Текст книги "Вирусный маркетинг"

Автор книги: Марен Ледэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Видя их разочарование, он добавляет:

– Мне действительно жаль. Если хотите, я все-таки попробую позвонить им и спросить, есть ли возможность передать вам их координаты. Они очень внимательны в этом отношении, и я не могу позволить себе нарушить положение о конфиденциальности, которое подписал в начале стажировки. Знаете, у меня из-за этого будут проблемы. Надеюсь, вы понимаете, господин Сёкс.

Главное, они понимают, что больше не узнают ничего.

– Не беспокойся, Лоик. В любом случае, это не так уж важно. Это для моих исследований, только и всего. Я готовлю курс лекций для предстоящего учебного года, и мне пригодится любая информация, особенно если она новая.

Он встает и направляется к двери, взглядом приглашая Бахию последовать за ним.

– Будешь держать меня в курсе, ладно, Лоик? Спасибо, и еще раз извини за то, что побеспокоили тебя, так вот, неожиданно. В другой раз постараюсь предупредить заранее.

– Нет проблем, – бросает он, вновь обретая способность улыбаться.

Очевидно, его устраивает решение, предложенное Натаном. Он снова оживляется.

«Расслабляет мышцы лица».

Сев в машину, Бахия наконец объясняет:

– Этот тип показался мне странным с той самой минуты, когда мы столкнулись с ним у двери. Было что-то скрытое. Как будто он хранит какой-то секрет.

– Ты преувеличиваешь. Согласен, Лоик довольно своеобразный молодой человек, но это же не значит, что нужно во всем видеть заговор!

– И все же признайтесь, его реакция показалась вам необычной! Я знаю это, потому что все время поглядывала на вас, пока он говорил.

– Верно, но не более того. А вот твое поведение я считаю неоправданным. Ты вела себя очень агрессивно. Он ничего тебе не сделал. Он был немного скован, но мы ведь пришли к нему домой. Нужно поставить себя на его место.

– Он лгал.

– Бахия!

– Он лгал на протяжении всего разговора. В каждом ответе он лгал.

Натан пожимает плечами. Он разделяет ее точку зрения, хоть и не хочет признаваться в этом.

Камилла молча слушает их. Они разговаривают так, словно забыли о ее присутствии.

– Может, кроме того момента, когда он заявил, что не имеет права передать нам координаты центра. Я почувствовала в его голосе настоящий страх. А вы?

– Нет.

Натан не хочет поддаваться паранойе Бахии.

– И по-моему, ты выдумываешь.

– Я остаюсь при своем первом впечатлении. Оно меня никогда не подводило.

– Как знаешь. И все-таки мы пока не сдвинулись с места. Может, если бы ты обошлась с ним не так резко…

– Да не заговорил бы он, уверяю вас! Он лгал.

Они подъезжают к общежитию. Бахия выходит и оборачивается.

– Господин Сёкс!

– Да, Бахия.

– Ваше исследование меня больше совсем не вдохновляет.

– Меня тоже…

Короткая пауза.

– Ты уверена, что не придешь сегодня вечером ко мне?

– Я хочу побыть одна.

– Выражусь яснее: я не хочу оставлять тебя одну.

– Тогда я тоже выражусь яснее: позвольте мне самой разобраться со своими демонами.

Натан настойчиво смотрит на нее, но в итоге лишь пожимает плечами.

– Позвонишь мне завтра?

Она кивает и, не сказав ни слова, направляется к входу в здание.

«Ну и неразбериха…»

Натан открывает дверь своей квартиры.

Ничего не говоря сестре, он идет прямо в ванную, чтобы принять спасительный душ.

Выйдя оттуда через полчаса, он обнаруживает, что она уже хлопочет на кухне. В квартире витает восхитительный аромат рагу. Камилла хочет помочь ему забыть невзгоды этого дня. В руках у нее бутылка хорошего красного вина.

– Утопим наши заботы в выпивке и жратве?

Он вяло соглашается.

– Давай-ка, выпей бокальчик… Сегодня это нам не повредит.

Камилла предлагает ему первую за день сигарету.

