Текст книги "Я — твоё солнце"

Автор книги: Мари Павленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Глава девятнадцатая
В розовом рассвете шел снег, словно во снах Деборы

Субботним вечером в холодной слякотной темноте середины января я вышла из квартиры вместе с отцом.

Мы расстались на тротуаре. Погода стояла хорошая (ну, насколько это возможно).

Я обернулась посмотреть, как его сгорбленный силуэт выпрямится и широкими шагами удалится прочь.

Я знала, куда он идёт.

Я же сбежала к Джамалю.

И пришла раньше.

Дверь открыла его тётя. У неё изо рта торчал мундштук, а одежда была настолько блестящей, что тётя вполне могла бы войти в актёрский состав «Ослиной шкуры»[7]7
  «Ослиная шкура» (1970) – популярный французский фильм по мотивам сказок Шарля Перро, известный своей карнавальной атмосферой. – Примеч. пер.


[Закрыть] в роли принцессы в платье цвета солнца. Также на ней была бриллиантовая диадема.

– Добрый вечер, дорогуша! – произнесла она, поймав на себе мой недоуменный взгляд. – Диадему мне одолжил один друг-ювелир, ему нравится, когда я красивая.

У меня пропал дар речи.

– Привет, Дебо!

Джамаль показался в коридоре, и я сразу догадалась по его довольной роже, что он только что покормил Гертруду и её подружек. Он-то был в дырявых джинсах и жёлтой футболке – тоже солнечной.

Джамаль потащил меня в гостиную.

– Адель собиралась приехать на эти выходные, – прошептал он, наклонившись ко мне.

Я побледнела.

– Но ей родители не разрешили. Слишком много поездок.

– Бедняжка…

Джамаль прикусил губу, чтобы не рассмеяться от моего сарказма, – когда он так делает, под натянутой кожей проступают огромные клыки.

– Кстати, на прошлых выходных я привёз шоколад!

Он ездил в Женеву с тётей.

Открыв килограммовую коробку, мы быстро её приговорили, облизывая пальцы. Джамаль рассказывал мне о походах к швейцарским антикварам.

– И знаешь что? Чёрная икра – это мерзко. Похожа на крупную соль.

– Я ушла, дарлинг, хорошего вечера! – послышался из прихожей низкий голос Лейлы.

– Ага!

Джамаль закатил глаза.

– Окей, дарлинг, это всё интересно, но от шоко лада у меня разыгрался аппетит. Что будем есть? – прозаично поинтересовалась я.

– Пиццу?

Виктор пришёл через полчаса и…

– У тебя снег в волосах! Там снег идёт?

Я подбежала к окну.

– СНЕГ ИДЁТ!

Широко распахнув окно, я высунула голову наружу.

– Мва-ха-ха-ха-ха! Снег идёт!

– Она больная, – заметил Джамаль тоном учёного, который наблюдает за подопытным.

– Безнадёжно, – согласился Виктор.

– Вы ослепли или что? Снег идёт!

– Так, иди сюда, ты в одном свитере!

Джамаль обвил меня руками и затащил внутрь.

Я отбивалась.

– Нет! Дай мне посмотреть на снег! Я-то не провела две недели на лыжном курорте, для меня это первый снег в году!

– Ты подхватишь смерть!

– Смерть нельзя подхватить! Она сама приходит.

Виктор тоже подскочил к нам, схватил меня и потащил: я чувствовала его мускулы, давящие мне на плечи, его парфюм.

– Вы просто старпёры.

Мне хотелось уткнуться носом в его шею.

Джамаль отпустил меня.

Но не Виктор.

Он перевернул меня, я вскрикнула и оказалась у него на руках: он нёс меня, как принцессу.

Я смеялась, отбивалась – конечно, слабо, но как могла, – а он прижимал меня всё сильнее. Я уже не знала, куда смотреть, стараясь избегать его глаз, но в то же время мне хотелось воспользоваться моментом, обвить руками его шею, дотянуться до его губ…

Приди в себя, Дебора, иди на свет!

Виктор положил меня на диван, и я принялась изображать, что поправляю свитер – тупейший жест.

– Ты плохо побрился, смотри, у тебя пушистый катышек на подбородке.

Вот тебе за помаду на зубах.

Нахмурившись, он пощупал лицо.

– Ну у него хотя бы борода растёт! – воскликнул Джамаль.

– Ты другого поля ягода! – ответила я.

– Это ещё что значит?

– Что у тебя на щеках три волосинки бьются за место под солнцем.

