Текст книги "Конец света в Бреслау (ЛП)"
Автор книги: Марек Краевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
Мюльхауз молчал, а Венера продолжала нападать на неблагодарного любовника.
Вроцлав, воскресенье 22 декабря, половина десятого вечера
Во Вроцлаве общество замерзало в фойе, дышало дымом, пахло духами и обильно выделяло пот. Дамы взмахивали павлиньими перьями и наслаждались этим собранием – заменой новогоднего бала, которого не могли дождаться. Господа дискутировали бесцельно о приближающихся праздниках, увеличении торговли и расходов. Птичий щебет девиц соседствовал с интеллектуальным взъерошиванием юношами угрюмых челок, что должно было предвещать зрелую мысль о наблюдаемой интерпретации Вагнера.
Мок достал из портсигара папиросу «Ariston», переломил ее пополам и засунул в мундштук. В этот момент из чьих-то пальцев выстрелило желтое пламя и облизало разорванный кончик папиросы.
– Добрый вечер, доктор Хартнер, – Мок затянулся дымом, – спасибо за огонь. Я не знал, что вы любите Вагнера.
– Нам нужно поговорить в уединенном месте, – седоватые волосы Лео Хартнера съежились в бессознательном предупреждении. Было что-то необычное в его поведении.
Мок с пониманием кивнул головой, нырнул в разрозненную толпу меломанов и легкими прикосновениями рук начал прокладывать в ней дорогу. Хартнер сразу же последовал за ним. Мок вышел в коридор и направился к дверям, украшенным золотым треугольником. Какой-то неуклюжий старичок с трудом журчал в писсуар. Советник занял одну из кабин, закрыл крышкой унитаз и сел на него. Выкуривая папиросу, он слышал похожие звуки в кабине сбоку. Раздался гонг, который – хотя и был очень громким – не заглушил вздох облегчения, который выдал из себя старик. Наконец дверь щелкнула. Мок и Хартнер встали бок о бок, критически оценивая свои отражения в широком зеркале. Мок пооткрывал все кабины, а затем запер дверь туалета своей тростью.
– В моей команде экспертов, – тихо сказал Хартнер, – есть убийца.
– Продолжайте говорить дальше, – Мок знал, что будет дальше: серия вопросов и ответов, майевтическая методика доктора Хартнера, устойчивая к любым напоминаниям.
– Кто в моей команде подозреваемый и почему? – Хартнер не подвел Мока. – Дильсен, – советник дунул в мундштук, а папироса рассыпалась на зеркало дождем искр, – потому что работает в городском архиве и является членом «Вроцлавского Общества Парапсихических Исследований», и Хокерманн, читающий ту же книгу, что и Гельфрерт, и подписывающийся в реестре проката именами известных мужей из Леопольдинского зала… Это так. В какой промежуток времени проводятся исследования моих людей?… Время ограничено двумя-тремя веками… Не в этом дело. Я задал неправильный вопрос. Какие дневные даты мы изучаем?… От последнего убийства, то есть вероятно от 9 декабря, до конца года… Так. Чтобы как можно скорее найти другую дату убийства. И что мы обнаружили?… Что следующее убийство произойдет в сочельник на Антониенштрассе, 27. Мы будем там и схватим этого ублюдка. Вы даже дали час!… Я боюсь, что скоро произойдет убийство. – Хартнер приступил к доказательству своего тезиса. – Вчера вечером мне позвонил архивариус в Городского Архива. Мои люди каждый день после работы возвращают документы и книги, которые изучали в этот день. Архивариус лично приходит за ними в наше бюро на Ноймаркт. Оказалось, что не хватает одной с подписью 4536. Эта позиция, по всей вероятности, является донесением с какого-то процесса, поскольку акты с подписями 4500–4555 – это акты процесса. Кто-то из экспертов ее украл.
– Вы должны в момент обнаружения кражи остановить всех ваших людей, вызвать полицию и именно их допросить, – подытожил Мок.
– Я бы поступил так, если бы архивист обнаружил это достаточно рано. Не рассмотрел он, однако, акт в ратуше. Открытие сделал только в архиве, когда вставлял акт на место.