Уже поздно. Порядочно набравшийся Натан садится за письменный стол и заходит в свою электронную почту.

Он не проверял ее три дня.

Накопилось около сорока писем. В основном – сообщения из университета и рассылки, на которые он подписан. Обычная болтовня перед началом учебного года и возобновлением научно-исследовательской работы в университете.

Но он тотчас же понимает, что зря не открывал почту так долго, – его ждет письмо от Дени, датированное средой.

Оно отправлено в 14.37.

Зал 120

ПРИВА,

29 октября 1991

Городской шум. Ревут моторы. Снуют туда-сюда и копошатся люди. Запах рынка, где только открываются прилавки. Крики мясника. Женщина на ходу окликает мужчину, может быть, соседа, мужа или любовника. Подросток отпускает ругательство в адрес своего плеера, словно окружающий мир для него не существует.

С тех пор, как мы переехали в Шомерак, в ардешскую долину реки Увез, я впервые выхожу с территории виллы. Человек-в-сером купил ее, когда мы обосновались в лабораториях Прива. Потом были два года заточения в комнате, учебы, чтения, тренировок, упражнений.

«Целая жизнь».

И вот я на улице. На свободе.

Через семнадцать лет после рождения.

Зверь вылезает из пещеры после зимней спячки, длившейся целую вечность.

Город говорит со мной:

«Ты счастлива?»

Счастлива? Нет. Я бы использовала другое слово. Я насторожена.

Прошло всего два месяца с тех пор, как он решил выпустить меня. Эта необходимость очевидна. Нам обоим. Я стала слишком опасной и для него, и для себя самой.

«Плохая девочка», так он меня назвал.

Потому что я уже не раз осмеливалась отвергнуть его руки и его пенис. Потому что он почувствовал: близится конец наших взаимоотношений и настает время перейти к следующему этапу моей подготовки. Логически выверенный процесс: однажды машина должна покинуть производственный цех и выйти на рынок. До этапа промышленного производства и сразу после ремесленной стадии техническая новинка должна подвергнуться испытанию, чтобы доказать свою функциональность и удобство применения в условиях, приближенных к реальности.

Смоделированное тело и отформатированная душа: я стала его подопытной самкой.

Большой Проект выходит у него из-под контроля.

Творец хотел бы оставить меня на полке и мастерить новую куклу, но у него слишком мало времени, и к тому же я задумана именно для этого. Он вынужден подчиниться требованиям массовой индустрии. Его творение уже почти не принадлежит ему и должно сбросить первоначальную оболочку. Остаются лишь психические связи, нерушимые.

Этим октябрьским утром, незадолго до восхода солнца, прежде чем одеться и снова превратиться в человека-в-сером, папа еще плакал в моих объятиях.

– Ты уверена, что готова?

– Ты задаешь этот вопрос мне или себе?

Я всю ночь не могла сомкнуть глаз, настолько я была возбуждена и напугана мыслью о том, что покину гнездо.

– Не будь так жестока, ты же знаешь, что я хочу сказать.

– Не знаю.

И это была правда. Я ни в чем не была уверена. Я боялась солнца, боялась людей, боялась, что разочаруюсь в том, что увижу.

Боялась собственной реакции.

– Я буду скучать по тебе.

– Не преувеличивай. Ты прекрасно знаешь, что испытания продлятся много месяцев и что руководить ими будешь ты.

Он молчит.

– Папа.

Он поднимает голову, удивленный.

– Ты паразит.

– Иезавель, ты…

– Прекрати!

– Иеза…

– Прекрати, я сказала! Отныне я запрещаю тебе называть меня по имени. Лучше не называй никак. Мне выть хочется, когда ты ко мне обращаешься. Я становлюсь отвратительной! Мне кажется, ты поливаешь мое имя грязью.

– Ты такая хрупкая.

– Нет!

– Выдержишь ли ты?

– Прекрати эти причитания! На тебя жалко смотреть! Похоже, ты нуждаешься в оскорблениях, ты же ненормальный! Ты как будто черпаешь в них силу, чтобы стать еще злее!

Он хранит молчание.

– Что тебя больше терзает: что я покидаю эту постель и эту проклятую комнату или что я открою миру то, что ты, извращенец, столько лет мусолишь своими глазами?

