Текст книги "Я — твоё солнце"

Автор книги: Мари Павленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Глава тринадцатая
Дебора думает, как приятно вернуться домой после Рождества – счастливого Рождества

Конец триместра засосало во временную воронку: я занималась, составляла карточки, общалась с Виктором и Джамалем. Пила много кофе. Узнавала всё лучше и лучше Фрейда.

На Элоизу я совершенно не обращаю внимания, даже когда она проходит мимо: просто рассматриваю воображаемое пятно на стене или в небе. Однако всё равно приходится собирать всю волю в кулак, чтобы не постучать ей по плечу и не признаться, что я скучаю, что с удовольствием бы съела на двоих килограмм мороженого с кусочками брауни, обсуждая прыщи наших собратьев.

Виктор всегда смеётся, прищуриваясь так сильно, что не видно глаз. После бутылки пива его губы становятся цвета малины. Ему нравятся Тим Бёртон, Миядзаки, Стивен Кинг, скейтборд и фисташки.

Джамаль собирался завести четвёртого паука, но мы его отговорили – а то ещё запишется в пау-ководы.

В среду днём я устала, взмолилась о пощаде, попросила о перерыве и достала блокнот с «изящными трупами».

– О, новый блокнот? Неплохой. В аэропорту был другой.

Виктор очень наблюдательный.

– Да, у меня их полно.

– И что ты пишешь в них?

– Да всякое…

Чуть не свернув седьмую чашку кофе на мой черновик по географии, Джамаль придвинулся ближе.

– Ведёшь что-то вроде личного дневника?

– Не совсем. Просто записываю всякое, чирикаю.

– А о нас пишешь?

– А я тебе снюсь?

Они задали вопросы одновременно, и ответ прозвучал прежде, чем я это осознала:

– Да.

Улыбнувшись краем губ, Виктор пристально смотрел на меня.

Коварная теорема.

Я получила оценки.

Все преподаватели заметили, что я стараюсь, и сошлись на том, что делаю успехи: пока не грандиозные, но многообещающие. Общая картина вышла достойной: я всё-таки выкрутилась.

Однажды у меня получится лунная походка.

К тому же сегодня пятница, а завтра рождественские каникулы.

Уже.

Элоиза ушла вместе с Эрванном: укутавшись в воротник пальто, я проводила их взглядом под морось, которая обрушилась на улицу, стены и машины. Элоиза даже не обернулась. Просто смеялась и шла вприпрыжку.

Пожелав мне хороших каникул, Джамаль сжал меня в объятиях. Он едет кататься на лыжах вместе с кузенами – и не куда-нибудь, а в Куршевель.

В моих снах мы с ним едем верхом на лошади среди необъятных прерий – в пампасах – и сгоняем быков. Ярко-зелёная трава щекочет мне голени. Я в клетчатой рубашке, а на голове – бежевая ковбойская шляпа. Потом мы сидим у костра, едим зефир и ананасы, и поднимающиеся в воздух искры теряются среди звёзд. Мы говорим об уроках истории и о контрольной по английскому – никакой эротики. Надеюсь, он и сам это понимает. Один раз мне приснилось, что мы жонглируем печеньем. Изнывая от ревности, Гертруда решила мне отомстить: пришлось бросить ей все печеньки и прыгнуть в каноэ – отличный план побега… Иногда я ловлю на себе взгляд Джамаля, особенно пока мы занимаемся. Чем больше мы с ним видимся, тем менее жуткими кажутся его торчащие наружу клыки, однако всё равно привлекательности в нём как в губке.

Виктор подошёл и чмокнул меня в щёку – никаких тебе долгих объятий. Он едет на юг к бабушке с дедушкой. Потом ему предстоит томительное ожидание Адель на перроне: он будет вглядываться в толпу, снующую перед поездом Лилль – Париж, она помчится к нему с искрящейся улыбкой и… Даже знать не хочу.

– Всё в силе, Новый год празднуем у меня? – уточнил Джамаль.

– Всё в силе! – крикнула я, сбегая.

Я уже и родителей предупредила.

Мазохистка.