В дверь позвонили.

– Пицца! Сразу предупреждаю: я не заказал тирамису. Пришлось сменить службу доставки. Прошлая отказалась ко мне ездить. Думаю, побег Гертруды предали огласке.

К пицце шло пиво.

Слушая электронную музыку, я в общих чертах рассказала об уроке с Думаком, и мы разработали план, как разоблачить историю с париком.

– Нам понадобится удочка, – предложил Джамаль.

– Ты собираешься выловить его парик прямо посреди класса, как рыбу в море?

– Конечно, нет! Я же не дурак! Но если подучит ся забросить крючок во двор…

– Не очень-то вежливо.

Они оба повернулись ко мне.

– У него изо рта воняет протухшим мясом, кожа блестит от пота, щёки в пятнах, плохо сделанный парик, который за километр видно, но Думак помогает мне. Он жертвует час в месяц, чтобы я не облажалась. Мне не хочется его унижать.

Тишина.

– Ты права, у нас ай-кью равен трём на двоих. Поговорим лучше о Тане.

Мне было весело. Всё вернулось на круги своя: дурачество, ритуалы, шутки для своих, дружный хохот. Чёрт, как же хорошо.

– А что насчёт Элоизы? Ты можешь с нами её обсуждать?

Я ответила на вопрос и рассказала о нашем примирении. А они слушали. Эти парни просто невероятны, ну, особенно Виктор. Снова чушь несу. Чтобы отпраздновать происходящее, я откупорила седьмую бутылку пива.

– Хорошо, когда получается быть искренним, – задумчиво произнёс Джамаль.

– В конце концов, честность – это то, что ты должен людям, которых любишь, – улыбнулась я.

– Выпьем за Элоизу! – предложил он.

Мы хором приложились к бутылкам и захлюпали.

– Элоиза милая, жаль, что встречается с Эрван-ном, – выдал Виктор.

– Почему? Она тебе нравится? – ответил Джамаль, вытаращив глаза, которые теперь походили на мячи для пинг-понга.

– Нет, я о тебе беспокоюсь.

Виктор и Джамаль переглянулись.

Я решила и дальше пить, чтобы ненароком не ляпнуть чего.

Джамаль глубоко вздохнул и забрал у меня из тарелки холодную корочку от пиццы.

– Очень мило, но она не в моём вкусе.

– А. Тогда кто в твоём вкусе? – спросил Виктор.

– Кто-нибудь со стальными яйцами.

– Чего?

– Кто-нибудь с волосатыми ногами, накачанной грудью и мошонкой! Короче, кто-то мужского пола!

На две секунды Виктор замер в изумлении, а потом расхохотался. Мне на мгновение даже показалось, что он не поверил, и я приготовилась к худшему: к непониманию, к смертельному стыду. Мне и вправду стало страшно, но Виктор хохотал во весь голос.

– Кто-то мужского пола! Вот жесть!

Я превратилась в сухую ветку, готовую сломаться в любую секунду.

– Блин, Джамаль, какой же я дурак, ну просто дурак в квадрате! Вот дебил! Ты всё знала? – спросил он меня.

Я пожала плечами:

– Ну конечно.

Виктор закусил губу.

– Блин, как стыдно! А я ещё тут спрашиваю про девчонок. Я сейчас сквозь землю провалюсь, налейте мне ещё пива!

Джамаль побледнел и слабо мне улыбнулся. Я же пришла в себя и подняла бутылку вверх:

– За любовь Джамаля!

Мы чокнулись.

Вот, тема закрыта.

Я возвращалась домой в час ночи по улицам, засыпанным снегом. Снег окутал всё вокруг: машины, мусорные баки, фонари. Снежинки скрипели под моими новыми ботинками, превращаясь из нетронутых белых охапок в примятые следы.

Виктор настоял на том, чтобы проводить меня. Мы шли, и я слушала эту потрясающую тишину.

– Тебе не холодно?

Он взглянул на моё пальто.

– Держи, – произнёс он, протягивая шарф.

На самом деле пиво действовало, как батарея, изнутри. Мне было душно, но я всё же взяла шарф и обернула его вокруг шеи. Он ещё хранил тепло Виктора.

Я была уверена, что он заговорит о Джамале, но меня ждала совершенно неожиданная пощёчина.

– Адель должна была приехать на выходные.

Он и вправду думает, что я поддержу этот разговор?

– Но ей родители запретили.

Лучше уж танцевать голой, тряся грудью, в болоте, кишащем аллигаторами-людоедами, разве не ясно?

