Текст книги "Вечер в Муристане (СИ)"

Автор книги: Мара Будовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Сентябрь 1990 года

Пока не начались занятия в университете, я пропадаю на работе. У нас уже есть первый заказ – реклама какого–то творога. Уж не знаю, где там ее покажут и кто ее увидит, но съемки происходили в павильонах новой телекомпании, а теперь нам надо все это озвучить и смонтировать.

Наш родной Якопо, похоже, решил внести свой вклад в прием массовой репатриации из СССР. Поговаривают, правда, что это он делает из корыстных соображений – работодатель репатрианта пользуется большими льготами в налоговом управлении.

Кроме меня, в нашем бюро работают:

1) Софья Шамсиевна Кокбекаева, секретарша, лет 20. В Израиле два года. Мама у Сони еврейка, а папа – казах. Глядя на Соньку, приходишь к выводу, что японки получились от казахов и евреек. При этом она довольно высокая. Ноги у нее стройные. Лошадей видела только по телевизору. Я спросил ее, как же зовут ее достопочтенного папашу – Шамса? Она ответила, что уже Шимшон.

Соньку Ломброзо сманил из соседнего офиса. Она давно работает в нашем здании и все знает: где можно дешево пообедать, проявить фотографии или бесплатно воспользоваться факсом и ксероксом, – своих у нас пока нет. Однажды, еще на прошлой работе, к ее шефу приехали какие–то иностранцы, и она показала им, где в Яффо можно раздобыть кокаин. Гости остались так довольны, что уезжать не хотели. Мне Сонька тоже показала это место, когда мы пошли гулять по Яффо. Это оказалась арабская лавка, которая торгует исключительно только арбузами. Летом, осенью, зимой и весной – арбузами. Располагается она в постройке одиннадцатого века. Я спросил Соньку, не в арбузах ли содержится порошок. Она сказала, что в арбузах, но не во всех. Надо сказать «Арбуз», если хочешь арбуз, или «Арбуз с дозой», если хочешь арбуз с дозой. Она сказала лавочнику: «Арбуз», и мы его съели у них на кухне. Кокаина в нем действительно не было.

2) Абрам Чистопольский, он же – Бумчик – Алкоголист, оператор и фотограф, лет 50. В Израиле семь лет. Гений киносъемки. Получил свою кличку за легкую привязанность к спиртному. На фоне здешней трезвенности он, конечно, алкоголист. (Психиатр, не надо звать корректора!) Не алкоголик, а именно алкоголист. Говорит, что снимал у Бондарчука и Тарковского, но из титров его вырезали, потому что он уехал. Я делаю вид, что верю. Думаю на тот год взять спецкурс по советскому кинематографу и вывести его на чистую воду. Бумчик живет в Иерусалиме и совершенно свихнулся на его почве. Говорит, что ехал не в Израиль, а в Иерусалим. Говорит, что когда автобус спускается с Иерусалимских гор, ему становится трудно дышать.

Я думаю о нашей семье. А мы к чему стремились? Куда ехали? Бабарива и Дедамоня, похоже, ехали на пустырь за их домом. Они боготворят его, словно это Храмовая гора. Папа ехал в клинику. Мама – в Китай. Я ехал в Тель – Авив.

Так вот, Бумчик пригласил меня к себе в Иерусалим, и обещал устроить такую экскурсию, которую я никогда не забуду. Я согласился.

3) Цуриэль Цурило, лет 40–45, начальство жидкое, твердое и газообразное.

У Льва Кассиля в «Швамбрании» был герой – мятежный гимназист Митя Ламберг, который делил начальство на три вида: жидкое, твердое и газообразное. К нам Ломброзо приставил человека, который проявляется как начальство во всех видах – говорит твердым голосом, занимает весь предоставленный ему объем и проникает во все дыры. Своей украинской фамилией он обязан какому–то деду или прадеду – казаку, который во время очередного погрома влюбился в еврейскую дивчину и, вместо того, чтобы изнасиловать, на ней женился. Позже их потомки присобачили к этой фамилии имя Цуриэль, чтобы подкинуть окружающим версию о ее еврейском происхождении.