Завтра мы едем в Бургундию к бабуле Зазу, папиной маме. Если бы Бодлер прожил мою жизнь, у него бы наверняка нашлось более отчаянное определение тому, что такое сплин – настоящий хреновый сплин.

– А Изидор с нами поедет?

Я закончила паковать две пары штанов и зубную щётку: к моему большому облегчению, родители пересмотрели своё решение и сократили наше пребывание у бабушки до двух дней. Приедут Матильда и Крис – дети моей тёти Сары, старшей папиной сестры, им десять и двенадцать лет. Будет также малышка Шарлотта – дочка Жаниз-через-з (кто вообще называет своего ребёнка Жаниз-через-з? Бабуля Зазу тут явно отличилась). Шарлотта – юный вундеркинд. Когда она пускает слюни со шпинатом, весь стол вопит от экстаза, словно Орлеанская дева на костре.

Каждый раз.

Прямо жду не дождусь.

Я взяла рюкзак, вышла из квартиры и начала спускаться по лестнице. Изидор следовал за мной по пятам, тыкаясь носом в ягодицы. В прошлой жизни он точно был паразитом. Чесоточным. Или ленточным червём.

Ещё на пороге я услышала папино ворчание:

– И когда она позвонит своей консультантше?

В мае? Очень нужны советы по профориентации в мае!

Записки практически целиком сожрали зеркало, оставив круг в двадцать сантиметров диаметром. Отец к ним не прикасается. А мама ничего не говорит.

В машине Изидор свернулся калачиком у меня под боком. Его едкий запах раздражал мне горло. Ветеринар Брахими говорит, что псу уже лучше. Изидор похудел. Отлично. Я посчитала проплешины на его спине. Оглушительную тишину в машине перебивало только радио. Я следила за мамой в зеркало заднего вида: её скулы чётко выделялись на лице. Она потеряла килограммов пять. Куда они делись и почему?

Мы приехали в два часа дня. Целых полдня в запасе – юпи-и-и…

Бабуля Зазу похожа на забытую где-то на дне корзины картофелину. Мой дедушка умер четыре года назад от сердечного приступа, собирая яблоки в саду. Бабуля Зазу нашла его растянувшимся на траве с соломенной шляпой рядом на земле и с яблоком в руке.

Поначалу было сложно, но бабуля – сильная женщина. Она водит крошечный электромобиль со скоростью двадцать километров в час и играет в бридж с соседками. Все её трое детей живут в Париже, и она часто нас навещает. Мой отец не самый примерный из этого трио, но иногда приезжает к ней в одиночку собирать яблоки.

Когда я целовала бабулю Зазу, мне в нос ударила смесь запахов жасмина и одеколона с флёрдоранжем. И старости, конечно: ничего не могу с собой поделать, но все пожилые люди пахнут чем-то мучнистым.

– Здравствуй, дорогая, как поживаешь?

– Хорошо, бабуля, а ты?

– Ничего-ничего…

Кант, Декарт и Гегель нервно курят в сторонке: они бы не выдержали такой интенсивной дискуссии с моей бабушкой.

Я ночую в одной комнате с Матильдой и Крисом – конца и края нет этим мукам. Под предлогом прогулки с Изидором я улизнула, как только смогла. Бабулин дом расположен на краю деревни у подножия полей, а за ними – редкий перелесок, за которым буйствует уже настоящая чаща. Есть где прогуляться даже под холодным мелким дождём: я глубоко вдохнула успокаивающий запах мокрой земли.

Когда зазвонил телефон, в душе блеснул луч надежды. Но нет. Просто Джамаль бомбил меня фотографиями фондю и белоснежных спусков. Я ответила фотографией свежих собачьих какашек, лежащих на траве. Джамаль поржал. На его загорелом лице уже виднелся след от очков. От Виктора – никаких признаков жизни. Своих я тоже подавать не буду.

Пластиковая рождественская ёлка стала серой ещё до моего рождения.

Крис и Матильда расспрашивают, есть ли у меня парень; пришлось ответить, что нет. Крис сказал:

– Не удивительно, ты страшненькая.

– Фас! – скомандовала я Изидору.

Крис сбежал.

Хи-хи.

Несмотря на присутствие этих двух сопляков мне всё-таки удалось поспать. Первая ночёвка – готово.

