Текст книги "Конец света в Бреслау (ЛП)"

Автор книги: Марек Краевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Отомстить, – поведала сладко Элизабет, наблюдая скрежещущий трамвай на Габицштрассе. – Ты же сама сказала, что это тебе помогает и что помогает тебе сносить страдания от его унижения. Месть – это роскошь богинь.

– Да, но он меня унижает каждый день. – Софи смотрела на беднягу, который тащил к городскому каменному складу на Мензельштрассе двухдышловую коляску. – Мне ему мстить каждый день? Тогда месть станет рутиной.

– Значит тогда надо мстить все сильнее, все больнее.

– Но он может мне даже ответить. Вчера он стал очень подозрительным, когда я случайно вспомнила что-то о настое из мяты.

– Если он отберет у тебя возможность отомстить, – сказала серьезно Элизабет, легонько постучав зонтиком по раме фиакра. Экипаж остановился перед домом Элизабет, – то ты останешься одна со своим унижением. Совершенно одна.

Софи расплакалась. Элизабет помогла подруге выйти из коляски и обняла ее за талию. Войдя в ворота, они натолкнулись на дружелюбным и полный заботы взгляд сторожа Ханса Гурвича.

Через пять минут тем же взглядом смотритель одарил крепкого рыжеволосого мужчину, который с помощью десятимарковой банкноты попытался получить от него информацию о госпоже Элизабет Пфлюгер и компании, в которой она вращалась.

Вроцлав, вторник, 29 ноября, два часа дня

В «Епископском подвальчике» на Бишофштрассе царило оживленное движение. Первый зал заполняли пузатые владельцы складов, которые с аппетитом поглощали огромные клецки, сдобренные твердыми, жареными шкварками. Прежде чем сидящий неподалеку Мок успел подумать, что эти клецки были главным блюдом или только закуской, вежливый официант Макс, стуча каблуками, пригладил напомаженные усы и смахнул сильно накрахмаленным белым платком невидимые остатки после беседы других торговцев, которые только что – закусив пухлый пирог твердыми шкварками – подвергли тяжелому испытанию свою пищеварительную систему. Мок решил также рискнуть и – с явного одобрения Макса – заказал такие клецки к жаркому из свинины и белокочанной капусты для полноты. Официант без вопросов поставил перед криминальным советником кружку свидницкого пива, стопку чистой водки и куриный холодец, украшенный венчиком грибов в уксусе. Мок подцепил на вилку трясущийся желатиновый кубик и разгрыз хрустящую корочку булки. Мягкое мясо курицы было приправлено небольшим количеством уксуса, стекающего из шляпки боровика. Затем он наклонил кружку и с истинным удовольствием смыл стойкое послевкусие никотина. Верный максиме primum edere deinde philosophari[3]3
  Прежде есть, а затем уже философствовать (лат.).


[Закрыть] не думал ни о Софи, ни о расследовании и принялся за политые соусом клецки и толстые ломтики жаркого.

Через некоторое время Мок сидел, куря папиросу, с пустой рюмкой и с мокрой кружкой, по стенкам которой стекала пена. Он дотянулся до подставки с салфетками. Вытер рот, из внутреннего кармана пиджака достал блокнот и начал заполнять его нервным косым письмом.

«Два чудовищных преступления. Один убийца?» – написал он. В мыслях он ответил утвердительно на этот вопрос. Основной аргумент в пользу этой гипотезы заключался не в жестокости обоих преступлений или вырожденной экстравагантности убийцы, а в привязанности к датировке, желании отметить день преступления в календаре, попытке записать свой поступок в историю. Как проинформировал Мока шеф хранилища вещественных доказательств, специалист по научной криминалистике, доктор Фриц Бергер, листок из календаря от 12 сентября 1927 года, найденный у Гельфрерта, был вырван из настенного календаря жертвы. Доктор Лазариус подтвердил, что это могла быть дата смерти Гельфрерта. Сегодня в комнате двадцатидвухлетнего безработного слесаря Бертольда Хоннефельдера лежал карманный календарь, в котором убийца обвел кровью жертвы дату 17 ноября. У доктора Лазариуса не было ни малейшего сомнения в смерти Хоннефельдера. «Здесь были найдены двое садистски убитых людей, – объяснил Мок в мыслях потенциальному оппоненту. – При одном и другом обнаружили отмеченную в календаре дату смерти. Если при двух подобных убийствах кто-то оставляет розу, листок из Библии или из календаря, то виновник обоих – один и тот же человек».