Есть еще остальные, но я пока про них знаю мало.

Сонька сидит у входа, а мы с Бумчиком и Цурило втроем в одной комнате. В остальной части офиса пока идет ремонт. Компьютера у меня пока нет. В рабочие часы читаю американскую книжку «Ты – креативный директор».

Бумчик просматривает подшивку каких–то журналов.

Сонька готовит всем кофе и треплется по телефону с подружками из прежнего офиса.

Цурило следит, чтобы мы не говорили друг с другом по–русски. На разговоры на иврите он внимания не обращает.

Октябрь 1990 года

Насилу нашел квартиру. Я хорошо зарабатываю, но не настолько, чтобы снимать три комнаты за пятьсот долларов. Однокомнатных или двухкомнатных квартир в Израиле почему–то почти нет, и их аренда стоит не намного дешевле. Поэтому пришлось искать компаньона. Это непросто. Я две недели прочесывал объявления. Встречался, как идиот, в кафе с парнями – чтобы проверить хотя бы первичную совместимость. Кто–то воротил нос от меня. Например, курносый блондин, который мне, горбоносому брюнету, заявил, что с русским он жить не будет. Кого–то не воспринял я. Рокер–металлист хорош сам по себе, но не в одной квартире с тобой. Что касается типа, который предупредил, что мыть за собой он не собирается, но будет мне за это платить, то я просто развернулся и ушел. Наконец, ко мне на свидание явился Вадик Полотов, с которым мы прилетели в Страну на одном самолете и учились в одном ульпане. Он имел на примете квартиру, правда, не с двумя, а с тремя спальнями. Необходимо было найти третьего компаньона. Все закрутилось по второму кругу – на зов явились и рокер, и богатый белоручка. Я пожаловался на отсутствие кандидатур Соньке. Она просияла:

– Да тебе этого Вадика просто бог послал! То есть, мне. Мечтаю съехать от родителей.

Короче, третьей стала Сонька.

Натик демобилизовался и уже поступил на экономический факультет. Папа Ломброзо собирается сотворить из него финансового гения – наследника империи. Впрочем, скоро у Папы будет, наконец, единокровный наследник – Изабелла Евсеевна в положении. Это не помешало ей поселить вместо нас во флигеле каких–то своих знакомых. Флигель не пустует, как сумка мамы–кенгуру.

Я пока живу у родителей, а на пятницу–субботу приезжаю к Бабариве и Дедамоне. И, конечно, к Бонни – воплощению детской мечты о собаке.

Впрочем, родителей я не стесняю – мама постоянно на переговорах – не прошли даром уроки Варвары Пак, не зазря она носит свои дутые финские валенки. Папа пропадает на работе. Приходит, моется, ест, спит – и опять на работу. Общаются они через холодильник. Внутри холодильника папа оставляет продукты, а мама – приготовленные блюда. Снаружи холодильника развернулась целая переписка. Право, не знаю, зачем они сюда ехали – света белого не видеть? Правда, я тоже света белого не вижу и счастлив пока.

Насколько я могу быть счастливым без Таи.

Занятия в университете все еще не начались, а вот ремонт в нашей конторе закончился. Меня поселили в небольшой отдельный кабинет, оснащенный японским персональным компьютером и литературой по компьютерной графике. Я погрузился в ее изучение, и уже нарисовал (самотыком, как говорит папа) пару пробных мультиков–заставок: к новостям и к комическому сериалу.

Заставку к новостям Ломброзо продал на какой–то заштатный итальянский канал. Дал мне две тысячи долларов. Этого хватит, чтобы пройти курс вождения и купить подержанную машину вроде Натикова «жука». Про заставку к сериалу он сказал, что теперь по ней надо писать сценарий и снимать. Шутит.

В последнее время я ощущаю, как у меня в башке, на периферии сознания, что–то булькает. Не знаю, как сказать словами, но я просто физически ощутил это побулькивание, когда:

– Когда Цурило с Бумчиком вышли пообедать, а мы с Сонькой играли в морской бой.

– Когда увидел у Бабаривы схемы для вышивки.

