенка, которого она родит? – Бенит повернул бокал в пальцах – вот-вот уронит.
– Я ставлю на вас обоих, – осторожно проговорил Пизон, краем глаза наблюдая за пальцами Бенита. Голос его сделался сладок. – Что-то вроде соревнования… Кто победит, тот… так сказать… и получит все.
– Ты сомневаешься в моей победе? – Бенит подкинул бокал и поймал.
– Согласись, что тебе стать императора сложнее, чем Криспине родить здорового мальчугана.
– Глупо, папаша. Ты зря потеряешь сестерции, которые отдашь Криспине. Лучше постарайся вытянуть из нее как можно больше деньжат. Какой-нибудь государственный заказ. Пусть Руфин посодействует. – И он швырнул бокал Бениту.
Тот не поймал. Драгоценное стекло голубыми льдинками с золотыми высверками разлетелось по мозаичному полу.
– Я же говорил, что ты потеряешь уйму денег. – И Бенит пропел, уходя: – «Гений в каждый дом вошел…»
Глава V
Игры Сервилии Кар
«В пресс-службе императора заявили, что Руфин Август разводится со своей супругой исключительно из государственных интересов».
«Чем грозит появлении антропоморфных гениев? Сенат никак не может решить, опасны гении в новой ипостаси для бывших подопечных. Нужно ли ввести какое-то специальные удостоверения для гениев? Радикалы предлагают особое клеймение. Однако такое предложение сенаторы отвергли. Даже во времена официального рабства клеймили только беглых рабов и преступников. Теперь, когда принята «Декларация прав человека», Рим не можем обсуждать такие меры. Однако что-то предпринять необходимо. Согласно последнему эдикту императора, разрешен «тест на гениальность» в случае, если гений пытался занять место своего бывшего подопечного. С помощью теста можно выяснить, кто есть кто. Однако эта временная мера вызвала бурю протеста.
Вигилы регистрируют гениев по трибам, дабы установить, кто из римских граждан обзавелся двойником, но процесс идет крайне медленно. Необходима ясная законодательная база».
«Народные трибуны наложат вето на любой закон, ущемляющий права человека».
«Общество охраны животных предлагает запретить убийство крупных змей, а так же взять под особую охрану кошек».
I
Юпитер заснул на серебряном ложе, держа в руках недопитую чашу, и сладкий густой нектар пролился на белую шерсть хламиды. Повелитель богов и людей стонал и причмокивал во сне: ему, как и людям, снились сны, и в этих снах он вновь был молод так же, как и его мир. Несокрушимый и могучий, он сражался с титанами и повергал их в Тартар. Мир был молод и готов на безумства. Люди и боги не слишком отличались друг от друга. Люди рьяно служили богам, и власть Юпитера была неколебима, как власть отца в Риме. Хорошо, когда ты молод. Но молодость проходит слишком быстро.
Юпитера разбудила Юнона. Она ворвалась к супругу с криком, размахивая зеркалом аквилейского стекла в золотой оправе. Юнона уселась на ложе Юпитера, повернула голову, будто собиралась позировать перед скульптором, и коснулась холеным пальчиком уголка глаза.
– Взгляни, – прошептала она дрожащим голосом.
Юпитер сонно хлопал глазами.
– Ну и что… щека, веко…
– Морщина! – воскликнула Юнона в ужасе. – Да не одна, а целых три! И рядом с другим глазом – тоже. Ты понимаешь, что это значит?
Юпитер погладил завитки густой бороды, разметавшейся по груди. Борода была почти совсем седая. Повелитель богов вынул зеркало из рук супруги и принялся разглядывать собственное отражение. Вокруг рта залегли глубокие складки, на переносице – морщина, как скальная трещина. Но то следы тягостных раздумий, а не признаки старости. Вот только седина. Хотя ее тоже можно считать символом мудрости. Да, да, седина, это мудрость, как же иначе. Ведь боги бессмертны. Боги вечны и блаженны. Так считают люди.
Юпитер вернул зеркало Юноне.
– Так что же мне делать? – спросила богиня.
– Вкушай больше амброзии.
