Текст книги "Вирусный маркетинг"

Автор книги: Марен Ледэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Бесовский бал.

На котором Камилла – королева.

Камилле наконец-то удается преодолеть страх и вытянуться на кровати, как следует закутавшись в простыню, чтобы ее тела не было видно в глазок, откуда тюремщики время от времени бросают на нее наглые взгляды.

«Заснуть невозможно».

Даже после стольких дней, которые она провела в одиночестве, ни с кем не разговаривая. Навязчивая мысль о том, что охранники вернутся.

«Как давно я здесь?»

Ей трудно запомнить, когда дают еду. И сколько раз. Искусственное освещение. Время наверняка искажено. Шаги за дверью. Она дремлет урывками.

«Какое сейчас время суток? Между ужином и завтраком? Между обедом и ужином?»

Она не может сказать.

Невозможно сосредоточиться на всех этих подробностях, на их значении.

Реальность перемешана с кошмарами, дремота – с периодами бодрости. Она потеряла нить событий, понимание своей роли в них. Порой тело снова доставляет ей страдания. Камилла принимается кричать без причины. Она выкрикивает все, что приходит на ум, пытаясь выразить свою ярость и бессилие, и видит себя со стороны. Ее сознание раздваивается, и она со странным чувством, без сострадания смотрит на саму себя, бьющуюся о стены. Когда эти шумные приступы наконец заканчиваются, она впадает в глубокое оцепенение, из которого выходит несколько часов спустя, потеряв всякие ориентиры во времени и пространстве.

«Где я? Как давно? Какой сегодня день? За что? Что я сделала? Разве я это заслужила?»

Возможно.

«Нет!»

Возможно.

Слова проносятся во всех направлениях. Мелькают в голове, рвутся наружу, пронизывают время, от вчерашнего дня к сегодняшнему, в настоящий момент, всегда. Колотятся о стены. Скользят вдоль рук и ног. Брошенные в дверь, отскакивают прямо в лицо. Белый свет. Синий. Желтый. Разрыв влагалища почти зарубцевался. На боках следы от ногтей. Пот. Опустошающее действие сильных наркотиков или глубинный ужас абстинентного синдрома. Крики, вой. Повторяющиеся обмороки.

И наконец, как награда, – соленые слезы. Вспышки, несущие успокоение. Теплое гнездышко, где можно свернуться калачиком.

Как на руках у Мари, когда умерли родители.

Утром пятнадцатого дня Лоик опять приходит в камеру к Натану. Без табурета. Без револьвера. С очередным вопросом. Ответа нет, как всегда. Он звучит лишь в голове Натана, готовой лопнуть от переполняющих ее вопросов и предположений. Настает утро шестнадцатого дня, семнадцатого и так далее, это продолжается неделями. Новый день – новый вопрос. Новая доля ужаса и тревоги с каждым посещением. Новая гора отбросов, которые он по привычке перебирает, сортирует и анализирует, чтобы не сойти с ума.

Чтобы выжить.

И отыскать единственно верный ответ.

С каждым разом Лоик проводит в камере все меньше времени. Иногда он приходит только для того, чтобы задать вопрос. Но зачастую сопровождает его небольшой историей из жизни, на первый взгляд никак не связанной с вопросом. И все же между ними всегда есть глубокая связь. Понять это сразу Натану мешает гнев, кипящая в крови бессильная ярость или гложущее его чувство вины. Метод Лоика безупречен. Днями и ночами Натан размышляет, разрабатывает план объяснения и ждет следующего вопроса. Эти посещения, как кокаин, вызывают вполне предсказуемую зависимость. Стоит пропустить хоть одно, и Натан погружается в пучину сомнений и страданий.

Лоик играет и на этом. Его не было на тридцать восьмой, сорок третий и сорок пятый день. Заходя в камеру после такого перерыва, он обнаруживает, что Натан лежит на кровати вялый, не способный издать ни звука. Тогда Лоик испытывает невероятную гордость. Он знает, что Сахар слышит его благодаря спрятанному в комнате жучку.