Мок с благодарностью принял от Макса шарлотку, кофе и стаканчик какао-ликера. После предварительных рапортов и выводов было ясно, что ничто не связывало замурованного алкоголика и виртуоза валторны, сторонника коричневых рубашек, историка-любителя с абстинентом и активистом коммунистической партии. Только очевидная и четко зафиксированная убийцей дата смерти. «Убийца хочет нам поведать: «Я убил его именно в тот день. Ни раньше, ни позже. Только тогда», – думал Мок, проглатывая нежный яблочный пирог, покрытый периной взбитых сливок. – Предположим затем: человек является случайным, неслучайна только дата его смерти. Вопрос: почему она неслучайна? Почему в одни дни убийца убивает, а в другие нет? Может, попросту ждет благоприятной оказии: когда, например, можно переместить связанного человека в место казни – мимо пьяного сторожа. И тогда триумфально оставляет листок, как будто хотел поведать: «Сегодня великий день. Сегодня мне удалось». Но ведь – на доброе дело – оказия попадается на каждом шагу. Каждый день можно кого-нибудь убить, приклеить на лоб листок из календаря и где-нибудь замуровать или изрубить. Если эта оказия не является чем-то необычным, стоит ли с гордостью сообщать миру, когда она произошла?»

Mock тщательно записал в блокнот мысли и понял, что оказался в отправной точке. Однако он не был подавлен. Он знал, что очистил поле поиска и готов к проведению следствия. Он почувствовал возбуждение охотника, который на чистом свежем воздухе заряжает дробовик и пристегивает пояс с патронами. «Ошибался старый Мюльхауз, – подумал он. – Здесь не требуется много людей. Пусть Смолор и Майнерер продолжат свои дела».

Эта мысль так его порадовала, что – после сладкого ликера – заказал бокал сухого красного вина. Однако Макс, вместо ликера, подал ему на стол телефонный аппарат. В трубке зазвучал голос советника Герберта Домагаллы из Отдела нравов:

– Эберхард, приходи немедленно в «шоколадницу». Здесь Эбнер, Фёллингер и я. Сыграем парочку роберов.

Мок рассудил, что к отправной точке вполне может вернуться завтра, и решил выпить сухое вино в магазине шоколада Шаала.

Вроцлав, вторник, 29 ноября, два часа дня

Зимнее солнце затопило белую гостиную. Стены красовались выкрашенными в белое панелями, мебель блестела белым лаком и искушала мягкость белой обивки, а глянцево-белое фортепиано изысканно подняло свое крыло. Белизну гостиной нарушали кремовые гобелены на стенах и неестественный румянец на щеках Софи, которая страстно ударяла по клавишам, превращая фортепиано в ударный инструмент. Скрипка Элизабет рыдала и визжала, желая – напрасно – пробиться через крещендо фортепиано. Раскачиваясь на ветру, безлистная ветвь клена вторила ему, врезаясь в окно, с которого стекали жалкие остатки снега. Они также стекали по плохо вытертым ботинкам сторожа Гурвича, который – открыв своим ключом входную дверь – бесцеремонно, без стука, открыл дверь в гостиную. Женщины с облегчением прервали игру и начали растирать немного замерзшие пальцы. Маленькая, грязная угольная тележка покатилась на колесах по белому паркету. Дворник отворил дверцу печи и ссыпал в нее несколько совков угля. Потом выпрямился как струна и выжидательно посмотрел на Элизабет, которой грязные подтеки, оставленные на полу его ботинками, причиняли почти головную боль. Скрипачка потянулась к бумажнику, вручила Гурвичу полмарки и любезно его поблагодарила. Вознагражденный, по-видимому, не собирался уходить.

– Я знаю, госпожа Пфлюгер, – улыбнулась искренне самая важная персона в особняке, – что полмарки хватит за доставку угля. Я всегда получаю столько, – объяснил задумавшейся Софи, – когда мисс Пфлюгер дает увольнительную. Но сегодня, – он снова посмотрел на Элизабет, – вы должны мне больше.

