Текст книги "Тайна Нереиды"
Автор книги: Марианна Алферова
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)
Глава XIV
Игры драматурга Силана
«Руфин Август заявил, что гений императора будет погребен в мавзолее императора Адриана».
«Чудесное освобождение сенаторов произошло исключительно благодаря смелости и находчивости кандидата Пизона. Как выяснилось, во главе заговора стоял бывший гений консула Силана. Сорок шесть гениев-террористов убиты, еще двадцать семь заключены в карцер. Большинству угрожает смертный приговор за участие в попытке государственного переворота. Вот как надо поступать с этим племенем. А не создавать префектуры и потворствовать бунтарям, как предлагал Цезарь».
«Кто знает, может, Бенит Пизон – это Юлий Цезарь наших дней? «О нет, это не Юлий Цезарь!» – воскликнут многие. Но мой ответ таков – каковы времена, таков и Цезарь. «У нас уже есть Цезарь. Элий Цезарь», – возражают мне. Но, выбирая между Элием и Бенитом, Рим должен выбрать Бенита.
Подпись: Гней Галликан».
I
Два часа на заседании в курии Элий пытался убедить сенаторов переменить свое мнение. Безрезультатно!
Римляне жестоки, едва вообразят, что кто-то угрожает их существованию. «Карфаген должен быть разрушен», – твердят они, позабыв и о справедливости, и о милосердии.
Элий позвонил домой и предложил Летиции отправиться вечером в театр.
Она ответила «хорошо» и тут же повесила трубку.
Элию хотелось на время забыть о происходящем. Да и Летиции надо развлечься. Премьера в театре Помпея пришлась как нельзя кстати. Ставили Плавта. Элий, занятый другими мыслями, не обратил внимания на название пьесы.
Летиция надела платье из золотистого шелка, нитку крупного жемчуга обвила вокруг шеи. Наряд более чем скромный для одной из самых богатых женщин Рима и к тому же супруги Цезаря.
– Почему ты не надела пурпур? – спросил Элий, когда они садились в авто.
– К чему? Все равно через несколько месяцев его придется снять. А я могу к нему привыкнуть. Так лучше не привыкать, не так ли?
На коленях у нее лежал кипарисовый венок, и она то и дело отщипывала от него веточки.
– Я была на ее похоронах, – сказала Летти. – Гении, в отличие от людей, уходят навсегда. А я хотела ее спросить: летом, когда гении пытались меня убить, она помогала им или мне? Все думала, спрошу… и вот, не довелось.
– И хорошо, что не спросила, – отозвался Элий. – Гении слишком часто лгут. Если бы гении не лгали, люди бы стали как боги.
– Но ты же призываешь заключить с ними союз.
– Утром в сенате меня никто не поддержал.
– Я тебя не понимаю… – Летиция отшвырнула изуродованный венок. – Другие наверняка не понимают тоже. Во время подавления заговора ты убил трех гениев. И в том числе ее. А сегодня призываешь их полюбить.
– Летти, девочка моя, не надо тащить прошлое в настоящее, даже если речь идет всего лишь о вчерашнем дне. Вчера я подавил мятеж гениев. Сегодня попытался заключить перемирие и максимально обезопасить Рим. И ты, разумеется, права… Меня не поняли. Все гениев объявили перегринами. Получить гражданство для них теперь почти невозможно. Для этого надо отслужить в армии десять лет. Но гении не умеют воевать. Они либо погибнут, либо останутся чужаками, либо…
– Либо? – спросила Летиция.
– Либо отыщут какой-то третий путь.
Пурпурная «трирема» Цезаря выехала на Марсово поле. Это пешеходная зона, в тени портиков здесь в любое время дня и ночи толпится народ. Однако для пурпурных авто делалось исключение. Когда машина Цезаря остановилась у входа в театр, толпа людей – судя по всему несчастливчики, которым не хватило билетов, принялись выкрикивать:
– Элий Цезарь! Элий Цезарь!
Летиция, выйдя из машины, послала толпящимся вокруг людям воздушный поцелуй. Толпа приветствовала ее аплодисментами.
– Руфин уже в своей ложе, – сообщил служитель театра.
Летиция обожала театр – драпировки орхестра [40]40
Орхестр – место в римском театре, где сидели сенаторы.