Мок подошел к умывальнику, открутил кран и сунул голову под струю воды. Через некоторое время он вытащил голову из-под крана и с удовольствием почувствовал, как холодные струйки льются за корсет. Он медленно подошел к Хартнеру и крепко схватил его за плечи.
– Мы взяли его, Хартнер, – закричал он и рассмеялся дико. – Взяли его наконец! Это кто-то из ваших людей! Достаточно, что мы за ними будем следить… А если это не поможет, каждого из них соответственно допросим… А совершенно точно Дильсена и Хокерманна.
– Документы должны относиться к периоду с 19 декабря, – сказал он медленно Хартнер. – Значит, убийство могло произойти в период с 19 по 24 декабря. Вы же сами обнаружили временную градацию. Очередные убийства все быстрее обнаруживаются. А значит, следует ожидать убийства теперь, а вы должны в тот же день найти тело. Того самого, который указан на листке из календаря. Вы не можете найти тело с карточкой, скажем, с 12 декабря, завтра, то есть 23 декабря, – Хартнер рассмеялся искренне. – Да, теперь я понимаю вашу радость. Со вчерашнего дня все мои эксперты, а особенно Хокермани и Дильсен, сопровождают ангелы-хранители из вашего отдела. Убийца будет пойман за руку.
Мок молчал. Вчера – когда он узнал, что убийство произойдет в сочельник – всех своих людей освободил от послеобеденной слежки за подозреваемыми. Он вышел из туалета, попрощался с Хартнером и убежал в раздевалку. Во второй раз в тот вечер он разбудил толстого гардеробщика и быстро оделся. Надев на голову шляпу, он почувствовал, что ему что-то давит в висок. Из-за тесемки, обертывающей внутреннюю часть шляпы, он достал небольшую прямоугольную коробку от папирос «Salem». В последнее время он вел себя странно: повесился в туалете, не пил алкоголя, унижался и просил прощения у молокососа, добивался справедливости единолично. Но никогда в жизни не случалось ему купить мятных папирос. Он надел перчатки, потряс коробкой и услышал дребезжание пакетика. Он открыл коробку и вынул из него маленькую белую визитку: «Доктор Адольф Пинзхоффер, адвокат, Тиргартенштрассе, 32, тел. 34 21». Он повернул ее и увидел тщательно выписанную надпись: «Я снова это сделал. Паровая баня на Цвингерштрассе».
Вроцлав, воскресенье 22 декабря, три четверти десятого
В это время в Плавательных заведениях на Цвингерштрассе находились только мужчины, жаждущие своей компании. Они стояли у стен, некоторые завернуты в полотенца, другие полуодеты, еще другие, готовые к выходу, размахивали мокрыми от пота котелками. Однако никто не мог покинуть заведение, так как выход блокировал толстый мундир, занявший своей особой маленький коридор, ведущий в ванные комнаты. Рядом с ним с трудом протиснулся советник Мок. Он медленно пошел в сторону купального мальчика, который указывал рукой на открытую дверь.
Д-р Адольф Пинзоффер был от шеи до пятки плотно обернут жесткой веревкой. Он выглядел так, будто кто-то засунул его в веревочный кокон. По-видимому, кокон начинался с шеи, потому что свободный конец шнура, несколько раз натянутый на скос между стопами, прикреплен был к плечу душ сложными узлами. Тело доктора Адольфа Пинзхоффера удерживал в вертикальном положении шнур, привязанный к ногам, а голова трупа находилась в поотбитом ведре до шеи, окаймленная подвижным венцом плавающих волос. Ведро стояло в ванне прямо под сеткой душа, из которого сочилась горячая вода. Она стекала по телу, разогревая его водяным паром до красноты, наполняя ведро и ванну. В ведре плавала баночка, привязанная к шее жертвы, а в ней маленький листок.
Мока это последнее открытие специально не удивило. Он подошел к ванне и через пар, исходящий с распаренной кожи, увидел, что она почти полна – слив был заткнут пробкой. Он закрутил воду и посмотрел на купального мальчика, который постоянно сглатывал слюну.
– Как долго наливается вода в ванну? Когда она перельется?
