Текст книги "Вечер в Муристане (СИ)"
Автор книги: Мара Будовская
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
Посмотрел в свой дневник – последняя запись датирована прошлым годом. И правильно – жить надо, а не дневники писать. Я и живу. Рисую заставки и мультики. Учусь. Люблю Талилу. Побывал в армии – прошел четырехмесячный курс молодого бойца, а потом вернулся к учебе. Ломброзо свозил меня в Италию, на фестиваль мультипликационных фильмов. На фестивале я получил вторую премию, и на радостях босс увез меня отдыхать в их родовое гнездо. Это не замок и не усадьба, а дом с участком в захолустном городишке. Больше всего поразила меня местная церквушка. Она относительно новая, ее расписывал сосед семейства Ломброзо, художник. Мадонна писана с матери Якопо, а Младенец – с него самого в соответствующем возрасте. Среди ангелочков встречаются его братья и сестры.
Что еще случилось за это время? Полотов женился на Соньке, после свадьбы они съехали с квартиры, и со мной поселился Бумчик–алкоголист. Он устал мотаться после работы в Иерусалим, и в будние дни ночует у меня. Мы друг на друга положительно влияем – он мне рассказывает о Иерусалиме и культах карго. Я мешаю ему пить. Когда ему становится совсем невмоготу, мы идем на бульвар Ротшильда пить пиво. Изредка к нам присоединяется и Талила.
У нас на работе началась предвыборная лихорадка. Контора выиграла конкурс на телевизионную предвыборную кампанию одной партии. Как раз той партии, которая мне не нравится. Что поделаешь – работа есть работа. Отсняли стандартный ролик: самолеты–пароходы–трактора–дети–коровы–флажки. Лидер партии на их фоне. Потом еще серию красно–черных пасквилей на противоположную партию. Которая как раз сейчас правит. Типа, экономику просрали, безопасность просрали. Конкуренты сняли точь–в–точь то же самое про «нашу» партию. Надо было срочно чем–то выделяться.
Ломброзо вызвал меня в свой кабинет и заявил, что партия очень рассчитывает на максимум голосов с русской улицы. Поэтому на меня вся надежда. Он велел мне договориться с очень известным актером и режиссером из Союза, который эмигрировал в Израиль с женой–еврейкой, чтобы тот снялся в ролике на русском языке. Деньги ему сулят большие. Я вообще не умею ходить по домам, уговаривать. Да еще к такому Режиссеру, от упоминания имени которого у меня поджилки трясутся.
Бумчик меня успокаивает – мол, хороший человек, наш парень, пивали с ним в Москве в одной компашке.
Ломброзо взял меня пальцами за обе щеки, приблизил свое лицо к моему, и выдавил сквозь зубы:
– Миша, считай, что я взял тебя на работу именно для этого ролика. От него зависит многое, если не все. Если ты его запорешь, пеняй на себя.
Он напоминал крестного отца из фильма про мафию.
Я позвонил Натику, чтобы выяснить, насколько серьезны угрозы его отчима.
– За щеки брал? – спрашивает Натик.
– Брал, – говорю.
– Меня он брал за щеки единственный раз, когда я сломал подвеску его джипа. Нет, он не шутит.
Самое страшное, что я не знаю, в курсе ли Ломброзо моих разработок – ведь самый первый псевдофильм я ему сдуру показал! Не исключаю, что у него есть доступ ко всем моим файлам. И он знает, что я теряю, кроме работы.
Письмо народного артиста СССР Поляковского Александра Александровича народному артисту СССР, главному режиссеру одного московского театра, Левинштейну Игорю Израилевичу.
Гарик, друг дорогой!
Ты себе не представляешь, как я радовался, что твое письмо написано по–русски! В театре приходится говорить на чистом древнееврейском языке. Я уже освоил две роли на нем, прекрасном, но незнакомом. Публика валит валом, не подозревая, что я просто шпарю на автопилоте заученные интонации, иногда не помня дословного перевода текста. Впрочем, такое бывает и на родном языке. Помнишь, как однажды я сбился с одной производственной пьесы на другую на ключевом слове «шарикоподшипник»?