[Закрыть], где помещались сенаторы со своими женами, лучи прожекторов, прорезавших темноту, чтобы придать сцене то голубоватую, то золотую подсветку, шорох марципановых оберток, дыхание в полумраке сотен людей, внезапные взрывы смеха, а следом – ледяная тишина, когда замирает даже дыхание, и лишь на сцене гулко и четко звучат шаги актеров, обутых в котурны, и от брошенных в тишину зала реплик мурашки бегут по спине… а потом – вопль восторга – и опять тишина – и грохот аплодисментов, и подъем аулеума [41]41
Аулеум – занавес, напоминающий декорацию. Он не опускался, а поднимался из специальной прорези в антрактах и в конце спектакля.
[Закрыть], как точка в конце письма. Это можно переживать заново раз за разом и не насытиться никогда.
Элий почему-то боялся театра. Особенно театра Помпея. Быть может потому, что рядом с театром находилось здание курии Помпея – той самой, в которой убили Юлия Цезаря и которую потом замуровали. В детстве Элию представлялось почему-то, что труп божественного Юлия, в окровавленной тоге так и оставили в этой курии не погребенным. И как ни пытались взрослые его разубедить, та странная детская фантазия до сих пор вселяла в его душу тревогу.
Элий с Летицией прежде, чем занять свои места, направились к храму Венеры Победительницы. Маленький храм стоял наверху, и каждый ряд театральных кресел служил ступенькой к подножию храма богини любви.
Сегодня ни в орхестре, ни в следующих четырнадцати рядах, предназначенных для всадников, свободных мест не было. Да и остальные кресла были заняты, а театр вмещал восемнадцать тысяч зрителей. Элий, поднимаясь к храму, отвечал на приветствия и шутки. Зрители, как и в древние времена, общались в театре к властителям запросто. Все на несколько часов становились лицедеями: император, и его подданные…
– Элий, каково быть женатым на самой богатой женщине в Риме?
– То же самое, что и на самой красивой, – отозвался Цезарь.
– Элий, кто же будет теперь выполнять желания римлян, если в Колизее можно выиграть только деньги?
– Сами римляне. Это совсем несложно.
– Я взял клеймо, чтобы сделать открытие в биологии. А мне заплатили двадцать тысяч. Зачем мне деньги?
– Хорошенько отдохни в Байях, потом примись за работу и сделай свое открытие.
На пурпуре императорской ложи сверкали золотом орлы, венки и гении-покровители. И всюду надписи – «благочестивый» и «счастливый», обязательные титулы императора, но не всякому правителю дано их оправдать. К примеру, Руфин сейчас счастлив, восседая в ложе рядом с Криспиной, но вряд ли при этом благочестив.
– Мой маленький сынок, что ж такое получается?! – Нахмурил брови Руфин. – У тебя есть золотое яблоко с надписью «достойнейшему», и ты его прячешь.
– Я должен его всем показывать?
– Ты должен подарить его мне. Я – твой отец и твой император! – Август поправил венок на голове.
– Нет, Август. Оно не для тебя.
– Вот как… – Глаза императора сверкнули холодно и зло. – Подумай хорошенько…
– Гладиатор принимает решение на арене, – отвечал Элий старинной поговоркой. – И я его уже принял.
– Оставишь яблоко себе?
– Нет.
– Ты кому-то его подаришь? Я знаю этого человека? – насторожился Руфин.
– Нет.
Элий раскрыл театральную программу и только теперь обнаружил, что дают «Касину». Ему не понравился во-первых, выбор пьесы, а во-вторых набранное мелким шрифтом примечание – «по мотивам пьесы Плавта. Обработка драматурга Силана». Это означало, что ловкач Силан успел переделать пьесу на тему дня. И, хотя Элий не особенно интересовался театром, имя Силана ему было знакомо.