– На самом деле мне это даже на руку, – выдохнул он.

Минуточку. Что?!

Мы поравнялись с парой, на вид лет пятидесяти: они шли в обнимку и смеялись, скользя на тротуаре. Ими могли бы быть мои родители через несколько лет.

– Вы давно встречаетесь?

Аллигаторы обиделись и уплыли. Моё нездоровое (или, скорее, мазохистское) любопытство победило.

– Пять лет. Я учился в четвёртом классе колледжа, она – в третьем. Один класс перепрыгнула.

Такая идеальная.

– Она мне показалась милой.

Пусть кто-нибудь остановит мою несусветную тупость! Скорей!

– Она милая. И требовательная. Увлекающаяся.

Может, от тупости есть лекарство?

– Но… мне кажется, мы отдаляемся друг от друга.

– Ну, вы живёте в двухстах километрах.

Виктор бросил на меня взгляд, полный скепсиса.

– Я шучу, поняла, извини.

– Она хочет стать актрисой, занимается спортом по три часа в день, избрала себе в лучшие друзья зеркало.

Я молчала, пытаясь успокоить трепетавшее сердце.

– Пф-ф-ф-ф… Даже не знаю… – протянул он.

Его волосы припорошил снег. Мы подошли к моему дому. Однако сердце и не думало успокаиваться: оно вдруг решило, что поёт, как Селин Дион, разрывая барабанные перепонки лирическими песнями.

– Виктор…

Он стоял передо мной. Чёрт, какого хрена он такой красивый.

– Не уверена, что я подходящий человек для таких разговоров. Для обсуждений проблем в отношениях.

Мы стояли друг напротив друга не двигаясь. Вокруг падали снежинки: они таяли на моих щеках и путались в длинных ресницах.

– Прости.

Он отошёл.

– Спокойной ночи, Дебора.

– Спокойной ночи…

Папа не вернулся.

Я споткнулась о ковёр и растянулась на полу, осознав, насколько я на самом деле нетрезвая.

Однако лежала я не долго: слюнявый язык Изидора поднял меня.

Добравшись до ванной, я кое-как стёрла макияж, прицелилась измазанным тональником ватным диском в урну, но он приземлился на кафельный пол. Я даже не стала его поднимать и побрела к кровати.

Потолок кружился.

Я встала, зажгла лампу на столе и взяла листок.

Мама!

На часах 1:37.

Я влюбилась в одноклассника.

Но у него есть красивая и умная девушка, она учится в университете и хочет стать актрисой.

У меня никаких шансов.

Целую,

Дебора

Я свистнула.

Изидор уже сидел у двери. Спустившись по лестнице, я помчалась к почтовому ящику, покрытому пуховым снегом. Жёлтый ящик проглотил моё письмо.

Жёлтый, как футболка Джамаля.

Джамаля, который рассказал правду Виктору.

Побродив по уснувшему под снегом кварталу, я вернулась домой через час.

Прижав к себе миску с кормом для Изидора, чтобы прогнать холод, я наклонилась к собаке и поцеловала в воняющую мокрой псиной голову.

Потом сделала горячий шоколад. Заледеневшие руки покраснели и стали пощипывать, когда я схватила дымящуюся чашку.

Не почистив зубы, не помыв чашку, я завалилась спать, пока Изидор хрустел кормом.

Когда он наконец пришёл, царапая паркет, я уже засыпала.

Глава двадцатая
На дремучем лесу и пустыне,
На птичьих гнёздах и ракитнике,
На отголосках из своего детства
Дебора пишет твоё имя[8]8
  Отсылка к стихотворению Поля Элюара «Свобода» (1945). – Примеч. пер.


[Закрыть]

В следующий четверг меня ждало письмо.

Всего несколько фраз ленивым почерком, но сомнений не было: письмо от мамы.

Вспотевшей рукой я распечатала конверт.

Солнце моё, кто этот мальчик?

Я люблю тебя.

Мама

P. S. Прости.

Я разошлась на пятнадцать страниц. Там было всё: Виктор, его шарф, девчачьи ресницы, смеющиеся глаза, наши занятия, Джамаль, богатая тётушка, вечеринки, Элоиза, которая бросила меня ради пустоголового Эрванна, Виктор Гюго, «изящные трупы» и записки. Обыкновенное письмо превратилось в кипу бумаг.

Через две недели пришёл скромный конверт.

Солнце моё!

Забудь о записках, это просто причуда. Всё прошло.