Он продолжает плакать и шмыгать носом.

«Притворяется?»

– Ты плачешь, потому что этим утром я выйду? Или потому, что хочешь разжалобить меня, зная, что я вернусь сегодня, завтра вечером и буду возвращаться каждый вечер еще долгие месяцы? Ты страдаешь от того, что этим утром я окажусь на свободе? Или боишься, поскольку это значит, что меньше чем через два года я окончательно выйду за пределы дома и из-под твоего наблюдения?

Он хранит молчание, манипулируя мной.

– Предпочитаешь молчать! Не притворяйся, будто тебе грустно. Это слишком чистое чувство для тебя. Тебе оно неведомо. За кого ты меня принимаешь? Ты поработал на славу и знаешь это. Я не сдамся из-за такой ерунды.

– Иезавель…

– Кончай с этим! Проверяешь меня, да? Уже приступил к проверке моей реакции? Мы уже в твоей игре, «на местности»?

Сквозь ставни пробивалось солнце.

Я встала и начала одеваться.

Я должна была подготовиться к первому выходу.

«Никаких иллюзий».

Моя радость временна, и она закончится сегодня вечером, когда его грязные руки снова будут лапать мое тело, словно ничего не произошло. Возможно, будет даже хуже, чем обычно. Но я готова вынести все. Этот выход не настоящий. Всего лишь очередная ложь. Лишь увиденный мельком выход из пещеры. А человек-в-сером не просто ее сторож. Он и есть пещера. И чтобы выбраться из нее, я должна прогрызть скалу зубами, прогрызть саму его плоть. Вот от чего он страдает. Мои зубы заострились, он годами точит их мне. Наконец-то появился конкретный срок. Возможность придать смысл этому бесконечному ожиданию. Могут уйти месяцы, но мне абсолютно наплевать. Я терпелива. Ужасно терпелива.

И поскольку ему нужно свыкнуться с моим погружением во внешний мир, он решил самолично дать мне последние рекомендации. Никогда не видела его таким нервным. Два месяца он не уставал интересоваться, готова ли я, задавал сотни вопросов о моем физическом и психическом состоянии и вместе с доктором Бедда и неразлучными Фобом и Фирмини подверг меня целой серии тестов. Выпускные экзамены, ни много ни мало.

Эти шестьдесят дней я не отрываясь следила за каждым их движением, впитывала каждое слово, пытаясь угадать скрытые мысли, мотивацию. Все они дрожали. Тогда я по-настоящему осознала всю важность моей миссии. Ни один год из минувших шестнадцати не был таким поучительным, как эти два месяца. Каждое их слово имело значение. Каждый жест был рассчитан с бесконечными предосторожностями. И центр всего этого механизма – я. Благодаря мне все заработает или остановится. Это доставило мне тогда огромное удовольствие, да и сейчас доставляет.

Мы быстрым шагом идем по тротуару вдоль широкой магистрали. Затем сворачиваем в небольшой переулок, который приводит к огромному зданию, похожему на больницу. Меня сопровождают Даниэль Бедда и его помощник, мужлан по имени Тексье. В нескольких метрах впереди нас шушукаются Фоб и Фирмини. Двое громил следуют за мной по пятам, предполагаю, на тот случай, если я попытаюсь сбежать. Поскольку меня не знает ни одна живая душа и я не записана в реестрах актов гражданского состояния, мне, очевидно, ничто не угрожает. Но у всех паранойя. Этим утром была подготовка к операции.

В гостиной к нам присоединились Карола Фирмини и Седрик Фоб.

– Сколько человек вы отправляете на место?

– Двоих служащих Центра.

– Плюс Бедда и его сторожевой пес.

– Тексье?

– Да.

– Если прибавить нас троих, вы думаете, этого достаточно?

– Всегда можно попросить у директора подкрепление, но, на мой взгляд, это лишнее.

– К тому же на улице одновременно может оказаться слишком много народу. У нас и так две машины… мы рискуем стать чересчур заметными. Ни к чему посвящать местное население в наши передвижения.

В голосе Фоба скользнула ирония:

– Малышка не сбежит.