Чувствуя, что Натан вот-вот сорвется, Лоик начинает давить на то, какой он компетентный ученый и какую пользу мог бы принести СЕРИМЕКСу. Рассуждает о склонности Натана к анализу, о ценных познаниях в сфере властных отношений, методов убеждения и возможностей их применения. Обращается к нему то на «вы», то на «ты», путая его и выступая сразу в нескольких ролях: восхищенного ученика, советника и наставника.

– И вы, Натан, тоже можете стать провидцем. Подумайте, сколько мы сделали бы вместе.

Но Лоик – всего лишь мальчишка. Натан считает его посещения. С самого начала.

Семнадцатый день: «Я все еще жив».

Это единственный выход, который он нашел, пытаясь привести в порядок мысли, отделить плевелы от пшеницы, понять, где мед, а где деготь.

Двадцать девятый день: «Я все еще жив».

Чтобы замедлить его реакцию, Натану стали давать меньше еды, но он держится.

Тридцать седьмой день: «Я все еще жив».

Над Лоиком стоит кто-то еще, и он хочет сломить Натана. В этом слабость Лоика.

Сорок восьмой день: «Я все еще жив».

Натан крепче, чем он думает.

Пятьдесят первый день: «Я все еще жив».

Этим утром Лоик не приходит.

ПРИВА,

28 декабря 2007

Сахар слушает.

Каждый день в одно и то же время.

Сидя по привычке на краю кресла в зале аудио– и видеонаблюдения. С прямой спиной, сложив руки на коленях. Он не питает иллюзий. На двадцать четвертом посещении он понял, что Лоик потерпел неудачу. На тридцать первом убедился в этом. А начиная с тридцать второго принял необходимые меры.

ПРИВА,

31 декабря 2007

Пятьдесят третий день заключения. Охваченный предчувствием, Натан проснулся очень рано и теперь сидит на кровати по-турецки, пытаясь уловить малейший шум, малейшее движение в воздухе. Еще ни разу с тех пор, как они уехали из Гренобля девять недель назад, его ум не был так ясен. Он остро ощущает любые колебания, производимые движением его тела в пространстве.

«Сегодня посещения не будет».

Лоик больше не придет. Он убежден в этом. Следующая его мысль – о том, как просто удерживать в плену трех человек, так, что никто не поднимет тревоги и не сможет отыскать их. Троих – и еще десятки других. Ибо все говорит о том, что он, Камилла и Лора не единственные пленники. Лоик упоминал о подопытных. Сколько их?

Через несколько часов он отчетливо слышит в коридоре перешептывания. Раздаются приглушенные голоса мужчин и женщин, порой до Натана долетают обрывки фраз, которые ему удается разобрать. Похоже, все заняты перетаскиванием коробок, мебели, оборудования. Тяжелые шаги. Новые. Он готов поклясться, что не слышал их прежде. Очевидно, что-то носят. Шорох, по полу волочат какие-то предметы. Настают минуты затишья, но его вновь нарушает шепот, который становится все громче. Натан внимательно вслушивается в те слова, что успевает уловить. Ему кажется, что еду дают позже. Примерно два часа разницы с привычным распорядком. На них это не похоже. До сих пор они действовали с механической точностью.

Он закрывает глаза, как ему думается, в 11 утра и больше не открывает их. Проходит день, размеченный криками, – они доносятся издалека или свысока и отдаются в самых нижних коридорах, которых никак не должны были достигнуть. Их улавливает чуткий слух Натана-слепца. В его уме волнами прорисовывается география тюремного пространства. Сидя на кровати, он, слепая лысая мышь, угадывает границы, высоту, проемы и ответвления.

Пару мгновений над ним кружит огромная муха.

«Частичка внешнего мира».

В тюрьме повеяло чем-то новым. Сколько бы Натан ни искал, даже в отдаленных уголках его памяти нет и тени воспоминания о насекомом, которое летало бы в этих четырех стенах. Близится конец, но он пока не готовится к смерти. Он недостаточно о ней знает. Ему известны не все детали.

Никто не открывает дверь в этот день. Он ждет до самого позднего часа, но тяжелая стальная дверь по-прежнему на запоре. В конце концов он засыпает, терзаемый сомнениями.