– А почему же, мой добрый человек? – Софи, раздраженная этим подшучиванием, встала от фортепиано.

– Потому что сегодня… – Гурвич подкрутил кустистые усы и посмотрел на подругу госпожи Пфлюгер. – Потому что сегодня я мог рассказать много правды о госпоже Пфлюгер, а наболтал сам лжи.

– Как хватает наглости! – возбужденный тон Софи не оказал ни малейшего влияния на поведение Элизабет, которая быстро спросила:

– Вы солгали? Кому? Кто обо мне спрашивал?

Гурвич сложил руки на большом животе и повертел большими пальцами. Он подмигнул при этом многозначительно Софи, которую его дерзость постепенно выводила из равновесия. Элизабет снова потянулась к бумажнику, и к Гурвичу вернулся желание продолжить разговор.

– Спрашивал сыщик, который сегодня утром приехал за дамами.

– И что вы ему сказали? – расспрашивала Элизабет.

– Спрашивал, кто посещает госпожу Пфлюгер, приходят ли к ней мужчины, или они временно проживают у нее, госпожа Пфлюгер пьет или нюхает снег (кокаин), в каком состоянии и когда возвращается домой. Спрашивал тоже про вторую даму. Часто ли приходит к госпоже Пфлюгер и есть ли с ней какие-то мужчины, – сторож улыбнулся пятимарковой банкноте, из которой пальцы Элизабет сделали узкую трубочку. – И я сказал, что госпожа Пфлюгер – чрезвычайно благонравная дама, которую иногда посещает мама.

Гурвич протянул руку за деньгами, не в силах поверить в собственную проницательность и интеллект, благодаря которой заработал на недельный абонемент в столовую.

– Подожди, – Софи вытащила из руки подруги свернутую купюру. – Откуда нам знать, что все это не обман, что наш добрый человек кого-то встретил, а если это правда и он был расспрошен полицейским, то откуда нам знать, что он рассказал ему именно это, а не что-то совсем иное?

– Я не вру, дамочка. – Гурвич поднял голос. – Я знаю этого шпика. Он однажды запер меня в участке, хотя я не был слишком пьян. Я его знаю. Его зовут Беднор или Цеглор. Так с ним говорили другие копы.

– Может Смолор? – Софи вдруг побледнела, теряя тем самым многое в глазах сторожа, которому нравились крупные, румяные женщины.

– И точно, Смолор, Смолор, – дворник быстро спрятал деньги в карман тиковых брюк.

Вроцлав, вторник, 29 ноября, половина четвертого дня

В магазине с шоколадом Шаала, находящемся в угловом особняке квартала домов в центре Рынка, сидели трое мужчин. Они занимали большой стол под окном, где завсегдатаи клиенты магазина сразу после покупки сладостей давали волю своему лакомству. Таким образом поступали Мок с сопровождающими – заедали сладости, запивали их кофе и курили весьма обильно. Шаал поздравил себя с столь важными гостями, и когда один из них раскритиковал отсутствие в ближайших окрестностях какого-либо скейтового (карточного) клуба, сам предложил, чтобы они играли у него. Картежники приветствовали это предложение с радостью и с тех пор играли в бридж или скейт возле шоколада и ликера, а владелец магазина потирал руки. Так было и сейчас. Шеф «нравов», то есть Отдела II полицайпрезидиума, давний коллега Мока, советник Герберт Домагалла сгибал и отгибал карты, послушно спящую под его руками в обычной стопке. Комиссар Клаус Эбнер, сотрудник полиции безопасности, перебрасывал карты из руки в руку, создавая из них веер. Только Гельмут Фёллингер, астролог и провидец, от которого многих тошнило, но замечательные навыки которого использовали почти все полицейские, не тасовал и не разминал карты. Его руки были заняты вращением большого бокала вина вокруг своей оси, а глаза уставились в окно, выходящее на западную окраину Рынка.

Мок громко поздоровался с коллегами и – повесив пальто и шляпу на современной вешалке – сел возле зеленого столика. Через минуту перед ним стоял бокал орехового ликера и лежало тринадцать карт, отсчитанных умелой рукой Фёллингера, который в первом робере был его партнером.