– Когда на автобусной остановке подошел близко–близко к рекламному плакату и увидел, что ясная фотографическая картинка распалась на квадраты, каждый из которых содержал красные, зеленые, синие, белые точки

– Когда нашел в фильмотеке Ломброзо и посмотрел фильм Александра Алексеева «Нос», выполненный в технике игольчатого экрана, или pin–screen.

Игольчатый экран – это стол, в который понатыканы иглы таким образом, что когда игла полностью выдвинута, при освещении под определенным углом она отбрасывает тень на один квадратик. Если выдвинуты все иглы, экран черный. Если не выдвинута ни одна, экран белый. Промежуточные состояния могут создавать изображения, близкие к кинематографическим. Или, точнее, к живым.

Моя мечта – компьютерный игольчатый экран. Я хочу рисовать живые картины, неотличимые от настоящих фильмов. Я еще не знаю как, но это булькает во мне, и в конце концов сварится.

Октябрь 1990 года

Спасибо Бумчику, я наконец–то добрался до Ершалаима. Нет, я, конечно, уже бывал в Иерусалиме. И даже у Стены Плача бывал. С целым автобусом экскурсантов из нашего ульпана. Это не считается.

На этот раз я подготовился, написал записочки Всевышнему, чтобы положить их между камнями Западной Стены. Старался никого не забыть, вспомнил даже просьбу старичка–фотографа Гриши, сына Менахем – Мендла и Песи.

Бумчик говорит, что все исполняется в точности по написанному, но если плохо сформулируешь или не подумаешь о последствиях – результат может оказаться неожиданным. За старичка Гришу я просто попросил, чтобы он был счастлив. За себя попросил увидеть Риночку, стать режиссером, снять Таю в кино, разбогатеть.

Когда касаешься Стены, думаешь о том, сколько поколений твоих предков касались ее до тебя, начиная с разрушения Храма и по сей день. Ты чувствуешь тепло их рук, слышишь их моления. Я не выдержал: «О, Вседержитель! Если Ты меня прощаешь за невольное убийство, яви знак». Тут из ращелины в Стене выскользнула ящерица, спустилась на пол и подползла к моей ноге.

Бумчик взял у служки Сидур (молитвенник, Дедамоня с таким не расстается), и помолился. А потом еще прочел несколько псалмов из книги Теилим. Я тоже помолился, но по–русски и своими словами. ОН меня простит. От Стены мы с Бумчиком пятились, чтобы не поворачиваться к ней спиной. Потом Бумчик водил меня по Старому городу, который весь, кроме Еврейского Квартала, превратился в одну большую арабскую сувенирную лавку. Бумчик знает тут все ходы и выходы, крыши и лестницы. Он знает, где чья территория и кому что тут принадлежит. Он мне все это рассказывал, но я не запомнил.

Потом мне уже надоели сменяющие друг друга лавчонки, и тут Бумчик говорит, мол, обрати внимание, по какой улице идешь. Я посмотрел на табличку с названием – Виа Долороза. И тогда он показал мне девятую остановку Христа, коптскую церковь и монахов. Во дворе церкви стояли сосновые кресты, туристы взваливали их на себя, фотографировались.

– Вообще–то осужденные на казнь несли на себе не целые кресты, а только поперечные перекладины из дерева. Каменные столбы были стационарными. – объяснил Бумчик.

Иконы у коптов, – будто ребенок рисовал. Но потрясающей красоты. В их капелле – вытертые занавеси, старые скамьи, молитвенные посохи.

Через коптскую и эфиопскую церкви мы спустились к Храму Гроба Господня, и у меня было такое чувство, будто это не я тут иду, а просто смотрю себе на диване Клуб Кинопутешествий. Только вот вместо Сенкевича у меня Бумчик.

А Бумчик все вещал. От него я узнал, что, возможно, путь Христа пролегал не по этой улице, а по соседней, и место казни могло оказаться тоже совершенно не тут.

Что улица называется Виа Долороза всего–навсего с 1867 года, что путь Христа восстановили монахи–францисканцы в шестнадцатом веке, а кроме католиков никто этой традиции особенно не хранит.