Можешь подробнее рассказать об «изящных трупах»?

Люблю тебя.

Мама

P. S. Прости. Прости.

P.P.S. Прости. Правда.

Окей.

Она на своей волне. А чего ещё ожидать? Главное, что мы вообще общаемся.

И что история с записками осталась позади.

Я отправила папе СМС и рассказала о переписке.

Он тут же ответил: «Тем лучше».

В тот вечер я снова отправила ей целую кипу, приложив к письму с три десятка «изящных трупов».

И P. S.: «Тебе не за что извиняться. Я хочу, чтобы ты вернулась домой».

Солнце моё.

«Изящные трупы» просто чудесные.

Пришли мне ещё, пожалуйста!

Люблю тебя.

Мама

P S. Отношения на расстоянии – это сложно, а пять лет в твоём возрасте кажутся подвигом.

Десять минут я сидела, глядя на письмо.

Мама ответила.

На самом деле.

С того дня моя жизнь превратилась в томительное ожидание.

Письма стали открытыми дверями в длинном тёмном коридоре и придали моей жизни смысла. Я изучала каждое слово, присматривалась к каждой запятой, представляла себе, как мама выводит буквы, высунув от старания кончик языка. Неужели она до сих пор настолько замкнута?

В четвёртом письме было только одно предложение:

Я беру уроки мозаики.

Просто фонтан энергии!

Может, ей стало хуже?

Я искусала все ногти.

И забыла выгулять Изидора: тот написал в ванной.

Чтобы загладить вину, я купила ему резиновую косточку.

Следующее письмо было длиннее:

Солнце моё!

Люди здесь печальные.

Я не хочу стать одной из них.

Я хочу полюбить жизнь.

Люблю тебя.

Мама

Я плакала.

Стало легче дышать.

И спать.

Я купила ещё одну кость Изидору. И напекла блинов.

Надо отвадить это проклятие. Идти дальше.

Жить.

Между письмами развернулась торопливая, сбивающая с толку суета.

Элоиза записалась на уроки сальсы и как-то вечером даже научила меня основным движениям. Также она планирует летние каникулы с Эрванном (хотя зимние только-только закончились).

– Надо выбрать между Таиландом и Штатами. Что думаешь?

– В Таиланде гуляют слоны и тигры, а ещё там есть храмы и массаж.

– Окей. Тогда Таиланд. Ты права. Оно как-то сексуальнее, богемнее, что ли.

– Да просто лучше.

У Элоизы суп пошёл носом.

– Ты сколько получила за предварительные экзамены? – спросила она.

– Средний балл одиннадцать и девять. А у тебя?

– Десять и один. Чуть не завалила!

– Не хочешь отксерить мои конспекты? По ним повторять легче.

– Ну… окей… если тебе это так важно. Я их не только отксерю, но и прочитаю! Ага, знаешь что? Ты права.

– Я всегда права.

– Да и Таиланд – это круто.

Типичная Элоиза.

Я занимаюсь с Джамалем и Виктором. Джамаль просто светится спокойствием. Именно так: лучится. Напряжение между нами тремя, о котором я и не подозревала, улетучилось, стоило Джамалю выговориться, а мне – избавиться от секрета, как от кандалов.

Везунчик.

Я вернула Виктору шарф.

И старалась не пожирать Виктора глазами даже тайком.

Как бы мне хотелось избавиться от этого желания прикоснуться к нему, прогнать мечты, в которых мы целуемся часы напролёт и купаемся рука об руку в прозрачных заводях, пока лунный свет очерчивает его профиль.

Проще удавиться.

Хотелось бы мне быть свободной.

Но в то же время касаться Виктора, смешить его, вдыхать его запах, когда он рядом, совсем близко, когда он пьёт кофе или произносит моё имя – все эти моменты доставляют мне до слёз неописуемое удовольствие.

Месье Думак убедился, что я мыслю в правильном направлении, но считает, что мне надо развивать свои идеи. Его главные слова «почему» и «как».

– Вы должны покопаться в словах, дойти до их сути. А для этого нужно поверить в свои способности, мадемуазель Дантес, поверить в себя.

С Джамалем и Виктором мы даже придумали песенку и назвали её «Мантра парика»:

 
Надо верить в себя-а-а-а-а!
Надо верить в себя-а-а-а-а, Дебо!
Суть спустилась с небес,
Залила собой тетрадки,
Чтобы дух твой воскрес,
«Почему» и «как» больше не зага-а-а-а-а-адки!
 

