Текст книги "Вечер в Муристане (СИ)"

Автор книги: Мара Будовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Май 1996 года

Черт, черт, черт! Ну, и зачем я взялся за этот фильм? Проклятие есть, и оно работает.

В очередную мою реховотскую пятницу мы с Бонни пришли к Булгаковеду. Все было, как всегда. Булгаковед и его жена погладили Бонни, дали ему мозговую косточку из бульона. Эта неблагодарная тварь выгрыз кость, а потом облаял хозяина дома. Булгаковед говорит:

– Еще косточку просит.

А я‑то знаю, в каких случаях Бонни гавкает на знакомых. С трудом объяснив Булгаковеду ситуацию и успокоив его тем, что в прошлую пятницу пес молчал, а это значит, что болезнь, если она есть, находится на очень ранней стадии, я все–таки повез его к отцу в больницу.

Для папы, в отличие от всех остальных врачей, Бонни имеет авторитет. Я помню рассказ профессорши Зельц о том, как врачи не верили облаянным Бонни пациентам, а через пару лет те умирали от очевидного рака. Нет уж, Булгаковеда я не отдам.

Папа взялся за дело, подключил недоумевающих онкологов. Те нашли небольшое образование в желудке. Булгаковеду назначили операцию.

Один онколог попросил разрешения присылать пациентов с сомнительными диагнозами к Бонни на обнюхивание.

Проклятие имеет силу, начиная со стадии сценария. Но отказываться от замысла я не стану.

Июнь 1996 года

У Иешуа был Пилат, а у Пилата – Кесарь. У Булгакова литературные чиновники, а у чиновников – Сталин. У меня есть Цурило, а у Цурило – Ломброзо. А может, наоборот.

Недавно у нас в конторе состоялось общее собрание. Ломброзо произнес речь. И, среди прочего, хвалил меня. Подчеркивал, что я приехал в страну без языка, без профессии и без образования, а теперь вырос в креативного директора и художественного редактора. О том, что я мультипликатор, он не обмолвился. С некоторых пор я превратился в тайного мультипликатора по деликатным ситуациям.

Сам же я считаю, что моя судьба не менее трагична, чем судьба Булгакова. Он писал в стол. А я в стол режиссирую, играю, гримирую, шью костюмы и создаю декорации.

Виртуальный Ершалаим я строю вместе с Иосифом Флавием и Бумчиком. Первый описал и устройство Храма, и убранство Иродова дворца, и вообще Иерусалим тех лет. Второй ездит по Иерусалиму и снимает те немногочисленные места, которые сохранились. И то сказать, на месте Антониевой башни ныне школа для арабских девочек, на месте Иродова дворца – Башня Давида, турецкая постройка, которая к Давиду отношения не имеет, Яффские ворота перестроены Сулейманом Великолепным в шестнадцатом веке. На месте дома Каифы расположена церковь Петро Галликанте, а в Гефсиманском саду – церковь Всех Наций, обе построены в двадцатом веке.

Что осталось? От Гефсиманского сада – тысячелетние оливы. От Иродова дворца – основание башни Фацаэль. От Храма – Западная Стена. И Восточная Стена, над которой теперь высится знаменитый золотой купол. А еще Южная, которую очистили от мусора и раскопали вплоть до иродианского Кардо, плиты которого раскололись под тяжестью обломков стен Храма, сброшенных римскими солдатами с высоты пятнадцатиэтажного дома. Глыбы–обломки находятся тут же. К этой стене подходила лестница, ведущая к Храму, сделанная таким образом, чтобы избежать давки – одна ступень длинная, другая – короткая. Не разгонишься. Под лестницей нашлись десятки ритуальных бассейнов. Еще одна лестница–эстакада вела из Храма вниз, к Кардо, к торговым рядам.

Голгофу я нарисую сам, хотя в Церкви Гроба Господня мы с Бумчиком тоже побывали неоднократно.

Мы не боимся ходить по мусульманскому кварталу Старого города и по Восточному Иерусалиму, спускаться в долину Кедрон, и подниматься по Масличной горе. Как сказал Раби Нахман из Бреслава, «Весь мир – это очень узкий мост, и главное – ничего не бояться».