– А почем я знаю? – выдавил купальный, которого тянуло на рвоту. – Будет с двадцать минут, полчаса…
Вроцлав, воскресенье 22 декабря, полночь
Мок сидел на краю ванны в плаще и шляпе и смотрел на плитки пола. Он слышал, как в соседней ванной комнате техники консервируют следы, как устанавливают металлические таблички на важных деталях места преступления. Он слышал треск магнезии и беготню сотен ног по коридору. Внезапно в кажущееся беспорядочным топание вкрался какой-то порядок и иерархия. Вот раздался спокойный и тяжелый шаг подбитых металлом каблуков, которые своим торжественным звуком успокаивали все вокруг. Его сопровождал зловещий свист, добывавшийся из больных бронхов. Величественный шаг остановился у двери ванной, где находился Мок.
– Grüss Gott (здравствуйте), Мок, – глубокий голос совпал со стуком обуви. – Так говорят в моем Мюнхене.
– Добрый вечер, господин президент полиции, – Мок встал с ванны.
Вильгельм Кляйбёмер был одет для вечера. Очевидно, он возвращался из оперы. Он огляделся по комнате и с отвращением содрогнулся, когда увидел бегущего по стене таракана.
– Вы удивлены, Мок, что я здесь делаю, – носком обуви придавил насекомое к стене, – вместо того чтобы спать. Так вот, в последнее время вы не даете мне спать по ночам. Но это уже недолго. До конца года. Только до конца года.
Мок не отвечал ни слова. Он снял пальто и повесил его на плечо.
– У вас есть время до конца года, – свистнул мучительно астматический вдох. – Если до конца года вы не поймаете «убийцу из календаря», ваше место займет Густав Майнерер. Герой, который арестовал педофила. Вроцлаву нужны такие герои. Не донкихоты, Мок. Не донкихоты.
Вроцлав, понедельник 23 декабря, второй час ночи
Свеча, горящая на середине круглого стола, освещала лишь сосредоточенные лица и зажмуренные веки сидящих вокруг людей. Они подняли над столешницей растянутые руки, касающиеся большими пальцами, а каждый мизинец касался мизинца соседа. На столе лежала неподвижная фарфоровая тарелка. Пожилая дама вдруг открыла глаза и крикнула:
– Духи, дайте нам знать ваш приход!
Свеча погасла. Собравшихся охватил ужас. Но это был не дух. Открытые резко двери вызвали движение воздуха, которому не сопротивлялось слабое пламя. Раздался треск. Щелчок выключателя света. Беспощадный блеск электричества удалил в лица сидящих за столом участников сеанса и обнажил морщины и темные круги под глазами. Не менее безжалостно оно было для двух небритых мужчин, которые стояли в дверях комнаты. Рядом с ними ползала испуганная домработница.
– Криминальная полиция, – зевнул один из прибывших. – Кто из вас владелец этой квартиры, профессор Эрик Хокерманн?
Вроцлав, понедельник 23 декабря, час ночи
К угловому зданию с вывеской «Приют Шиффки» на Цвингерштрассе, 4 подъехал черный «адлер» и попал на затоптанном снегу в легкий гололед, из-за которого автомобиль припарковался криво, почти поперек улицы. Из «адлера» высадились двое мужчин, а двое осталось внутри. Одному из них был, по-видимому, мало места между стеклом и массивным плечом своего соседа. Те, кто высадились, подошли к двери и сильно заколотили. Изнутри не доносилось ни звука. Один из мужчин прошел несколько шагов, задрал голову и наблюдал, как появляется освещение в окнах. Второй повернулся спиной к двери и три раза ударил в нее пяткой. В зарешеченном стекле появилось испуганное лицо пожилой женщины в чепце. Ударивший приложил к стеклу удостоверение. Подействовало как ключ.
– Как вы можете, – возмущалась женщина, чей полный наряд свидетельствовал о том, что она еще не спала. – Это детский дом. Разбудят господа наших детей!
– Есть ли тут Вильгельм Дильсен? – прозвучал резкий вопрос.
– Да. Есть, – ответила женщина. – Он помогает пастору Фохдорффу устанавливать елки.
Мужчины вошли внутрь, не выказывая никакого удивления.