– Я и так ем с утра до вечера! А что толку? Я лишь полнею! Мы стареем, Юпитер! Неужели ты не видишь?!
– Я – нет. Я сделался мудрым, – заявил повелитель богов не терпящим возражений тоном.
Юнона выскочила из комнаты, оставив позади себя запах дорогих галльских духов. Опять шлялась на землю, разгуливала по улочкам Лютеции, закутавшись в паллу, заглядывала в парфюмерные лавки и уютные уличные таверны под пестрыми тентами, кокетничала с белокурыми длинноволосыми галлами. В этом вся беда – боги слишком зачастили за землю. Нет, чтобы сидеть в Небесном дворце и… спать. Почему спать? Что за чушь? Юпитер громко зевнул и прикрыл рот ладонью. Может, он в самом деле много спит?
Юнона вернулась. И не одна. С нею пришла Минерва.
– Она тебе все объяснит, – сообщила Юнона.
Юпитер вздохнул. Ему опять мешают спать. Пусть бы лучше отправлялась Минерва в Александрию, да присматривала за обожаемыми академиями, только бы оставила старого отца в покое. Старого? Неужели он так и подумал – «старого»?
– Все дело в повышении уровня радиоактивности, – сообщила Минерва.
– Что? – не понял Юпитер, потому что в это мгновение провалился в сон.
«Морфей, проказник, шутит», – подумал Юпитер и вновь отчаянно зевнул, рискуя вывихнуть челюсть.
– Люди изучают радиоактивные элементы, не принимая мер предосторожности. Даже небольшой естественный фон заставляет нас метаморфировать. А самое распространенная метаморфоза – старение. Дополнительное Z-излучение ускоряет этот процесс. Z-излучение бывает трех видом – альфа, бета и гамма, по первым трем буквам греческого алфавита…
– Да, да, я что-то слышал, – отвечал Юпитер. Не ясно было, что он слышал – про греческий алфавит или про радиоактивность.
– Особенно опасно для нас гамма-излучение.
– Слышишь? – спросила Юнона тоном неподкупного судьи и топнула ножкой.
– А молодеть не может заставить? – переспросил Юпитер.
– Гамма-излучение может заставить нас кардинально переродиться. Но для этого нужны сильные дозы облучения. И никто не знает, чем кончится такая метаморфоза. Это большой риск.
– Большой риск, – повторил Юпитер, и глаза его вновь сами собой закрылись.
– Все дело в уране, – сказала Минерва.
Юпитер сделал отчаянное усилие и открыл глаза.
– Старик Уран? Уж он-то должен стареть быстрее всех…
Минерва раздраженно тряхнула головой:
– Элемент, который люди называют ураном. Вот нынешний бог земли. И он может погубить нас всех.
– Какой плохой, – покачал головой Юпитер. – Так скинь его подальше в Тартар. Чтобы людям было до него не добраться.
И Юпитер заснул.
– Скинуть все запасы урана в Тартар, – прошептала Минерва. – Хотела бы я знать, как это можно сделать. И не начнут ли души преступников, заключенных на дне Тартара, перерождаться точно так же, как и боги.
– А что с морщинами?! – воскликнула Юнона. – Их что, будет больше?… – она хотела еще что-то спросить и замолчала.
В золотых волосах Минервы она разглядела седой волос. Один, потом второй. Богиня мудрости тоже старела. А ведь Минерва была гораздо моложе Юноны.
II
Два кота сидели на крыше и смотрели на Вечный город. Один кот был сер, другой черен. У черного кота были голубые, как льдинки, глаза и белые усы. У серого глаза зеленые, как изумруды. Солнце всходило. Его лучи горели на золоченой черепице, вспыхивали на золотых крыльях бесчисленных Ник, венчающих колонны, горели на золоченых квадригах, которыми правили боги и богини, мчась в лазурное небо. Серый кот, глядя на это великолепие, тоскливо мяукал, черный смотрел молча.
– Жаль, что нам не удалось переделать этот мир, – сказал черный кот. – Потому что теперь нам придется в нем жить.