После трудов праведных мы иногда ужинаем в Муристане, на крыше у Папы Андреаса, грека–ортодокса. Пьем кофе, любуемся площадью с фонтаном. У нас это называется «чашка кофе на Голгофе». Мы одни из немногих завсегдатаев этого места, в основном пропускающего через себя поток туристов и паломников.

Но чаще мы заваливаемся не к Папе, а в дом напротив него, в мансарду к художнику Аракелу Амбарцумяну.

Аракел, несмотря на то, что его имя по–армянски значит «апостол», а фамилия – «Вознесенский», не очень набожный. Он ведет богемный образ жизни, дружит с евреями и армянами новой волны, приехавшими в Израиль из Союза. Сам Аракел родился в Иерусалиме. Он рисует Муристан. То есть, не только Муристан, но Голгофу во все времена – и загородное лобное место, Лысую Гору, и храм Афродиты, и форум Элии Капитолины, и византийский Анастазис, и Церковь Гроба Господня, какова она ныне.

Бумчик как–то пришел на его выставку, там они и подружились. Аракел не прочь заложить за воротник. Когда он ночует у нас в Тель – Авиве или мы засиживаемся у него в мансарде, то пьем только вино.

– Вино какой страны предпочитаете в это время дня? – спрашивает Аракел, и приносит на выбор армянский Айгешат, созданный из винограда Воскеат, ныне редкого, дары израильской Гамлы и белое Фалернское.

Мы пьем только белое вино. Красное, цвета крови, должно быть сделано руками соплеменников. Это – древняя традиция, которой придерживался и Пилат со своей Цекубой, и евреи во все времена.

Аракелу лет тридцать пять. Он яркий красавец из тех, что в старости выглядят особенно непривлекательно со своими лохматыми бровями и некогда чувственными отвисшими губами. Женщин он предпочитает, как и его далекие ереванские братья, русских. Когда в его мансарде поселяется женщина, для друзей он недоступен. В таких случаях мы и ходим к Папе Андреасу.

Газета «Вести Израиля». 1 января 1997 года

Найдите пять отличий.

Звезда нашей алии, топ–модель Екатерина Порохова – Левитина, получила предложение стать лицом ведущей израильской косметической фирмы. Однако, еще до начала работы над новой рекламной кампанией одна из ведущих мировых косметических фирм, лицом которой уже много лет является супермодель Фелишиа Фурдак, подала в арбитражный суд миланской торговой палаты протест, основанный на том, что израильская модель похожа на Фурдак, как две капли воды. У мирового концерна с Фурдак договор, исключающий ее сотрудничество с конкурентами. Фирма гарантирует себе эксклюзивное право на использование образа Фурдак в рекламе.

Первое слушание по делу состоится в марте наступившего года. А пока решение не принято, рекламная кампания израильской косметики началась под лозунгом «найдите пять отличий». Мы с вами, дорогие читатели, можем лицезреть на улицах нащих городов, в прессе и на телевидении как Фелишию Фурдак, так и ее отечественную копию.

Ризотто с шафраном

Мамма готовит ризотто по–милански, а паппарино дал Дино свой новенький фиат, чтобы встретить Катерину в аэропорту. Слава Иисусу и Святым Апостолам, этот день настал. Она приезжает.

У Дино все получается. Фортуна стоит лицом, подмигивает и машет ладошкой. Даже мир его татуировок ожил – бабочки на плечах старшеклассниц порхают, а черепа на бицепсах байкеров улыбаются, как глупые смайлики. А главное – семья не против его женитьбы! И им все равно, что Катерина русская, ростом выше Дино и замужем.

А когда выяснилось, что Катерина прибудет из Святой Земли, паппарино просто чуть ли не до потолка подскочил. Он же специалист по истории Римской Империи, преподает в Ка Гранда. Вот и сейчас, пока мамма натирает пармезан, паппарино, развалившись на диване, вещает:

– Путешествия из метрополии в Иудею были очень популярны, особенно во времена Иродианского Храма, этого грандиознейшего и великолепнейшего сооружения тех времен. Три вещи изумляли римлянина в Палестине: день, когда не работают; море, в котором не тонут; Храм, в котором нет божества. У евреев суббота распространяется и на рабов, и на скотину. Ну, а в Риме никто бы не потерпел, чтобы в один из дней рабы ничего не делали. Второе чудо – это Мертвое Море, такой диковины тоже нет нигде в мире. Есть небольшие соленые озера, но не море таких размеров. И, наконец, Храм, где евреи молятся своему невидимому Богу. Римлянин привык видеть перед собой изваяние, изображающее божество во всех анатомических подробностях. Многие требовали, чтобы их привели в Святая Святых, куда вход был разрешен только Первосвященнику, да и то не всякий день. Считали, что изваяния прячутся там. Впрочем, в шестьдесят третьем году до нашей эры генерал Гней Помпей осквернил Храм Соломона только затем, чтобы увидеть изображение еврейского Бога, и был поражен, когда нигде не нашел его.