Однажды Лейла вернулась раньше положенного и застала нас за распеванием «Мантры парика» в гостиной: мы нашли в интернете караоке и заменяли все слова в песнях на «Надо верить в себя-а-а-а-а». Виктор наблюдал за нами так, словно наконец-то познал нашу истинную сущность – человеческую оболочку, скрывающую мозг ленточного червя. Микрофоном мне служила глиняная статуэтка женщины с грудью, похожей на две еловые шишки.

Лейла не оценила новое применение, которое я нашла её куколке.

– Дебора, поставь на место этот символ материнства пятого века сейчас же.

– А твоё материнство в курсе, что оно похоже на микрофон? – Джамаль был в отличном настроении.

– Дарлинг, шампанское было отвратительным, закуски – отрава, и у меня разыгралась мигрень. Так что терпение подходит к концу.

Я попросила прощения у статуэтки и поставила её на место под стекло.

Вывод из всего этого очевиден: если много заниматься, знания начнут расщеплять нейроны, словно химическая реакция.

Я наконец-то овладела неправильными английскими глаголами. Но самое интересное: мадам Кив-рон разыгрывает со мной сценки. Да-да, вы правильно поняли. В пустом классе я подхожу к её столу и делаю вид, что беру заказ, как официантка в ресторане на Пятой авеню. Или мы притворяемся старыми друзьями, которые случайно встретились десять лет спустя в очереди в кинотеатр.

В первый раз, когда она заговорила об этих импровизациях, я чуть не выплюнула салат, который жевала.

– Ну же, Дебора! Неужели вы настолько меня боитесь?

Конечно, со своими кудрями, похожими на квашеную капусту, накрашенными ярко-голубой тушью глазами и внушительными перстнями мадам Киврон выгладит немного ужасающе.

Однако я начала делать головокружительные успехи и больше не боялась нести всякую чушь, будто рот у меня был набит горячей картошкой.

Однако до сих пор мне сложно преодолеть не столько языковой, сколько зубной барьер. Во время нашего второго занятия я так и не решилась сказать ей: «You’ve got a slice of salad on your teeth».

Так и отпустила с запятнанной улыбкой.

Что же касается мадам Шмино, она разговаривает со мной свободно. В том числе и о прощении.

– Это понятие было лишь слегка затронуто на занятиях, – оправдывалась она.

Она и вправду меня за дурочку держит?

В конце нашего первого занятия я прогремела:

– Знаете, я всё-таки простила свою маму.

Секунду она молчала, убрав тетрадь в портфель.

– Я очень рада за вас. Прощение требует огромных сил. И это лучший способ обрести свободу.

В следующий раз мы разговаривали о Фрейде.

Так как по вторникам после моего «наказания» у неё сразу же урок, мадам Шмино приносит с собой контейнер и термос с кофе, который наливает и мне в предусмотрительно захваченный второй стаканчик.

На третьем занятии я поставила на стол коробку с двумя свежими эклерами из кондитерской на углу. Мадам Шмино вопросительно приподняла бровь.

Тогда я достала две картонные тарелки.

Мы наслаждались каждым кусочком в тишине пустого класса – было слышно только тиканье часов.

– В последний раз я ела шоколадный эклер на Рождество…

И я поведала ей о катастрофе.

– У вас есть собака?

– Скорее, бомж, переодетый в собаку.

– Понятно. Дебора, могу я вам дать один совет?

– Конечно.

– На вашем месте я бы позвонила в регистратуру больницы, где сейчас лежит ваша мама, и поинтересовалась, можно ли ей еду из других мест. Например, доставленную по вашей просьбе.

Мы сидели друг напротив друга по обе стороны исцарапанной поколениями Питомника парты.

Я взглянула на мадам Шмино.

Она кивнула.

Она просто гений.

– Спасибо.

На долю секунды мадам Шмино улыбнулась, легонько промокнула губы бумажной салфеткой и прочистила горло.

– Итак, мы говорили об Аристотеле…

Мама очень интересуется нашими «изящными трупами». Я спросила почему, но она ничего не ответила. Тогда я привела в письме с десяток «трупов».

Джамаль и Виктор согласились сочинять их каждую субботу.

Я закрутилась в вихре приятной суеты.

Скоро каникулы.

Квартал пустеет.

Парижане дорвались до лыж.

А я наблюдаю за балетом Мариуса и Козетты.

И оплакиваю Гавроша.

Виктор, я люблю тебя.

В смысле, Виктора Гюго.

