Текст книги "Я — твоё солнце"

Автор книги: Мари Павленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Глава пятнадцатая
Она не ответила, а небо, затянутое тучами, угасало…

Джамаль с сияющим лицом открыл мне дверь. С кухни доносился приглушённый шум.

– Всё хорошо? Как мама?

С очаровательной обходительностью он взял моё пальто и повесил его в прихожей.

– Празднует Новый год с коллегами… Кто эти люди?

– Друзья тарантулов.

– В смысле?

По коридору мы проследовали в кухню. Теперь я узнавала каждую картину, каждую вазу, каждый столик.

– Я завсегдатай форумов для арахнофилов и за некоторое время обзавёлся друзьями.

Когда мы проходили мимо двери к террариумам, мне показалось, я слышу, как в лапах Гертруды и её сестёр кричат о помощи бедные кузнечики. Используют ли тарантулы антеннки вместо зубочисток?

– Сколько нас будет?

– Человек пятьдесят.

– Ого.

На кухне кипела жизнь: все болтали, смеялись, открывали бутылки с алкоголем, способным продезинфицировать рану глубиной в три сантиметра. Я тут же заметила Адель.

Это было просто.

Единственная девчонка.

– А! Дебо!

Виктор наклонился, чтобы чмокнуть меня, и я мгновенно залилась краской под пристальным взглядом Адель.

– А это Адель.

Зараза, какая красивая. Я улыбнулась ей, взмолившись, чтобы ненависть и зависть не потекли у меня сквозь поры – придётся постараться.

После обмена любезностями («Ты хорошо знаешь Париж?» – «Да, я тут родилась». – «Как дела в лицее?» – «Я учусь в университете». – «Какое красивое колье!» – «Это Виктор подарил…» – «НУ ДА, А МНЕ ОН ПОДАРИЛ БРАСЛЕТ С ПАУКОМ И ВООБЩЕ ПОШЛА НА ФИГ, ОК?») я отправилась резать яблочный пирог. Хуже всего то, что Адель милая и стильная. Она точно не носит футболки с надписью «I love bouledogues».

Дверной звонок надрывался не переставая, галдёж становился всё громче. Кто-то протянул мне бокал шампанского, который я тут же опустошила. Второй ждала та же участь. Я готовила бутерброды, прибиралась, следила за чистотой, однако как только в моей руке оказывался бокал, я тут же его осушала – ну не выливать же.

Незнакомцы (обоих полов, ух) вагонами валили на кухню, оставляли подношения (замороженную пиццу, чипсы, конфеты) и мигрировали в гостиную.

Я ставила пиццу в духовку, вынимала её, копалась в ящиках, наполняла тарелки, просила кого-нибудь унести их в гостиную, убирала те, что возвращались грязными, в посудомойку. Джамаль умолял меня присоединиться к остальным.

А как же малиновый пирог? Кто его разморозит?

Когда мне надоело хлопотать на кухне, я всё-таки пошла туда, где вечеринка набирала обороты. Щёки горели, будто только что поджарились в тостере. Я болталась из угла в угол с персональной бутылкой шампанского – время без четверти одиннадцать. И чем я только занималась в этой чёртовой кухне два часа подряд?

Я поговорила только с двумя: Джамалем и Грегом: тридцать лет, татуировка с тарантулом на шее. Показала ему, как пройти в туалет.

Я с трудом ходила прямо. Музыка оглушала и резонировала где-то в грудной клетке. Заметив меня, Джамаль со смехом поднял ладони вверх, схватил меня за руку и завилял бёдрами. Позволив ему утащить меня, я хохотала – он оказался способным танцором, блин.