Человек-в-сером повернулся к Седрику Фобу и сурово посмотрел на него. Его лицо было непроницаемо. Это всегда заставляет собеседника остыть.

– Прошу вас больше не говорить со мной таким тоном, Фоб!

Презрение в голосе.

– Если нужно, я запросто перечислю вам причины для беспокойства. Не провоцируйте меня, советую. «Малышка», как вы ее называете, – идеально обученный солдат, который может сломать вам руку так быстро, что вы и пальцем шевельнуть не успеете. Зарубите себе на носу.

– Простите, больше не повторится.

– Ловлю вас на слове, дорогой Фоб. Больше не повторится, это я вам обещаю.

От его улыбки я вздрогнула. Все, кто видел ее, опустили головы. Развлеченный инцидентом, человек-в-сером продолжает.

– Допустим, нас будет достаточно. Из предосторожности я все же предлагаю разместить на ней передатчики. Один на нижнем белье, другой ввести с помощью инъекции. Влиятельные люди за границей, старые партнеры в Восточной Германии и США, да и некоторые из сегодняшних инвесторов, должно быть, очень внимательно следят за нашими передвижениями, а кое-кому даже известно о существовании Иезавели. Не будьте так наивны, Фоб! Если вы ничего не знаете, необязательно показывать нам это при любой возможности! Берите пример с Каролы. Она по крайней мере умеет молчать. Посмотрите на Тексье! Это же образец мудрости, скрытой под маской непроходимо тупого мужлана.

Мужлану комплимент, похоже, понравился. Он улыбнулся, услышав свое имя.

– Кто-нибудь принес одежду, которую я приготовил?

Фирмини указала на пакет, лежавший рядом на стуле.

– Она здесь.

– Отлично.

И, следом:

– Встречаемся в 8.05 на парковке.

Человек-в-сером следует за мной по пятам, держась немного в стороне, и внимательно вглядывается в мою реакцию. Но я слишком поглощена тем, что вижу, чтобы как-то реагировать. Я контролирую каждое движение рук и ног. Не подавать виду. Новые ощущения принадлежат только мне. Комната была под его надзором, но город остается за мной. Здесь ему ничто не подвластно, или почти ничто. Он не может навязать мне ни обстановку, ни впечатления, ни запахи, ни шумы. Ничто не кажется фальшивым.

И в этом вся разница.

Не думала, что впечатление будет таким сильным.

Головокружение.

Ради такого случая я одета по-новому. Я наверстала упущенное в моде за пятнадцать лет. Мне все равно, но человек-в-сером сегодня утром проявил особую настойчивость. Забыты постельные слезы и нытье. Он снова превратился во властного человека, в шефа. Не в моих интересах было отказываться. На мне облегающие потертые джинсы с низкой талией, довольно изящные черные ботинки на небольшом каблуке. Сверху мне было позволено надеть белую блузку, короткую, с глубоким вырезом, на которую пришлось натянуть узкий пуловер и куртку, такую маленькую, что она даже не застегивается. Он дал мне дамскую сумочку и солнцезащитные очки и попросил зачесать волосы назад. В этой одежде я выгляжу старше как минимум лет на пять. Человек-в-сером купил мне эротичное нижнее белье, яркое и кружевное.

Когда я спросила, какая от этого польза, он странно улыбнулся и бросил, выходя из комнаты:

– Увидишь, Иезавель… увидишь.

Я пожала плечами и, успокаивая себя, подумала, что он просто пытается испортить мне удовольствие. Зная его, такое нетрудно представить.

Всего через пять минут после того, как вышли из машин, мы уже звоним в бронированную дверь с заднего фасада здания, которое действительно оказалось психиатрической больницей.

Надпись на щите у въезда в переулок: «Больница Сент-Элен».

Снаружи все окна закрыты решетками или стальными прутьями, вделанными в каменную стену. Судя по виду камней, постройке, должно быть, уже лет сто. Новые бетонные стены контрастируют с более старыми участками, на которых начинает расти мох.

