Текст книги "Я — твоё солнце"

Автор книги: Мари Павленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Глава пятая
Дебора открывает для себя взаимопомощь – понятие, до сих пор не существовавшее в её словарном запасе

Скоро осенние каникулы. Я неплохо продвинулась в чтении «Отверженных»: Жан Вальжан украл столовое серебро у епископа, однако тот сказал, что сам подарил ему подсвечники, и так изменил его жизнь.

В итоге сражённый Фантиной Жан Вальжан решает изменить жизнь Козетты.

Кто же изменит мою?

Шёл дождь, по дороге к Питомнику я встретилась внизу с Элоизой, которая приютила меня под своим зонтиком.

– Сядем на автобус?

– Нет, я хочу пройтись, если ты не против.

– Именем золотых спагетти, ты никогда не догадаешься, что вчера со мной случилось.

– Ты поцеловалась с Эрванном.

– Как ты узнала? – Элоиза вытаращилась на меня; под зонтиком цвета фуксии наши лица порозовели. Можно подумать, две свинки по дороге на ферму. Двое очаровательных разбойников с большой дороги, на одном из которых лягушачьи сапоги.

– Я установила слежку на его телефон.

Элоиза наклонила голову, чтобы лучше меня рассмотреть, и я подумала, что она больше похожа на индюшку, чем на свинку.

– Да нет же, дурочка, просто я тебя знаю как облупленную!

Элоиза выдохнула и радостно закудахтала.

– Мы с Эрванном целовались три часа двенадцать минут, – ликовала она.

Я подняла большой палец в знак одобрения.

– У него вкус клубники и алкоголя: мужественный, дерзкий, но не слишком. А ещё он не побрился, так что у меня раздражение пошло по всему подбородку.

Мы шагали под проливным дождём, и я обрадовалась, что надела лягушачьи сапоги. Возражать, что у Эрванна цыплячий пушок вместо щетины, я тоже не стала.

– Уверена, что ты вернулась домой и обмазалась увлажняющими масками, – ответила я.

– Ты слишком хорошо меня знаешь. Угадай, что сказал мне Эрванн?

Она болтала, как старуха с жирными волосами и в дырявых колготках, которая рассказывает в поблеклых красках о похождениях молодости, сидя в богадельне. Я люблю Элоизу, но мой мозг просто не приспособлен к такого рода болтовне, а тут… Больше всего меня погрузило в пучину недоумения подробное описание «мягкого, но настойчивого» языка Эрванна – а чего она ожидала? Что он будет волосатый и с присосками? Как-то раз в летнем лагере я поцеловала одного мальчика – это было отвратительно. Да, знаю, я уже выпускница, но, думаю, у меня вся жизнь впереди, чтобы совать язык направо и налево. А пока что пусть остаётся в тепле за моими зубами.

– В субботу на дне рождения его родителей не будет дома. И Эрванн предложил остаться на ночь!

Хотелось бы мне ещё послушать, но это было просто невыносимо. Моё внимание привлёк чей-то расплывчатый силуэт, шагавший прямо к нам. Что-то в нём было тревожное и знакомое – глаз не оторвать. Элоиза же не слезала с разговора об обмене слюнями с Эрванном и перспективах незапланированной беременности.

– Ты понимаешь? Это же значит, что… что… – лепетала она, пока из её глаз сыпались розовые единороги.

Поглощённая чудовищным видением на горизонте, я уже не слушала.

Он не посмеет.

Бесформенный силуэт приближался; кровь отхлынула от моего лица. Под огромным голубым зонтом в обнимку с темноволосой стервой беззаботно вышагивал в мою сторону отец. Перед моим лицеем!

Я остановилась. Элоизе тоже пришлось притормозить, от неожиданности она возмутилась:

– Да что с тобой вообще тако…

Проследив за моим взглядом, Элоиза вытаращилась на пришельцев.

Он решил нарочно продемонстрировать мне своё непристойное счастье? В восемь пятнадцать утра! Или же он настолько растворился в себе, что забыл, что я хожу в школу? Забыл, что я вообще СУЩЕСТВУЮ?!