Сегодня вечером двадцать четвёртого декабря мне придётся любоваться малышкой Шарлоттой, поглощающей тосты с фуа-гра под гром аплодисментов.

Но до этого мне нужно упаковать два подарка для мамы (для папы у меня ничего нет, но ему и пофиг). В этом году я купила ей шарф с переплетающимися в хаотичном узоре розовыми и синими цветами.

А ещё блок бумаги для записей.

Я спустилась в дедушкин кабинет. Это священное место, куда никто не заглядывает: его перьевая ручка по-прежнему возвышается в подставке для карандашей, а коричневый велюровый пиджак висит на спинке кресла.

Родители ночевали в комнате, расположенной над кабинетом.

Заперев дверь, я порылась в ящиках стола: пара позолоченных ножниц (вот чему бы мама обрадовалась) и старый рулон скотча – сгодится. В коридоре слышался гнусавый гомон Шарлотты, которую я вчера отчитала за то, что она горстями вырывала шерсть Изидору. Этот болван вообще не реагировал, но я решила не молчать.

Её мать не оценила моё поведение.

– Дебора, я запрещаю тебе!

– Не парься, я сама могу себе разрешить.

– Дебора! Что с тобой? Как ты смеешь?

– Пусть не трогает Изидора, и точка.

Жаниз-через-з наблюдала за моим уходом взглядом кролика, который вдруг увидел прилавок мясника, – я никогда не разговаривала с ней подобным тоном.

Но всему есть предел.

Скотч уже ничего не клеил; распутав пальцы десять минут спустя, я всё-таки отрезала шесть более-менее липких кусочков и расположила их на краю стола. Затем достала предусмотрительно захваченную накануне подарочную бумагу и расправила её.

До меня доносился смутный шёпот.

Я резала красно-зелёную бумагу, время от времени выбрасывая обрезки в пластиковую корзину для бумаг. Может, приготовить подарок для Джамаля? Плюшевого тарантула, например. Уверена, подобные ужасы существуют. Или для Виктора? Временную татуировку в форме сердца, пронзённого кинжалом, с тупой надписью вроде «Дебора, любовь моя, жизнь моя…» готическими буквами?

Я напрягла слух: неразборчивая дискуссия переходила на повышенные тона, как на берегу моря, когда накатывают размашистые волны, но вдруг один барашек надувается, вода поднимается, округляет спину и ширится.

Звук усилился.

Кто говорит? Откуда этот шум? Я отложила наполовину упакованный подарок и осторожно прошла по кабинету.

Судя по резким крещендо, дискуссия развернулась жаркая. Я шагала, шагала… пока не дошла до батареи: звук поднимался по медной трубе. Приложив к ней ухо, я смогла ясно различить каждый произнесённый слог.

– Анна, только не говори, что ты ничего не замечала!

– Я доверяла тебе! Ты вообще знаешь, что такое доверие? Ты говорил, что работаешь, и я тебе верила! Ве-ри-ла!

Последний слог «ла» превратился в сдавленное всхлипывание. Я подсела поближе к трубе.

– Анна…

– Пусти меня! Я запрещаю тебе прикасаться ко мне, слышишь?!

Противостояние между спокойным тоном моего отца и тонким истерическим голоском мамы принимало ужасный оборот.

– Я не хочу причинять тебе боль…

– А, потому что сейчас мне не больно? Честное слово, в какого же идиота ты превратился!

В моей груди образовалась огромная дыра.

– Послушай, мне жаль, но надо смириться с реальностью! Элизабет ни в чём не виновата. Ситуация ухудшилась гораздо раньше.

– До того, как ты соврал… как ты… изменил мне… как ты начал обращаться со мной как с дерьмом, конечно!

– Ты сама знаешь, что это неправда. У нас была прекрасная история любви, я не сожалею ни об одной секунде, но она закончилась. Мы больше не любим друг друга… Я больше не люблю тебя.

Мама завопила во всё горло, и от её крика у меня волосы встали дыбом.

– Ты положил всему конец, даже не спросив меня! Ты и твоя шлюха!

Она страдала там в одиночестве, а я ничего не могла поделать.

– Анна…

– Не трогай меня, козёл!