– Мне не особенно здесь нравится, – признался серый. – Я не ел три дня. Не знаешь, где можно перекусить?
– Лови мышей, – посоветовал черный.
– После того, как я питался амброзией, употреблять мышей неприлично.
– Говорят, в одном доме можно подкормиться, – ответил черный и зевнул. – Молоком.
– А нас там не убьют? – обеспокоился серый.
– Ты ценишь свою жизнь? – презрительно фыркнул черный. – А я, признаться, нет.
III
Поезд вынырнул из тоннеля. После тьмы солнце ударило в глаза, и Юний Вер зажмурился. На ощупь отыскал мягкую ткань занавески и прикрыл лицо. Когда он вновь распахнул глаза, то увидел зеленые и серебристые квадраты полей, аккуратные домики и синие холмы вдалеке. То там, то здесь в кронах мелькало золото. И при виде этого золота странная сосущая тоска наполняла сердце. Хотелось постичь смысл этого грандиозного увядания, сознавая, что постичь его невозможно. Все имеет душу. Дерево, дом, плодоносящее поле.
«Вернее, имело», – поправил себя Юний Вер.
Ныне души отделились от людей и природы. От всего. Дух стал материален и примитивен. Суть встала на одну ступеньку с формой. Никто еще не осознал происшедшей трагедии, никто не попытался ее постичь. Дом – пустой, и город – без души. Никто не поможет художнику написать картину, никто не подскажет поэту волшебные строки. Некому остановить руку убийцы. Некому спасти ребенка из-под колес авто. Некому просто шепнуть: «Надейся!» Некому затаиться в зарослях олеандров, чтобы старику было не так одиноко дремать на скамейке в саду. Все суетятся, пытаясь заглушить звенящую пустоту в душах, не замечая самой пустоты.
Да сознавали ли боги, что они совершили!?
Вопрос риторический – боги никогда не отвечают людям. Поток катится куда-то, но внутри него существует только статистическая вероятность, и ничего больше. Веру как бывшему исполнителю желаний это было хорошо известно. Да и что такое сам Дар исполнения желаний? Всего лишь математическая формула, в которой вероятность любого события пятьдесят на пятьдесят. Только и всего. Двоичная система счета, за которую так ратуют математики в Александрийской академии. Ноль или единица, и другого выбора нет.
Колеса поезда ровно стучали на перегонах. На столике перед Вером подпрыгивал в такт стакан со льдом. Рядом лежал красочный проспект. «Римские железные дороги – самые прямые, самые скоростные дороги в мире», – гласил заголовок. Кто спорит! Римские дороги – всегда самые лучшие.
Бок по-прежнему нестерпимо жгло. Опухоль так разрослась, что казалось, будто Вер прячет под туникой огромную тыкву. Приходилось прикрывать бок полою плаща. Каждый раз, касаясь опухоли, Вер поспешно отдергивал руку, будто боялся обжечься. Но в эти короткие мгновения он ощущал, как внутри опухоли что-то пульсирует. Вер выглядел ужасно. Глаза запали, губы потрескались и сделались серыми. Какая-то женщина хотела занять место напротив него, но глянула ему в лицо, и поспешно ушла.
Он должен что-то исправить в этом мире. Но он не знал – что. Решение существует, но где его искать? В голову приходили тысячи мыслей. Многие из них были хороши. Но все – не подходящи.
– Не то, не то, – шептал он вслух.
«Нереида… Нереида… Нереида…» – стучали колеса.
«Скорее, скорее, скорее», – умолял их Вер.
Юний Вер приближался к разгадке своей тайны.
IV
В Кельн проезд прибыл уже в сумерках. Вер вышел и вагона, и рухнул на ближайшую скамью. Сидел, пытаясь прийти в себя. Сердце билось как сумасшедшее. И в такт ему пульсировала проклятая опухоль. Капли пота стекали по лицу, волосы слиплись и повисли прядями, напоминая перья больной птицы.
– Отвезти тебя в больницу, доминус? – спросил рыжий парень в кожаной куртке, отороченной мехом. – Денег не возьму.
– Нет, мне нужно в горы, а не в больницу. Знаешь, где находится Крепость Нереиды?