Мне захотелось убежать, но клетки мозга замкнуло. Теперь я уже различала черты брюнетки. На вид ей было столько же лет, сколько и маме, однако годы её не так потрепали: золотистая кожа, длинный тонкий нос и уверенная широкая улыбка. Кудрявые волосы обрамляли восхитительное лицо. Отец буквально пожирал её глазами – меня он точно не видел.

Первой пришла в себя Элоиза. Она схватила меня за рукав, наклонила зонтик вперед, чтобы заслонить нас от случайного отцовского взгляда, перевела меня через улицу, не доходя до пешеходного перехода, и втащила в здание лицея.

Капли дождя смешались со слезами на моих щеках.

Я прошла шагов пять и сползла по стене, не обращая внимания на развешенные повсюду объявления и записки. В полном безразличии я рухнула на пол.

– Блин! Дебо?!

Элоиза присела рядом.

Перед глазами мелькали чьи-то ноги, икры, брюки – ученики, как и каждое утро, сновали по холлу. Рутина. Ничего особенного.

Они даже понятия не имеют, как им повезло.

– Дебо! – позвала Элоиза. – Дебо, ты всё знала? Поговори со мной, пожалуйста, может, тебя отвести в медпункт?

За её спиной раздался мужской голос:

– Что-то случилось?

Я узнаю этот голос.

– Иди, куда шёл, всё нормально! – отрезала Элоиза.

Но Джамаль не исчезал с поля зрения: он тоже присел посреди холла. Его огромные клыки торчали изо рта, будто антенны. Я прижала колени к груди.

– Дебора… Ты пойдёшь на занятия?

Я покачала головой и разревелась. Всё поплыло перед глазами. Думаю, это и есть причина, по которой мы плачем: мы просто пытаемся исчезнуть из этого жестокого мира. Слёзы смывают лица, людей и защищают нас от реальности и её злодеев.

– Что случилось? Она не готова к истории?

Я решила встретиться лицом к лицу со своими собеседниками и за спиной Джамаля увидела Виктора. Наша компания создала пробку в холле, и все недовольно ворчали.

– Ну надо же, какая драма!

А вот и Таня, сама любезность…

– Так ты из-за истории ревёшь? – спросил Джамаль, не теряя самообладания. – Ты забыла подготовиться к контрольной?

Я спрятала лицо в ладонях.

– Вы совсем дебилы? – напала на них Элоиза. – Она только что видела, как её отец присосался к какой-то бабе!

Повисла многозначительная тишина.

– Я забыла подготовиться к истории, – призналась я, как только прозвенел звонок.

В последний раз из-за своей неспособности трезво думать я схлопотала девять баллов из двадцати, и если так будет продолжаться, завалю экзамены – завалю, завалю! И застряну в Питомнике НАВСЕГДА!

– Пошли отсюда.

Джамаль схватил меня за подмышки и поднял на ноги, которые размякли, как йогурт, – пришлось опереться о стену, чтобы не упасть, и, конечно, мне в руку тут же вонзилась канцелярская кнопка.

Теорема непрухи.

– Мы о ней позаботимся! – крикнул Джамаль Элоизе, пока я дула на пострадавшую ладонь.

Не успела Элоиза ответить, как появился Эрванн: он пересёк холл, схватил её за талию, пытаясь утащить во двор Питомника, и спросил:

– Что этим придуркам от тебя нужно?

Элоиза резко оттолкнула его.

– Дебо, ты согласна?

Я кивнула.

Поддерживаемая Виктором и Джамалем с двух сторон, я поплыла из Питомника против потока учеников.

Подставив лицо дождю, я смотрела на небо и мокла – удивительно, но мне полегчало. Джамаль с Виктором не возражали и ждали, пока я успокоюсь.

– Это всё вот только что произошло? – серьёзно спросил Виктор.

Я кивнула.

– И где они шли?

Я ткнула пальцем, высматривая исчезнувший голубой зонтик.

– Отлично, тогда мы пойдём в другую сторону. В «Кафе друзей», вот какое совпадение, – решил Виктор, в голосе ни намёка на смех.

– Но вы пропустите философию, – возразила я, еле ворочая языком.

Всё во мне было похоже на конец света: от причёски до голоса морской свинки-неврастенички. Мне хотелось просто умереть.