Проходят две-три минуты, и дверь наконец открывается. На пороге появляется напряженный мужчина лет пятидесяти. Директор больницы Марк Коломбе собственной персоной. Ключ от этой служебной двери есть только у него, через нее можно попасть прямо в его кабинет, а также в те отделения больницы, куда имеют доступ лишь немногие.

Естественно, в их число входит и человек-в-сером.

Слегка поклонившись, директор впускает нашу группу.

– Здравствуй, Питер. А это, я полагаю, Иезавель?

Человек-в-сером проходит вперед, как настоящий хозяин.

– Все готово?

– Да, все готово. Даниэль, должно быть, говорил тебе.

– Бедда сказал, что осталось уладить кое-какие мелочи.

Коломбе озабоченно хмурит брови.

– Да, он так сказал?… Нет-нет… Все в полной готовности. У нас и правда были небольшие затруднения с видеоматериалом, но они, кажется, разрешились еще вчера утром.

– Тем лучше, идемте.

Коридор, куда выходят десяток бронированных дверей, приводит нас к винтовой лестнице, по которой мы спускаемся на два этажа ниже, в огромный зал, освещенный мощными неоновыми лампами и поделенный на четыре комнаты, образующие крест.

Коломбе делает приглашающий жест рукой:

– Добро пожаловать в зал 120!

Человек-в-сером смотрит на него искоса, но молчит. Мы оказываемся в помещении, расположенном в центре, между четырьмя белыми комнатами, за которыми можно наблюдать через зеркальные стекла. В каждой из них есть две боковые двери, открывающие доступ к двум смежным комнатам, и в глубине один выход.

Первая комната, самая большая, абсолютно белая. В ней находятся двенадцать мужчин и женщин в возрасте от двадцати до сорока лет. Некоторые спокойно сидят на расставленных полукругом стульях, другие тихо разговаривают, каждый в своем углу. У всех связаны руки и ноги, а нижняя часть лица закрыта металлической полумаской. Я догадываюсь, что это пациенты больницы. Один из них пристально смотрит в нашу сторону, прижавшись носом к стеклянной перегородке. Меня беспокоит его одержимый взгляд. Я отворачиваюсь.

Директор поясняет мне:

– Они нас не видят.

Незамедлительная реакция человека-в-сером:

– Незачем разговаривать с ней. Изложение всей необходимой информации я беру на себя. А вы займитесь тем, что должны сделать вместе с Бедл, а, Фобом и Фирмини.

«Человек-в-сером берет меня на себя».

Приказ не обсуждается, как всегда. Несколько мгновений директор остается в замешательстве, спрашивая себя, продолжить ли ему разговор или вернуться к своим делам, затем он, видимо, сам находит ответ и поворачивается к Бедда с просьбой следовать за ним.

Три другие комнаты пока пустуют. Та, что справа от первой, – тоже белая, в ней нет ничего, кроме подстилок, микрофонов и камер, размещенных на стенах и потолке. Третья выглядит примерно так же, за исключением того, что выкрашена в красный. Зато четвертая похожа на обычный кабинет. Внутри, помимо уже привычной системы камер и микрофонов, – стулья и дюжина столов, на которых разложены листы бумаги и карандаши. Из этой комнаты, опять же белой, можно попасть в первую через дверь, расположенную на другом конце.

«Значит, комната № 1 – проходная».

Директор возвращается к нам. За его спиной стоят трое мужчин атлетического телосложения. На них белая форма, у пояса висят дубинки. Если прибавить Бедда, Фоба и Фирмини, в зале теперь девять человек.

– Если хотите, мы можем начинать.

Директор старается не встречаться со мной взглядом.

«Чтобы не раздражать ЕГО».

Чтобы не навлечь на себя ЕГО гнев.

Человек-в-сером поворачивается ко мне и громко сглатывает, прежде чем открыть рот. Несмотря на то что напряжение сочится у присутствующих из всех пор, все молчат.

И вот я в святая святых, в одной из многочисленных лабораторий моего отца. Годами я слышу о них – либо от него самого, либо от третьих лиц, когда кто-нибудь из прислужников сболтнет при мне лишнее (и тут же получает за это выговор). Иногда он разговаривает во сне, но его речь в такие моменты столь сбивчива, что мне ни разу не удалось понять, к чему конкретно относятся его слова. Он поминает то СЕРИМЕКС, то Судный день, то маму, то плотоядные растения.