– Слышал, – кивнул парень. – Далековато. Только я тебя не повезу в ту крепость. Тебе в больницу надо.
– Никаких больниц. И это я тебе сейчас докажу. – Вер поднялся.
Он и сам не знал, откуда взялись силы. Вытащил меч из ножен. Поднял. Парень попятился. Удар. И часть подлокотника отлетела от скамьи: клинок срезал ее, будто брикет с маслом рассек.
– Теперь ты понял, что мне не нужна больница? – усмехнулся гладиатор и бросил меч в ножны.
– Ага… понял… – закивал парень. – А лицензия на оружие у тебя есть?
Вер молча вытащил из-под туники кожаный ремешок, и на нем серебряный кругляк.
– Знак легионера… Что ж ты мне сразу не сказал! – засуетился парень. – Поехали. Хоть сейчас. Только я обратно там пассажиров не найду. Придется брать двойную цену. Сто сестерциев. – Парень нарочно завысил сумму в два раза. Наверняка этот псих откажется. Откуда у него сто сестерциев? Пускай посидит здесь, отдохнет, а через пару часов вигилы отправят его в больницу.
Но странный пассажир достал кошелек и протянул водителю две купюры по сто сестерциев каждая.
– Вези, – приказал кратко.
– Всего сто… – уточнил парень, решив, что настолько обдирать больного человека неприлично.
– Да, я слышал, что сто. Но даю двести. Вези, – повторил Юний Вер.
V
В приемной кандидата Бенита царила суета. Все куда-то спешили, ругались, на ходу заглатывали кофе, спорили, хватались за телефонные трубки, а те сами взрывались в руках оглушающими трелями. Но у этого хаоса было свое божество. И имя божества было Бенит Пизон.
Наверное, именно эта мысль мелькнула в мозгу молодого человека в безупречно белой тоге, когда он пробирался между столами секретарей и доверенных лиц кандидата, сжимая в руках толстую кожаную папку с бумагами. По долгу службы тога ему полагалась «белая» – то есть слегка желтоватая, имеющая естественный цвет шерсти. Но из какой-то особой щеголеватости младший служащий адвокатской конторы носил тогу почти такую белоснежную, как у кандидата. Глядя на воодушевленные лица и слыша восторженные возгласы подчиненных Бенита, молодой человек позабыл, зачем пришел. Он старательно впитывал запах этих комнат – пьянящий запах грядущей власти. Адвокат, несмотря на молодость, обладал безошибочным чутьем. И после первого, самого поверхностного взгляда он понял, что Бенит осужден победить. Как будто Бенит купил клеймо, и оно уже выиграло. Ибо по природе Бенит был исполнителем желаний – своих собственных, разумеется.
Юноша самодовольно усмехнулся и пробормотал едва слышно:
– В подобных случаях главное – вовремя присоединиться к будущему победителю.
Он прошел в таблин Бенита, все еще улыбаясь, и восторженно взглянул на кандидата, будто узрел перед собою небожителя. Комната Бенита была просторна, тогда как вся прочая братия ютилась в двух крошечных каморках. Бенит сидел за огромным письменным столом и что-то быстро писал, чиркая и царапая бумагу. Он заставил посетителя подождать пару минут, и лишь тогда поднял голову.
– Рад, что ты пришел, Гай Аспер. Присаживайся. Все сделано, как я просил?
– О да, сиятельный муж, – Аспер обращался к Бениту, как полагалось обращаться к сенатору, и тот самодовольно ухмыльнулся – он уже верил, что должность в курии им выиграна у прочих претендентов.
– Я хочу тебе кое-что рассказать, сиятельный. Эта тайна известна всего лишь трем людям в Риме – мне, моему хозяину и Сервилии Кар. И умный человек может ею воспользоваться. Речь идет о Летиции Кар, дочери Сервилии…
Бенит удовлетворенно кивнул.
И тогда Аспер начал говорить. Бенит слушал внимательно. И губы его расплывались в улыбке. Гай Аспер принес ему на блюде сокровище.