– Да нафиг философию, мы и так там самые умные, – ответил Виктор.

Ни подмигивания, ни намёка на улыбку. Хотя я знаю, что он шутит. Первое открытие: Виктор – очаровательный остряк-Несмеяна.

– Ну и у нас будет два часа, чтобы поднатаскать тебя по истории, – добавил Джамаль.

Лягушачьи сапоги зашлёпали по лужам.

В кафе было тепло. Мы сели за стол. С меня ручьём лилась вода. Официант подошёл взять заказ, и тут я поняла, что у меня с собой ни цента.

– Кофе или горячий шоколад? – спросил меня Джамаль.

Увидев моё смятение, он сказал:

– Несите оба.

Как только официант повернулся спиной, Джамаль потёр свои огромные руки: они похожи на его пауков… ну, я так думаю.

– С чего начнём? – заговорил Виктор, повесив пиджак на спинку стула.

Вокруг его шеи был повязан всё тот же шарф цвета морской волны. Может, он и спит в нём?

– В смысле? – спросила я, дрожа от холода.

– С твоего отца или с контрольной?

Я метнула на него взгляд, достойный маньяка с бензопилой.

– Тема сегодняшней контроши – Вторая мировая война, – продолжил он, – холокост и всё такое…

У него просто невероятные ресницы: длинные, тёмные, блестящие.

– Тебе это о чём-то говорит? – настаивал Виктор, пока я пыталась понять, шутит он или нет.

– Более-менее.

– Ну ты же ходишь на уроки?

Хожу, но стоит мне сесть за парту, как я задаюсь вопросом: рассказывать маме или нет? Когда я занимаюсь, она кромсает свои журналы, а я думаю: может, мне самой подловить отца, прижать его к стенке и убедить поступить как мужчина и перестать врать. Время от времени я выплываю на поверхность из этого потока размышлений, как кит, чтобы глотнуть воздуха, и слышу пару-тройку слов. И тогда я цепляюсь за них, пытаюсь выбраться, но в итоге снова погружаюсь в эту трясину. Если я расскажу об этом Виктору, он подумает, что я спятила.

Официант поставил на стол три кофе и два горячих шоколада. Я взяла шоколад.

– Ну теперь мы хотя бы знаем, что она пьёт: шоколад, – прокомментировал Джамаль. – Это всё из-за собаки, – добавил он заговорщицки.

Виктор наклонился над столом.

– Его зовут Изидор.

– Как графа? – тут же переспросил Виктор.

– Да вы просто созданы друг для друга, – промямлила я.

– Изидор устраивает перформансы в сквере.

Я ткнула Джамаля локтем, но ему всё же удалось выдавить из меня улыбку. Я подула на обжигающий шоколад, облизнула ложку, отодвинула чашку и рухнула лбом на стол.

– Когда-то мама и папа отлипнуть друг от друга не могли: знаки внимания, обнимашки, и вот сегодня он гуляет со своей любовницей. Прямо перед моим лицеем! Родители могут причинить такую боль, такую боль…

Виктор с Джамалем молчали.

Удивившись, я подняла голову:

– Разве нет?

Виктор метнул взгляд на Джамаля и прикусил щёку. Ну блин, что опять я сказала не так?

– Мои родители умерли два года назад, – спокойно объяснил Джамаль. – И с тех пор каждый день я хочу увидеть их снова, пусть даже они меня задолбают.

Теорема непрухи снова сработала. Нет, погодите. Это уже теорема тупицы. Хоть какое-то разнообразие. Мне захотелось просверлить кучу дыр в полу и спрятаться в одной из них – такая вот лихорадочная дрель.

– Прости…

Я сделала глоток шоколада: на вкус он был отвратителен, разбавлен водой, но мне всё равно полегчало.

– И с кем ты живёшь?

– Я живу у тёти.

Виктор подтолкнул к Джамалю вторую чашку кофе. В его огромных руках она выглядела как посуда для Барби.

– А она постоянно путешествует, – добавил он.

– Так что технически Джамаль живёт один, – сказал Виктор.

Я встретилась с ним взглядом и наклонилась вперёд.

– У тебя один глаз немного темнее другого, – вслух заметила я.