Утром пятьдесят четвертого дня, на рассвете, его будит лязг ключей. Руки и ноги затекли, веки тяжелые, чувства притупились. Он больше не ощущает плотности воздуха. Повернув голову, Натан видит, что дверь широко распахнута. В проеме застыли Камилла и Лора, на которых направлено несколько стволов.

Они стоят к нему спиной.

Число человеческое

ТИН, АРДЕШ,

2 января 2008

Переезд стал для них испытанием, усугубив психическое напряжение последних недель заключения. Их перевозили в душных багажниках двух «Мерседесов», мчавшихся на полной скорости. Ехали добрых два часа. Может, чуть меньше. К тому моменту, как открыли багажник, лицо Камиллы совсем побледнело.

«Пугающая белизна».

На ее осунувшемся лице читается немая паника. В надежде на недостижимое утешение она ищет взглядом Натана. А Лора лежит с отсутствующим видом, окруженная тревожной тишиной. Похоже, она сносит удары невозмутимо, будто ей все безразлично.

«Словно они уже не могут повредить ей».

Словно она перенесла уже невообразимо много и больше не борется.

Натан трясет головой, прогоняя эти мысли.

Тексье, которому помогает Лоик, вытаскивает пленников из багажника и приказывает двигаться по снегу вперед, к кучке каменных домиков сухой кладки. Заторможенная, Лора проходит мимо Натана, даже не взглянув на него.

«Она не дрожит».

Хотя на ней лишь тонкая полотняная рубаха, и она, конечно, не может защитить Лору от снега, который шквалом обрушивается на дорогу.

Эта деталь поражает Натана: на улице, должно быть, около нуля по Цельсию. Ему холодно даже в свитере. Ни вынужденный переезд, ни страх, от которого сводит живот, не могут заставить его забыть об этом.

Фоб проверяет, как связаны Натан и Камилла. Тексье затягивает веревку на руках Лоры. Он старателен, операция занимает у него больше пяти минут. Прикрыв глаза, девушка задерживает дыхание.

Подгоняемые надзирателями, они отправляются в путь по узкой заснеженной дороге. Гигантские, местами обугленные сосны – свидетели недавнего пожара – закрывают вид на зажатую между крутыми склонами небольшую долину, где шумит невидимый поток. Толстый пласт снега заглушает шаги процессии.

Пройдя километр быстрым шагом, они ступают на открытую ветрам тропу, по краям поросшую дроком. Тропа круто уводит вверх, петляя между черными скалистыми глыбами. Задыхаясь от усталости, они выходят к крошечной деревушке, где царит атмосфера Средневековья. То тут, то там закручиваются снежные вихри, разбиваются в своем танце о стены и фасады, а потом снова, кружась, взмывают ввысь, поднятые порывом ветра к новым препятствиям. Повиснув на краю горного гребня, кучка каменных домиков жмется к мрачной церкви, чья колокольня, кажется, пронзает толщу облаков. Словно желая проглотить их, церковь выбросила от паперти прямо к их замерзшим ногам огромный белый язык. На дальнем его конце возвышается засыпанный снегом ржавый крест высотой в три-четыре метра, с цоколем из необтесанного камня.

«Снова религиозные символы».

Повсюду.

Поскальзываясь на каждом шагу, они начинают взбираться по крутой лестнице, заметенной снегом. Стоящие по бокам гранитные статуи, изображающие полулюдей-полуживотных, наблюдают за их молчаливым восхождением. Через каждые тридцать три ступени его ритм нарушает лестничная площадка. Площадку ограждают четыре монолита серого камня, обрамляющие две закрытые боковые двери. Над каждой дверью виднеются почти совсем стершиеся римские цифры и надписи на латыни, высеченные на черных сланцевых плитках, которые закреплены на деревянных косяках.

Натану никак не удается прочесть написанное, он различает отдельные группы букв, но не может связать воедино.

Они преодолевают семь площадок и наконец добираются до кованой стальной решетки, закрывающей вход в церковь. Отсюда здание выглядит не так внушительно. То, что они приняли за собор, на самом деле оказалось скромной романской часовней, которую визуально увеличивала грандиозная перспектива лестницы.