Место казни тоже определено весьма приблизительно. Когда император Константин решил, с подачи матери своей Елены, сделать христианство официальной римской религией, эта самая Елена отправилась на Святую Землю, чтобы найти и сохранить для потомков святые места. Со дня казни Христа на тот момент прошло почти триста лет.

И каких лет! Иудейские войны, разрушение Храма, изгнание и рассеяние народа. Кто мог указать ей места? Особенно, если учесть, что казнь–то была событием заурядным. Сотни таких казней совершались в городах и весях Римской Империи еженедельно.

Императрица Елена в 325 году нашла остатки трех деревянных крестов и пришла к выводу, что на одном из них был распят Иисус. На месте, где стоит сейчас Храм Гроба Господня, в 135 году были построены Форум и Капитолий. То есть, на Гробе Господнем стоял языческий храм. Правда, к приходу Елены он уже был разрушен.

Бумчик подробнейшим образом рассказал мне, что в какой период построено, и что какой церкви внутри Храма принадлежит, но запомнить это мне трудно. Единственное, что я понял – Храм поделен между шестью конфессиями – католиками, православными, армянами, греками–ортодоксами, коптами и эфиопами. Некоторые святыни буквально поделены на кусочки между этими церквями. Коптам, например, принадлежит один торец Камня Помазания, а эфиопам – другой. Колонна Бичевания поделена вдоль и поперек. При этом, представители разных конфессий не гнушались даже поджогом Храма, чтобы добиться перераздела ценностей.

Вот интересно, понравилось бы это их Христу?

И что это за истинные христиане, которые отказывают в праве на святыни братьям во Христе?

И какое все это имеет к нему отношение?

Я остался у Бумчика ночевать. Только ночевать он не спешил. Он накрыл на стол, вынул из буфета бутылку водки и советского вида стопарики и принялся меня спаивать. Правда, напился он первый. И тут его понесло.

– Зря они, Мишка, суетятся. Нету там никакой гробницы Христа. И не потому, что императрица Елена получила недостоверные сведения. А потому, что Иисус вообще не умирал. Ну, то есть не умирал в ноль–ноль–тридцать–третьем году. Или там, в ноль–ноль–двадцать–девятом. И на небо он улетел на летающей тарелке. Ну, может, на самолете его Ангелы унесли. Между прочим, в Индии имеются свидетельства, что Иисус после распятия поселился там и дожил до самой старости.

– Бумчик, – говорю, – Ты, по–моему, совсем напился.

И тут я понял, о чем же роман «Мастер и Маргарита». Я понял, где его квинтэссенция, в какой фразе. Когда Иван в лечебнице рассказывает Мастеру со слов Воланда о Понтии Пилате, Мастер произносит: «О, как я угадал! О, как я все угадал!». А потом я понял, что многие это поняли еще до меня. Но это неважно.

Ни Евангелия, ни апокрифы, ни легенды не донесли до нас правды о тех событиях. Даже теория Бумчика кажется более правдоподобной, чем христианский канон.

Уже утро. Мы с Бумчиком из новостей узнали, что после того, как мы ушли вчера от Западной Стены, там были беспорядки. Тысячи арабов ворвались в полицейский участок, сожгли его и принялись кидать камни в молящихся евреев. Полиция открыла огонь. В результате убит 21 араб, ранено 26 евреев.

Комиссия по безопасности ООН осудила Израиль. А что полиция, интересно, должна была делать – смотреть, улыбаясь, как бьют наших? В любых столкновениях толпы с полицией больше погибнет толпы, чем полиции. Англию почему–то не осуждают, когда она дает по башке ИРА, а Испанию – за то, что она дает по башке баскам. А нас–то за что, спрашивается?

Октябрь 1990 года

Мы с Полотовым и Кокбекаевой переехали на новую квартиру. Мебель, холодильник и плита у нас хозяйские. Бабарива сшила занавески. Дедамоня принес свой старый радиоприемник. Сонькины родители – чугунный казан и текинский ковер. Полотовы – набор эмалированных кастрюль. Мама с папой – пылесос. Ломброзо подарил телевизор. Изабелла Евсеевна прислала сумку–холодильник, набитую разной снедью. Бумчик притащил бутылку водки. Натик привел свою подружку – скрипачку. Она принялась было что–то исполнять, но пришли соседи и сказали, что не стоит начинать наше проживание в их доме с такого шума. Потом явились другие соседи, принесли торт и вежливо поинтересовались, кто из нас скрипач. Узнав, что скрипач не из жильцов, а из гостей, просияли и удалились.