Вроцлав, понедельник 23 декабря, четверть второго ночи
«Адлер» остановился на пустой в это время Офенерштрассе у высоких ворот, окруженных жестяной вывеской «Вирт & Ko. Транспорт и экспедиция». В воротах откинулась окошко, а через некоторое время железные ворота были открыты. «Адлер» свернул и въехал в небольшой двор, покрытый кошачьими головами. После несколькосекундного простоя снова тронулся, свернул налево за кирпичную высокую стену и остановился перед двухэтажном зданием, выглядевшим как склад. Двум закованным в наручники пассажирам «адлера» это здание оказалось тюрьмой.
Вроцлав, понедельник 23 декабря, десять утра
В складе, принадлежащем фирме «Вирт & Ko» один из залов использовался редко. Как правило, стоял холодный и пустой, что, впрочем, никого из сотрудников фирмы особо не удивляло. Даже если бы распирало их любопытство, для чего шеф и его неотступный охранник используют этот зал, никто не осмелился бы задать вопрос на эту тему. Сотрудники фирмы ценили хорошо оплачиваемую работу, а принцип не задавать никаких вопросов wpoiły внесли им долгие годы, проведенные в криминале.
Зимним предрождественским утром зал не был пустым. Находилось в нем шесть человек. Кляйнфельд, Элерс и Майнерер были одеты в резиновые фартуки, а на их пальцах блестели кастеты. Они сидели на перевернутых вверх ногами ящиках, от холода топали ногами по скользкой от липкой смазки полу и курили папиросы, наблюдая за Моком, который кружил вокруг двух скованных наручниками мужчин. Эти мужчины были раздеты до кальсон. Этот костюм плохо влиял на их циркуляцию при нулевой температуре. Мок после двух четвертей часа такого кружения почувствовал изменение в отношении узников. Дильсен дрожал и через мгновение согнул шею, чтобы подуть на кисти рук, на которых наручники оставили полосы более темной окраски. Советник был уверен, что Дильсен готов к разговору, но Хокерманн нет. В отличие от своего сокамерника профессор гимназии, не моргая, наблюдал за полицейским. На его синем от холода лице появилась какая-то презрительная усмешка. Однако не это больше всего раздражало Мока. Для него было непонятно, почему Хокерманн не дрожит. Пока он пытался сдержать гнев. Он понимал, что он будет ему нужен позднее.
– Мои господа, – сказал он мягко, – я знаю, что вам холодно. Поэтому я предлагаю маленькую разминку.
Он прервал свое кружение и направился в угол зала. Он поднял руку и коснулся выступающей из стены рельсы. Это была рельса ручного крана, соединяющая две противоположные стены. Мок, морщась неохотно, повесил шляпу на ржавой ручке окна. Он снял пальто, заботливо вывернул его подкладкой вверх, чтобы не загрязнилось, и перекинул через рельсу. Закрепив гардероб, он ловко подпрыгнул и схватился за рельсу. Висел на ней некоторое время, после чего подтянулся пять раз, пока вены выступили у него на лбу. Люди Мока подавили улыбки, в отличие от Хокерманна, который громко дал волю веселью. Мок смеялся также.
– Уже не те годы, профессор Хокерманн, – радостно поведал он. – Я подтягивался двадцать раз. Во время войны мне пришлось выбираться из высохшего колодца, в котором я случайно оказался, убегая от казаков. И знаете, что? Мне удалось. Я был в безвыходной ситуации.
Мок подошел к заключенным и присел около них. Потрогал плечи и руки, как работорговец. Он был недоволен эффектом.
– Вы тоже в безвыходной ситуации, – тихо сказал он. – Мороз, а вы только в подштанниках. Вы замерзнете насмерть. Если только не сделаете то же, что и я сейчас, в увеличенной дозе.
Заключенные молчали, но в их глазах появилось изумление.
– Да, да. Вы согреетесь, если каждый из вас сделает по двадцать подтягиваний. А потом я отвезу вас обратно в ваши теплые погреба. Немного там воняет, но тепло, – громко рассмеялся. – От вони еще никто не умирал. Ну что, вы готовы?
– Вы, должно быть, спятили, – в голосе Хокерманна звучала серьезность. – Как вы смеете держать нас здесь! Вы садист?