Они огибают церковь справа. Пройдя немного дальше, попадают через калитку на кладбище, будто свисающее со скалы. Быстро пересекают его, старательно избегая ближайших к зданию аллей, самых широких и прямых. Натан замечает шесть холмиков свежей земли.

«Насыпали вчера или сегодня днем».

Два из них лишь слегка припорошены снегом. Ему кажется, что Лора тоже, почти машинально, поворачивает голову в сторону холмиков, и на ее лице появляется едва уловимое выражение, которое он принимает за удивление. Оно тут же исчезает. Один из водителей, громила с квадратной челюстью, который тащит две большие сумки из черной кожи, грубо пихает Натана в плечо – он неосознанно замедлил шаг. Фоб дает им знак поторопиться. Они останавливаются у входа в ризницу, примыкающую к церкви.

Глаза Лоры.

Теперь Натан всего в двух метрах от нее.

Она шевелит губами.

Фоб толкает Натана вперед, и он оказывается в нескольких сантиметрах от девушки.

– Будь наготове!

Проходя мимо нее, он слышит шепот.

– Я знаю это место.

Больше она ничего не успевает сказать, Тексье бесцеремонно вталкивает их внутрь.

Они попадают в ризницу, вход в которую скрывает рощица каменных дубов.

Очутившись в помещении, Лоик и Тексье, похоже, удивлены, что там никого нет.

«Кого-то ждут».

Зал отапливается печкой и освещается лишь благодаря маленькому слуховому окошку. Вместе с тусклым светом оно впускает сюда и дуновение бури, свистящей сквозь щели. Лору оттеснили в сторону. Тексье привязывает Натана и Камиллу к чугунной трубе прямо возле двери, потом перекладывает какие-то бумаги на солидном дубовом столе, возвышающемся посреди зала. Очевидно, он что-то ищет, скорее всего указания. Не обнаружив их, сметает все со стола, на пол сыплются бумажки, с грохотом падают металлические предметы.

«Кого же?»

Лоик и Тексье нервно ходят из угла в угол, оба то и дело останавливаются: один смотрит на часы, другой – на мобильный телефон. Карола невозмутимо сидит на скамье для молитвы под деревянным распятием. Вид у нее спокойный, даже одухотворенный. Кое-как примостившись на скамейке, положив ногу на ногу, чтобы согреться, и обняв руками колени, она чем-то напоминает излучающего странное спокойствие Христа, чье изображение висит у нее над головой. Ее волосы тоже спадают на плечи темными локонами. Похоже, будто ее холодных мужских черт коснулся своими пальцами призрак близкой смерти, не затронув, однако, исходящего от нее необъяснимого чувства удовлетворения.

Прямо обещание спасения.

Не заставляет себя ждать и трубный глас, возвещающий об искуплении. Раздается пронзительный телефонный звонок, мрачным эхом отражающийся от сводов срединного нефа. Тексье берет трубку и подзывает поближе Фоба. Из аппарата доносится резкий высокомерный голос. Тексье слушает внимательно, не говоря ни слова, и только изредка кивает в знак согласия, как если бы собеседник мог его видеть. Лаконичные фразы, короткая пауза после каждого приказа. Разговор длится меньше двух минут, в заключение Тексье произносит:

– Все ясно.

Затем он протягивает мобильный Фобу, тот остается на линии от силы двадцать секунд и, не издав ни звука, вешает трубку. Карола внимательно смотрит на него. Почувствовав это, он оборачивается и, не сводя с нее глаз, обращается ко всем собравшимся.

– Что ж, думаю, настало время заняться серьезными вещами. Я терпеть не могу самодеятельности и изменений, внесенных в последнюю минуту, и мне не особенно нравится то, какой оборот принимают события, но все-таки нужно двигаться дальше. До приезда Сахара осталось совсем мало времени.

Он подходит к Натану и застывает перед ним в преувеличенно торжественной позе.