Кроме того, начал репетировать новый спектакль, который ставят специально на меня. Называется это «Сатана против большевиков». Автор пьесы сделал вытяжку московских глав из «Мастера и Маргариты». Ершалаимские главы остались за кадром. Мы с моей мефистофельской внешностью каких только чертей не переиграли – от «Фауста» до «Диканьки». Вот, дошли и до Воланда.
Я тут купаюсь в лучах славы и зрительского интереса. Любви же зрительской пока не добился.
Любовь бьет ключом со стороны бывших соотечественников, читай: соотечественниц. Видишь ли, жила какая–нибудь Сара Абрамовна или там Ида Львовна у себя в украинском городке, актера Поляковского видела только по телевизору, мечтала втайне. Приехала в Израиль, пошла в супермаркет купить хумуса и гефильте–фиш, а тут и он, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты, в шортах и майке за фалафелем вышел.
Моя Инесса Четвертая обрюхатилась наследником. Я не сопротилялся. Ей тридцать четыре и рожать надо. Четвертая жена, шестой ребенок.
Вот, собственно, и все новости. Хотя нет, погоди! Случилось со мною одно странное происшествиие. У нас, если не знаешь, в самом разгаре предвыборная кампания. Меня уже просили прорекламировать одну из партий, но я отказался. Я в израильской политике пока не разобрался, даже не знаю, за кого голосовать. А тут такая ответственность – с экрана предлагать одного из конкурентов. Я вообще считаю, что новоприбывшие должны получать право голоса года через два после приезда.
И вот, на прошлой неделе, приходит ко мне обаяшка–молокосос с глазами цвета весенней листвы. А с ним оператор Чистопольский, помнишь его? Ты с ним работал, а я с вами выпивал. Я подумал было, что Абраша нашел мой адрес и явился с сыном, которого вполне мог успеть за период эмиграции родить. Оказалось, однако, что обаяшка с глазами – это креативный директор рекламного агентства, обслуживающего одну из партий. А Чистопольский – его подчиненный. Пытались они снять меня в партийном рекламном ролике. Еле отбоярился. Обаяшка сбегал за пивом. Посидели. Поговорили. Абраша рассказал, что с женой давно разошелся, и больше не женился. Подумалось, а не пара ли они с молокососом?
Твой Саня.
Газета «Вести Израиля», июль 1992 года.
«Не верь глазам своим»
Еще года четыре назад мы не могли бы поверить во многие вещи, которые происходят на наших глазах. Разваливаются империи, рушатся стены, народные артисты СССР служат другим народам, а члены КПСС служат другим партиям.
После того, как отшумели политические бои, показаны все предвыборные ролики, и выбран тот, кто выбран, в нашу редакцию пришло письмо от всеми любимого актера, народного артиста СССР, соотечественника по новой и старой родинам, А. А. Поляковского. Все мы любим Поляковского, как актера и режиссера, однако, некоторые из нас были неприятно удивлены, увидев уважаемого Александра Александровича в рекламе одной из партий. Другие были удивлены приятно, и бросили в избирательную урну именно то, на чем настаивал мэтр.
Небезызвестный институт политических исследований, подводя итоги последних выборов, сделал вывод, что именно наши, «русские», голоса привели к их результату. Аналитики масс–медиа склоняются к тому, что решающим фактором были именно несколько фраз, брошенных Поляковским в камеру. Многие, независимо от политических взглядов, считают, что А. А. Поляковский не должен был ни за какие деньги сниматься в политических роликах. Велико было наше удивление, когда мы прочли его письмо. Публикуем его без купюр.