– Послушай, давай поговорим спокойно…

– Спокойно? А чего ты от меня ждёшь, благословения? Окей, наслаждайтесь своим счастьем! А пока что собирай свои манатки и убирайся из квартиры, а главное – отвези меня домой! И речи быть не может праздновать Рождество здесь с твоей семьёй как ни в чём не бывало!

– Но они тут ни при чём!

А МНЕ ПЛЕВАТЬ С ВЫСОКОЙ КОЛОКОЛЬНИ!

ПЛЕВАТЬ!

Это был конец в прямом эфире. Мне стало противно: я должна была убежать, спрятаться, оставить их наедине – это их история, их история, – но меня словно загипнотизировали.

Мама стонала: её всхлипывания вырывались наружу и звенели в трубе. Я цеплялась за них.

– А Дебора? Ты о ней подумал?

– Да.

Я боялась дышать.

– И это всё, что ты можешь сказать? Да? ДА?! Охренеть. Она твоя дочь, это убьёт её.

– Она сильнее, чем ты думаешь.

– А, отлично, тогда никаких проблем!

– Я не это имел в виду. Я сам ей расскажу, как только мы вернёмся домой.

– Как ты можешь… блин, как ты можешь?

Дебора уже в курсе, мама.

Я выскочила из кабинета, свистнула Изидору, который тут же явился, схватила какую-то куртку наугад, и мы вышли.

На улочки обрушился жёлтый свет домов: семьи готовились к праздничному ужину, наспех доделывали рождественские торты, лакомились глазированными каштанами, пили чай с корицей, окутанные хвойным запахом украшенных елей. Выбравшись из этой картинки с открытки, я застегнула куртку (оказалось, бабушкину) и срезала через подлесок. Под ногами хрустели ветки и крошились сухие листья. Высунув язык, Изидор громко дышал, а из его пасти вырывались крохотные облачка пара.

Я шла быстро.

Вот и лес.

Больше никаких гадких секретов.

Мне полегчало. И стало грустно. В голове я прокручивала разговор родителей и слышала мамины вопли.

Наверное, их все слышали.

Сойдя с привычной тропинки, я повернула на алею справа – не останавливайся, продолжай, иди. Иди.

Мне теперь придётся переехать?

А отец познакомит меня со своей Бразильянкой? Заставит с ней видеться?

Зазвонил телефон. Я не ответила. Он снова зазвонил, я перевела его в беззвучный режим. Карман завибрировал. Изидор больше не принюхивался, не хотел в туалет и просто брёл, как и я.

Из чащи поднимался туман. Мутный молочный свет угасал, похожие на скелеты деревья чернели всё сильнее, но я продолжала. Потела. Лёгкие горели от морозного воздуха.

Хотелось бы мне позвонить Элоизе.

Но ей плевать.

– Да, ей плевать, всем плевать. Я могу тут сдохнуть – всем будет дважды плевать!

Изидор облизался и пустил гейзер слюней мне на ладонь. Я вытерла её о штаны.

Вперёд. Ритм шагов – мой щит.

Я перешагивала через корни деревьев, обрывала сухие листья и, потерев между пальцами, превращала их в пыль.

Плакала.

Кричала.

Какая-то птица улетела, наполнив хлопаньем крыльев весь лес.

Я рухнула на ствол вырванного с корнем дерева. Тяжело дыша, подбежал Изидор и прижался противным влажным носом к моей щеке.

– Уходи. Ты воняешь.

Он не двигался.

Я его оттолкнула.

– УХОДИ!

Изидор зевнул, посмотрел на меня, поджал хвост, но всё равно прижал ко мне голову.

И тогда я обвила его руками и прижала к себе. Сильно.

Он долго вилял хвостом.

Когда я поднялась, продрогнув до костей – ягодицы, наверное, превратились в два куска льда, – наступила ночь. Я посветила вокруг фонариком на телефоне, который время от времени вибрировал. Не хватало ещё потеряться и умереть в лесу от холода – теорема бы выиграла снова. Я задумалась, куда же идти, но, к счастью, в порыве ярости шагала прямо.