– Вы наверняка спрашиваете себя, зачем мы столько времени продержали вас взаперти. Мы могли бы просто вызвать полицию – вас арестовали бы за взлом, а также за попытку кражи патентов и секретов производства. Проще простого. Или же сделать так, чтобы вы исчезли, за что, в сущности, выступал я. Но начальство решило иначе.

Ситуация ненамного лучше, чем в застенках больницы Сент-Элен, но по крайней мере теперь они снизошли до того, чтобы прояснить ее.

«Эти чокнутые – хозяева положения».

Хозяева их жизней.

Они получают приказы от какого-то типа, совсем чокнутого, который с минуты на минуту может нагрянуть сюда. После восьми лет теоретических курсов о власти, символическом насилии и доминировании для Натана наступила самая что ни на есть практика. В крайне неудобных условиях.

Смеркается. В тусклом свете, падающем из слухового окошка, по-прежнему кружат снежинки, но воя ветра больше не слышно. Снаружи не доносится ни звука, только временами – хриплый, неуверенный собачий лай.

Натан умирает от страха.

Он ничего не отвечает и, упав духом, опускает голову. Фоб принимает это за молчаливое согласие. Он абсолютно непринужденно продолжает свою речь.

– Итак, в настоящий момент вы здесь, а нам как раз нужен специалист, так что вы пришлись кстати. Только и всего.

Стоя за спиной Фоба, Тексье оценивает реакцию Натана и одновременно наблюдает за входной дверью.

– У вас есть два выхода. Либо вы подаете нам руку помощи, либо мы отдаем вас в руки Тексье…

«Тоже мне выбор».

Фоб выдерживает небольшую паузу, прежде чем продолжить:

– Как вы понимаете, мы приняли все необходимые меры, чтобы обеспечить ваше согласие и полнейшее содействие. Я должен быть уверен в том, что вы примете верное решение.

Седрик Фоб поводит бровью, глядя на Лору. Тексье подходит к ней, притягивает к себе и три раза методично ударяет по лицу. Удары столь жестоки, что она вскрикивает от боли и удивления. С ее голосом сливается крик Натана, крик ярости и отчаяния. Путы не дают ему двинуться с места.

Громила собирается проделать то же самое еще раз, но Фоб жестом останавливает его.

– Достаточно. Я думаю, наш друг осознал всю тонкость просьбы и готов беспрекословно нам содействовать. Отвяжи их и веди в лабораторию, там Камилле сделают один укольчик. Сахар, наверное, уже приехал. Я зайду к нему в крипту, а потом догоню вас.

У Лоры распухло лицо. Но она не плачет, напротив, в ней чувствуется такая твердость, какой Натан не знал прежде. Несмотря на то, что Тексье был жесток, на ее лице остались лишь незначительные следы.

«Поверхностные».

Карола протягивает к Лоре руку, подталкивая ее. На долю секунды свет падает на ее правое запястье, и Натан ясно различает на тыльной стороне ладони какой-то знак.

Число.

«666».

Он вопросительно смотрит на Лору. В голове мелькают сотни вопросов. Что общего она имеет со всем этим? Откуда ей известно это место? Что скрыто за этим знаком?

«Кто такой Сахар?»

Пленников в соответствии с приказом Фоба без лишних церемоний конвоируют к новому месту. Подгоняемые Тексье, под наблюдением Лоика и второго громилы, они пересекают ризницу и проходят по небольшому коридору, ведущему к церковному клиросу и к подножию главного алтаря. Они огибают алтарь по галерее и входят в другую, низкую дверь. В нефе темно. Наступила ночь. Лоик, у которого есть фонарь, указывает им путь.

Натан наготове.

Едва заметный взмах рукой.

Держа их под прицелом мелкокалиберного револьвера, охранник подгоняет Натана, чтобы тот не отставал от Лоика.

Лора заняла позицию между Камиллой и Тексье, словно чтобы не дать ему ударить девушку. Лицо Лоры не выражает никаких чувств. Она проявляет невероятную стойкость. На ее запястьях не осталось ни малейшего следа от веревок, которыми она была связана несколько часов.

Ни следа, хотя у Натана руки стерлись в кровь.

«Ничего».