Дино слушал с интересом и радовался, что паппарино–профессор не ударит в грязь лицом перед его невестой.

Катерина выбежала в зал прибытия, чемоданчик зеленой замши подпрыгивал вслед за ней. Поцелуй длился вечность.

– У меня хорошие новости, – говорил Дино, выруливая на скоростное шоссе. – Родители разрешили мне жениться.

– А что – могли не разрешить?

– Я не знал, разрешат или нет. Не был уверен.

– У тебя что – патриархальная семья?

– Патриархальная. Вот именно! Патри–архальная.

Дино привез ее не к себе, на Виа Торричелли, а в один из фешенебельных центральных районов. Заехав на подземную стоянку одного из домов, он вынул чемодан из багажника, а ключи отдал охраннику, чтобы тот поставил машину. Охранник, стараясь не обалдевать от Катерины, принял ключ и отъехал. Двери лифта открылись прямо в квартире. Из гостиной в холл вышел симпатичный худощавый дядька с седой шевелюрой.

– Познакомься, паппарино, это Катерина. Катерина, это мой папа, профессор Паолино. А это мамма, профессор Джузеппе Витторио.

Из кухни выскочил высокий привлекательный мужчина, много моложе профессора Паолино. Прости Господи, гомики они, что ли? Такого Катерина никак не ожидала, но виду не подала, поздоровалась, приветливо улыбнулась. Пока гостья с дороги принимала душ, мужчины накрыли на стол. Катерина выложила упаковку фиников меджоул, невероятно огромных. Мамма Джузеппе подал ризотто по–милански. Катерина, как и полагается, подождала, пока блюдо чуть–чуть остынет, и начала есть от краев тарелки к середине, растрогав хозяев знакомством с миланскими традициями.

И Катерину, и Фелишию вызвали на заседание арбитража не то в качестве свидетелей, не то вещественных доказательств. По этическим соображениям, остановиться у Фелишии Катерина не могла. Не заняла она и оплачиваемый фирмой–ответчиком гостиничный номер, не желая говорить с журналистами, которых немерено аккредитовалось на этот процесс. Разумеется, из–за Фелишии. Катерине, напротив, советовали как можно больше общаться с журналистами и фотографироваться, но она слишком соскучилась по Дино, чтобы следовать этим советам.

За обедом раскрыта была в общей беседе тайна мужской семьи. Мама Дино умерла, когда сыну не было и года, от скоротечного рака. Студенты, которые любили своего молодого профессора, недавно ставшего отцом и так неожиданно овдовевшего, установили дежурства по уходу за ребенком. Почему–то мальчик больше всех полюбил Джузеппе, именно ему он сказал первое «мамма». Так студент Витторио стал мамой, и в этом статусе задержался навсегда. Тут же, за обедом, все побратались и перешли на «ты», чтобы быть по–настоящему одной семьей.

После обеда воссоединившаяся парочка лежала в комнате Дино на диване. По комнате валялись татуированные черепами и розами кабачки, на которых Дино отрабатывал какой–то новый прием своего ремесла. Говорили о предстоящем суде.

– А что, если тебе выкрасить волосы, скажем, в рыжий цвет и сделать какой–нибудь необыкновенный макияж? – предложил Дино, – Поставят вас рядом, а вы не похожи.

– Это не поможет. Они будут сравнивать фотографии и видеоролики обеих фирм.

– Но ведь это несправедливо! У нее свое лицо, у тебя – свое. Как они могут запретить тебе сниматься? На каком таком основании?

– Смотри, что я привезла. Это Фелишия написала в Москве, будучи в подпитии.

Катерина извлекла из сумочки довольно потертый листок.