Ну и второго тоже.

Короче.

Джамаль прислал мне фотографию, на которой он с каким-то парнем с мелированными волосами.

В своих лыжных комбинезонах на террасе кафе они выглядели забавно.

«Да ла-а-а-а-адно!» – ответила я ему.

«Ага».

У Джамаля появился парень.

Иногда вселенная щедра.

А Виктор с Адель.

Никаких новостей.

У вселенной есть любимчики.

Тут я вспомнила, что Джамаль – сирота.

И что я сама чуть не осиротела.

Так что, вселенная, забираю свои слова обратно.

К тому же в четверг я получила:

Солнце моё!

Шоколадные эклеры просто божественны.

Напоминаю тебе: надо отвести Изидора на плановый осмотр к ветеринару,

Целую.

Мама

Я долгие минуты всматривалась в это письмо. Мне даже захотелось вставить его в рамку.

Как только папа зашёл в квартиру, я сунула мамино письмо ему под нос.

– Супер!

– И это всё, что ты можешь сказать?

– Прости, дорогая, у меня был трудный день. Хорошее письмо.

– Мы с ней переписываемся два месяца.

Отец громко высморкался. В платок из ткани. Этот мужчина точно потерялся, путешествуя во времени, где-нибудь в девятнадцатом веке его ждёт другая семья.

– Я и не знал. Мне она не отвечает.

– Но разве Ты не замечаешь разницы? Не улавливаешь?

Он перечитал письмо, нахмурившись от сосредоточенности, а затем сложил платок и убрал его в карман твидового пиджака.

– Нет.

– Она пишет об Изидоре!

– И?

– Ну же, папа! Она здесь! С нами! Она больше не заперта внутри себя, а думает о нас, о собаке! Она выпуталась из этой петли! Она ожила!

Можно подумать, я только что выплюнула дохлую крысу на ковёр – настолько удивлённо на меня посмотрел папа.

– Ты права!

– Конечно, я права!

– Так вот оно что!

– Ты сейчас о чём?

Он пошёл к холодильнику, достал пиво и вернулся.

– Мог бы и мне предложить.

– Что?

– Пиво.

– А ты пьёшь пиво?

– Мне скоро восемнадцать. И я пью пиво.

– И наркотики принимаешь?

– Изидор! Фас!

Хвост хорьковой собаки признался мне в любви, но сам пёс не сдвинулся ни на миллиметр. Я сходила за пивом на кухню, села напротив отца и отпила из бутылки.

– Твоё здоровье. Так о чём ты говорил?

Отец вылупился на меня ещё сильнее. Словно я была покрыта гнойными волдырями, взрывающимися при малейшем нажатии. Ну так мне показалось.

Покачав головой, он продолжил пить пиво.

– Сегодня мне позвонил психиатр.

Мои лёгкие объявили забастовку воздуху.

– Похоже, твоя мама выпишется на следующей неделе.

– На следующей неделе? – глупо повторила я.

– Угу. Твои впечатления от письма верны. Маме лучше, она записалась на разные занятия, кажется.

Маме лучше. Она вернётся.

– Единственная проблема: она не хочет меня видеть. Так что я не смогу её забрать.

Я уставилась на него:

– И как только она вернётся, тебя тут быть не должно.

– Да.

– Вообще никогда.

– Да.

Мама должна вернуться во вторник.

Я записала Изидора к ветеринару на утро субботы.

Пришлось толкать его под зад, чтобы он зашёл в кабинет. Бедный пёс прыгнул мне на колени, как только показался доктор.

– Добрый день, мадемуазель!

Доктор Брахими взвесил позорного пса.

– Он похудел, это хорошо. Вы его часто выгуливаете?

– Раз в день, дважды, если у меня найдутся силы.

– Отлично. Вы можете сходить с ним в лес, если представится возможность, например в Венсен-ский, ему понравится.

– Хорошая идея.

– Вы проделали фантастическую работу с этой собакой.

– В смысле?

– Он был болен, измождён, печален, а вы поставили его на ноги.

Да он издевается? А что насчёт складок жира? И тусклой шерсти?

– Приятно смотреть. Я видел много людей, которые бросали своих питомцев, как только заканчивалась фаза «Моя новая игрушка».

Изидору сделали укол: бедняга дрожал, положив голову мне на колени.

– И посмотрите, как он вас любит.

Я достала папину чековую книжку, оплатила приём и ушла с Изидором. Тот загарцевал, довольный, что выбрался из этого ада.

Мой пёс.