«Счастлив дом, где пенье скрипки наставляет нас на путь…»

Наша квартира находится возле Синематеки, на улице Кирьят – Асефер, а офис Ломброзо – на улице Темкина, минутах в восьми ходьбы. В те дни, когда занятия начинаются с девяти, я еду в университет с Вадькой, а если утром есть время поработать, иду на работу с Сонькой.

Между ними (Вадиком и Соней) проскакивают какие–то искры и флюиды. Мне это неприятно. Я не имею видов на Соньку, но мне противно быть третьим лишним.

Психиатр, читая мой дневник, наверное, спросит себя, а почему молодой здоровый парень ничего не пишет о девчонках, дискотеках, перепихонах?

Я бы, наверное, пустился бы во все тяжкие, если бы не Тая. Мне нравится хранить ей верность. Хотя я и понимаю, что она ко мне не приедет, и я, скорее всего, не увижу больше ни ее, ни дочь.

Ноябрь 1990 года

Дома скандал. Полотовы против Кокбекаевых. Мадам Полотова орет:

– Не затем я везла своего сына в Израиль, чтобы он на казашке женился! Кокбекаева отвечает, что она сама еврейка, дочь ее еврейка, и даже Шимшон, хоть и казах. А вот сынок Полотов непонятно в кого голубоглазый блондин. Папа – Полотов, голубоглазый блондин, и папа-Кокбекаев, природный казах, растаскивают жен по углам ринга. Шимшон Кокбекаев что–то бурчит про плавильный котел. Полотов бубнит, что в Ашдоде один его знакомый женился на московской прописке. Мне нет места на этом празднике жизни. Я иду в контору поработать.

Заставку, которую я сделал на пробу, действительно запустили в производство. То есть, не заставку, конечно, а сценарий по ней. Это мультсериал, и рисую его я. Аванс меня впечатлил. Только, думаю, Ломброзо получит за это в несколько раз больше. Но он – босс, а я – бедный студент.

Прихожу я на работу, в конторе никого нет. Включаю компьютер, открываю окно. Вообще–то, этого делать нельзя. Когда я открыл окно впервые, ко мне тут же прибежал снизу охранник. Но я не могу дышать несвежим воздухом из кондиционера. Я просто задыхаюсь. И мне плевать, если на улице жарко. Главное, чтобы воздух содержал кислород. Короче, я поработал над датчиком, и он больше не посылает на пульт охраны своих идиотских сигналов.

Окно в доме напротив тоже распахнуто. Это окно кухни. Ее обитательница, молодая хорошенькая женщина, все время что–то готовит. Запахи ее стряпни сводят меня с ума. Я, конечно, не голодаю, но таких запахов моя еда не источает. Я несколько раз видел эту девушку у нас в здании, она разносит по офисам обеды в алюминиевых судках. Цурило заказывает у нее то печеную форель, то лазанью, то тушеную куриную печень с пюре из батата. Цурило делает заказ всегда в десять часов, орет на весь офис, Иначе, откуда мне знать, что там у него на обед? Я в обеденное время обычно в университете.

Я сижу, рисую свой мультик, поглядываю на свою соседку, на ее высящиеся крышками над подоконником кастрюли, на ее торчащую над кастрюлями грудь, на ее черные блестящие волосы, на ее лицо и руки, и мультик рисуется сам собой.

Мой мультсериал – это трехминутные истории. Герои абстрактные – не то пуговицы, не то ягоды, но мужчины. Три друга. Сериал об их приключениях. По ходу текущей серии одному из них должен был присниться эротический сон. Я этот сон решил выполнить в своей (пока корявой) технике виртуального игольчатого экрана. Это выглядит, как художественная черно–белая съемка при очень резком свете, почти без полутеней. Но девушка получилась настоящей – из окна напротив.