– Одни пики, – начал Фёллингер. Эбнер, сидевший по правую руку Мока, вежливо спасовал, а Мок, увидев четыре пики с марьяжем и третий туз с валетом червей, поднял масть партнера до высоты четырех. Пас Домагаллы завершил торги. Домагалла завистовал в козыри. Мок быстро вытащил козыри, запасовал даму червей «под себя» и показал соперникам карты.

– В награду за хорошее направление пасования вы получаете необходимую экспертизу, – Фёллингер поднял в сторону Мока темно-синий конверт, украшенный печатью «Хю Фёллингер. Астрологические услуги и консультации».

– Благодарю, – улыбнулся Мок, – за похвалу и за экспертизу.

Фёллингер не отреагировал. Он с тревогой смотрел в окно и барабанил пальцами по зеленому бархатному столу. Мок убрал конверт в портфель рядом с доказательственными материалами обоих преступлений и картонным скоросшивателем с отчетами своих подчиненных. Эбнер раздал быстро карты. Через некоторое время он должен был повторить действие, потому что Фёллингер ошибся и взял, как свои, две карты Домагаллы.

Объявили три паса.

– Два без козырей, – открыл Фёллингер. Раздался шум непритворного восторга.

– Давно не было карты для такого разговора. На такое заявление мне остается только «пас», – вздохнул Эбнер.

Мок глянул внимательно на своих трех королей и четвертого валета пик.

– Шлем без козырей, – закрыл он торги, услышав слева громкий протест. После двух пасов он откинулся назад, а после трех очередей выложил карты на стол.

Домагалла завистовал королем пик, и эта фигура ушла налево. «Почему он не побил, – подумал Мок. – Разве у него нет туза?» Домагалла бил со всей силы тузом пик. Взяв лежащую слева, он небрежно бросил даму этой масти. Мок закрыл глаза и не открывал их до конца игры.

– Без четырех, – подытожил Эбнер. – Почему, ради бога, вы не спасовали даму бубей, вы просто играли в повышение?

Фёллингер еще раз глянул в окно.

– Прошу прощения, Мок, – тихо сказал он. – Я не должен играть здесь.

– Почему? – съехидничал Домагалла. – Неужели здесь проходят космические флюиды?

– Вы невежественны в этих делах, Домагалла. Поэтому вам не следует подавать голоса.

– Можем поменяться местами, и мы будем играть на коротком столе, – предложил Эбнер.

– Дело не в месте за столом. Речь идет про этот магазин.

– Что же вы говорите, Фёллингер, – Домагалла начал тасовать карты. – Мы часто играли у Шаала.

– Но чаще всего в подсобке, – Фёллингер сорвал жесткий, закругленный воротник и ослабил галстук.

– Сегодня я ваш партнер, Фёллингер. – Мок закурил гаванскую сигару. – Я не собираюсь терять кучу денег только потому, что вы недомогаете. У вас похмелье, что ли? Герберт, – обратился он к Домагалле, – вы меня сюда пригласили. Может быть, вам пришла гениальная идея, – здесь он начал подражать его фальцету, – дадим Моку недомогающего партнера, а затем на трех поделим деньги. Так? Хотели сыграть «на оленя», а этим оленем сегодня должен был стать Мок? – он заглянул под стол. – Может, я оставил там свои рога?

Эбнер и Домагалла разразились смехом, напротив Фёллингеру было далеко до веселости коллег.

– Это серьезное обвинение, – выдавил он. – Мок, вы меня обвиняете в мошенничестве?

– Успокойтесь, дорогой господин Фёллингер. – Мок повернул в свою сторону закрепленную под столиком пепельницу. – Это только вторая раздача. Вы оговорились. Вы должны открыть «одно без козырей», не «два».

– Если мы продолжим тут играть, я буду совершать еще худшие ошибки. Поскольку вы обвиняете меня, даже в шутку, я обязан вам объяснить. Это из-за дома напротив. Мы раньше здесь играли, это правда, но в подсобке. Оттуда я не видел этот дом.