И все же однажды его речь оказалась достаточно внятной, чтобы я смогла уловить нить повествования. Каменистая пустыня, удушливая жара, встреча со странным зверем, чья голова сплошь покрыта рогами, и языки пламени, вырывающиеся у него изо рта. Потом черные деревья без листвы, словно обугленные, на их ветвях, присыпанных тонким слоем белого снега, красуются мелкие ярко-красные фрукты, он с жадностью кидается на них, борясь со зверем, который пытается ему помешать.

Хотя слова и были ясны, сам рассказ оставался бессвязным. Помню, когда он проснулся, я долго колебалась, задать ли ему вопрос, и в конце концов промолчала, чтобы не разозлить его.

Заглядывая в свои воспоминания, я понимаю, что не знала ничего или почти ничего о деятельности отца. В его больной голове все разложено по полочкам. В жизни же окружающих все словно вырвано из контекста, существует само по себе. Каждый хранит отрывок окончательного плана, но только папа владеет ключом от всех дверей и способен воссоздать общую структуру. Это что-то вроде паззла, на котором изображена ему одному известная картинка. Мне всегда хотелось знать. Когда я чувствовала, что его хватка слабела, особенно в те моменты, когда он среди ночи плакал в моих объятиях, я пробовала разговорить его. Но человек-в-сером всегда настороже. Он последователен в своем безумии, у него устойчивые и четко определенные цели. Он не доверяет мне, как и себе самому. И правильно.

Однажды, когда мне было лет шесть или семь, он потерял бдительность и оставил дверь моей комнаты незапертой. Тогда лабораторные помещения располагались в доме, где мы жили. Подгоняемая детским любопытством, я кинулась за ним следом и незамеченной пересекла две комнаты. Одна дверь оказалась приоткрытой. Она вела в зал, где суетились человек-в-сером, дядюшка Джон и двое других мужчин. Перед ними на столе было распростерто тело. На полу виднелась кровь. Совсем немного. Человек-в-сером бормотал слова на непонятном мне языке.

Лицо человека, лежавшего на животе, было обращено в мою сторону, глаза широко раскрыты. Я не могла понять, жив ли он. От его взгляда мне стало не по себе. Пока он смотрел на меня, под стол продолжала течь кровь. И все-таки мне показалось, что его зрачки чуть двигались, в судороге, вверх-вниз. Мое сердце забилось сильнее.

Вдруг его рот открылся и оттуда быстро выскользнуло маленькое животное размером со скарабея, его вытолкнула струйка крови и слюны.

Мне на плечо легла рука, и чей-то голос спросил:

– А ты что тут делаешь?

Взгляд человека-в-сером был суров, как никогда прежде. Размашистым шагом он бросился ко мне, оттолкнул назад и захлопнул дверь.

– Что ты видела, Иезавель?

– Что ты делаешь, папа?

– Отвечай на мой вопрос!

Он постарался смягчить тон:

– Что ты видела в этой комнате?

– Там больной дядя?

Его голос стал еще слаще.

– Можешь рассказать мне, что ты видела, Иезавель?

– Ты, дядюшка Джон и другие дяди, вы ухаживаете за кем-то больным, правильно?

– Да, Иезавель, мы сейчас лечим кого-то, кому это очень нужно.

– А что за животное вылезло у него изо рта?

– Какое животное, о чем ты? У него во рту не было никакого животного, тебе, наверное, показалось.

– Нет, я видела маленькое черное животное, которое вылезло у него изо рта.

– Да нет же, тебе почудилось! Это наверняка был маленький кусочек засохшей крови. Знаешь, этот дядя очень болен.

Я чувствовала, что он врет, но покорно согласилась.

– А теперь тебе нужно вернуться в свою комнату. Ты не должна выходить, не спросив меня.

Явно успокоенный моими словами, он отвел меня обратно в комнату и закрыл на два оборота. Я слышала, как удалялись его шаги. Я знаю, что видела в тот день, и никогда в этом не сомневалась. Черное насекомое выскользнуло изо рта того человека, когда он испустил дух.