Тем временем на сцене появился Пролог. Элий понял, что его самые худшие опасения сбываются. Пролог так прокомментировал будущее действие, что у зрителей не осталось сомнения – им предлагают отведать весьма острое блюдо. Даже в классическом тексте можно было отыскать некоторые аллюзии. За обладание молоденькой рабыней Касиной борются похотливый старик Лисидам и его сыночек. Чтобы заполучить красотку к себе в койку, Лисидам хочет женить ее на своем управляющем, а сыночек и его мамаша, то бишь супруга Лисидама и хозяйка Касины, сватают девушку за раба-оруженосца, но Касина, разумеется, предназначена не рабу, а молодому господину. С современностью сходство более чем отдаленное. Но драматург Силан исправил этот недостаток. Во-первых молодой господин получил имя Гай, то есть личное имя самого Элия. Во-вторых, был сделан намек на большие деньги, которые достанутся Касине. А когда на сцене появились два прохвоста – управитель Лисидама и оруженосец сыночка Гая, и принялись спорить, кому из них жениться на рабыне, и делать постоянные намеки на отсутствующего Гая, зрители в зале принялись недвусмысленно хихикать и поглядывать в сторону императорской ложи.
«А почему Гая здесь нет? Чего он боится?» – произнес вдруг оруженосец отсутствовавшую в классическом тексте фразу.
Зал взорвался смехом и аплодисментами.
– Замечательно! – воскликнула Летиция и зааплодировала. – В самом деле, чего этот парень прячется, если девушка ему симпатична?! Ведь она не рабыня, эта Касина, а свободнорожденная и всем ему равная, мы-то знаем!
На сцену вышла Юлия Кумская, исполняющая роль хозяйки Касины и супруги Лисидама. Актриса, загримированная под Сервилию Кар, великолепно имитировала походку Сервилии. Зрители завопили от восторга.
– Бедная Летти, так неприятно, когда тебя выставляют в виде рабыни, которую все хотят купить, – с наигранным сочувствием произнесла Криспина.
– Кто такой отсутствующий Гай, догадаться нетрудно, – отвечала Летиция, – так же как нетрудно понять, на кого похожа хозяйка рабыни. Но кто же тогда старик Лисидам, который так хочет заполучить молодую девицу к себе в постель – это загадка.
По лицу Криспины пошли красные пятна. В этот момент на сцене появился как раз Лисидам – самодовольный, с накладным животиком, с круглой лысиной на макушке. И в венке. Зал ахнул от восторга.
– Мерзавцы! Что они себе позволяют! – прошептал Руфин и поправил на голове венок. – Когда-то актеров и за людей не считали, они прятали лица под масками. А теперь!..
– Даже во времена менее либеральные правители позволяли подданным смеяться. Юлий Цезарь – некоторые считают, что ты на него похож – позволял солдатам распевать во время своего триумфа пошлые стишки, куда обиднее сегодняшних намеков, – улыбнулся Элий.
Руфин позеленел, но ничего не ответил. Однако Элий и сам был задет. Никто прежде не издевался над ним так жестоко. В актерской придумке было много правды и много яду. Но в чем-то главном насмешка была глубоко несправедлива.
– Я конечно не так велик, как Юлий Цезарь, – сквозь зубы процедил император, – но смотреть это безобразие больше не собираюсь.
Руфин вышел из ложи. Криспина, шурша пурпурными шелками, устремилась следом.
– А мне пьеса нравится, – заявила Летиция. – Хозяйка в исполнении Юлии Кумской такая стерва. Чего ты надулся, Элий. Смейся! Эта пьеса о нас с тобой. Так нас видят со стороны. Не нравится – внеси свою правку, как это сделал мерзавец Силан. Хлопай же! – Она взяла его руки в свои и изобразила несколько хлопков.
Тем временем на сцене безумство нарастало – уже мужчины расхаживали в женских платьях, а женщины колотили дубинами мужчин, рассыпали финики и кидали их в зрителей вместе с придуманными новым соавтором Плавта фразами.
На сцену вышел молодой актер в тоге и припадая на правую ногу, заковылял по сцене.
– Придумал я отлично все! Свободная Девица оказалась. У нее сестерциев не меряно! – произнес двойник Элия придуманную не Плавтом фразу. – Мне надобно жениться непременно!
В зале хрюкали от хохота. Летиция смеялась вместе со всеми. Элий улыбнулся.
– «Поскорей прошу похлопать представленью нашему», – вопил двойник Цезаря и зрители хлопали, не жалея ладоней. -
Спектакль закончился. Из-за пурпурной драпировки ложи выскочил Квинт и подал Элию цветы.
– Для Юлии Кумской, – сообщил Квинт.