Да что с тобой не так?!

Виктор расхохотался:

– Это потому, что он бионический.

Он нахмурился и уставился в пустоту.

– Пока мы тут болтаем, мадам Шмино вещает на тему прощения… Ты простишь своего отца? – тут же спросил Джамаль.

– А это правда, что у тебя дома тарантулы? – сменила я тему.

– Целых три! Рири, Фифи и Лулу.

В знак глубокого сомнения я прищурилась:

– У тебя, фаната Изидора Дюкасса? Я тебе не верю.

– И ты права: их зовут Кассиопея, Гертруда и Жозефина! – воскликнул он так громко, что привлёк внимание бармена, который тут же принялся следить, как бы мы тут чего не напортачили. – Угадай, кто моя любимица?

– Гертруда! – крикнула я.

– Жозефина! – одновременно заорал Виктор.

– Дебо выиграла! Ну Виктор, Жозефина даже звучит как имя порноактрисы!

– Не согласен! – завопил Виктор. – Отличное имя. Если у меня когда-нибудь будет дочка, я назову её Жозефина.

– Не говори ерунды, – перебила я. – Жозефина – очень высокомерное имя, для знатных особ. А вот по Гертруде сразу видно, что она своя девчонка. Честная, всегда выслушает и не осудит. Такая придёт к тебе домой в десять вечера с яблочным пирогом, чтобы поддержать, – распиналась я, пока не вспомнила, что речь о тарантулах размером с тарелку.

– Я же говорил, что Дебора – чудо! – ликовал Джамаль.

Джамаль обсуждал меня с Виктором у меня за спиной? Хуже: они решили, что я чудо! Может, я и вправду живу в другом измерении?

– Ладно, начнём? – прервал мои размышления Виктор. – Доставай листочек. Будешь записывать – лучше запомнится. Вторая мировая война…

Глава шестая
Дебора сомневается: эти двое влюблённых, чьи сердца загорелись дважды, – а не спектакль ли всё это?

Думаешь, твоя мама о шом-то догадыва-етша? – произнесла Элоиза с набитым ртом.

Сегодня днём мы обедали вместе – ситуация обязывает. Мы урвали в булочной сэндвичи и уселись в тени высокой сосны в сквере – под ней Изи-дор ещё не гадил. Здесь вереницей кружились малыши: они щебетали, падали лицом в Песок, дрались пластиковыми лопаточками – настоящая жизнь.

– Напомни мне никогда не рожать, – сказала я.

Но я уже говорила, у Элоизы стыда как у питбуля, так что она тут же завела:

– Такты поэтому за неё переживаешь? Ты знала? А она? Она в курсе?

– Мне нужно найти подработку. Я больше не могу жить за твой счёт.

Элоиза кормит меня практически каждый день. Я не лучше этого потрёпанного бродяги Изидора. Надо перестать постоянно вспоминать о нём.

– Твоя мама.

– Может, найти работу няни?

– Тво я ма ма.

Я сдалась:

– Мама у меня странная, но я не думаю, что она о чём-то догадывается. Иначе бы она не ужинала с ним как ни в чём не бывало.

Я рассказала Элоизе о невероятной сцене, свидетелем которой мне пришлось стать: бухие родители приходят домой поздно ночью и дурачатся, будто две влюблённые обезьянки. Потом я рассказала, как в первый раз застала отца в кафе с Бразильянкой. Так мы решили её окрестить – Бразильянка.

– Почему ты ни о чём не рассказывала? – перебила меня Элоиза.

Я невозмутимо уставилась на неё.

– Мне так жаль, – догадалась она. – У меня теперь Эрванн повсюду, он как воздушный шар внутри.

– Красиво ты описываешь свой мозг.

Элоиза потрясла меня за плечи, и из сэндвича вывалился кусок салата прямо мне на джинсы. Щелчком я избавилась от него, но было уже слишком поздно: майонез впитался в ткань. Теорема-теорема.

– Не впутывай Эрванна в свои проблемы! Он не заслужил такого презрения. Так ты расскажешь маме правду?