Если я забуду тебя, Тая, нехай отсохнет моя десница. А она отсохнет, если я буду пользоваться ею так же интенсивно, как сегодня.

Интересно, а Пигмалион дрочил на Галатею?

Декабрь 1990 года

Вчера мои компаньоны по квартире серьезно обсуждали, какую им после женитьбы взять общую фамилию. На букву «п». Нормальную, ивритскую фамилию. Например, Пеэри или там – Пирхи. Долго спорили, потом оставили фамилию Полотов, хоть в ней и звучит исконная жалоба.

Все обсуждения будущего бракосочетания и дальнейшей жизни молодых происходят на нашей съемной территории. Мы так не договаривались, но я молчу. Прихожу поздно и пытаюсь проскользнуть в душ и в свою комнату. Однако, оба семейства избрали меня на роль третейского судьи. То и дело я слышу: «Ну скажи ты им, Миш» – с обеих сторон. Это касается чего угодно – платья, букета, галстука, распределения обязанностей или воспитания будущих детей. Может быть, они узнали о Риночке?

Риночке уже два года. Она умеет разговаривать. Когда же я смогу поговорить с ней?

Ломброзо посмотрел серию с эротическим сновидением. «Кто это снимал?» – спрашивает, – «Бумчик?». И еще добавил, что, мол, странно, что Талила согласилась сниматься. Я чуть было не спросил, кто такая Талила. Но понял – та, из окна. Я ему объяснил, что это мультипликация. И тогда он велел мне изменить черты лица этой самой Талилы, потому что из–за нее могут быть неприятности. Я не понял, что за неприятности и почему, но черты изменил. Жалко мне, что ли? Тем более, что оригинальный отрывок я тоже сохранил.

Кроме свадьбы Полотова с Кокбекаевой, надвигаются еще два события – новый 1991 год и война. Второго августа товарищ и брат Саддам Хуссейн напал на Кувейт. Там хорошо живут и много нефти. Америка готовится освободить Кувейт и напасть на Ирак. Ирак при этом готовится бомбить Израиль – вот такая ближневосточная логика. А мы готовимся держать удар. Нам всем раздали картонные коробки с противогазами.

Да, еще к нам пришел представитель домового комитета и показал, где находится бомбоубежище. Это довольно тесное подвальное помещение, в котором предусмотрительные жильцы разместили несколько матрасов и старых диванов, черно–белый телевизор, детский горшок, запас воды и туалетной бумаги. Мы принесли нарды и Дедамонин заслуженный радиоприемник, который берет такие волны, какие местным приемникам и не снились. Подготовка к бомбежке лишена военной романтики. Люди думают об попить и пописать.

На работе устроили учения – все организованно спускались в бомбоубежище без помощи лифта. Бомбоубежище на работе – это не то, что дома. Натуральный бункер. Ряды кресел, как в кинотеатре. Несколько нар. Аккуратно сложенные на нарах одеяла. Огромные канистры с водой. Подача очищенного воздуха на случай химической или ядерной атаки. Герметически закрывающиеся двери. Насчет этих дверей нас предупредили, что их будут закрывать, даже если кто–то еще не добежал. Поэтому лучше поторопиться. Опоздавшему ни в коем случае не выходить наружу, а оставаться в предбаннике, потому что от конвенционального оружия, без химических боеголовок, он нас защитит.

В университете тоже были учения. Наши русские всё вспоминали своих военруков и уроки гражданской обороны, которые, казалось, никогда в жизни не пригодятся.

Несмотря на надвигающиеся военные действия, русских на улицах все больше и больше. Два года назад мы были почти экзотикой. Сейчас везде звучит русская речь. Дешевые гостиницы, куда хаживали в обеденный перерыв тель–авивские офисные прелюбодеи, сняты Сохнутом и Министерством Абсорбции на несколько лет вперед. Квартиру снять невозможно. Флигель Ломброзо превратился в воронью слободку. Изабелла Евсеевна пообещала мужу и сыну, что больше никого у себя принимать не будет, а флигель отремонтирует и предоставит Натику.

Так что мы еще вовремя приехали.