Мок поднялся и подошел к шину. Он положил пальто, после чего занялся моделированием полей шляпы.
– Пошли, – сказал он своим людям. – Завтра сочельник. Выпьем чего-нибудь покрепче, а этим господам дадим время на раздумье до вечера. Тогда снова тут встретимся.
– Господин офицер! – крикнул Дильсен. Его круглый живот слегка торчал над тесемками кальсон. Узкие плечи опустились, а на плечах не было никаких следов бицепсов. – Я не подтянусь двадцать раз, а не хочу умирать здесь от холода!
– Ut desint vires tamen est laudanda voluntas[25]25
Хотя не хватает сил, само желание похвально (лат.).
[Закрыть], – сказал Мок.
– Хорошо, – зубы Дильсена заскрежетали. – Я попробую.
– Майнерер, сними с него наручники!
После снятия Дильсен долго растирал руки и запястья. Затем он начал подскакивать и похлопывать себя по животу и плечам.
– Готов? – спросил Мок.
Дильсен кивнул и подошел к рельсу. Он подскочил, и через мгновение его руки были зажаты на ржавом тавре. Только на некоторое время. Затем Дильсен упал. Он завыл от боли, массируя ногу. Прихрамывая, подошел снова к рельсе. Он пробовал подскочить, но сделал лишь жалкое пыхтение.
– Не могу, советник, я вывихнул ногу, – зарыдал он.
Мок подошел к заключенному, схватил его пополам и поднял вверх. Тело Дильсена, несмотря на холод, было покрыто потом.
– Держитесь, – сказал Мок, тряся головой от отвращения. – Ну же!
Дильсен обнял руками рельсу и попытался подтянуться. Размахивал при этом ногами, как будто хотел на что-то опереться. Мок с отвращением вытирал носовым платком пот Дильсена со своего лица. Он подошел к заключенному и внимательно наблюдал за его вялыми мускулами. Дильсен медленно подтягивался и опускался. Когда доходил уже подбородком до перекладины, отпустился и упал. Завыл от боли и встал на колени, держась за вывихнутый голеностоп.
– Не могу, – прошептал он.
– Видите ли, Дильсен, – Мок бросил платок в угол зала. – Овидий был прав. Я одобряю вашу волю борьбы и в награду направлю вас в обычную полицейскую тюрьму. Там мы сможем долго беседовать о криминальной истории нашего города. Да, там в тепле вы проведете Рождество, – он посмотрел на своих людей. – Вы слышали, Элерс?
Спрошенный кивнул головой, снял резиновый фартук, спрятал кастет в карман и бросил Дильсену его одежду.
– Одевайся! – взревел он. – Ты идешь со мной.
Мок повернулся к Хокерманну.
– Ты, наверное, сильнее, чем твой товарищ, – сказал он. – Покажи, что умеешь, и также окажешься в следственном изоляторе.
– Я не позволю себя унижать, сукин ты сын. – эти слова были произнесены Хокерманном нормальным тоном. Без эмоций, без скрежетания зубами.
Мок смотрел ему мгновение в глаза, а потом повернулся к остальным полицейским.
– Дай ему немного подумать над своими манерами. Это позор, чтобы профессор гимназии так выражался.
Мок вышел из зала в темный коридор, мрак которого едва освещал грязный светильник. За ним вышли Кляйнфельд и Майнерер. При их виде поднялся с кресла какой-то человек и начал обхватывать себе бока плечами.
– Холодно, – сказал он.
– Присмотри за ним хорошо, – Мок вручил ему несколько монет.
– А вот вам фляжка для разогрева. Ваш шеф тоже о вас вспомнит.
– Я не поэтому… Только чтобы что-то сказать…
– Неважно. Заходите к нему раз в каждый час и не позволяйте, чтобы уснул или потерял сознание.
Они сели в «адлер». Мок, заведя двигатель, увидел в зеркале удивленные лица Кляйнфельда и Майнерера. Автомобиль медленно двигался через двор.
– Что вы так смотрите, господа? Каждый раз, когда кто-то называет вас ублюдком, вы даете ему по голове?