Тело весило несколько тонн. Мне не хотелось возвращаться, но деваться было некуда, так что я отправилась в путь, но медленно, прислушиваясь к лесу в темноте. Выключив телефон, я наслаждалась ночью.

Деревья росли так далеко от мамы, от отца, от Элоизы – от всей моей никчемной жизни. Они были такие высокие и равнодушные. Я обвила руками ствол столетнего дуба:

– Дедуля, дай мне сил.

Изидор не ждал меня и продолжал свой путь: его толстый зад мелькал среди папоротников.

Я последовала за ним, и мы добрались до тропинки.

В окне второго этажа мелькнул силуэт моего отца и тут же исчез. Мама поджидала на крыльце, укутавшись в синий свитер крупной вязки. Заметив меня, она пробежала по насыпной аллее – камушки заскрипели под её кроссовками – и набросилась на меня.

Я обняла маму: её рёбра можно пересчитать на ощупь.

– Ты меня напугала, так напугала! Очень!

– Извини…

Родственники столпились в прихожей и пялились на нас во все глаза, пытаясь лучше рассмотреть в темноте.

Мама всхлипывала:

– Моя малышка Дебора…

– Я знаю, мама. Я… я знаю.

– …ты нас слышала?

– Я знаю, вот и всё.

Можете себе представить атмосферу сочельника.

Неловкая тишина, красные глаза моей окончательной сдавшейся матери, беспокойные подмигивания бабули Зазу, отец, который загробным голосом просит передать соль.

И эта зараза Шарлотта, кидающаяся шпинатом в Изидора.

Взяв тарелку, я встала, обошла стол и влепила пощёчину прямо в округлую щёку всемогущего ребёнка.

Мой дядя, муж Жаниз – через-з, отругал меня голосом статуи Командора из «Дон Жуана».

Ну то есть попытался напугать.

Но я лишь нагнулась, отдала свой кусок фуа-гра Изидору, выпрямилась, чётко и ясно продемонстрировала всем средний палец, чтобы никто не усомнился в месседже, и поднялась в комнату спать.

На следующий день в восемь утра мы уже сидели в машине.

Мама подарила мне украшение для волос в форме переплетённых цветов и чёрный блестящий пиджак.

Она ничего не рассказала о записках.

Отец высадил нас у дома.

И уехал. Один.

Глава четырнадцатая
Напялив матроску, Дебора ещё не достигла дна бассейна

Мама заперлась в своей комнате. Услышав, как она плачет, я спустилась в булочную, открытую в Рождество, купила шоколадный эклер и оставила его на тарелке под дверью.

Я закрыла Изидора в своей комнате, чтобы он не испортил сюрприз, и создала группу на телефоне, включив в неё Джамаля и Виктора.

«С Рождеством, друзья. Вчера мой отец признался маме, что любит другую женщину. Я провела суперсочельник в кругу семьи».

И принялась ждать.

Четыре минуты спустя пришёл ответ от Виктора:

«У меня поезд в 13:17. Приеду на Лионский вокзал в 15:28».

Пришлось подобрать с пола упавшую челюсть.

«Ты не обязан…»

«Я и не думаю. Друзья должны поддерживать друг друга, когда надо».

Прикончите меня.

Где-то в полвторого открылась дверь маминой комнаты.

Тишина.

– Дебора-а-а-а-а-а-а!

Я помчалась к маме.

Опершись о косяк, она стояла в одной ночнушке, качая ногой. На её щеке отпечаталась подушка, а по пальцам ног стекал шоколадный крем, крупными каплями падая на пол.

Изидор набросился на то, что осталось от раздавленного эклера, и проглотил всё в мгновение ока, обильно пуская слюни.

Я поджала губы.

Мама смотрела на меня.

И тут мы обе рассмеялись нервным смехом забитой трубы, отчего Изидор поднял голову и облизнулся. Заметив испачканную ногу, он набросился и на неё.

– О нет, не-е-е-е-ет! – завопила мама.

Убегая от Изидора, она на одной ноге попрыгала в гостиную, но позорный пёс не отставал ни на шаг, скользя по паркету на поворотах. Он загнал маму на диван и огромным розовым языком облизал пальцы ног.

Мама не стала его отталкивать и продолжала смеяться, содрогаясь всем телом. По её щекам потекли крупные слёзы.