VI
По Риму только-только начали ползти слухи о появлении антропоморфных гениев, а банкир Пизон уже понял, что над банковскими вкладами нависла угроза. Тест на гениальность еще не обсуждали в курии, а он уже снял у всех своих вкладчиков отпечатки пальцев и велел каждому завести тайный код. Код этот стал второй подписью. Все шифры счетов и тезариусов были изменены, дабы бывшие небесные патроны служащих не могли воспользоваться капиталами Пизона. Гении после разрыва со своими подопечными узнать их тайны уже не могли. Сам Пизон пользовался теперь вместо подписи замысловатым значком. Пусть в других банках время от времени исчезали неведомо куда огромные суммы, банк Пизона стоял неколебимо. Недаром Пизон сделался самым богатым человеком в Риме – он предчувствовал события, он предвидел последствия.
Он успевал повсюду – и в банке принять меры, и прибрать к рукам очередной завод в Ливии, и в политических интригах поучаствовать. Убили Александра Цезаря – Пизон тут как тут с самыми искренними соболезнованиями. И будто невзначай бросил: не все потеряно, Август, молодая жена может родить нового наследника. Император опомниться не успел, как Пизон уже подсунул ему Криспину. Да так ловко, что Руфин вообразил, будто сам выбрал эту телку. Шутник Лукина вряд ли думал, что его термин продержится тысячу лет.
Гениев Пизон тоже решил приспособить – отобрал штук семь, положил им жалованье, дал секретаря и стенографистку. Бесплатные закуски носил мальчишка из соседней таверны. Поначалу все шло великолепно: идеи из гениев сыпались, как из рога изобилия. Они бросались мыслями, как мячиками, секретарь тихо балдел, прислушиваясь, стенографистка перевирала, записывая… Потом гении стали постепенно увядать. Новых идей в их словах встречалось все меньше и меньше, их разговоры превратились в вульгарный треп. Напрасно Пизон ставил перед гениями задачи – они воодушевлялись, обещали исполнить, и тут же предавались мерзкому словоблудию, едва Пизон уходил. Через несколько дней двое из семи сбежали, один захворал, остальных Пизон выгнал сам, поняв, что толку от них больше не будет.
Все надежды Пизон теперь связывал с Криспиной. И принялся заваливать эту дуру подарками. Она млела, примеряя серьги и кольца. В прежнем ларчике не хватало места, банкир подарил ей новый. А на другой день принес племяннице золотую диадему, украшенную изумрудами. Долго красавица примеряла ее перед аквилейским зеркалом, поворачиваясь и так, и этак. Пизон одобрительно улыбался. Многие считали Криспину глупой. Сами они глупцы. Конечно, она неважно разбирается в философии, и ничего не понимает в высшей математике, но она практична и в житейской ситуации все рассчитывает гениально.
– Пришел что-нибудь разнюхать, дядюшка? – спросила Криспина, не отрывая взгляда от зеркала.
– Ты счастлива, малышка?
– Я выхожу за императора, а он спрашивает – счастлива ли я! Ну, ты и шутник, дядюшка.
– Руфин, скажем так, не молод, – осторожно заметил Пизон.
– Да он любого мальчишку обскачет в постели, – хихикнула Криспина. – Ты это хотел узнать, дядюшка? Это, да? Да не волнуйся, через девять месяцев я непременно рожу наследника. Мне кажется, я уже беременна. Кстати, хочешь какую-нибудь должность? Руфинчик такой милашка, он для меня что угодно сделает. Хочешь быть префектом Рима?
– Нет, нет, – наигранно запротестовал Пизон. – Сенат тут же устроит скандал. Что-нибудь поскоромнее. К примеру – ты можешь открыть в моем банке благотворительный фонд. «Фонд поддержки детей-сирот, жертв Третьей Северной войны».
– Какие сироты, дядюшка! Война кончилась двадцать лет назад! Все сироты либо померли, либо давно выросли.
– Тем лучше для сирот. И для фонда.
– Неплохо придумано. А что еще хочешь?
– Хочу заняться каналом через перешеек в Новой Атлантиде. Хорошо бы финансирование шло через мой банк.