– Не в этом дело, – сказал Кляйнфельд после минутного молчания. – Но почему вы приказали им подтягиваться?
Мок остановил «адлер» перед шлагбаумом, отделяющим Офенерштрассе от складов Вирта.
– Что с вами? – Мок резко въехал на засыпанную снегом проезжую часть и попал в легкий гололед. Он остановил машину на середине проезжей части и, не обращая внимания на яростный звон трамвая, оценивал лица своих подчиненных. – Вы живете только праздниками? Хоннефельдера, Гейссена и того последнего… Ну… Как его там? Пинзхоффера… Да, Пинзхоффера. Их убил кто-то очень сильный. Расчленить парня и повесить его за ногу на лампе или на душ может только кто-то сильный, кто-то, кто подтянется двадцать раз на перекладине. Вы так не считаете?
Вроцлав, понедельник 23 декабря, полдень
За круглым столом, за которым минувшей ночью участники спиритического сеанса создавали магический круг, сидел теперь Мок. Вокруг него, на полу, креслах, полках и везде, где было это возможно, валялись картонные папки, завязанные тесемками. На этих папках были нарисованы различные каббалистические и оккультные знаки. На некоторых были расположены символы планет и их связи или короткие надписи на иврите. В папках были пожелтевшие листки с записками или маленькие карточки. Последние были покрыты каллиграфическим Суттерлиновским письмом, а резюме их содержания было написано красными чернилами вверху карточки. Мок вытащил из кармана и протер редко используемые очки, и вслушался в звуки, доносящиеся из других комнат, которые Кляйнфельд, Элерс, Майнерер и недавно прибывший Райнерт обыскивали сантиметр за сантиметром. Покачал головой и снова начал просматривать заметки и карточки. Это были типичные научные материалы по истории Вроцлава. Мока не мог оставить в покое вопрос: почему Хокерманн зашифровал надписи на папках, если их содержимое не было тайной? Почему он не рассортировал свои материалы обычным способом, просто написав сверху и корешке папки, что она содержит? Единственное объяснение, которое пришло в голову Моку, было экстравагантность ученого. Справившись таким образом с навязчивой мыслью, Мок углубился в изучение материалов. Он пробирался через заметки о торгах польским скотом в четырнадцатом веке, о беспорядках среди сезонных рабочих в пятнадцатом веке, о первых протестантских мессах, совершенных ксендзом Яном Хессом, о осквернении могилы Властовицев пьяными толпами в 1529 году, пока не почувствовал, что бессонная ночь требует возврата долга. Он закрыл глаза и увидел сцену упражнения на турнике в холодном зале склада. Он отряхнулся от нарастающей сонливости, завязал ленточку десятой просмотренной сегодня папки и налитыми кровью глазами посмотрел на лежащие на столе и вокруг него груды. Он встал и начал их считать. Однако он быстро потерял терпение и упростил максимально метод: сложил примерно по десять папок. Через минуту он знал: папок было около четырехсот. Он вздохнул, посмотрел на лежащие перед ним заметки и узнал, что заключенные были в Вроцлаве восемнадцатого века привлечены для уборки города.
Вроцлав, понедельник 23 декабря, четыре часа
У Мока осталось до прозрения еще десять портфелей. С мрачным выражением он развязал тесемки, отворил еще один картон, покрытый рядами ивритских загнутых букв, и подготовился к увлекательным донесениям о проблемах подвроцлавского села Мочбор, который отказался платить магистрату налог на рыбу, пойманную в Слезе. Всегда, когда он подходил к концу какой-то утомительной работы, появилось неожиданно много субъективных и объективных причин, которые не позволяли ему окончание дела. Та, которая мешала ему добраться до другой папки, была объективного свойства. Сонливость опала на его голову, тяжело и решительно. Ей – как обычно – предшествовало визуальное напоминание о событии, которое произошло в недалеком прошлом. Мок видел своих людей, выходящих из квартиры Хокерманна, и услышал свой голос: «Идите уже. В конце концов, Рождество. Сам просмотрю эти папки». Он видел благодарные лица полицейских и попытки протеста Кляйнфельда: «Я останусь и помогу вам, господин советник. У меня нет никакого Рождества, а в гимназии я был хорош с латынью и могу читать все это». В уши ворвался его собственный смех: «А как по-латински убийство?» «Похоже, homicidium…» – Кляйнфельд не раздумывал долго. Мок положил руку на картон, а затем положил на него голову.