– Прости, дорогая, прости, мне так жаль, – икала она.

Я легла рядом и прижала маму к себе:

– Ты должна мне три евро.

Мы смеялись и плакали одновременно.

На перроне Виктор протянул мне голубой подарочный пакетик.

И не чмокнул.

– Это что?

– С Рождеством!

Я уже и забыла, как блестят его глаза.

Не могу поверить, что эта слащавая фраза появилась у меня в голове. Видимо, в моём мозгу есть тайный уголок с сопливым островом, где растут розовые деревья и гуляют влюблённые фламинго, а другие птицы в узорах рококо распевают по кругу приторные до смерти песни. Вернись на землю, дура!

– Спасибо… Поедем на метро?

– А ты не хочешь посидеть в кафе?

– Ок.

– Открой!

Пытаясь скрыть дрожь в пальцах, я разорвала бумагу и достала чёрный бархатный мешочек. А в нём – тонкий красный браслет, украшенный серебряным паучком.

Виктор подарил мне украшение.

– Шикарно. Джамаль позеленеет от зависти!

– Не беспокойся, я и для него купил и по почте отправил.

– Круто.

Он подарил несколько экземпляров браслета с пауком, ну же, Дебора, где ты голову оставила сегодня утром? В душе? В машине? В унитазе?

– А у меня для тебя ничего нет.

– Ничего страшного, твой подарок – наша встреча.

Он вообще понимает, что несёт?

Прогулявшись по улицам, мы наугад зашли в какое-то кафе, украшенное светящимися гирляндами.

Я рассказала ему о трубе в кабинете, о среднем пальце, об отце, который сегодня впервые официально не будет ночевать дома, о катастрофе с шоколадным кремом.

– А ты поговорила с отцом?

– Он попробовал сегодня утром, но было семь часов, я сделала вид, что ничего не слышала. Через десять секунд появилась бабушка – конец беседе. Да там и обсуждать нечего.

– Ты так думаешь?

– А разве он не будет извиняться? Объяснять причины? Рассказывать собственной дочери о новой истории любви?

Виктор поднял брови:

– Ты злишься на него…

– А это так удивительно?

– Нет, но ты могла бы выслушать его точку зрения.

– Да какую точку зрения? Он любит другую! Тут не о чем говорить!

– Ситуация может быть сложнее, чем кажется на первый взгляд.

Я раздражённо вздохнула.

Не злись, Дебора, хотя тебе это идёт. Я понимаю, ты в ярости, он причинил боль твоей маме. Но он же не злодей, не так ли? Такова жизнь. Подобные вещи могут случиться в любой момент.

Мне показалось или это было в «Жене булочника»[6]6
  «Жена булочника» – фильм Марселя Паньоля 1938 года, в котором главная героиня убегает от своего мужа с пастухом, а её муж-булочник объявляет забастовку до её возвращения, лишив тем самым хлеба всю деревню. – Примеч. пер.


[Закрыть]?

Мечтать не вредно.

И хватит уже этих «Тебе идёт» и «Твой подарок – наша встреча»! Или он специально?

Жалкие попытки.

– Перед тем как прийти сюда, я спросила у мамы, хочет ли она, чтобы я осталась. Но она решила побыть одна: отменила отпуск и завтра возвращается к работе.

Виктор сделал глоток кофе.

– Я бы на её месте тоже так поступил. Зачем тянуть резину.

– Но и принять ситуацию тоже не получится.

Виктор улыбнулся и покачал головой.

– Что? Что я опять не так сказала?

– Ничего, ты меня удивляешь, вот и всё.

Я поёрзала на кожаном диванчике.

– Мне кажется или тут жара в пятьдесят градусов?

– Тебе кажется. Давай надену браслет?

Его жаркие пальцы прикоснулись к моей коже.

Его жаркое дыхание отозвалось в ухе. У него всё жаркое. Надеюсь, он не заметил мурашки у меня на коже.

– Ладно, хочешь, расскажу, как я провёл Рождество?