– Нив жизнь! Не хочу быть той, кто воткнёт ей нож в спину…

– Блин, бедняга…

Я смотрела на пару влюблённых на мотоцикле, ждавших зелёный сигнал светофора. Девушка в мини-юбке крепко прижималась к водителю. Их шлемы соприкасались. Можно было невооружённым взглядом увидеть летающие вокруг феромоны: они были похожи на две спички, готовые вот-вот вспыхнуть.

– Сменим тему: ты теперь дружишь с Человеком-тарантулом? – поддразнила меня Элоиза, скатывая обёртку от сэндвича в бумажный шарик и убирая его в сумку. – Никого посимпатичней не нашлось?

– Не издевайся, и его зовут Джамаль, он очень добрый. Он помог мне не завалить окончательно историю. По крайней мере, я надеюсь.

О происшествии с леди Легинс я не стала рассказывать. Да я вообще больше ни о чём не рассказываю Элоизе. Что со мной?

Задумчиво пожевав, Элоиза спросила:

– А что со вторым?

– С кем?

Я не буду краснеть!

– С тёмненьким в синем шарфе.

– С Виктором?

Я не буду краснеть!

– Ага. С ним-то что?

– Он милый, – я попыталась увильнуть.

– Ну-ну. Он тебе нравится?

Элоиза наклонилась ко мне так близко, что я уловила запах её мятной жвачки.

– Да ты на него запала!

Разозлившись, я её оттолкнула.

– Думаешь, у меня сейчас других забот нет?

– Не бывает подходящего момента, чтобы влюбиться.

– Да, но бывают крайне неподходящие, и это один из них.

Я вздохнула и посмотрела на сэндвич, как на открытую рану, из которой сочился майонез. Сама не знаю, зачем я его взяла – мне совсем не хочется есть. На дереве заливалась синичка: я легко узнаю этот щебет, потому что в детстве увлекалась птицами. По совету Карри мама подарила мне книгу и диск, чтобы научиться распознавать их пение. Мне было, наверное, лет восемь. В то время моей единственной заботой были уроки фортепиано, которые я ненавидела из-за гамм и моей учительницы, Элоди Поммьон. Она постоянно орала, потому что мои пальцы не округлялись. Также проблемой была Жад, которая лепила мне на спину пожухлые листья так, чтобы я не заметила. Эта проделка казалась вполне безобидной, пока она не приклеила вместе с листом использованный тампон, из-за чего в школе разгорелся невообразимый скандал. Сначала меня отчитала учительница, будто мне очень нравилось прогуливаться с этим памятником женской гигиене, прилепленным к куртке с Хэлло Китти, а потом, когда Жад получила по заслугам, меня даже не спросили, что я думаю о трофее, попавшем ко мне прямиком из чьих-то гениталий. Все хотели знать, где Жад его раздобыла. А нашла она его в урне, где же ещё! И прошло много времени, прежде чем все поняли, насколько мозг Жад поражён ужасной болезнью под названием злоба!

Стоило телефону Элоизы зазвонить, как та тут же подпрыгнула:

Ага, ок, нет, не беспокойся, мы уже всё.

Даже не пытаясь скрыть сочащуюся изо всех дыр радость, она повернулась ко мне:

– Эрванн ждёт меня.

Я в ступоре уставилась на неё. Мы уже всё? Тупость её парня заразна, что ли?

– Ладно, иди. Я ещё посижу, – услышала я свой голос со стороны.

Меньше всего на свете мне хотелось выпрашивать у неё дружбу. Элоиза улыбнулась, как в рекламе зубной пасты, и побежала к своему пустоголовому, словно заварное пирожное, парню.

Я осталась сидеть на скамейке. Деревянные перекладины впивались в ягодицы. Вокруг нянечки обменивались шутками или отчитывали своих гномов в капюшонах и раздутых от памперсов штанах. Те шагали, как роботы, и ели песок, упав на землю. Я насчитала семь бегунов, нарезавших круги.

Вспомнив об отце, я тут же прогнала эту жуткую мысль и открыла «Отверженных».