Открытое письмо артиста А. А. Поляковского в редакцию газеты «Вести Израиля»
Копия: Государственному контролеру
Копия: В министерство средств массовой информации
Копия: В министерство юстиции
Копия: В бюро главы правительства
Приложения:
1) Справка о вменяемости и дееспособности г-на Поляковского А. А., выданная врачом–психиатром, профессором И. Лихтенштейном.
2) Справка об отсутствии у г-на Поляковского А. А. алкогольной и наркотической зависимости, выданная врачом–наркологом, доктором Я. Захави.
3) Выписка о движениях средств на лицевом счету г-на Поляковского А. А., предоставленная Национальным Банком Израиля.
4) Заключение фоноскопической экспертизы о неидентичности голоса, использованного в ролике с участием А. А Поляковского голосу А. А. Поляковского
Уважаемые господа!
Во–первых, я человек вменяемый и дееспособный (см. приложение 1). Во–вторых, я не наркоман и не алкоголик (см. приложение 2).
В прошлом, признаюсь, приходилось мне допиваться до зеленых чертей. Однажды я даже допился до Леонида Ильича Брежнева, предлагающего сесть за руль своего правительственного автомобиля. Но чтобы допиться до самого себя, по телевизору провозглашающего бесспорное преимущество одной партии над
другой?!
Я подумал, что схожу с ума. Но и жена видела то же самое. И вся страна видела.
Я‑то точно знал, что не снимался ни в каких роликах, и начал свое расследование, с результатами которого хочу ознакомить широкие круги израильской общественности, а особенно – моих русскоязычных соотечественников.
Итак, голос в видеоролике мне не принадлежит, о чем дал заключение авторитетный эксперт (см. приложение 4).
Видеоряд очень сильно меня напоминает.
Я подумал, что на какое–то старинное интервью наложили озвученный имитатором текст. Кто занимался озвучанием и дубляжом фильмов, тот знает, что в шевелящиеся уста артиста можно без труда вложить текст любого содержания. Однако, в этом ролике я предстал перед зрителями в домашней одежде, в которой не давал никаких интервью, в интерьере своей тель–авивской квартиры, порог которой не пересекала нога ни одного телеоператора.
Впрочем, это не совсем так. Один телеоператор ко мне все же приходил, и фотографировал меня именно в этой одежде, и даже предлагал сниматься, и именно в рекламном ролике данной партии, но я отказал ему и его коллеге. Узнав в операторе своего старого знакомого по Мосфильму, пригласил его с коллегой в дом и даже угощал пивом. Никакого письменного согласия на съемку и никакого договора я, естественно, не подписывал.
Как злоумышленникам удалось заполучить картинку, я, к сожалению, понять не могу. Знаю только, что моим актерским образом воспользовались незаконно. Воспользовались им владелец рекламного агентства, креативный директор и оператор. (имена хранятся в редакции – прим. ред.) Обманут не только я – обмануты зрители, они же – избиратели, они же – читатели этой газеты. Обманута, в конечном итоге, вся страна. Друзья в шутку укоряют меня в том, что я поменял в стране власть. А я ничего не менял и менять не собирался. Пока я не получил заключения фоноскопической экспертизы, все, к кому бы я ни обращался по этому вопросу, считали меня сумасшедшим или наглым лгуном.
Наконец, хочу внести ясность по поводу гонорара. Действительно, некоторая сумма денег поступила мне на счет (см. приложение 3). Я письменно потребовал от банка вернуть деньги обратно, но исходный счет оказался закрытым. Принадлежал он какому–то подставному лицу, некоему итальянцу, и открыт был в Вероне. Деньги вернуть не удалось, их я использую для расследования и судебной тяжбы, если таковая воспоследует.
Дорогие мои зрители! Прошу, верьте мне. Подобной чертовщины со мной в жизни никогда не происходило. А еще говорят, что на Святой Земле нечистая сила не селится.
Артист Поляковский.