Ни следа, хотя он собственными глазами видел, как Тексье с особым усердием затягивал веревку.

Ничего.

Натан снова вопросительно смотрит Лоре в глаза. Он видит, как она, напрягшись, тянется к оружию. Тексье оборачивается.

«Сейчас».

Все происходит молниеносно. Лора действует с поразительной быстротой и точностью. Как только Тексье оказывается к ней вполоборота, она кладет руку на его револьвер. Одной рукой бьет прямо в лицо, другой вырывает оружие. Раздается выстрел, громила беззвучно валится на пол. Лора отскакивает вправо. Вторая пуля попадает Тексье в туловище, третья задевает бедро. Он с удивленным возгласом оседает на пол. Хлопает дверь. Лоик и Карола, не долго думая, ретировались.

– Бегите!

Выверенным движением Лора выхватывает у охранника нож и сует себе за пояс.

«Бежать».

Все это длилось лишь несколько секунд. Теперь они остались втроем и несутся во весь опор. Лора держит Камиллу за руку.

«Бежать, ни о чем не думая».

Вскоре они оказываются на улице, в снегу, на пригорке, возвышающемся над крышами. В лицо Натану ударяет холод. Деревня утопает в сугробах. Ветер разогнал часть облаков, кое-где виднеются звезды. Луна, пока еще прячась за гребнем, заливает все вокруг белым светом, позволяющим без труда обнаружить их.

Следуя за Лорой, они спускаются по склону к горному потоку. Минут десять продвигаются вперед, то на ощупь карабкаясь в потемках, то преодолевая форсированным маршем неглубокий ручей. Лора ориентируется в темноте так, словно прекрасно знает места. Она не колеблясь заходит по колено в ледяную воду, не боится провалиться в яму или поскользнуться на камне.

Камилла и Натан с грехом пополам поспевают за ней. Они не ели уже больше двадцати четырех часов, и, чтобы бежать, им приходится мобилизовать последние силы.

Через два или три километра они останавливаются у развалин сооружения, которое несколько десятилетий назад, очевидно, было мостом. От него осталась лишь одна каменная арка, стоящая на двух опорах, готовых рухнуть в любой момент. Подобно призраку, мост нависает над невидимой рекой, исчезая посередине. Удивительное напоминание о невозвратной поре, когда он связывал две цивилизации, ныне угасшие.

Лора садится. Ее глаза горят странным огнем, в котором слились страдание и надежда. Она велит Камилле и Натану поскорее встать рядом с ней, у одной из опор моста, под его надежным покровом. Она показывает им дорогу, которая проходит в нескольких десятках метров над ними, и советует быть осторожнее. Деревня все еще близко, и в погоню, вероятно, уже отправили людей. Лора жестом подзывает Натана поближе. Он упирается в ее спину. И чувствует грудью ее тепло.

Опершись на Натана, Лора достает из-за пояса нож. Поднимает его и пристально всматривается в белизну металла.

Улыбнувшись, она вонзает лезвие в правую ладонь.

ТИН,

2 января 2008

Слову Сахара, рожденному в царстве покоя, где господствуют логика и бинарные ритмы, детищу человеческой гнусности и коварства, неведомы сомнения. Оно недвусмысленно выражает простое или сложное, справедливое или несправедливое, подлинное или воображаемое. Оно ведет того, кто колеблется, сквозь заросли слов. Оно – тот самый свет веры, наставляющий заблудшего человека на путь истинный. Ибо путь этот узок, и ничему нельзя верить. Враг начеку, он только ждет подходящего момента. Но Сахару известно число человеческое. Он умеет обращаться с числом человека. Ему ведомы все расчеты.

«Иезавель! Где ты? Почему ты оставила меня наедине с моим одиночеством?»

У Сахара сводит живот.

Когда к нему подходит Тексье и шепчет на ухо, что пленники сбежали, Сахар застывает, молчаливый и абсолютно спокойный. Он садится на церковную скамью напротив алтаря. И одним жестом показывает, что раздражен и голоден. Тексье отдает необходимые приказания мужчинам и женщинам, которыми теперь кишит церковь, а потом встает за спиной у Хозяина, в нескольких шагах от него.