Я танцевала, танцевала, танцевала… Только в охватившем меня вихре можно было обо всём позабыть: я растворилась среди качающихся и дрыгающихся тел в полумраке, который скрывал лица. Семейная драма, отец, с которым я никогда больше не буду жить под одной крышей, Виктор, который танцевал совсем рядом в объятиях другой. Иногда было трудно справиться со сдавившим мне лёгкие стрессом и сдержать слёзы, но я в этом профессионал: нужно просто танцевать ещё быстрее, ещё бодрее. Джамаль держался рядом: если он и исчезал, через секунду появлялся снова.

Футболка промокла насквозь от пота.

– Погоди, я хочу пить, сейчас вернусь! – промычала я.

Джамаль кивнул.

В истерзанных децибелами ушах свистело. Пробираясь на кухню и стараясь уследить за прыгающим горизонтом, я врезалась в каждую стену по дороге. Неистово присосавшиеся друг к другу тела валялись под ногами.

В холодильнике я нашла бутылку газированной воды – мой оазис. После четвёртого стакана мне полегчало, я развернулась и врезалась в Виктора.

Как он только оторвался от своего центра притяжения, сидевшего на диване?

Упс.

– Как дела, Дебора?

Пошатываясь, он снял свой шарф. Так Адель сможет зарываться в его шею сколько пожелает.

– Супер, а у тебя?

Он наклонился вперёд, приблизил своё лицо к моему и прищурился:

– Где она?

Виктор оказался так близко, что я видела каждую морщинку на его полных губах – ну то есть увидела бы, если бы захотела. Прямо сейчас. Я могла бы прикинуться, что потеряла равновесие. Прильнуть к его губам всего на мгновение – и тут бы всё взорвалось. Весь Большой взрыв тоже длился всего тысячную секунды, а в результате создал Вселенную.

Только вот зачем?

Я сухо отпрянула.

– Что? Кто?

– Твоя ямочка.

– У меня нет ямочек.

– Есть, вот прямо тут, когда ты смеёшься.

Он прикоснулся пальцем к моей щеке.

Выдержав затуманенный взгляд Виктора, я ска зала:

– Ты перепутал меня с другой, – и вышла.

– Неправда, тебя невозможно перепутать, Де бора Дантес.

Надо было влепить ему пощёчину.

За двадцать пять минут до полуночи Виктор снова сидел на диване с Адель. Похоже, они придумали новую игру: выигрывает тот, кто первым дотянется языком до гланд партнёра.

Следить за этим соревнованием было выше моих сил.

– Ты куда? – остановил меня Джамаль.

Я взглянула в последний раз на Виктора и Адель, на их сложившиеся, словно кусочки мозаики, тела, на их руки, скользящие вверх-вниз, на их спутавшиеся волосы.

Джамаль тоже повернулся в их сторону.

И тут я всё поняла.

Мир перевернулся с ног на голову.

До сих пор я была слепа и вот прозрела.

Разъярённая, я побежала в прихожую. Джамаль помчался за мной, бесцеремонно расталкивая валяющихся на паркете людей.

– Дебо! Ты уходишь?

Я ощупывала ломившуюся от одежды вешалку: приподнимала куртки, раздвигала их и в конце концов срывала, как выдирают волосы горстями, кидая на пол. Заметив своё пальто, я подобрала его. Мои движения стали хаотичными.

– Прости за куртки.

Джамаль преградил мне путь.

– Я с тобой.

– Не говори чепухи!

Он схватил меня за плечи и наклонился, отчеканив каждый слог:

– Пожалуйста.

Я попыталась уйти.

– Мне будет лучше с тобой, Дебо.

Я пристально наблюдала за ним: Джамаль накинул первую попавшуюся тёплую куртку.

Снаружи пропотевшая спина начала замерзать, и холод прогнал все последствия алкоголя. На улице не было ни души. Время от времени из открытых окон доносились разговоры, смех и музыка. Я стучала зубами. Джамаль обвил рукой мой локоть и прижал к себе. У него была очень мягкая куртка.

Я же чувствовала себя воплощением тупости.

– Почему ты ничего не сказал? – рявкнула я, хотя не собиралась.

– О чём?