Элий на мгновение задумался, потом покачал головой и усмехнулся:
– Хорошо, я вручу розы несравненной Юлии. А ты, Летти, не хочешь подняться на сцену? Кажется, ты мечтала об этом в течение всего спектакля?
Летиция заколебалась. Смеяться и аплодировать в императорской ложе было куда как забавно. Но выйти на сцену, чтобы встать рядом с теми, кто так ловко и порой остроумно высмеивал ее брак с Элием, казалось чересчур. Но Элий взял ее за руку и вывел из ложи.
Они шли по широкому проходу и толпящиеся у сцены зрители расступались. Цезарь и его супруга шли очень медленно. Летти заметила, что Элий делает отчаянные усилия, чтобы скрыть хромоту. И ему в самом деле удавалось ступать почти ровно. Но когда он стал подниматься на сцену, его так качнуло, что он едва не упал и изо всей силы вцепился пальцами в плечо Летиции. Актеры вновь высыпали на сцену. Актер-пролог воскликнул с показным восторгом:
– Цезарь с супругой! Какая честь!
Элий преподнес цветы Юлии Кумской.
– Ты сегодня неподражаема. Как всегда.
В ответ она одарила его улыбкой царицы и поцеловала в губы. Элий повернулся к своему двойнику:
– Спору нет, изображать хромоту куда приятнее, чем хромать на самом деле.
– Цезарь! Это правда, что у тебя на правой ноге протез? – спросила стоявшая в первом ряду зрителей Вилда.
– Кажется, им показалось мало представления Плавта с добавками боговдохновенного Силана и игры боголюбимой Юлии, – шепнула Летиция. – Они хотят, чтобы теперь их позабавил сам Цезарь.
– Почему бы и нет? – Элий быстро размотал тогу и бросил драгоценный пурпур на руки Квинта, оставшись в одной тунике. Его кальцеи с высокими голенищами напоминали котурны трагиков. Сейчас он снимет и их, обнажит свои шрамы… Зал замер, предвкушая потеху.
– Квириты! – крикнул Цезарь. – Вас не волнует умен я или глуп, честен или продажен, вас интересует одно – мои шрамы, и насколько они отвратительны. Вас интересует, было ли мне больно тогда, в Колизее! Было ли больно здесь в театре. Да, очень больно! Но в моем нынешнем обязательстве и в обязательстве прежнем начертаны одни и те же слова: «Даю себя жечь, вязать и убивать железом» [43]43
Старинная клятва гладиаторов. Элий перефразирует слова Сенеки. См. Сенека. «Нравственные письма к Луцилию». Письмо XXXVII.
[Закрыть]. И сейчас эта клятва мне пригодится больше, чем прежде. Смейтесь! Чего же вы не смеетесь?! – Говорят, Гай Гракх был прекрасным оратором. Элий тоже умел говорить зажигательно.
В зале воцарилась тишина. Юлия Кумская обняла Элия. С другой стороны к нему шагнул его двойник, и тоже обнял. Вся труппа взялась за руки. Аулеум с шумом поднялся и отгородил их от зала. В фальшивую стену прибоем ударил грохот аплодисментов.
– Ты здорово выступил! – зааплодировала Юлия Кумская. – Может, тебе по совместительству поступить в наш театр, Цезарь? Ты бы мог обеспечить неплохие сборы.
– Когда меня выгонят из наследников, я так и сделаю, – пообещал Элий. – Придержи-ка за мной местечко.
– Всегда пожалуйста. А теперь пойдем ко мне в уборную, – предложила Юлия. – Тебе надо привести себя в порядок.
Почти вся труппа набилась в небольшую комнатку Юлии. Было жарко и душно. Разливали по бокалам неразбавленное вино и пили стоя.
– Я сама уложу ему тогу! – объявила Юлия Кумская. – Все знают, что в Риме никто лучше меня не укладывает тогу. Учись, Летиция, – повернулась Юлия к юной супруге Цезаря. – Если хочешь знать, как надо уложить складки, чтобы они держались несколько часов, а ткань не повисала хомутом через пятнадцать минут.