Мок посмотрел в окно и почувствовал странный укол в диафрагме. Из-за дождя, омывающего стекло, он увидел особняк «У грифов». За столом воцарилась тишина. Ни один из партнеров Фёллингера не недооценивал в глубине души его предчувствия и трансы. Это благодаря им они очень часто доводили следствия до счастливого конца.

– Фёллингер, очень прошу, расскажите мне что-нибудь поближе об этом доме и о ваших связанных с ним тревогах. – Мок заметно побледнел. – Я расследую дело об убийстве, которое совершено на задах этого дома.

– Я читал об этом в газете, – Фёллингер встал со стола. – Простите меня, господа, но я не могу тут больше оставаться.

Фёллингер поклонился и вышел в раздевалку.

– Трудно, – Домагалла после утреннего визита к одной молодой даме, которая в архивах возглавляемого им ведомства имела серьезную картотеку, был крайне снисходителен. – Сейчас найдем четвертого.

– Вам придется найти третьего и четвертого, – поведал Мок и бросился за Фёллингером, провожаемый злобными взглядами Эбнера.

Астролога уже не было в магазине. Мок открыл бумажник, сунул какую-то монету в руку Шаала, взял у него пальто и шляпу и выбежал на улицу. Порывистый ветер хлестал острыми иглами дождя. Криминальный советник раскрыл зонт, но недолго наслаждался этой защитой. Ветер дернул зонт и вывернул его на другую сторону, выгибая проволочные ребра. Какой-то мужчина в светлом пальто боролся с подобной проблемой. Это был Фёллингер. Мок подбежал к нему.

– Мне обязательно нужно с вами поговорить, – Мок пытался перекричать поворачивающий на углу трамвай. – Давайте зайдем туда, где вы не увидите этот проклятый дом. Здесь есть небольшой ресторан, – указал рукой на покрытый арочным сводом переход к Штокгассе.

Спасаясь от ветра, который бушевал в узких улочках возле ратуши, они зашли в ресторанчик на Штокгассе, 10 под вывеской «Трактирчик Питера». Помещение заполнено было до отказа буршами, извозчиками, ворами и какими-то хулиганами, которые быстро исчезли при виде Мока. Для советника было в тот момент важно не то, откуда они могли его знать, но то, что освободили один столик. Вместе с Фёллингером он занял около него место и кивнул на понурого официанта, который свою работу считал, по всей видимости, бичом божьим. Понурый поставил перед ними две дымящие кружки глинтвейна и удалился обратно за бар, уставив нахмуренный взгляд в большой кувшин, наполненный мутной взвесью, в котором плавали селедка, огурцы и другие трудно различимые закуски.

– Дорогой господин Мок, – Фёллингер с явным удовольствием втянул гвоздичный аромат. – Я сделал вам астрологическую экспертизу. После анализа космограммы вас и вашей жены я назначил несколько дат возможного зачатия вашего потомка. Первый из них через несколько дней.

– Очень вам благодарен, – сказал Мок. – Но вернемся к бриджу и особняку «У грифов»…

– Уверяю вас, я бы никогда… – Фёллингер не мог выдавить слово «обмануть». – Я бы не стал…

– Перестаньте, – прервал его Мок. – И расскажите мне о ваших страхах перед особняком «У грифов».

– Я впервые увидел его на фотографии, – Фёллингер перевел взгляд на висящие на стене изображения, содержание которых было столь же очевидным, как и содержимое кувшина. – Я получил диплом и поступил в медицинский колледж во Вроцлаве. Поскольку я никогда еще не был в этом городе, я хотел узнать о нем поближе. В магазине в Любани я посмотрел фотографический альбом Старый город во Вроцлаве. Когда я увидел особняк «У грифов», я почувствовал прилив панического страха и закрыл альбом. Тогда я пережил дежавю и понял, что этот дом часто видел в кошмарном сне. Снилось мне часто, что я убегал от кого-то вверх по большой лестнице, а когда выходил на улицу, на крышу, смотрел вниз, видел изображения больших белых птиц и испытывал головокружение. Я не падал вниз, но это головокружение сменялось болью в черепе, которая меня тогда обычно будила. Поэтому, когда увидел эту фотографию, я почувствовал страх настолько пронзительный, что отбросил даже мысль о начале обучения в этом городе. Как вам известно, я учился в Лейпциге и в Берлине. Последние два семестра провел однако во Вроцлаве, потому что отсюда было ближе до Любани, где в страшных муках оканчивал свои дни мой покойный отец. Как-то после выхода из винокурни «Ламли» я ждал вместе с несколькими коллегами коляску. Я был под хорошим градусом, но не забуду того ужаса, когда понял, что стою под этим проклятым домом. Коллеги быстро сориентировались в моих фобиях и начали мне отпускать обезьяньи шутки. И то они заговорили со мной и направлялись прямо к тому дому, а то подбрасывали мне открытки с его видом… Я пытался бороться с этими страхами аутогипнозом. Безуспешно. Это все, господин советник. Я просто боюсь этого здания.