– Что ты влюблён в Виктора.

Дрожь не утихала.

– Могу задать тебе тот же вопрос: почему ты ничего не сказала?

– Один – ноль в твою пользу.

Мы быстро шагали, я начала согреваться.

Я хваталась за возможность не оставлять никаких недосказанностей. Настало время откровений.

– Заметь, тут особо не о чем говорить.

– Это как посмотреть. В моём случае точно не о чем. У меня никаких шансов: их не было, да и не будет никогда. Я смирился. К тому же… он не в курсе.

– Что ты гей?

Джамаль кивнул. В его беспокойных глазах, в бледности лица – во всём проступало отчаяние.

Я остановилась и встала перед ним. Несмотря на то что я доставала Джамалю до груди, мне всё-таки удалось его обнять.

Он обвил меня худыми руками и погладил волосы. Я уже привыкла к его шикарному резкому парфюму и даже совсем не замечала.

Хотелось бы оказаться в объятиях Виктора. Джамалю тоже хотелось бы в них оказаться.

– Хороша парочка, – прошептала я.

– Да, но вдвоём веселее!

Я сделала вид, что не заметила, как он утёр слезу, и мы спешно зашагали в ночи. Я больше не дрожала. Наконец-то в этой истории нет тёмных мест: несколько недель я прокручивала всё в голове, но не хватало кусочка. Теперь пазл по имени Джамаль сложился.

Стоя у моего дома, он чмокнул меня, отошёл, но потом вернулся.

– Как-то глупо, сейчас без пятнадцать полночь.

– А твои гости?

– Переживут и без меня.

Он взглянул на меня и достал телефон.

– Без тринадцати полночь.

– Ты прав, мы не можем разойтись за тринадцать минут до нового года. Заходи, думаю, блины ещё остались. Да и Изидор обрадуется компании.

В вестибюле было темно, свет в сторожке консьержа погас. Входная дверь захлопнулась с металлическим звоном, я пыталась нащупать выключатель, как вдруг сквозь тишину до меня донёсся знакомый визг.

– Изидор?

Я включила свет и прислушалась: на всю лестницу прогремели тяжёлые беспорядочные шаги позорного пса.

Изидор на лестнице.

– Мама?

Он мчался, торопился, скулил.

– Мама?!

Изидор на лестнице.

Совсем один.

Я бросилась вверх ему навстречу, перескакивая через ступеньки. Изидор ринулся ко мне, заскулил, пустил слюни, завилял хвостом, облизал меня, но я тащила его за собой, поднимаясь всё выше и выше, цепляясь за перила, чтобы бежать ещё быстрее. Я оторвалась от Джамаля: вперёд, надо добраться до квартиры. Горло сжалось в каком-то сумасшествии, потому что всё было ненормальным в этой ситуации: мама сказала, что я её солнце, она сказала мне, что я – её солнце!

Изидор бежал за мной не отставая, несмотря на толстое пузо.

Остановившись на шестом этаже и едва переводя дух, я вслушивалась, но за дверью было тихо. Я открыла сумку, уронила её, подняла, наконец перевернула вверх дном, нашла ключи и подскочила к двери.

– Подожди! – Джамаль осторожно принюхался.

Я тоже принюхалась.

О нет, только не это! Только не газ после сидевшего на лестнице Изидора!

– Вставь ключ в замок, но не открывай.

Я послушалась. Джамаль мягко сдавил мою руку:

– Я позвоню в скорую. А ты дождись, пока погаснет свет, войди внутрь, но не включай ничего – слышишь? А то взорвётся. Открой окна, ясно? Перед тем как… осмотреться, открой все окна.

Я не всё поняла, потому что по-прежнему тяжело дышала и плохо слышала.

– Дебора?

Свет погас, нас окутал мрак. Я глубоко вдохнула, повернула ключ и ворвалась внутрь.