– Зачем тебе этот дурацкий канал? – удивилась Криспина.
– Большие деньги всегда зарывают в землю, – загадочно отвечал Пизон.
– Что-нибудь еще? Давай, проси, пока я щедрая. И главное – щедр мой Руфинчик.
– Что ты знаешь о Цезаре? Как он поживает?
– Бука. Прячется в Тибуре. Говорят, у него новый секретарь из бывших фрументариев. Хитрый до ужаса.
– Как зовут наемника?
– Не помню точно. Кажется, Квинт. Ты только погляди, эти сережки подойдут к диадеме и браслетам!
– Квинт… имя ничего не говорит.
– Ах да, я слышала, что он нанимает к себе на службу гениев. Будто бы те к нему сами бегут.
– Вот как? – Пизон нахмурился. Никто не знает, чего можно ожидать от гениев.
Сообщение Криспины ему очень не понравилось. Очень.
VII
Проснувшись, Летти долго лежала в постели и вспоминала вечер накануне. Лишь третий оклик педагога [16]16
Педагог в Древнем Риме – раб, провожавший детей в школу и следившей за их учебой. Во Втором Тысячелетии это человек, разумеется, свободный.
[Закрыть] заставил ее подняться. Эту сухопарую перезрелую девицу, которая уже три года изводила ее придирками, Летти терпеть не могла. Что может быть хуже дотошного педагога, который обо всем доносит матери?
– А я знаю, что ты уже не девственница, – сообщила педагог, поджимая губы.
– Я тоже это знаю, – отвечала Летти, пережевывая фаршированное яйцо. – И Сервилия знает. Так что можешь не беспокоиться на этот счет.
– Я бы ни за что не легла с таким уродом. Бр-р…
Летиция швырнула фаршированное яйцо, метя в голову старой девы, но промазала. Ну вот, сейчас эта фурия побежит жаловаться матери.
Разумеется, Летиция опоздала в лицей, а на уроках думала лишь об Элии и о том, что было между ними. Ее тело помнило минуты вчерашней близости. Их первое соединение было и не любовью вовсе, а чем-то вроде жертвоприношения – они ломали свои судьбы наперекор Фатам. Иначе было вчера: еще не любовь, но уже страсть и вожделение. Для Летти это было внове – и для души, и для тела. Она смотрела на знакомых мальчишек, и думала о том, что никто из этих неоперившихся птенцов не может сравниться с Цезарем. Несколько часов назад ее тело принадлежало Элию. Ее грудь, ее бедра, ее лоно помнили эти мгновения. Порой начинало казаться, что мальчишки слышат ее мысли – она ловила на себе их слишком внимательные взгляды.
Она ушла с занятий, и долго бродила по Риму, прикидывая, не поехать ли к Элию в Тибур. Поехать хотелось безумно. Она даже остановила таксомотор, но тут показалось, что кто-то следит за нею, и Летти отпустила машину. Ах, как трудно совладать с собственными желаниями. Как хочется их немедленно исполнить и…
«А что если выйти на арену Колизея и сделаться исполнительницей желаний»?
Сейчас ей все под силу. Даже это. Вот только Элий не одобрит ее выбор.
Она вернулась домой и до вечера пролежала в кровати, вспоминая миг за мигом вечер накануне. Потом вскочила, намазала помадой рот. На листе розовой почтовой бумаги отпечаток ее губ приобрел фиолетовый оттенок. Цветным стилом она вывела наискось «Элий» а дальше исчиркала всю страницу восклицательными знаками. Запечатала письмо и помчалась на почту. Завтра утром Элий получит ее послание. Конечно, это идиотский поступок. Но Летти знала, что Элию ее выходка понравится.
Ему нравились контрасты – ум в сочетании с наивностью, неискушенность – и вместе с тем страстность. Летиции казалось, что он сам сказал ей об этом. Или она догадалась?
«Элий, Элий, Элий», – напевала она, вприпрыжку возвращаясь с почты и одаривая встречных полубезумной улыбкой.