Летиция кисло улыбнулась в ответ – она все еще злилась на Юлию за ее выходку на пиру Сервилии. И актриса прекрасно поняла ее улыбку. Она бесцеремонно ухватила Летицию за локоть и прошептала на это раз так, чтобы слышала только Летти:
– Если ты все еще дуешься на меня, глупышка, то зря. Моя грубая выходка дала тебе повод удрать из триклиния. Неужели ты этого не поняла?
Летти растерянно заморгала. В самом деле, какая же она дура! Юлия отстранилась и ободряюще улыбнулась Летиции.
– Ничего, в твои годы я была еще глупее. Вот Элий меня любит, и ты люби, Летиция, потому что мне постоянно требуется чья-то любовь. Я без этого просто не могу жить.
– Ты смеялся со всеми, Цезарь? – спросил старый актер, игравший Лисидама. И только теперь Элий узнал в нем Марка Габиния.
– Марк! – выдохнул Элий и стиснул локоть знаменитого актера. – Как ты?
– Решил, что лелеять горе – самое глупое занятие на свете. В кино сниматься не могу, что-то мешает. Но на сцену вышел. У меня остался кусочек жизни, надо его прожить.
– Дядя Марк! – воскликнула Летиция. – Уж от тебя-то этого я никак не ожидала! Зачем ты нас так осмеял?!
– Глупая девочка, ты ничего не понимаешь, – покачал головой Марк Габиний. – Если над чем-то можно посмеяться, то это просто здорово. Горе, над которым нельзя смеяться, вот что ужасно.
И опять она смутилась. Почему она все время ошибается? Потому что молода? Или потому что глупа?
– Право, да тут нет обиды! – весело воскликнул Элий, притянул к себе Летицию и поцеловал в губы, быть может чуточку театрально, ибо в сенате Элий был сенатором, гладиатором на арене, а в театре – комедиантом. Совсем чуть-чуть. Он не надевал маску, но пользовался гримом. Рим обожает подобные проделки. – В жизни все было так же, как в пьесе. Страсть, деньги, интриги. Последовательность не важна. Меняем их местами, правда становится ложью, ложь – игрой воображения, обман – удачей, все вместе – искусством.
В маленькой тесной уборной актеры ему дружно аплодировали. Его двойник, который то и дело начинал хромать под дружный хохот артистов, полез обниматься с Элием. Двойник был пьян. Неведомо откуда опять появился Квинт, принес коробки с пирожными, и очень ловко извлек Летицию и Элия из дружеских и пьяных объятий лицедеев.
Когда они вышли из театра, уже начинало светать. Ясно было, что Элию спать не придется.
Глава XV
Новые игры Элия
I
Элий принял горячую ванну и выпил чашку черного кофе. Ему не хотелось спать. Ночь, проведенная в театре, подействовала на него возбуждающе. Хотелось еще немного побыть актером. Он направился в таблин в халате из махрового хлопка, босиком, не хромая на самом деле, а изображая, что хромает. Он кланялся бюстам и статуям и посмертным маскам, он дурачился, как мальчишка. Ему было весело. Через четыре часа он будет принимать клиентов, выслушивать просьбы, выписывать чеки. Может, он тоже начнет ломаться и цитировать Плавта? Или этого бездарного Силана, который тужился сделать пьесу смешнее?
Пурпурная туника и пурпурная тога Цезаря лежали на стуле в таблине. Элий скинул домашний балахон и облачился в пурпур. Драгоценный пурпур, властолюбивый пурпур, обожествляющий пурпур. Неужели Элий станет когда-нибудь императором? При этой мысли сердце заколотилось сильнее. Но совсем чуть-чуть. Это может быть. Но желает ли этого Элий? Нет, не быть ему повелителем Империи. Он был неплохим сенатором. Даже не так: он был хорошим сенатором. А вот императором был бы плохим. Он должен сам себе в этом признаться. И не сожалеть. Он и не сожалеет. Что такое пурпур в конце концов? «…пурпур – шерсть овцы, окрашенная кровью»… [45]45
Марк Аврелий. «Размышления». 6.13.