Споткнувшись обо что-то на полу и чуть не упав, я бросила сумку и направилась в гостиную, вытянув руки перед собой. Я пыталась дышать, но не получалось: воздух стал вязким, как смола. Я открывала рот, но кислорода не было – я лишь задыхалась и кашляла. Окно заскрипело, я попыталась открыть жалюзи, но они застряли и не поднимались. Тогда я упёрлась ногами и сорвала их напрочь. В комнату ворвался свежий воздух. И оранжевый свет фонарей. Я наклонилась над балюстрадой и задышала. Мамы не было ни на ковре, ни на диване. Пошатываясь, я направилась в её комнату: с каждой секундой напряжение спадало, мамы нигде не было. Открыв ставни в её комнате, я проделала то же самое в своей.

Её здесь…

– ДЕБО!

Я хорошо знала Джамаля.

Я его изучила, как он изучил меня.

И как только он крикнул моё имя, я уже знала. Вся в слезах я вошла в кухню.

Тонкий смутный силуэт моей матери растянулся на шахматной плитке.

На ней было красное платье.

Ноги подкосились, я обмякла и упала на колени. – Мама!

Я трясла её, Изидор облизывал ей лицо. – МАМА!

Вцепившись ей в плечи, я трясла ещё сильнее: голова болталась из стороны в сторону.

– МАМА-А-А-А-А-А-А!

– Она дышит, Дебо, прекрати! Она дышит. Джамаль стоял далеко. Я завопила:

– Почему она не очнулась?

– Успокойся, мы отнесём её туда, где меньше всего газа. Я всё выключил. Не трогай выключатели.

Джамаль подхватил маму за ноги, я за подмышки.

Поскользнувшись на полотенце, я поняла: она заделала все дыры.

Мы аккуратно несли её обмякшее тело. Изидор следовал кортежем.

Ох, мама…

Её голова безвольно подпрыгивала с каждым шагом, а руки болтались при малейшем движении.

Не отрываясь, я вглядывалась в её лицо: она была похожа на покойника.

Мы положили маму на диван.

На улице завопили сирены, и на фасадах за мелькал синий свет.

– Всё будет хорошо, Дебо. Я спущусь к скорой.

Джамаль умчался.

Я сидела рядом с мамой. Такой хрупкой. Такой бледной.

– Ты не имеешь права… Разве так поступают со своим солнцем…

Пол задрожал, стены обрушились. Всё во мне превратилось в тоску, в боль – я снова стала маленькой девочкой, которая боялась темноты.

Мама хотела умереть.

Она хотела покинуть меня навсегда.

Скорая добралась до квартиры: они спросили про её возраст, проблемы со здоровьем и столпились вокруг. Джамаль утащил меня на лестничную клетку.

Мой рёв, наверное, был слышен в Лондоне.

В Нью-Йорке.

– Чёрт.

– Что такое?

– Надо предупредить отца.

Ко мне вышел здоровяк из скорой.

– Мы должны отвезти её в больницу, ей не хватает кислорода.

– Она умрёт?

– Нет.

– Вы уверены?

– Мадемуазель, отойдите.

Мою маму положили на носилки, половину её лица скрывала кислородная маска.

– Я могу поехать с вами?

– А сколько вам лет?

– Семнадцать.

– Вы можете кого-нибудь предупредить?

– Только отца, но он за границей. Я могу поехать с вами?

– Вашу маму отвезут в больницу Ларибуазьер. Сейчас она без сознания, мы поместим её в реанимацию, но всё будет хорошо. А вы отдохните и приходите завтра.

– Что?

– Доверьтесь мне. Тридцать первого декабря в скорой всегда чёрт-те что происходит. Приходите завтра. Уверяю вас, так будет лучше для всех. Не оставляйте её одну, – обратился он к Джамалю.

Через несколько секунд я пришла в себя. Щека горела. Джамаль замахнулся, чтобы влепить мне вторую пощечину, и замер.

– Прости. Ты упала в обморок.