Воистину, после драки кулаками не машут! Почему же размахался ими народный артист СССР? Почему раскаялся в своих действиях? Неизвестно. Я смотрел перед выборами телевизор на трезвую голову. Зрение у меня хорошее, слух стопроцентный. Я видел и слышал Александра Александровича Поляковского. А ты, читатель, кого видел?
Июль 1992 года
Бедный, бедный Поляковский! Читал крик его души – сердце кровью обливалось. Но сделать ничего не могу, своя–то рубашка ближе к телу. И поздно уже, не назначат же из–за актера перевыборы. Он сам виноват, надо было соглашаться на съемку, да и дело с концом.
Когда мы с Бумчиком пошли к нему. Бумчик был без телекамеры, только с фотоаппаратом. Сниматься Поляковский отказался наотрез. Бумчика, правда, вспомнил по Москве. Пригласил нас в дом. Я сбегал за пивом. Сидим, пьем. Бумчик с Поляковским треплются про свою творческую юность, про каких–то баб, которые постарели и располнели, а были ого–го! Бумчик понимающе кивает, но упорно направляет разговор в русло израильской политики. Поляковский гнет про баб. Бумчик про партию, и упоминает имя Ломброзо для пущей убедительности. Поляковский, отпив из кружки и заев соленой фисташкой, заверяет, что идеи Чезаре Ломброзо всегда осуждал. Бумчик спрашивает, что Поляковский думает об оппозиции. Тот честно признается, что клал и на оппозицию, и на коалицию.
Дома Бумчик говорит:
– Все, босс нас уволит. Ни хера не договорились, все испортили.
– Да, я не ожидал, что он откажется. – говорю. – Я попробую исправить ситуацию.
– Каким образом? Сан Саныч упрям, как черт, и принципиален, как архангел.
Тут он принялся кривляться, изображая Поляковского: «Идеи Чезаре Ломброзо я всегда осуждал! Израильская политика меня не интересует!» Изображал он его голос, что называется, «в ноль», и я утвердился в своей решимости.
– Бумчик, – говорю, – Пошли в контору. Фотографии мне распечатаешь. И текст наговоришь.
Когда Бумчик распечатал фотографии, я с помощью сканера приступил к оцифровке графической информации. Потом, кадр за кадром, начал расписывать свой «мультик», следя за тем, чтобы сказанный Бумчиком текст ложился на шевеление губ, чтобы мой компьютерный Поляковский не забывал дышать, моргать, подрагивать, жестикулировать. Чтобы ветер немного развевал занавеску за его спиной.
Для трехминутного ролика мне нужен месяц. Месяца у меня не было, выгадать бы хоть неделю. С утра я позвонил Ломброзо и сказал, что артист будет сниматься через пять дней. Еще двое суток мне нужно на редактирование и монтаж. Якопо, как ни странно, согласился. И пообещал прислать звукооператора. Пришлось заверить его, что мы с Бумчиком вдвоем справимся. Не хватало мне еще, чтобы о фальсификации узнала вся контора.
В подлинности результата не усомнился никто, кроме бедолаги Поляковского.
Сентябрь 1992 года
Я живу у Бабаривы и Дедамони. Они уехали за границу – мама с папой подарили им тур по Италии. А меня оставили с Бонни. Мне, конечно, было бы легче взять его к себе, но в нашей квартире по договору запрещено держать домашних животных.
Так что живу в Реховоте, на работу добираюсь автобусом. Утром и вечером гуляю с Бонни в скверике – я, в отличие от моих предков, не в восторге от близлежащего пустыря, тем более в выжженном солнцем сентябре.
А в скверике благодать. Мы выходим около шести утра, когда поливальные установки уже утихомирились, но трава еще влажная. Дубы и оливы дают тень. Шумные израильские дети еще не вышли копаться в песочнице и кататься с горки.
Бонни поднимает ножку, методично обходя кусты.