[Закрыть]
На стене таблина между двумя нишами висела новая картина аквилейского художника Тициана – подарок Летиции на свадьбу. Небольшой холст в массивной золотой раме. Прекрасная рыжеволосая женщина раскинулась на кровати, подогнув колени. Ее томная поза, и согнутая в локте рука и улыбка на губах – все было выразительно. Женщина ждала соития. Необычного, но от этого не менее сладостного. Она ждала самого царя богов. И он явился. Золотые монеты падали с неба. И глупая служанка ловила монеты в передник. Монеты, которые в следующее мгновение превратятся в капли спермы. Слишком чувственная для таблина картина. Куда правильнее было повесить ее в спальне. Но Летти хотела, чтобы картина украшала таблин, и Элий не стал перечить молодой жене.
Элий взял со стола папку с делами клиентов, раскрыл ее, но успел просмотреть только первую страницу – просьбу вдовы легионера Порции о предоставлении ее сыну средств на учебу в риторской школе. Потому как в этот момент в таблин вошла Летиция в прозрачной коротенькой тунике, держа в одной руке две золотые чаши, а в другой – бутылку вина.
Элий посмотрел на жену с удивлением:
– Разве ты не собиралась лечь?
Она затрясла головой. Театр подействовал на нее так же, как и на Элия – ей хотелось лицедействовать и дурачиться.
– В прежние времена римским женщинам запрещалось пить, – заметил Элий. – Это было правильно.
– Да, да! А еще запрещалось мужу делать подарки любимой супруге. Тоже правильно? – Она лукаво прищурилась.
– Этот закон сам собою утратил силу. Что тебе подарить, милая?
– Себя. Элий, ты – мое – единственное, по-настоящему исполненное желание. Ты, исполнитель желаний, понимаешь это! – воскликнула она патетически.
– Понимаю… – сказал он спокойно.
– Ничего ты не понимаешь. – Она опустилась на ковер. – Ничегошеньки ты не понимаешь, – повторила, мотая головой из стороны в сторону. – Я кричу-кричу, зову-зову, а ты будто глухой, не слышишь ничего… ну почему ты такой, ну почему я люблю тебя такого… Иди сюда! – она хлопнула ладонью по пышному ковру. – Иди и сядь рядом со мной.
Он повиновался.
– Слушай, – она начала декламировать нараспев:
Тебе это знакомо?
– «…соитие – трение известных органов и выбрасывание семени, соединенное с особыми спазмами»[47]47
Марк Аврелий. «Размышления». 6.13.
[Закрыть], – мысленно процитировал он в свою очередь.
– Знакомо, – вздохнула она. – Я знаю, что знакомо. Но при этом ты думаешь не обо мне.
Она поставила на пол золотые чаши и разлила вино.
– «Горькой влагою старого Фалерна» [48]48
Катулл. Пер. А. Пиотровского.
[Закрыть] наполняю твою чашу до краев.
– Мы и так выпили изрядно в гостях у актеров.
– Пей, – повторила она. – И не смей со мной спорить. Да, я пьяная, но хочу быть еще пьянее. И ты тоже… будешь пьяный… Обо всем забудешь. Все-все забудь… да…
Элий пригубил вино и поставил чашу на пол.
– Так не пойдет! Пей до дна и не увиливай.
Сама она уже осушила свою чашу и теперь перевернула ее и пролила несколько капель на тончайший виссон ночной туники. Элий подчинился и выпил свою чашу до дна.
– Отлично! – Летиция захлопала в ладоши. – Ну и что же ты помнишь? Помнишь, кто ты?
– Я – Цезарь…
Она затрясла головой:
– Пей еще! – И вновь наполнила чашу, вино полилось через край. Ковер был загублен. Элий пытался протестовать, но напрасно. Она заставила его выпить. И вновь стала спрашивать, смеясь, помнит ли он что-нибудь.
– Я был гладиатором…
Таблин плыл кораблем в бурном море. Элий делал отчаянные усилия, чтобы вернуться в реальность, однако новая чаша его доконала. Комната приобрела фантастические очертания. Мраморный бюст подпрыгнул в воздух, у него появились руки, причем они кружили в воздухе отдельно от тела. Элий тряхнул головой, но прогнать странное видение не смог.
«Я что-то забыл… что-то важное… но стоит ли помнить это важное? Ну конечно, не стоит… ничего не стоит помнить… все надо забывать немедленно… как только что-нибудь произойдет, надо это немедленно забыть, тогда будет хорошо… все хорошо…»
Что он может помнить? Разве что-то было в прошлом? И что такое прошлое? Тень, на которую приятно наступить. Он сказал об этом вслух. Язык заплетался.