Фантина влюбилась и родила ребёнка. Она доверила Козетту семье Тенардье – отвратительным жуликам, эксплуатирующим бедную девочку. Они морили её голодом, одевали в лохмотья, отправляли ночью в лес за водой с ведром размером с саму Козетту. Однако Фантина понятия не имела, что над её дочерью издевались. А ещё бедняжка не умела писать, так что ей приходилось отправлять деньги через специального человека. Фантина работала на заводе, и однажды девушки из мастерской узнали о её регулярной переписке и начали за ней шпионить – так настоящая стерва Виктурниен отправилась в Монфермейль, чтобы проверить слухи. Вот есть же люди, которым больше заняться нечем, кроме как портить окружающим жизнь.

В пятый раз мимо меня промчалась бегунья в розовом костюме. У неё текло из носа.

Как бы то ни было, Фантину выгнали с завода, потому что она была не замужем и у неё имелся ребёнок. Она погрязла в долгах. Как сказал нам сам автор: «Зима превращает падающую с неба воду и человеческое сердце в камень». Я выписываю такие вещи в блокнотик, когда читаю.

Короче.

Тенардье соврали: сказали, что Козетте нужна шерстяная юбка.

Фантина продала свои волосы: длинные светлые волосы, которые она обожала расчёсывать.

Но этого было мало. Дела в кабаке Тенардье шли плохо, так что они снова надавили на жалость и написали, что Козетта простудилась и ей нужны лекарства, – надо было платить.

Тогда Фантина продала свои зубы.

Два резца.

Я откусила упрямую заусеницу, торчавшую возле ногтя большого пальца.

За волосы моей мамы дадут немного.

А за её зубы?

Продала бы мама свои зубы ради меня?

В конце концов я встала, выбросила сэндвич в прозрачную пластиковую урну и зашагала, шаркая сапогами по каждой встречной луже.

Я увидела Элоизу в углу двора: она приросла к Эрванну, пока тот, казалось, что-то искал на её шее – с таким рвением он рылся там. До урока английского я заглянула в класс 234 и извинилась перед мадам Шмино за дезертирство. Она всё поняла и лишь попросила переписать конспекты к следующему занятию.

Виктор попросит у Тани, которая, я полагаю, слегка запала на новичка, тетрадку, а потом даст мне. Если бы она только знала, что я буду переписывать её круглые и аккуратные фразы, то тут же сожгла бы конспекты.

Я вернулась домой рано. У записок на зеркале появились детки: теперь их там пять, все с одним и тем же номером, написанным красным фломастером. Мама заняла своё место посреди гостиной, отгородившись кипами выпотрошенных журналов и разложив уже стопки конвертиков.

*Кто такая Анна? *

Мама моей мамы умерла в прошлом году – и как тут отпразднуешь с размахом сорок пятый день рождения в хорошем настроении? Мамин отец умер, когда ей было двенадцать. Получается, мама сирота. Наша консьержка ненавидит её, один раз я услышала, как она жаловалась соседке: «…задолбала эта засранка с шестого этажа. Ничего ведь сложного! Кто-нибудь может ей объяснить, что надо вытряхивать бумагу и картон в урну для переработки из пакета, а сам пакет выкидывать в „остальные отходы“? Раз: открыла пакет. Два: вытряхнула из пакета. Три: выкинула пакет. Ничего ведь сложного…» Мама работает верстальщицей в журнале об искусстве, дела у которого идут неважно последние года три. Однажды вечером она вернулась домой в ярости, потому что арт-директор, Хуанито, обвинил её прямо во время ежегодного собеседования с сотрудниками в том, что она «слишком часто использует розовый цвет». Но это неправда. Мама любит все цвета, а ещё рок, электронную музыку, Шамони и то тошнотворное апельсиновое печенье. Но действительно ли я так хорошо знаю свою маму?

* * *

– Ты в курсе, кто такой Изидор Дюкасс? – спросила я с порога, не раздеваясь, поражённая этой сценой.

Что она пытается скрыть за этим новым увлечением? А что за коллекция записок?

– А откуда, по-твоему, взялась кличка для собаки? – ответила мама, не отрываясь от своего занятия (пингвина, высиживающего яйцо).

Бред.

Я проскользнула между кипами журналов. Изидор барабанил по сирийскому ковру своим огромным позвоночным отростком – стук метронома в честь моего возвращения.