И тут – ура! – ему удалось меня рассмешить. Один из его племянников заболел и блеванул прямо в туфли его тёти, бабулин и дедулин кот учинил казнь мыши под раковиной дяди, который тут же грохнулся в обморок, вся семья заразилась кишечным гриппом и провела сочельник в очереди в туалет. В итоге: нехватка туалетной бумаги вечером двадцать четвёртого декабря. Виктор получил в подарок деньги, одежду, а также чудесным образом не подхватил заразу.

Мы вышли из кафе под вечер: мне хотелось проверить, как там мама.

– Спасибо, что приехал.

– Я должен был вернуться завтра утром, так что нестрашно. К тому же я не много потерял: лучше уж быть тут с тобой, чем подхватить вирус.

Я хотела его чмокнуть, но что-то удерживало – скорее всего, совершенно несвоевременная застенчивость.

– Ну что, до скорого? – бросила я, покидая его у выхода из метро.

Так хотелось, чтобы он был ближе – гораздо ближе.

– Тридцать первого? У Джамаля? Думаю, я приду пораньше, помогу ему с подготовкой.

– Ок!

И я слиняла.

Виктор придёт с Адель. Завтра он её встретит. Завтра он её поцелует. Завтра он её обнимет.

Дома перечитаю «Цветы зла» – для поднятия настроения.

Двадцать девятого декабря, с трудом продравшись через до смерти скучное чтиво (мадам Шмино посоветовала нам Бютора – БЮ-ТО-РА!), я пошла проверить почту.

Было одно письмо для меня.

От бабули Зазу.

Я вернулась в свою комнату, чтобы его прочесть.

Я ничего не ждала от него, хотя люблю получать бумажные письма. Никто больше их не пишет, а жаль: у бумаги нет ничего общего с электронной почтой или СМС, которые мы читаем в потоке, на ходу, в метро, в магазине или в очереди в кинотеатр. К письму особое отношение. Осязаемое. В нём есть очарование старины: в редкие дни, когда получаю письма, я старательно устраиваюсь для чтения, будто на мини-церемонию, освящающую само действо, – так бумага кажется тяжелее.

Замолчи, Дебора.

Чего хочет бабушка? Эта скряга ничего не подарила мне на Рождество. Ни она, ни тёти. Семейка со сжатыми булками…

Моя дорогая Дебора!

Я никогда не была внимательной к тебе бабушкой.

Когда ты была маленькой, в возрасте четырёхпяти лет, ты приехала к нам на каникулы. Мы работали в саду, гуляли. Дедушка хотел научить тебя столярному делу, но ты попала молотком себе по пальцам и больше никогда не появлялась в мастерской. Мы очень смеялись: это были прекрасные каникулы, и мы очень радовались.

Но я до сих пор не понимаю…

Тогда ты сказала папе, что тебе было скучно.

И никогда больше не возвращалась одна.

Ты моя первая внучка, так что я почувствовала себя униженной, мне стало грустно: я была ужасной бабушкой, не способной позаботиться о своей внучке. И ты лишила меня своего присутствия и статуса любимой бабули. Я на тебя обиделась.

Очень глупо в моём-то возрасте, не так ли?

Когда умер дедушка, я заполняла пустоту, общаясь с Крисом и Матильдой. Потом появилась Шарлотта. Ты уже выросла, стала недоступной, как твои мама и папа, не слишком склонной к разговорам.

А потом случился вчерашний сочельник…

Новость о разводе твоих родителей стала сюрпризом для меня, но я уважаю выбор твоего отца. Жизнь коротка, а у твоей матери тяжёлый характер. Короче, это вообще меня не касается. Речь идёт о моём сыне – и я желаю ему всего самого лучшего.

Однако я долго размышляла о среднем пальце, который ты сунула под нос своему дяде.

Думаю, отчасти этот палец предназначался мне.

И, думаю, я это даже заслужила.

В конверте ты найдёшь подарок на Рождество.

Я не хочу отделаться или подкупить тебя, моя малышка Дебора, просто знаю, что тебе предстоит трудный путь. И иногда помогает покупка нового платья, или поход в ресторан с друзьями, или ещё что-нибудь, что я не могу себе представить, поскольку слишком стара. Немного, но помогает.