– Вот и отлично, вот и хорошо, – приговаривала Летиция, стаскивая с него тогу. – Зачем ты надел пурпур?
В самом деле, зачем он надел тогу?
– Раз ты ничего не помнишь, значит, теперь ты любишь меня, – шептала Летиция. – Ведь ты хочешь меня? Так? И значит – любишь…
Да, да, он желает ее. А кто она такая? Откуда взялась? Пришла сама или он ее позвал? Может, она девчонка из Субуры, и он должен заплатить ей перед уходом? Достаточно ли она искусна в любви, чтобы быть шлюхой? Ну, страстности ей не занимать – она целует, жадно впиваясь в его губы, сплетает свой язык с его языком, она царапается, и пребольно кусается. Она опрокидывается на ковер и извивается, как змея, она требует все новых и новых ласк как доказательств любви. Но она не особенно искушена для девчонки из Субуры. Она другая. Но откуда? Как попала сюда? Разве он ее любит? Ведь он любит Марцию. И зачем он так напился? Разве пьяный угар может заменить любовь?
«Может»! – стучала кровь в висках.
Его охватило исступление. Пьяный сатир поймал в лесу юною нимфу. Едва удовлетворив желание, он вновь приходил в возбуждение. Ласковый зверь, он покусывал кожу, теребил губами соски, ластился, и его ласки заставляли биться в судорогах хрупкое тело нимфы. Ее жалобный вздох выражал то ли наслаждение, то ли боль – не разобрать.
«…трение известных органов и выбрасывание семени…»
День разгорался, и солнце вовсю светило в окна таблина. Элий и Летти спали на ковре пьяным сном без сновидений.
II
Он очнулся потому что кто-то тряхнул его за плечо и сказал нараспев:
– Элий Цезарь…
Элий замычал, не открывая глаз, и поднес руку к голове. Прикосновение вызвало нестерпимую боль. О боги, никогда в жизни он так не надирался.
– Элий Цезарь, – вновь позвал кто-то.
Голос был женский. Но не голос Летиции. Значит, придется открыть глаза. А так не хочется.
Элий разлепил веки. Прямо над собой он увидел опрокинутое женское лицо. Немолодая женщина склонилась над ним и трясла за плечо. Элий попытался встать, но не смог – комната опрокинулась, а пол накренился, Элий вновь повалился на ковер. В висок над правой бровью впилась раскаленная игла.
– Я принесу кофе, – сказала женщина. – На кухне кто-нибудь есть?
– Кто-то есть, – Элий спешно прикрыл ладонью рот, сообразив, что от него должно нести перегаром.
Женщина ушла. Во всяком случае лицо ее исчезло. Теперь Элий мог разглядеть потолок. На росписи Гектор прощался с Андромахой. На заднем фоне высились храмы Илиона, скульптуры и колонны сильно смахивали на Римский форум. Элий подумал, что проигравший Гектор ему всегда нравился куда больше победителя Ахилла.
Элий вновь попытался подняться, и опять не смог – в этот раз ему помешала голова Летиции, что покоилась у него на плече. Летти мирно посапывала, и от нее изрядно несло вином. Отлично! После вакханалии они спят на ковре в таблине, укрытые – кто бы мог подумать! – пурпурной тогой Цезаря. Хорошо, хоть не нагие! Элий повернулся и глянул на хронометр. Стрелки часов указывали полдень! Ну и ну! Еще час назад он должен был начать прием своих клиентов. И что в таком случае делает проходимец Квинт? Надо полагать, тоже дрыхнет! Элий слегка тряхнул Летицию за плечо. Никакого эффекта. Он тряхнул сильнее. Она замычала и перекатилась на другой бок.
– Летти! Вставай! – проорал он ей в ухо.
Она скорчила болезненную гримасу и вновь принялась поудобнее устраиваться у него на груди.
– Уходи скорее! – прошипел он. – Ко мне пришли клиенты.
– Ну как же, помню… Двадцать семь штук, – сквозь сон пробормотала она. – Выдай каждому по тысяче сестерциев и отошли подальше. Чтоб не мешали, – она сладко, как ребенок, причмокнула губами.