Фёллингер выпил последние капли вина и начал сражаться с зонтиком. Мок знал, что вопрос, который хотел задать, может повредиться его интеллект, но не мог от этого удержаться.

– Вы можете объяснить свой страх перед этим домом? – спросил он, ожидая от астролога каких-то насмешек, выражений сожаления, а, в лучшем случае, повторения вопроса о безуспешности аутогипноза. То, что он услышал, поразило его.

– Да, я могу объяснить это метемпсихозом, то есть переселением душ. Вероятно, моя душа заперта была в теле человека, который упал с этого здания. Мои кошмары – это воспоминания из предыдущего воплощения.

Фёллингер надел шляпу и начал застегивать пальто.

– Я думаю, вы лжете мне, Фёллингер, – тон голоса Мока был так же дружелюбен, как сирена фабрики, призывающая рабочих к первой смене. – Я не разбираюсь в реинкарнации, но я точно знаю, когда кто-то пытается что-то умолчать. Летом, кажется в июле, мы играли в бридж у Шаала. Вы, какие-то два господина, ваши знакомые – журналист и профессор гимназии – и я. Мы сидели за тем же самым столиком, что сегодня, под окном, и тогда у вас не было никаких приступов страха. Помню прекрасно те три без козыря, которые вы психологически разыграли. У вас не было трефового прикупа, и после какого-то довольно дружеского виста вы сыграли именное трефами. Противники взяли и – не желая играть в лонгер, который вы вроде разыгрывали, – пошли боком, и позволили нам выиграть тот скверный расклад. Помните ту отличную психологическую игру?

– Правильно, так и было, – кивнул недоумевающий Фёллингер. Он снял котелок и начал им обмахиваться. – В самом деле… Знаете что? Может, захваченный игрой, не посмотрел в окно… Попросту…

– Попросту вы хотели сегодня из меня сделать оленя, Фёллингер, – Мок улыбнулся насмешливо. – И это после стольких лет знакомства, общих шлемов и неудач…

– Прошу мне поверить! – воскликнул астролог. – Я не вру, не придумываю оправданий ex post! Давайте позовем Эбнера и Домагаллу и сыграем здесь, за этим столиком. Вы увидите, что я буду играть без совершения крупных ошибок. Не знаю, до ясной холеры, почему в июле не боялся этого дома, а сегодня так… что не отличаю чести от мелочи. Может быть, потому что осенью я более расстроен, впадаю в меланхолию…

Фёллингер, не дожидаясь реакции Мока, встал, кивнул ему головой, открыл дверь закусочной и вышел в шторм, дождь и туман, которые медленно окутали меланхолический город.

Вроцлав, вторник 29 октября, пять часов дня

Полосы папиросного дыма вращались медленно в столпе света, падающего из проектора. На экране сначала появилась надпись «Расстрел русских шпионов», а затем и ряд людей в белых рубахах. У всех были связаны руки. Они бежали, подрыгивая ногами в ускоренном темпе. В подобном ритме двигались солдаты в пикелхаубах (кожаных шлемах). Они подталкивали заключенных прикладами к низкой хате, крытой соломой. Заключенные не успели выстроиться у стены, когда вырвался дым выстрелов. Ни один из расстрелянных не упал ни на лицо, ни на спину. Все они складывались как марионетки, которым внезапно перерезали ниточки. Произошло сближение. Один из солдат подошел к убитому, наклонился, поднял голову трупа и сунул ему в рот зажженную папиросу. Молодой брюнет, расположившийся удобно в кресле перед проектором, разразился смехом. Сидящий рядом с ним старик с торчащей бородой не смутил его.