Потому что он был мертв, в этом я глубоко уверена.

Насекомое уставилось на меня, прежде чем упасть на залитый кровью пол.

Думаю, это был скарабей.

Человек-в-сером начинает говорить неторопливо, но твердо, тоном, внушающим уважение всем слушателям.

Тоном, не терпящим возражений:

– Через несколько мгновений мы начнем эксперимент, который наложит отпечаток как на твою жизнь, так и на наши. Это фундаментальный эксперимент, который, если брать шире, должен завершиться в 2008 или 2009 году. Я хочу, чтобы ты была очень внимательна и неукоснительно следовала всем моим инструкциям.

«Я сообщу то, что тебе нужно знать».

Да уж, такие реплики он любит. Хотелось ли ему хоть когда-нибудь кому-нибудь объяснить все? Джон, возможно, и знает обо всем столько же, но я сомневаюсь.

– Это задание требует концентрации. Оно будет для тебя очень сложным, может, даже невыполнимым. Я не исключаю такой возможности.

Я по-прежнему непоколебима. Это одна из тех банальных шокирующих фразочек, которые он постоянно использует, чтобы вывести из равновесия окружающих его людей. Полагаю, она больше касается всех остальных, чем меня.

– Ты, наверное, знаешь, что с тех пор, как мы переехали во Францию, мы сотрудничаем со многими производителями со всего мира. Они вкладывают деньги, и мы располагаем средствами для успешного проведения наших исследований. Международные консорциумы все острее нуждаются в оценке товаров и услуг, которые они выводят на рынок с помощью более-менее продуманных маркетинговых решений, не имеющих ничего общего с настоящей наукой. И тут в дело вступаем мы. Мы предлагаем им наши оценочные решения на первой стадии разработки. Мы гарантируем безошибочность, чего не могут предложить даже самые прогрессивные исследования в области маркетинга и перспективного прогнозирования.

Он прочищает горло.

– Я упрощаю, чтобы быстрее с этим покончить. В первую очередь мы организуем групповые собрания, которые обозначаем термином Блэк-Бабби.

Я пристально смотрю на него.

Он продолжает:

– Концепция системы Блэк-Бабби заключается в том, чтобы использовать творческий потенциал и воображение подопытных для генерации новых идей в сфере услуг и определения возможностей применения производственных инноваций. Этот метод позволяет тестировать продукцию на очень высоком уровне и избегать коммерческих неудач. Речь опять же идет о риск-менеджменте. Я не говорю ничего нового, ты все это знаешь… Итак, мы собираем группу подопытных. Основываясь на павловской модели развития условного рефлекса, мы проверяем быстроту их реакции, их сопротивляемость и влияние, которое они способны оказывать на партнера.

Он все еще не сказал ни слова о цели моего визита.

Раздражение.

Я продолжаю внимательно слушать.

– Итак, ключевой момент методики – это концепт, идея, выраженная с помощью образов или знаков. На одном из первых этапов необходимо, отталкиваясь от концепта, придуманного и описанного нашими инвесторами, уточнить его настолько, чтобы прийти к согласованному определению. Затем мы прорабатываем параметры методики.

Человек-в-сером чешет висок ручкой и потирает руки.

– Именно в формулировании концепта ты будешь участвовать, Иезавель. Это всего лишь подготовительная стадия, ситуация, которой пока не существует, но которую мы стараемся развить. Ничего еще не готово. Есть технология, почти разработанная, но нам не хватает основополагающих идей, поэтому мы нуждаемся в твоей помощи. Мои объяснения, должно быть, пока кажутся тебе немного туманными, так что перейдем к небольшой демонстрации.

Он поудобнее усаживается в кресле и подает знак директору. Тот нажимает кнопку. Тотчас двое сотрудников в белом входят в первую комнату через заднюю дверь, развязывают одного мужчину и одну женщину. Сняв с них полумаски, служащие запускают их во вторую комнату и уходят. Мужчина и женщина смотрят друг на друга, не очень понимая, что происходит, явно взволнованные, потом расходятся по разным углам и садятся.