Хочу, чтобы ты знала: будучи такойдалёкой или неловкой, я всё равно часто думаю о тебе и горжусь тем, какой девушкой ты становишься – с поднятым или нет средним пальцем, – потому что ты моя любимая внучка.

Целую тебя и люблю,

бабуля

Я пошарила в конверте.

И нашла чек на тысячу евро.

В пять часов вечера было уже темно, тяжёлое небо опустилось, словно крышка. Я купила утеплённые стельки для лягушачьих сапог. Мама иссохла, будто мёртвая ветка.

Джамаль вернулся тридцатого декабря. После звонка я вздохнула с облегчением, что могу сбежать из дома, и помчалась к нему. Наконец-то удастся поговорить с живым человеком, способным внятно выражаться – у Изидора всё-таки ограниченный словарный запас, чтобы рассуждать об абстрактных понятиях.

Джамаль подарил мне новогодний шарик с лисицей внутри – помнит, что я люблю лисичек.

Мы сравнили наши браслеты и пошли за покупками. Джамаль потребовал рассказать в подробностях, как прошёл тот кошмарный ужин, и спросил, как мама.

– Перестала вырезать.

– Это плохой знак?

Он схватил бутылку мегасладкой газировки – настоящей машины по созданию фурункулов на подбородке (это я узнала на личном печальном опыте с некоторыми сегодняшними продуктами).

– Понятия не имею. Она смотрит фильмы и плачет. Я жарю блины. Она не говорит, не включает мобильник, оборвала кабель домашнего телефона. Постарела лет на десять.

– А твой отец?

– Он шлёт тонны сообщений, извиняется, говорит, что я всё пойму позже, что любит меня и так далее. Он уехал праздновать Новый год с Бразильянкой в Нью-Йорк.

– Вот это да…

– Я подумываю отправить к нему Гертруду самолётом. Тарантул в трусах успокоит его пыл. На крайних всегда можно прибегнуть к слабительным.

Джамаль поржал, обнажив клыки – они мне уже совсем не казались уродливыми.

– Гертруда бы наверняка подошла к делу серьёзно, потому что ты ей нравишься. Но ты помнишь, у неё больше нет ядовитых клыков.

– Очень жаль.

Но я так не думала на самом деле.

Я очень скучала по своему далёкому молчаливому отцу.

На следующий день мама не работала: вся редакция ушла на каникулы.

Она встала в полдень. Круги под её глазами были похожи на два гнилых абрикоса: если она вдруг отправится в музей, её можно будет легко принять за восставшую из мёртвых мумию.

«Я смогу прийти только к шести-семи. Присматриваю за мамой».

Джамаль не ответил, но это не страшно: Виктор с Адель должны были явиться в три, чтобы помочь с приготовлениями.

Выдающийся предстоял вечерок…

Не вылезая из пижамы, я поглощала хлопья и залипала на сериал в компьютере. Первый сезон.

Время от времени я бродила по квартире.

Мама лежала в постели.

В итоге она всё-таки приняла душ. Я не могла оставить её одну тридцать первого декабря, когда её муж свалил, несмотря на двадцать три года совместной жизни и наличие отпрыска. В полвосьмого я постучалась к ней в дверь.

Стоя в одних колготках, она разглядывала три платья, разложенных на одеяле.

– Чем занимаешься сегодня вечером?

– Коллеги устраивают небольшую вечеринку.

Она скромно улыбнулась: дорогого ей стоила эта улыбка, но моему спокойствию уже не было предела. Мама показала на платья:

– Какое посоветуешь?

– Красное. Ты в нём сногсшибательна.

Кривая улыбка расплылась ещё шире.

– Спасибо, дорогая. А ты? Ты пойдёшь в джинсах?

– Да…

Не хочешь позаимствовать у меня маечку?

– Футболка «I love bouledogues» – верх сексуальности для меня, мама.

Она издала нервный смешок – но смешок – и поцеловала меня в лоб.

Я попыталась посмотреть на своё отражение в прихожей перед выходом, но зеркало полностью исчезло: записки залепили его сверху донизу.

– Хорошенько повеселись! Я люблю тебя, Дебора. Ты – моё солнце! – крикнула мама из ванной, где она красилась.

Спускаясь по лестнице, я задумалась: мама никогда не говорила мне ничего подобного.