– Вам это смешно, барон? – спросил старик.

– А вам, князь? – барон пристально смотрел в простреленный глаз трупа. – Может быть, потому что убиты ваши соотечественники? Если так, то извините.

– Вы ошибаетесь, – ответил князь. – Это еще одно преступление, которое уже когда-то было. Я показываю вам, барон, чтобы убедить…

– Я не верю в вашу теорию. Она меня попросту забавляет. Веселят меня ваши фильмики. Благодаря вам не скучно… А вы, – барон обратился к третьему сидящему в комнате человеку, который поглощенно уставился на экран, сжимая со всей силы сильные, костлявые пальцы, – а вы, доктор, как выдающийся историк верите в эту теорию… Или можете вы в ее поддержку добавить какие-то аргументы?

– Как и у вас, барон, у меня к ней эмоциональное отношение, – ответил спрошенный. – Господа, как она играет, меня – пугает. Теперь я не историк, я последователь…

Любители немого кино не обратили внимания на тихие шаги, приглушенные толстым ковром. Барон вздрогнул только тогда, когда увидел перед своим носом телефонный аппарат. Одна большая рука держала рычаг, вторая – трубку.

– Алло? – барон подчеркнул последний слог. Проектор, выключенный человеком с большими руками, перестал стрекотать, так что голос женщины отчетливо раздавался из трубки. Не настолько, однако, чтобы расслабленный изощренными развлечениями мозг смог все правильно зафиксировать.

– Прошу повторить, – пробормотал он. – Курт Смолор, так? Не беспокойтесь ни о чем.

Он положил трубку и внимательно посмотрел на лысую голову и большие усы атлета, одетого в трикотажный костюм.

– Слышал, Мориц? Полицейский Курт Смолор, коренастый, плотно сложенный, рыжий.

– Я все слышал, господин барон, – доложил Мориц. – И я знаю, что мне делать.

Вроцлав, вторник, 29 ноября, шесть часов дня

Испуганный бармен из закусочной Питера поставил перед Моком тарелку с толстыми ломтиками поджаренного бекона. Когда Мок указал пальцем на свою пустую кружку, он сделал мину человека, которого что-то очень беспокоит. Мок решил еще больше ему навредить и потребовал хлеба и хрена. Бармена охватила боль бытия.

Мок почувствовал действие алкоголя и злость, проглядывающая из глаз несчастных пьяниц, толкающихся возле столов и под стенами. Самым милым человеком в зале казался Моку слепой аккордеонист, который наигрывал какую-то сентиментальную мелодию. Если бы он не был слепым, он бы смотрел на Мока так же дружелюбно, как работники стройки, извозчики, фиакеры и бандиты, заполняющие забегаловку.

Мок оторвал глаза от своих собратьев в алкогольной печали и принялся за еду. Сначала украсил ломтики бекона горками хрена, затем перемешал и сформировал с помощью ножа острую намазку, после чего с легким вздохом поглотил копченое и поджаренное мясо, закусив его черным хлебом. Пиво от Хааса смыло острый вкус хрена и копчености.

Водя по забегаловке налитыми кровью глазами, он слушал ругательства и злословия. В них особенное преуспели безработные и озлобленные на весь свет рабочие. Внезапно к причитаниям присоединился какой-то мясник, жалуясь на капиталистов-эксплуататоров, которые никак не хотели оценить его редкую способность отрезать одним махом коровью голову от туловища.

Мока осенило: ужин был неприятным не потому, что складывался из мерзкой и плохо приготовленной еды, а потому что его рот сквасила изжога невыполненного долга. Высказывание безработного мясника означало для него столько же, сколько и навязывание Мюльхауза: это был знак и призыв.

Выплюнув на настил горечь, заполнившую рот, он достал полицейский блокнот и вечное перо и приступил к работе, не заботясь о легком хмельек или завсегдатаях заведения, которые не имели уже никаких сомнений относительно того, какой профессией занят этот элегантный, крепкий брюнет с густыми волнистыми волосами.