В сквере установлен телефон–автомат. Каждое утро, после шести, он звонит. Трубку неизменно берет седой человек в футболке, шортах и резиновых шлепанцах. Он долго с кем–то разговаривает. Я отвожу Бонни домой, завтракаю, выхожу из дома, чтобы ехать на работу, а он все стоит, рассказывает что–то в трубку. В первые дни моей собачьей вахты я гулял в другом конце парка, и не мог разобрать слов. А позавчера я услышал, как он размеренно диктовал, проговаривая знаки препинания и абзацы, примерно следующее:
– Итак, всюду, где христианская традиция сказала бы «распятие» (как действие), у Мастера сказано «повешение». Ггде традиция сказала бы «крест», говорится «столб». Например:
««…проще всего было бы изгнать с балкона этого странного разбойника, произнеся только два слова: «Повесить его»
– «Четверо преступников, арестованных в Ершалаиме… приговорены к позорной казни – повешению на столбах!»
– «За повозкой осужденных двигались другие, нагруженные свежеотесанными столбами с перекладинами». (Все–таки с перекладинами. Столбы с перекладинами – это кресты, не так ли? Но этого слова – «крест» – мы нигде не найдем. Впечатление такое, что по тексту написанного Мастером романа прошелся антихристианский цензор – Воланд.);
– «Да, для того, чтобы видеть казнь, он выбрал не лучшую, а худшую позицию. Но все–таки и с нее столбы были видны»
– «…вынужден был отказаться от своих попыток прорваться к повозкам, с которых уже сняли столбы»;
– «с ближайшего столба доносилась хриплая бессмысленная песенка»;
– “– Молчать на втором столбе!»
– «Прошло несколько минут, и на вершине холма остались только эти два тела и три пустых столба»;
– «А скажите… напиток им давали перед повешением на столбы?» *
Вчера я занял выжидательную позицию у автомата задолго до звонка. Бонни пришлось задирать ножку в радиусе слышимости. Седой человек, которого я про себя прозвал Булгаковедом, явился вовремя, к звонку. После короткого приветствия он принялся диктовать:
– Длинный ряд московских эпизодов содержит пародию на евангельские эпизоды или на элементы христианского вероучения и ритуала.
Назначено заседание 12-ти литераторов под председательством Берлиоза. Тайная Вечеря Иисуса и 12-ти учеников.
Трамвай отрезает голову Берлиозу. Усекновение главы Иоанна Крестителя. Виновницами того и другого события являются две женщины, молодая и постарше. У Булгакова это комсомолка вагоновожатая и старуха Аннушка, в Евангелии Саломея и ее мать Иродиада, любовница Ирода.
Купание Ивана Бездомного в Москва–реке – аналог крещения Иисуса в водах Иордана.
Буфетчику Сокову, пришедшему в «нехорошую квартиру» с жалобой на финансовый ущерб и при этом умолчавшему о своих богатствах, возвещают близкую смерть. Супруги Анания и Сапфира, утаившие от апостолов часть выручки от продажи имения, умирают
Шляпа буфетчика, забытая им в «нехорошей квартире» и возвращенная Геллой, превращается в черного котенка, и тот оцарапывает буфетчику лысину. Аналогия с терновым венцом на голове Иисуса. *
Вот кто поможет мне написать сценарий.
Сегодня я готов был подойти к нему и завязать знакомство, но ни звонка, ни абонента в сквере не было.
● Илья Корман. Москва – Ершалаим
Катя + Боря
Катерина вернулась в Младосибирск после года миланской жизни, не намереваясь задерживаться надолго. Собиралась продлить визу, устроить быт родителей и вернуться в Милан. Работы там было много, ей с трудом удалось вырваться. Копия Фурдак топтала подиумы многих модных домов. Сама Фурдак на подиумах уже не появлялась, она снималась в рекламах международных корпораций. Но дружбы со своим отражением не забросила, они регулярно встречались в Милане. Катерина пользовалась миланской квартирой Фелишии, а та время от времени наезжала за покупками. Катерина быстро научилась болтать по–итальянски, посещала клубы и вечеринки, выкинула из головы советские глупости насчет умереть, но не давать. Поцелуев было много, и все без любви. В ее постели побывали коллеги–манекенщики, студенты, и даже принц скромной европейской монархии. Их с принцем фотографии попали в светскую хронику. Причем, самый захудалый журнальчик из череды опубликовавших снимки таблоидов не удержался и подписал–таки ее фотографию именем Фелишии. Когда ошибка раскрылась, напечатали про нее статью под названием «Катя – Клон».