Сахар начинает громко вещать. Он хочет, чтобы слышали все.

– Зверь сделает то, что всем людям, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их или на чело их. И что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя Зверя, или число имени его. Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число Зверя, ибо это число человеческое, число его – шестьсот шестьдесят шесть.

Он повторяет эти строки, закрыв лицо руками и рыдая.

– Иезавель, малышка моя! Иезавель, дитя. Что же ты наделала? Почему ступила на этот мрачный путь вместо пути Ваал-Верифа? Милая моя. Иезавель, дитя. Малышка моя.

На пару минут он погружается в свои мысли, потом встает, от недавних слез не осталось и следа. Хладнокровие вернулось к нему. Лицо стало строгим.

– Она точно попытается избавиться от микрочипов. Они идут пешком. Мы не сможем засечь сигнал от нановирусов на расстоянии более ста пятидесяти километров, к тому же в горах волны ловятся плохо. Это всем ясно? Передайте информацию всем, кто здесь работает. Все без исключения должны знать, что мы ищем Иезавель. Я хочу задействовать всех, вплоть до последнего уборщика сортиров. Это задача номер один. У вас осталось двадцать четыре часа, чтобы найти ее. За работу!

Произнеся эти слова, он медленно спускается в крипту, где будет ждать, пока подадут ужин. Никто не переглядывается, никто не смеет оценивать только что разыгравшуюся сцену. Нужно просто подчиниться, сделать так, чтобы он был доволен. Сахар не какой-нибудь туповатый местный начальник, которого можно послушать и тут же забыть, о чем он говорил. Сахар – Хозяин. Хозяин всего. И вынести о нем какое-либо суждение, пусть даже в глубине души, молча, – значит отправиться прямиком в ад. Открытое проявление недовольства или скепсиса ведет к тому же.

До такой степени самодисциплина вросла здесь в души и тела людей.

С этого момента Тексье начинает суетиться в лабиринте коридоров Ком-Бабелии. Он никогда не прекращает служить Хозяину, даже если не может двигаться. Он преданнее, чем побитая собака. Командующий муравьями-солдатами, работящий, с усердием выполняющий поручения. Его единственная цель – удовлетворение потребностей муравьиной королевы, его терпение – терпение того, кто знает: впереди у него генетическая вечность и сотни тысяч потомков, которые сменят его, едва он даст слабину. Работа у него изнурительная: следить за передвижениями кое-кого из ученых, координировать действия субподрядчиков, проверять систему безопасности, вести учет бригад, участвующих в облаве на местности, а еще исполнять сиюминутные требования Хозяина.

Муравей-солдат способен поднять ношу, в десять раз превышающую его вес. Любая порученная задача для него выполнима, нужно только обеспечить средства. Как и Хозяин, он может быть везде и сразу. Его сила в бесчисленных отростках, пронизывающих все ярусы муравейника. Он знает, что необходим, но вместе с тем может быть немедленно заменен. Сахар вечен. А Тексье – нет. Таковы исходные физические данные. Что бы от него ни требовалось – мобилизовать армию или приготовить Хозяину еду – он не задает вопросов, руководствуясь неизменной логикой.

Командующий муравьями-солдатами уже не один, он обхаживает Хозяина вместе с десятками себе подобных, все они так же необходимы в группе и так же бесполезны по отдельности. Покорная армия перепончатокрылых служит провидческим замыслам королевы. Надзиратели, стерегущие подопытных, врачи, санитары и сиделки, следящие за их физическим состоянием, ученые и ассистенты, заканчивающие разработку собственной системы тестов, мелкое начальство, контролирующее ход операций, наружная охрана, обеспечивающая безопасность места, вспомогательные рабочие, занятые техническим обслуживанием и ремонтом зданий, повара, доносчики, шлюхи, портнихи, прачки, выгребатели дерьма, юрисконсульты, питающиеся соевым лецитином, адвокаты, маркетологи, падшие экономисты, специализирующиеся на договорных отношениях с финансовыми партнерами, зарытые на кладбище покойники, из которых сосны и каменные дубы вытягивают последние соки, подопытные, которых поят их же переработанной мочой.