Homicidium (убийство) – звучало у него в голове. Он моргнул и почувствовал новый импульс чувств. Он уже не только слышал это слово, он в мерцании век видел их. Он открыл глаза. На расстоянии пяти сантиметров от его зрачков находилась пожелтевшая карточка с толстой, ручной работы бумаги, а на ней написано старой каллиграфией «Homicidium Gnosi Dni Raphaelis Thomae in balneario pedibus suspensi die prima post festivitatem S. Thomae Apostoli AD MDCLXXXV». Над латинским текстом стояла печать, содержащая четыре цифры «4536».
– Убийство Рафаэля Томаэ, – пробормотал он себе. – Что это за сокращения Gnosi и Dni? Итак, «Убийство какого-то там Рафаэля Томаэ, повешенного в бане за ноги, за два дня до сочельника в 1685 году».
Мок почувствовал прилив крови к мозгу. Он резко встал, опрокинув тяжелое кресло. Обежал вокруг стола, а потом бросился в прихожую. Он схватил телефон бакелитового телефонного аппарата и набрал номер Хартнера.
– Какой была подпись актов, украденных экспертом? – крикнул он. Проходили секунды. – Пожалуйста, повторите, – сказал он, когда Хартнер в конце концов заговорил. – Так, ну ясно… 4536.
Вроцлав, понедельник 23 декабря, после половины пятого
«Адлер» заехал очень медленно во двор экспедиционной фирмы «Вирт & Ko». Мок вышел и увидел стоящего на платформе владельца фирмы. Он выкрикивал что-то яростно и махал рукой, открывая дверь в контору. Мок постоял некоторое время в остекленном помещении, стряхивая с пальто и шляпы мокрый снег.
– Господин Мок. – Вирт был, судя по всему, в замешательстве. – Мой человек не знает, что делать с вашим голышом. Вы сказали ему, чтобы его не выпускал из склада. А он позвал моего человека, схватил руками трубы и двадцать раз подтянулся…
– В наручниках? – прервал его Мок.
– Да, в наручниках. Потом хотел, чтобы его отвезли обратно в подвал, где он сидел. Мой человек махнул на него рукой, но он так кричал, что ему пришлось дать по морде. Несмотря на то что он получил, он опять прыгнул на трубу и подтянулся. Как обезьяна, господин Мок. А потом дернулся, чтобы его отпустили в ту камеру, потому что так вы обещали. Двадцать раз он подтянулся… Получил опять по морде, но это не сработало. Он снова рвется. Он ненормальный, господин Мок…
– Видишь, Вирт, – рассмеялся Мок, – чего люди не сделают, чтобы оказаться в лучших условиях? Подтягивается в наручниках на трубе. Ладно. Видишь, как сильно он хочет быть в теплой камере? Такая решимость должна быть вознаграждена. Закрой его в том подвале, брось ему немного дров и угля, пусть курит козью ножку и тепло проводит праздники, – он достал из кармана мятую банкноту. – Купи ему на это немного хлеба и колбасы. Самой дешевой. Я после Рождества приду и его хорошенько допрошу.
– А кто должен за ним следить? Знаете, у моих людей есть семьи.…
– Знаю, Вирт. У них есть семьи и они примерные граждане. – Мок погладил документ семнадцатого века, который держал за пазухой. – Его никто не будет охранять. А ключ будет у меня, – он дружески хлопнул Вирта по плечу. – С Рождеством, Вирт! У нас завтра сочельник.
Вроцлав, понедельник 23 декабря, пять часов дня
В квартире Инге Генсерих царил чудовищный беспорядок. Две стоящие посреди комнаты ширмы были закиданы платьями, юбками и чулками. На столе громоздились грязные тарелки с остатками еды. Под столом и на комоде стояли ряды пустых бутылок из-под вина. На подоконнике, над которым висела цепляющаяся за одну прищепку занавеска, лежали пыльные газеты и журналы. Посреди комнаты, рядом с печкой, о которую кто-то разбил гитару, стояла железная кровать, на которой спал Эрвин Мок.