В конвертах лежали чёрные силуэты, цветы, деревья, животные, ноги, очки, стиральные машины, пылесосы, карандаши, улыбки, кривые ухмылки…

– Зачем ты вырезаешь всё это?

– Убиваю время.

Мама превратилась в скалу, вооружённую ножницами. Я попробовала зайти с другой стороны:

– Я могу тебе помочь?

– Нет, надо вырезать точно и по контуру. Я уже наловчилась.

Кончик её языка по-прежнему высовывался изо рта. Голос звучал рассеянно и немного монотонно. Она ушла с головой в своё занятие, и разум её блуждал в стране, где для меня не было места.

Я устала.

– Мам… Ещё рано. Пойдём купим мне обувь?

Она смерила меня взглядом, остановившись на ступнях, на которых красовались лягушачьи сапоги, и слабо улыбнулась:

– Пойдём. Пара кроссовок из магазина на улице де Мартир устроит?

Наконец-то.

Родители купили эту четырёхкомнатную квартиру ещё до моего рождения. В то время, как они вспоминают, в районе было много старушек, баров и сапожников без сапог. Сегодня округа превратилась в сплошной шик и блеск, где даже бутылочка оливкового масла стоит как неделя на Маврикии.

Мы зашли в несколько дорогих бутиков: все продавщицы выглядели как модели. Но мне ничего не понравилось. А то, что понравилось, стоило в десять раз дороже дорогого, и я ещё не говорю о стыде, который охватывал меня при одной только мысли выставить напоказ свои носки под носом у какой-нибудь красотки. Та наверняка подумает: «Как можно в таком возрасте разгуливать в красных носках с узором из щупалец?»

Шесть-семь примерок спустя мама начала демонстрировать нетерпение.

– Мы ещё не гуляли с Изидором, Дебо. Тебе и вправду ничего не нравится?

Поправочка: я ещё не гуляла с Изидором. В десяти метрах от нас я заметила в крошечной витрине ботинки, обитые искусственным мехом: женственные, но не девчачьи, чёрные, простые, но со вкусом. Я показала пальцем, и мама отправилась внутрь.

Этот магазин был больше похож на лавочку: пришлось лавировать среди манекенов, стараясь не обращать внимания на одежду, иначе бы я на месте умерла от отчаяния.

Продавщица выглядела неряшливо, и меня это устраивало. Сожжённые перекисью волосы были похожи на уснувшего на её маленькой голове зверька (луговую собачку, например), а облегающий топ с глубоким декольте открывал усеянную пятнами и прыщиками кожу; всё это обрамляли затейливые украшения, сверкающие на десять тысяч ватт. Но эта продавщица хотя бы улыбалась. Пока она искала в подсобке тридцать восьмой размер, я ждала на скамейке, разрисованной вручную тысячами цветов. Мама присела на светящийся табурет в форме панды.

Стоило только примерить эти ботинки, как стало понятно: вот оно, счастье. У зеркала я, уже привыкшая к лягушачьим сапогам, полюбовалась на результат и повернулась к маме.

И улыбка тут же исчезла.

Она с ровной спиной сидела на табурете-панде. Не хныкала. Не всхлипывала. Не говорила. Но по её усталому лицу в три ручья лились слёзы.

Сначала я потеряла дар речи: мама внезапно показалась мне такой хрупкой, такой маленькой и обиженной! Стыд за отца подкатил к горлу. Почему? Почему он её предал? Я метнула быстрый взгляд на продавщицу, но та уже отвернулась.

– Эй, мама…

Она вытерла слёзы с лица.

– Неужели эти ботинки настолько ужасно смотрятся?

Мама шмыгнула носом и прищурилась:

– Нет, они идеальны. Ты такая красивая. Берём?

– Ты видела ценник?

– Я должна была купить тебе обувь сто лет назад. Так что набежали проценты.

Она встала, и я заметила, насколько сложно ей было совершить это простое движение: будто на долю секунды маленький чёртик повесил ей на спину невидимый груз в семьдесят килограмм.

Мне хотелось поцеловать её, обнять, но я не осмелилась. Мама не любит «телячьи нежности напоказ». Так что я просто стиснула большие пальцы в кулаках и прижала руки к себе.

Может, я ошибалась?

И она всё знает?