Крупный план.

Сахар застыл в центре этой копошащейся муравьиной массы, сидя на краю кресла и сложив руки на коленях в ожидании ужина. Метафора муравейника кончается у ног Хозяина. Сахар паразитирует на муравьях, он не откладывает яиц, а пожирает их. Это его единственная функция. Он не служит никому, кроме Ваал-Верифа.

Сахар презирает рабскую суету, его от нее тошнит. Он ненавидит мелюзгу, которая снует вокруг, считая, что приносит ему пользу. Всем своим стареющим существом он отвергает ее копошение в угоду его мнимому величию. Эти ползучие твари напоминают ему о том, сколь неотложно исполнение пророчества Всевышнего.

Его первая мысль, непосредственная реакция: чтоб они все сгорели в аду!

Они воняют, испражняются у него под окнами, совокупляются, выставляя напоказ самые убогие биологические проявления своих тщедушных жизней. Сахар хочет поскорее покончить с этими человеческими отбросами. Чтобы планы Ваал-Верифа наконец-то вступили в силу и оказались в центре внимания, как они того заслуживают. Чтобы технологии заняли главенствующую позицию. Близится пришествие Зверя, который будет служить человечеству.

Вторая мысль: умереть.

Тесная связь между всесильными технологиями и животными, которым свойственна неотения, [41]41
  Неотения – способность организмов размножаться на ранних стадиях развития. Неотения характерна для личинки амбистомы, некоторых членистоногих, червей и многих растений.


[Закрыть]существовала всегда. Сахар знает, что она возникла еще в первобытные времена, когда бактерия стала обезьяной, а обезьяна – гоминидом, когда тот встал на задние конечности и начал передвигаться вертикально. Непрерывное усложнение технологий и машин может привести лишь к одной высшей истине: человеческое тело – всего-навсего дефективная машина, постоянно стремящаяся к усовершенствованию своего внутреннего механизма. И власть технологий – единственное спасительное решение.

Третья мысль: путь страданий, для всех.

Технофобия окружающих не вызывает у него сочувствия. Ни одно из нанобиомолекулярных устройств, разработанных СЕРИМЕКСом, не кажется ему инородным. Это божественная красота цифр, которая сливается со стремящимся к совершенству телом из плоти и крови. Сахару отвратительны те, кто на каждом углу кричит о мнимом превосходстве человека. Он находится в гармонии с нанороботами Каролы, с ее экспериментами в сфере власти и механического движения, генетического программирования и систем виртуальной реальности.

Четвертая мысль: сберечь Иезавель.

Он глубоко презирает человеческое тело, но превращение человека в робота, поставленного на службу Ваал-Верифу, больше всего будоражит его воображение. Протезы – часть научно-технологической стратегии, направленной на то, чтобы расширить возможности органов чувств и мозга и повысить работоспособность представителей животного мира. Сознание, бессознательное, тело, душа – все это не абсолютные величины. Биологический статус-кво становится регрессом, если не работать над его совершенствованием.

Пятая мысль: Иезавель – все еще человек. Работа не завершена. Иезавель не совершенна. Сейчас ему нужно разрядиться. Успокоиться.

Сахар бормочет, неподвижно сидя в кресле. В стороне стоят десяток обращенных, которые понимают его без слов. Он подзывает к себе Тексье и что-то шепчет ему на ухо. Громила оборачивается и внезапно хватает за горло одного из обращенных, стоящего ближе всех. И сжимает так сильно, что тот начинает задыхаться. Не шевелясь и даже не повернув голову в их сторону, Сахар комментирует действия Тексье:

– Без воздуха ты можешь продержаться чуть дольше минуты. Задыхаешься. Рука Тексье настигла тебя неожиданно. Возможно, тебе осталось жить всего тридцать секунд. Или чуть больше, если удастся найти в себе каплю божественной энергии. Ты также едва ли выдержишь больше полутора недель без воды и больше месяца без пищи. Ты умрешь, если потеряешь десять процентов жидкости. У твоего тела есть биологические ограничения. Это не идеальная структура. Ты признаешь это?