Я лежала в своей кровати, одетая и под одеялом. Изидор устроился в ногах – мой часовой.

В открытые окна врывались крики празднующих людей.

Я вздрогнула.

Привет, папа, это я. Надеюсь, тебе весело. Маму отвезли в больницу Ларибуазьер, она пыталась покончить с собой. Вот. С Новым годом.

Глава шестнадцатая
Ужасная, деспотичная тоска вонзила свой чёрный флаг в макушку Деборы

За ночь я не сомкнула глаз.

Джамаль остался со мной – развалился в ногах на моей «гномьей» кровати. Он рассказывал о своих родителях, о том, как злился, когда они умерли. Да, глупо, безумно, не в тему, но он на них злился. Злился ДО СМЕРТИ. Мы нервно хихикали, идиоты. Иногда я даже не понимала, почему смеюсь. Точнее, знала: лучше так, чем рыдать. Джамаль сказал, что это нормально – пьянеть от тоски, ярости и отчаяния. Превратиться в невыносимую смесь эмоций и извергнуться.

Никто не смог бы заменить Джамаля в это время.

Я взяла его за руку.

Мы предупредили Виктора по СМС. Джамаль доверил ему присмотреть за квартирой, и Виктору пришлось согласиться. Не хватало мне тут ещё Адель на диване в гостиной для полного счастья.

Около шести утра позвонил отец.

Он в аэропорту. Прилетит к двум часам. Скорая дозвонилась до него: с мамой всё будет хорошо, но врачи ещё не говорили о возможных осложнениях. Папа обо всём позаботится. Надо его дождаться.

Он плакал.

Мы ели холодные блины, даже Изидору перепало.

Я закрыла окна и выбросила полотенца, которыми мама забаррикадировалась на кухне. Ненавижу их. Жаль, что нельзя их сжечь.

Мы уснули на рассвете. Я устроилась на плече Джамаля, укутавшегося в одеяло.

На краю мира.

Кто-то растряс меня и вытащил из бесцветных снов.

Папа сидел на коленях передо мной. Волосы его были растрёпаны, на щеках пробивалась щетина, в глазах – безумие.

Я обняла его за шею и больше не отпускала. Джамаль проснулся от моих всхлипываний.

– Здрсте, мсье.

– Спасибо, молодой человек… Спасибо большое, что были здесь, что остались.

Час спустя мы уже были в больнице. Я дала Джамалю ключи, чтобы тот выгулял Изидора.

Отец всех на уши поднял в регистратуре, расспрашивая дорогу. Я потащилась за ним – иногда легче просто за кем-то следовать – и села в зале ожидания. Он поговорил с медсестрой и врачом. Повернулся ко мне, но я покачала головой.

Я пока не готова.

Хочу ещё немного побыть на краю мира. Как можно дольше. В этом далёком месте, где ничего не маячит на горизонте: ни боль, ни сюрпризы. Где я ничего не боюсь, а просто могу дышать.

Плитка в зале ожидания была грязная. Точнее, серая. Тёмная линия разрезала её на тысячи квадратиков: ровных и симметричных. Один квадрат. Два квадрата. Триста семьдесят два квадрата.

– Дебора… Я хочу навестить твою маму в реанимации. Мы можем сходить вместе…

– Мне лучше остаться здесь.

– Хорошо, дорогая. Я скоро.

Он поцеловал меня в лоб.

В последний раз меня целовала в лоб мама, и было это вчера: до газа, до падения, до бездонной темноты.

Рядом со мной сидел старик. У него текло из носа, и он сморкался в квадратик из синей ткани. Пятьсот сорок семь квадратиков.

Я получила семь сообщений.

Пять от Джамаля, который заснял Изидора в сквере – принюхивающимся к земле, с лапами в воздухе, гоняющим голубей и с палкой во рту.

Одно от Виктора: «Мне очень жаль, Дебора. Если тебе что-то нужно, я рядом».