Однажды довелось ей вспомнить и обиды своего детства. Некий модельеришко второй обоймы высказывал в ее адрес пустые придирки, насмешки над русским акцентом, над парой советских туфель, даром что купленных в «Березке», и даже над советской зубной щеткой, которую он назвал крокодильей. (Модельеришко заставлял всех чистить зубы перед каждым показом). Катерина уже отвыкла от плохого к себе обращения. Мужчины всех возрастов, социальных групп и национальностей хотели ей понравиться, или, на худой конец, произвести хорошее впечатление. Утешало то, что с другими девочками модельеришко обращался не лучше. А вот с мальчиками – всегда хорошо. Катерина долго не понимала, кто он такой, пока не вспомнила режиссера конкурса красоты в пластмассовых бусах, который гонял их с девчонками по сцене и называл кобылами.
Когда модельеришко в очередной раз вызверился, Катерина подошла к нему вплотную, и выпалила в лицо заранее отрепетированную перед зеркалом фразу «Nel mio paese tu sarebbe seduto in carcere!» (В моей стране ты сидел бы в тюрьме!). Тот тихо осел, а Катю впервые в жизни охватила гордость за советский уголовный кодекс.
Она не переставала изумляться тому, какие же в СССР живут непуганые идиоты. Да она и сама такая. Интеллигентское сопливое воспитание. Ее учили жить для других. На Западе, даже в занюханной, почти социалистической Италии, никто не живет для других, кроме католических монахинь. Для себя, все для себя. Других только используют.
Разочаровалась она и в театре. Как–то пошли с Фелишией и ее друзьями в Ла – Скала. Фасад, как у курятника, Младосибирский Оперный гораздо помпезнее. Давали «Риголетто». Катерина приготовилась страдать. Опера оказалась черной комедией про мафию. Герцог – крестный отец. Наемный убийца Спарафучиле – строго одетый деловой человек, все время записывающий что–то в блокнот. Джильда одета от Гуччи. В конечной сцене ее, умирающую, выносят в черном полиэтиленовом мешке, какими пользуется полиция. Все ложь, все какое–то стыдное кривляние.
Ни в Ла Скала, ни в Пикколо Театро она больше не ходила. Предпочитала рестораны, ночные клубы, показы мод. Деньги и секс – это настоящее, к этому сводится любое искусство и любое чувство.
Домой возвращаться не хотелось, но пришлось. Кончилась виза. Думала, все сделает за недельку–две. Но оказалось, что нужно оформить выездные документы нового образца, а с этим младосибирский ОВИР тянул и тянул, потому что девка–мисс набила за границей кошелек миллионами, а поделиться не соображает.
За год ее отсутствия привычная жизнь рухнула, осыпалась и погребла под собой многих, в том числе и родителей. Мамин исследовательский институт посокращали–посокращали, да и закрыли вовсе. Папа пробавлялся свадьбами – цирк закрылся, филармония задерживала зарплату. Да и свадеб почти не было – все откладывали женитьбу и рождение детей до лучших времен. Родители постарели, растерялись. Прекратились дружеские посиделки и задушевные разговоры. Забылись радость гласности, торжество подавления путча, триумф честного Ельцина. Все, за что рвали глотки на кухнях и митингах, обратилось кошмаром.