Его дядя закрыл дверь и осмотрелся с отвращением. Он подошел к спящему и крепко дернул его за плечо. Эрвин открыл глаза и снова закрыл их, после чего натянул на голову лишенное наволочки одеяло. Мок почувствовал от своего племянника кислый запах переваренного вина. Он сел на кресло, сбросив с него ранее бесформенный ком головного убора, из кармана достал пружинный нож, открыл его и поцарапал им шею под корсетом. Затем свернул папиросу с светлым табаком «Джорджия», закурил и уставился на обернутое одеялом тело Эрвина. Тот начал вырываться, пока наконец высунул из-под одеяла всклокоченную голову.
– Простите, что так принимаю дядю, но… – он говорил с трудом, как будто слова не могли пролезть через потрескавшееся горло. – Вчера у нас была вечеринка, которая затянулась до утра…
– Где Инге? – прервал его Мок.
– В ателье, – ответил Эрвин. – Работает…
Мок подумал о своей пустой квартире, без Софи, Адальберта и Марты, которые уехали к родным под Стржегом, даже без пса Аргоса, которого они щедро взяли с собой, чтобы у господина советника не было проблем. Мок представил себе завтра рождественский ужин – вот сидит один во главе большого стола и режет ломтиками жареного гуся, вот зажигает свечи на елке, вот пьяный колядует так громко, пока доктор Фриц Патчковский сверху лупит тростью в пол, вот с бутылкой водки уставившись в диск телефона… Он не хотел, чтобы его предсказание сбылось, он хотел положить зеркальногоа карпа на тарелку Эрвина, пить водку и колядовать вместе с ним. Поэтому теперь ему приходилось подавлять ярость по поводу пьянства племянника, по поводу притона, в котором жил, и которую убирали очередные любовники вроцлавской femme fatale, по поводу его двухдневных прогулов в школе и по поводу его неприкаянности, в которой никто не мог ему помочь.
– Я приглашаю тебя… вас, – повторил Мок, – ко мне на рождественский ужин. Семья должна проводить Рождество вместе…
Эрвин сел на кровати, посмотрел на стол и потянулся за стаканом с остатками воды. Вопреки ожиданиям Мока, не выпил ее, а вылил себе на руку и пригладил торчащие волосы.
– Благодарю очень дядю, – старался не заикаться он, – но я проведу Рождество с Инге. А она не придет к дяде. Если только дядя не извинится за свои старые вещи… А теперь дядя простит… Мне нужно в туалет на антресоль…
Эрвин завернулся в потрепанный халат, который – как предполагал Мок – был переходящим кубком обладателей соблазнительной художницы, и пошатываясь вышел из комнаты. Советник подошел к окну и открыл его широко. Он с удивлением прислушивался к журчанию дождя в желобах, который молотил по заснеженным крышам. С них стекали небольшие лавины и отрывались кинжалы сосулек. Он услышал шаги Эрвина и обернулся.
– Позавчера я предложил тебе пожить у меня, сегодня я приглашаю тебя на совместный сочельник, – сказал тихо Мок. – Позавчера нас прервал педофил. Сегодня ты пытаешься закончить этот разговор. Ты сказал: «Пусть дядя извинится перед Инге», и вышел в туалет. Ты не подождал мой ответ, не хотел его знать, потому что ожидал, что я обижусь и уйду, и тогда ты будешь иметь чистую совесть и проведешь Рождество, новогодний вечер с вином в грязной квартире, в грязной неопрятной постели… – Мок сунул папиросу в развалившуюся сельдь на тарелке. – Ты всегда можешь на меня рассчитывать, но могу ли я рассчитывать на тебя?
Эрвин встал и подошел к дяде. Он хотел его обнять за шею, но удержался. В его глазах заблестели слезы. Он посмотрел поверх плеча Мока, и слезы мгновенно у него высохли. Мок обернулся и увидел Инге. Она стояла без шляпы, а мокрые от дождя черные волосы облепили ее лицо. Она смотрела на них, красивая, насмешливая и пьяная.