И одно от Элоизы: «Виктор написал мне. Позвони».

Виктор написал ей.

– Ты уверена, что не хочешь туда идти?

Я подняла голову. Передо мной стоял растрёпанный папа, его рубашка торчала из штанов, можно было подумать, он не спал двое суток – хотя так на самом деле и было.

– Как она?

– Её накачали таблетками. Спит.

– И что?

– И ничего. Я общался с доктором. Её осмотрят, чтобы узнать, в каком состоянии мозг.

Он шептал.

– Если всё хорошо, её поместят в психиатрическую лечебницу.

– То есть как? Если всё хорошо?

На мой крик обернулся весь зал ожидания.

Я встала и подошла к отцу.

– Вы все больные? Она же там умрёт!

– Пойдём отсюда.

Квадратики смешались, раскололись и рухнули на землю, похоронив меня под собой. Папа взял меня за руку, я попыталась вырваться, но он сжал руку ещё сильнее и потащил меня на улицу.

Под липкой моросью на парковке я взорвалась:

– Как ты можешь так поступить?

– У меня нет выбора, Дебора, ей нужна помощь!

– Ей не нужна такая помощь! Она отупеет от препаратов, будет пускать слюни и перестанет нас узнавать, как в «Пролетая над гнездом кукушки»!

– Да нет же…

– Ты не можешь её закрыть! Она с ума сойдёт!

– Но она уже сошла с ума!

У меня в горле толпились слова, расталкивали друг друга, поддевал и локтям и: козёл, урод, ты бросил её ради своей бразильской шлюхи, тебе пофиг, всё это из-за тебя, из-за тебя, – этих слов так много, что они спровоцировали пробку.

– Прости, я не это хотел сказать, – тут же спохватился отец.

– Слишком поздно. Ты уже сказал.

– Идём, мы возвращаемся домой.

– Мы? МЫ?

Если бы у меня было что-нибудь в руках – стакан воды, вина, колы, соляной кислоты, – я бы выплеснула содержимое прямо ему в лицо. Сжав кулаки, я поняла, насколько напряжена. Хотелось его ударить.

Он провёл рукой по лицу – рукой, с которой уже снял кольцо, даже бледный след на коже было видно, – и расплакался.

– Помнишь макароны, которые мы готовили, когда мама уезжала в путешествие?

Я вздохнула полной грудью и кивнула.

Разжала кулаки.

В машине отец не включил радио. Один раз он проехал на красный свет, и я закричала; остальной путь мы провели в тишине.

Моя мама пыталась покончить с собой. Покончить с собой. Я повторяла эти три слова снова и снова, пытаясь осознать их смысл, но ничего не получалось. Тогда я начала искать синонимы. Покончить с собой. Свести счёты с жизнью. Наложить на себя руки. Убить себя. Отправиться на тот свет. Совершить самоубийство. Уйти по-лёгкому. Выпи-литься.

Я боялась звонить Элоизе.

Я ошибалась: ситуация поменялась, я посмотрела на мир под другим углом. И мне нужна Элоиза. Джамаль и Виктор – отличные друзья: забавные, внимательные. Элоиза не станет писать «изящные трупы», она думает, что у Арво Пярта воняет изо рта, и больше не говорит «именем золотых спагетти» при всех. Но у неё есть другие достоинства.

Я обрезала ногти на ногах, позволив им разлететься по всей ванной. Каждый раз, когда очередной обрезок приземлялся на пол, Изидор приподнимал ухо. Я была похожа на руины. Графские развалины прямо в квартире.