Катя поняла, что теперь она должна принимать решения, и приступила к действиям. Для начала поехала в институт, забрала документы и взяла академическую справку – пригодится для продолжения образования. Но это она отложила на неопределенный срок. Сейчас Эйнштейном быть невыгодно. Барби зарабатывает гораздо больше. Когда–нибудь потом, когда поседеют власы и обвиснут ланиты, она, возможно, еще доучится на Эйнштейна. А пока она – Барби. Настоящая Барби. Настоящая!
В Милане, гуляя по торговому центру La Rinascente, она как–то зашла в игрушечный магазин и купила эту куклу.
Квартира Фелишии, в которой жила Катерина, располагалась на улице Марио Пики, на задворках Новой Академии Искусств. Ближайший к дому салон тату находился улицы через две, на Виа Евангелиста Торричелли.
Мастер художественной татуировки Дино Паолино, томный итальянский юноша, словно сошедший с полотен Караваджо, как увидел Катерину, потерял дар речи. Хотя, казалось бы, в этом городе–улье манекенного искусства мог бы уже и насмотреться. Немалых трудов Катерине стоило объяснить мастеру наколок, что от него требуется перенести клеймо с кукольной шейки на ее, Катеринину. Он развернул перед ней целый каталог бабочек, стрекозок, ангелочков и прочей летучей живности. Но Катерина упорно стучала ногтем в невыразительный торговый знак «чего–то–там–ентертеймент», коим была проштампована шея куколки.
– Если вы, синьорина, решили себя изуродовать – пожалуйста. Я только хочу предложить, чтобы это уродство было видно только в ультрафиолетовом свете. Есть такие краски.
Катерина подумала, что это даже забавно. И ретушерам с ее фотографиями будет меньше возни. Дино принялся за работу, а когда закончил, проводил ее до дома. Они продолжили вечер в постели, несмотря на то, что шея у Катерины горела.
Здесь, в Младосибирске, ни у кого не было ультрафиолетовой лампы. И не было Дино, который так влюбился, что носил ей продукты из лавки, готовил неаполитанские пиццы и натирал паркет.
Когда до нее дошло, чего ждут в ОВИРе, она обозлилась и нашла гениальное решение проблемы. Семейство Левитиных собиралось подавать документы на выезд в Израиль, а у Израиля с Италией безвизовый режим. К тому же, в Израиле Мишка, первая, незабытая любовь.
Свадебное платье от Валентино ей привез Дино. Костюм жениха прибыл из Москвы, но тоже был от кутюр. Вместе с Дино явились несколько журналистов миланской желтой прессы. Еще бы! Катя – Клон выходит замуж! В местных журналистах тоже дефицита не было. «Сибирская принцесса выбала школьного друга». «Как жениться на двойнике Фурдак». «После успеха на подиумах Милана королева красоты возвращается к любимому».
На тщательно спланированном банкете гости рассаживались строго в соответствии с именными табличками. Родители невесты сидели рядом с дирижером популярного джазового оркестра, которого для безработного саксофониста Порохова притащил из Москвы Степан Орлов. К старшим Левитиным подсадили инспектора таможни. Среди всего этого великолепия зияли пустотой два места. Таблички у пустых тарелок гласили: «Таисия Фрид» и «Роман Лазарский». Но после второго тоста вышколенные официанты унесли стулья и приборы, убрали таблички, пустота заполнилась и больше не бросалась в глаза.
Тая, конечно, хотела пойти на свадьбу. Но Роман отрезал: «Не наш уровень».
Дело было не в уровне, а в том, что Роман не хотел встречаться с Орловым. Не мог он забыть, как гипюровый продюсер попер его, Лазарского, из собственного кабинета. Обида не шла у него с души. Впрочем, она забылась, когда Лазарский вернулся в Москву, бросив почти готовую постановку «Мастера и Маргариты».
На первой же тусовке Роман со Степаном пришли к согласию, и нашли точки соприкосновения. Могущественный отец Лазарского все еще руководил творческим обьединением на Мосфильме. Когда чудом открылась вакансия в Госкино, папа сделал невозможное – уткнул сына в теплое место.