И вновь показалось, что кто-то идет следом. Страх охватил ее, мгновенный, удушающий. Она запаниковала, повернула назад. Остановилась. Нырнула в подвальчик, украшенный заманчивой вывеской. В кофейне было прохладно и тихо. Жужжали вентиляторы, потоки воздуха приятно холодили спину. Летиция заказала черный кофе, уселась у окна. Прохожие спешили мимо, все безмятежны и веселы. Лишь кот, лежащий на мостовой напротив окна, смотрел на Летти грустными изумрудными глазами и облизывался. Преследователь не появлялся.
– Куколка, прогуляемся со мной. – Какой-то низкорослый тип с ярко накрашенными губами положил Летиции руку на плечо. Ладонь у него была холодной и липкой.
Летти вздрогнула от отвращения и плеснула кофе в лицо накрашенному наглецу. Вылетела из кофейни. Побежала, стараясь не оглядываться. Знала: кто-то по-прежнему следует за ней.
VIII
Теперь каждый вечер Сервилия устраивала званый обед. В доме уже давно забыли про скромные трапезы в семейном кругу.
Спустившись в триклиний и увидев Бенита, Летти нахмурилась. Она уже сделала несколько шагов к пирующим, когда поняла, что единственное свободное место оставалось на ложе рядом с Бенитом. Она посмотрела на мать. Красавица Сервилия безмятежно смеялась, обнажая ослепительно белые зубы. Рядом с хозяйкой расположился поэт Кумий и льстил непрерывно. Мать как будто не замечала растерянности дочери.
– Мама, я не возлягу рядом с Бенитом! – заявила Летиция громко.
Сервилия наконец ее заметила, глянула насмешливо.
– Чем тебе не нравится наш красавец Бенит?
– Он мне противен.
Бенит захохотал:
– Я всегда любил дерзких девчонок.
– Твое место там, где я распорядилась, – тон Сервилии был непререкаем.
Летиция подошла к известной актрисе Юлии Кумской, частой гостье вечеров Сервилии и, наклонившись к стареющей театральной богине, попросила:
– Юлия, ты не возляжешь рядом с Бенитом?
Актерка улыбнулась так, будто собиралась сказать что-нибудь ласковое, и проговорила шепотом, но шепотом актрисы, который слышен в задних рядах театра:
– Ну, разумеется, милочка, тебе не стоит ложиться рядом с ним. В прошлый раз он засунул мне пальцы в вагину и довел меня до Венериного спазма между первой и второй переменой блюд. Так что ты рискуешь лишиться девственности столь необычным способом.
Летиция вспыхнула, окинула пирующих гневным взглядом и бросилась вон из триклиния. Разрезальщик вытянул руку, чтобы помешать ее бегству. Но она увернулась и выбежала в перистиль. Прохладный воздух сада пахнул в лицо. Летти приложила руки к пылающим щекам.
– Мразь! Мразь! – выкрикнула она.
И неясно бы, к кому относится этот возглас – к Бениту, или к матери, или же к Юлии.
Летиция чувствовала себя такой несчастной. И такой одинокой. Ее никто не любит – даже Элий. Она лишь обманывает себя. Он не любит, он мучается. А мать старательно подталкивает ее в объятия этого подонка Бенита. Вновь перед глазами явилась сцена будущего убийства, и пятна крови на сенаторской тоге. Бенита изберут в сенат, а после он кого-то убьет. К несчастью, пророчество не может служить доказательством в суде. К тому же Летиция не видела, кто станет жертвой Бенита.
Общество Сервилии сделалось вульгарным, едва в нем появился этот тип. Теперь все находят нужным пошло шутить и громко смеяться – аура эстетизма и легкого, в границах дозволенного, флирта исчезла мгновенно. Как и хорошие манеры. Мужчинам нравилось говорить грубости, женщинам – их слушать.
В перистиле раздались шаги, и в сад вошел Бенит.
– Куда же ты убежала, маленькая бунтарка?
Летти попятилась. Но пятиться было некуда. Перистиль был крошечный. Она тут же уперлась в стену.
– О, я понимаю! – самодовольно хмыкнул Бенит. – Тебе захотелось уединиться со мной. Как видишь, я понял твой призыв. Я здесь.