Правило гласит: «Ешьте пять фруктов и овощей в день». Надо придумать такое же правило насчёт друзей. Если будете всё время питаться луком, заработаете дефицит питательных веществ. А будете общаться с одними и теми же людьми, дух падёт ниже плинтуса. С Джамалем и Виктором я учусь, смеюсь, говорю о книгах и писателях, которые мне нравятся. С Элоизой же можно валяться в одних трусах, закинув ноги на стену, и болтать о снах – даже о тех, где мармеладные мишки требуют меня в Королевы мира и дарят лазерные мечи из коровьих лепёшек. Я могу с ней танцевать – всё в тех же трусах, – и ей всегда удаётся убедить меня, что целлюлит превращает мою фигуру в тело женщины. Джамаль и Виктор с одной стороны, Элоиза – с другой. Полная картина. Гигантская рука сжала моё сердце и смяла его. Элоизе наверняка хочется проводить время с другими. И если она выбрала Эрван-на и его дружков с желе вместо мозгов, значит, что-то в них нашла. Я этого не понимаю, но… что с того? Мне, будто скупой старухе, которая чахнет над своим златом, хотелось удержать её при себе. Как это раньше до меня не дошло?

Я приняла ванну. Изидор начал пить из неё воду, и мне пришлось его прогнать. Папа, не переставая, бесцветным голосом говорил по телефону на кухне.

В десять часов вечера первого января этого замечательного года я лежала на кровати в пижаме.

В 22:03 я подумала, что встретила привидение, но нет: мне звонила Элоиза. Дрожащими пальцами я разблокировала экран телефона.

– Да.

Она вздохнула:

– Блин, Дебо…

– Ага.

– Как она?

– Её ввели в искусственную кому.

– Ты её видела?

– Нет.

– Я сейчас в Кайаке. Мы у родителей…

Она не произнесла имени пустоголового мальчика, и я оценила. Непроизнесение имени Эрван-на – бальзам на моё израненное сердце.

Две минуты мы молчали в трубку – ни слова. Две минуты неловкой тишины по телефону – это очень долго, но Элоиза была на другом конце, и пауза звучала просто, легко. Красноречиво. Она не была похожа на обычную тишину.

– Мне очень жаль. – Это зазвучал мой голос.

– Мне тоже.

– Ты будто выключила меня из своей жизни.

В какой-то момент я просто перестала существовать: мне показалось, я превратилась во что-то ничтожное, типа козьей какашки в горах, которой интересуются только навозные жуки.

– Да, но ты моя козья какашка. Я поступила плохо. Мне показалось, ты вела себя с ним высокомерно, и это меня ранило.

– Я ревновала. Ревновала к пустоголовому человеку.

– Вот опять.

– Сорян.

Мы захихикали.

– Виктор обзвонил пол-лицея, чтобы узнать мой номер.

– Ого…

– Он тебя ценит, верно?

– У него есть девушка, Элоиза, и просто бомбическая внутри и снаружи. Адель, учится в университете, играет в театре, попа у неё как у конкурсной газели, а мозг как у Милевы Марич.

– Это ещё что за тёлка?

– Жена Эйнштейна.

– Допустим. Но у неё есть лягушачьи сапоги?

– …Нет.

– ВОТ-ВОТ! У НЕЁ НИКАКИХ ШАНСОВ!

Я улыбнулась.

– Я вернусь в воскресенье вечером. Хочешь, зайду к тебе?

– Не переживай, увидимся в Питомнике.

– Ок. Попробуй немного поспать и отдохнуть, хорошо?

– Ага.

– Спокойной ночи, Дебо. Люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю. Спокойной ночи.

Я отключилась. Папа набрал воду в ванне, помылся и ночует в квартире – в его бывшей квартире. Даже не знаю, где он теперь живёт, в какой кухне ужинает, спит на велюровом или на хлопковом диване, коричневом или бежевом, есть ли там книги на полках – ничего.

Зато я примерно понимаю, где сейчас моя мама: в холодной больничной палате. Она подсоединена к машинам. В помещении белые стены. Иногда заглядывают медсёстры. Реанимация не самое весёлое место. Там есть и другие больные: они задыхаются, умирают, хрипят, стонут.

Знает ли мама, что я не приходила?

Может, она злится?

Я уснула в слезах.