Элия разбирали смех, и злость. Никогда, кажется, он не попадал в столь дурацкое положение. С трудом поднялся – не на ноги, а всего лишь на четвереньки и попытался отыскать свою тунику. Она нашлась под столом. Одевшись, он принялся придумывать план срочной эвакуации супруги. Добраться из таблина до спальни можно было в этом особняке только через атрий. А там уже собрались клиенты – и судя по голосам – им давно надоело читать медные доски с перечислением заслуг рода Дециев и выдержками из старинных преданий, а так же рассматривать восковые маски и бюсты бесчисленных императоров. Пройти через атрий в своей прозрачной тунике из виссона Летиция никак не могла. Впрочем, она вообще не могла никуда идти. Тут Элий вспомнил, что явился в таблин в халате, а тунику надевал уже здесь. Халат – это выход. Он нашелся висящим на бюсте Юлии Кумской работы Марции. Марция… Сердце кольнуло, но не так сильно, как прежде. Неужели он когда-нибудь привыкнет и не будет всякий раз вздрагивать от боли? Неужели этот миг наступит? Какое счастье! Он так и подумал: счастье. Счастье – это отсутствие боли – считают стоики. Когда-то Элий не понимал этого, теперь понял и принял.
Элий подобрал валявшуюся на полу тогу и повесил ее на бюст Юлии Кумской вместо домашней одежки. Потом стал искать сандалии, вспомнил, что явился из ванной босиком. Несомненно, этот день будет исключительным днем в его жизни. После очередной неудачной попытки разбудить Летицию он закатал юную беспутную супругу в просторную тунику, взвалил на плечо и вышел в атрий, придерживая теплую сопящую ношу одной рукой, а другой держась за стену – боялся, что без ортопедической обуви правая нога может подвернуться, и он грохнется на пол вместе с Летти. В атрии дожидались шестеро. Хорошо, хоть не двадцать семь.
– Будьте здоровы, – сказал он, ни на кого стараясь не смотреть, на мгновение оторвал руку от стены и тронул щеку.
Вспомнил, что брился после ванны, стало быть утром. Краем глаза заметил улыбку на губах немолодого долговязого человека в очках. Как его зовут? Марк Мессий, кажется… Принял имя патрона, и при этом то подлизывался, то дерзил… Кажется, у этого типа сгорел магазин, а страховки не было. Ну что тут поделаешь? Ничего. Восстановить магазин без денег так же трудно, как добраться с Летицией на плече до лестницы, ведущей на второй этаж к спальням. А вот и перила! Элий вцепился в них и принялся карабкаться наверх. Правой ноги он не чувствовал. Не по ступеням шел, а шагал по облакам.
– Он же пьян, – сказал кто-то внизу.
– Да, я пьян… я пил всю ночь напролет… У кого есть еще вопросы? – дерзко отозвался Элий, останавливаясь на верхней площадке лестницы и глядя вниз, но никого не видя. Он вообще ничего не видел, кроме голубоватого тумана, что плавал внизу и не желал рассеиваться. Интересно, откуда в атрии туман? Да еще в полдень?
Он толкнул дверь в свою спальню и свалил Летицию на кровать. Комнату Летиции после нападения гениев выкрасили заново, и дверь туда была заперта, дабы запах краски не распространялся по дому.
Элий буквально слетел вниз и вернулся в таблин. Женщина, которая разбудила его, уже была здесь. На столе дымилась чашка с кофе. Элий выпил кофе залпом, обжигая язык и нёбо.
– Табачную палочку? – спросила женщина.
Он помнил ее имя: Порция. Он должен был разбирать ее дело первым. Когда-то он сделал ей щедрый подарок, но лишь огорчил ее. Помогать надо тоже уметь. О том, как оказывать благодеяния, римляне написали множество трактатов. Но разве в трактате можно предвидеть все нелепые случайности, на которые жизнь не скупится?
– Я не курю. – Элий вдавил кнопку звонка. Прислушался. Никто не собирался идти.
– Слуги спят, я не стала их будить. – Порция смотрела на Элия с улыбкой. – Помочь надеть тогу?
– Если нетрудно.
Она вновь улыбнулась, сняла пурпур с мраморного бюста Юлии и ловко обернула ткань вокруг тела Элия, потом принялась расправлять складки.