– Скоро ты поймешь, почему мы назвали помещение, где мы сейчас находимся, залом 120, или залом 120 дней, [27]27
  Намек на роман маркиза де Сада (1740–1814) «120 дней Содома, или Школа разврата» (1785). (Прим. ред.)


[Закрыть]– странно улыбаясь, произносит человек-в-сером.

Ненавижу эту улыбку.

Она не предвещает ничего хорошего. Не понимаю, на что он намекает.

После этого замечания во второй комнате начинают работать громкоговорители, из них доносится набор слов, какая-то тарабарщина, из которой я ничего не понимаю. Чего не скажешь о двух пациентах – они быстро реагируют на услышанное. Женщина издает отрывистые крики и нервно теребит одежду. Она подходит к одной из стен и предпринимает безуспешные попытки вскарабкаться по ней. Мужчина, слегка заинтересованный, следит за этим зрелищем, суетливо почесывая руки и голову.

Человек-в-сером с усмешкой наблюдает за мной.

– Цепочки слов, которые ты сейчас слышишь, будут транслироваться им в течение двадцати минут. В основном это слова, имеющие отношение к фобиям, неврозам и глубинным патологиям, знакомым этим двоим, которые были отобраны именно потому, что страдают весьма близкими недугами. В базовые фразы вкрапляются другие слова, связанные с услугами и идеями, которые мы стремимся развить. Ты не усматриваешь взаимосвязи, но эти двое с легкостью сопоставляют их у себя в голове. Ты даже удивишься, как быстро они реагируют. Не обращай внимания на физические проявления, они наверняка будут бурными и нерациональными. Помни, что эти подопытные – пациенты психиатрической клиники Сент-Элен. Они не в своем уме, это неизлечимые больные.

Я начинаю нервничать.

– Все пациенты уже приучены реагировать на эти слова – по системе Павлова. Ты не видишь, но в комнату также впрыскиваются химические вещества, нечто вроде феромонов, если угодно, которые, как и транслируемые цепочки слов, призваны обострить их либидо, контролируя при этом его направленность. Феромоны взаимодействуют с опытными образцами ДНК-чипов, внедренными в кровь пациентов и пока оказывающими лишь временное влияние. Час или два, не больше, а потом тело отторгает их, что чаще всего приводит к смерти пациентов. Самые стойкие держатся три-четыре часа, но такое случается действительно редко. Сеансы длятся несколько минут, для них необходимо небольшое число участников. Все снимается на камеру.

За это время мужчина приблизился к женщине. Пока та продолжает кричать и скрести ногтями стену, он пытается сорвать с нее одежду. Она не дается и бьет его, по-прежнему атакуя стену, хотя, по всей видимости, это не так просто. В конце концов женщина валится на пол и вытягивается во весь рост. Она пробует подняться, но мужчина удерживает ее на полу и раздирает ее одежду правой рукой и зубами.

«Что происходит, Астарта, мать моя?»

Человек-в-сером невозмутимо комментирует:

– Сеансы всегда включают в себя стандартный подготовительный этап, направленный на создание атмосферы доверия и непринужденности, а также этап очищения, предназначенный для того, чтобы выявить негативные представления и чувственные стремления и впоследствии стимулировать творческую активность. Так что существует значительное различие между выявлением и высвобождением сексуального импульса. Мы стремимся не высвободить его, а, опираясь на него, пробудить творческий и потребительский импульс на генетическом уровне. Мы хотим вписать его в их гены. Но на сегодняшний день это удается нам лишь на несколько минут.

В комнате между тем мужчина закончил раздевать женщину, и она больше не кричит. Теперь она заинтересовалась партнером. Она подставляет зад мужчине, который, в свою очередь, снимает одежду. Увидев его пенис, она тут же хватает его и принимается теребить, тяжело дыша и вскрикивая. Когда мужчина обхватывает бедра женщины, над их головами зажигается красная лампочка. Входят двое служащих в белом, особо не церемонясь, перетаскивают подопытных в красную комнату и исчезают, как и в первый раз. На стены начинают проецировать разные очертания, рисунки, цвета и простые графические изображения, представляющие сцены повседневной жизни и сексуальные позы.