Мок посмотрел на заметки, сделанные в «Епископском подвальчике». Он прочитал: «Предположим далее: человек случайный, неслучайна только дата его смерти. Вопрос: почему неслучайна? Почему в одни дни он убивает, а в другие – нет?»

– Эти преступления не случайны, потому что совершаются в эти, а не другие дни, – прошептал он про себя, – ничто не случайно. То, что я встретил Софи на балу в Регентстве, то, что у нас еще нет детей, – задумался он об экспертизе астролога Фёллингера. – По словам астрологов совпадений не существует. Фёллингер, хотя он не знает, почему этого дома больше боится осенью, чем летом, в одном уверен: это не случайно. В фобиях Фёллингера необходимыми элементами являются место и время, потому что этот особняк иногда пугает его сильнее, иногда слабее. Не случайно также сам Фёллингер – ясновидящий, сомнамбулист, человек, получающий неведомые другим сигналы.

Мок чувствовал, что наступает долгожданный момент осенения, что вот – как однажды Декарт – переживет свою философскую ночь и философское утро, когда после глухой, удушающей тьмы внезапно все становится ярким блеском очевидности. «В мировоззрении Фёллингера эти три элемента – человек, место и время – не случайны, они необходимы, – быстро записывал он в блокноте. – Или мое происшествие, дело Гельфрерта-Хоннефельдера, может иметь только один необходимый элемент: время? Жертвы не имеют между собой ничего общего: член партии Гитлера с коммунистом, тонкий музыкант со слесарем, любитель истории с неучем! Это все, что я знаю от своих людей и от Мюльхауза. Таким образом человек, жертва преступления – на этой стадии следствия – что-то неважное. Если допустить, что убийца нас не обманывает, то мы точно знаем, что важна дата, потому что на нее сам убийца обратил наше внимание».

Рука в грязном нарукавнике поставила перед Моком заказанную кружку пива. Мок перевернул листок блокнота и сразу же заполнил его двумя словами: «А место? А место? А место? А место? А место?»

– Не может быть случайным, – сказал Мок бармену, терзающегося из-за Вельтшмертц. – Черт побери, места убийств не могут быть случайными.

Вроцлав, вторник, 29 ноября, восемь вечера

Ресторан Гражека на Грюбшенерштрассе ничем не напоминал закусочную Питера. Это было солидное и приличное место, обычно заполненное наработавшимися горожанами и наработавшимися проститутками. В этот относительно ранний час дочери Коринфа были не уставшими, а свежими, надушенными, полными надежд и лучших планов на будущее. Двух из них постигло тяжкое разочарование со стороны Мока и Смолора, которые – презрев их прелести – объединились за подоконным столиком, украшенным двумя банальными бокалами коньяка. Одна из отвергнутых проституток села недалеко от них и пыталась вслушаться в разговор мужчин.

Мок слушал, Смолор говорил:

– С девяти до двух ваша жена была у Элизабет Пфлюгер. Они играли. Был у них сторож дома, некий Гурвич. Есть у нас бумаги. Он торгует снегом. Однажды я его арестовал. Он был пьян. Не знаю, не узнал ли меня. По его словам, та Пфлюгер – это прекрасная Сюзанна. Ее посещают не мужчины, а иногда мать. С трех до восьми госпожа были дома. Играла. Так прошел день.

– Не думаю, что у тебя было время узнать о бароне фон Хагенштале.

– У меня нет. Но у моего кузена Вилли да. (Мок поздравил себя в мыслях некогда рекомендовать безработного шахтера Вильгельма Смоляра на полицейского в Старом городе.) Барон Филипп фон Хагеншталь богат, Смолор заглянул в свой блокнот. – У него дворец на Борке, на Эйхеналлее, вилла в Карловицах, на Ан-дер-Клостермауэр, поместье под Стрзелином и конюшня скаковых лошадей, которые часто выигрывают на Партиницах. Организатор благотворительных балов. Холостяк. Доктор философии. Почти безупречная репутация. Портит ему ее бывший цирковой атлет, Мориц Стржельчик. Два года назад его депортировали в Польшу. Вернулся. Вот это сволочь. Подозреваемый в убийстве. Он всегда рядом с фон Хагеншталем. У нас есть показания одной шлюхи. Ее избил Стржельчик. Сломал пальцы. На следующий день жалобу забрали.