Я, Фурдак Фелишиа, разрешаю Пороховой Екатерине пользоваться моим лицом, ногами, бедрами, талией и грудью по ее усмотрению

Ф. Фурдак.

– Предъявишь это суду? Слушай, предъяви, а вдруг поможет?

– Нет, Фелишия просила этого не делать ради нашей дружбы.

– Не ради вашей дружбы, а ради ее денег.

– Перестань, Дино! Как суд решит, так и будет.

Ни Катерина, ни Фелишия суду не понадобились. Их пригласили для журналистов, среди которых мелькнуло и московское лицо Степана Орлова.

Дело было решено в пользу истца. Израильской фирме разрешено использовать образ Екатерины Левитиной, но в том виде, который не вызывает ассоциаций с Фелишией Фурдак. За соблюдением постановления проследит специальный наблюдатель.

После заседания подошла Фелишия:

– Катя, пойдем в кафе, теперь можно поговорить.

Поблизости нашелся ресторан «Scrofa Semilanuta» с непонятным существом на вывеске.

– Это что значит – «облезлая шлюха»? Или «облезлая свинья»? – спросила Катерина.

– Сама ты облезлая свинья! – обиделась Фелишия. – Это дикий вепрь, самый древний кельтский символ Милана. Этот вепрь был указан вождю Белловесу богиней Минервой.

– Все равно свинтус!

– Катерина, не злись. Лучше делай заказ. У меня для тебя хорошие новости.

– Что случилось?

– Во–первых, меня сегодня приняли за тебя.

– Кто мог принять тебя за меня, когда я сидела с ответчиками, а ты – с истцами?

– Подошли утром парень с девушкой на входе, назвали меня Катериной, и предложили контракт на показ коллекции. Вот тебе визитка. Это – во вторых. А в третьих, у меня к тебе просьба.

– Какого рода просьба?

– Да расслабься ты, Катя! Мои истцы сегодня устраивают коктейль в честь выигрыша дела. А я никак не могу остаться до вечера! Если я сегодня же не вылечу в Штаты, я не попадаю на день рождения своего парня. Сходи туда за меня, а? Одежду я тебе дам. И гонорар неплохой.

– Фелишия, это невозможно. А акцент? У меня же русский акцент. Особенно по–английски. И голоса у нас разные. А что за парень?

– Опоздай на час, они все уже будут поддатые. А я позвоню и скажу, что потеряла голос. Будешь помалкивать или шептать. Парень скорее не парень, а мужчина. Ему сорок пять лет исполняется. И он голливудский режиссер. И он сделал мне предложение. Так ты сходишь вместо меня?

Катерина согласилась. Не могла отказать Фелишии, да и деньги не помешают. Все прошло, как по маслу. Она была в платье Фелишии, в туфлях Фелишии, в шубке Фелишии и на автомобиле Фелишии. После того, как тот же автомобиль с шофером привез ее в квартиру Фелишии, она выждала полчаса, вызвала такси и отправилась к Дино.

Дино являл лицом вселенскую скорбь. С собой она его не взяла, пропала на целый день, даже не позвонила. Потом увидел ее в вечерних новостях, в репортаже о заседании суда и прямой трансляции с вечеринки. Он сразу понял, что на вечеринке – не Фелишия. Катерину он мог узнать из миллиона, хоть Фелиший, хоть кого.

Январь 1999 года

Долго не писал в дневник, а жизнь–то продолжается. Надо же и психиатру знать, что происходит! Мы все так же встречаем праздники в усадьбе Ломброзо. Ионатану уже семь лет, а Даночке – пять. У Даны появилось еще два брата, Узиэль и Разиэль. Полотовы теперь приезжают редко, они вместе с Сонькиными родителями ушли в религию. Началось это давно, еще когда Шамса Кокбекаев стал Шимшоном и прошел гиюр. Гер, новообращенный в иудаизм, не имеет права вести нерелигиозный образ жизни, поэтому после некоторого сопротивления сломалась и Сонькина мама. Как это перекинулось на детей, не знаю, но живут они теперь в одном из еврейских поселений сектора Газа. Вадим, ныне Иегуда, работает в одной из финансовых компаний, ездит на работу в Тель – Авив. Соня (теперь Сара) сидит с детьми, а ее родители выращивают какой–то диковинный сорт авокадо, весь урожай которого уходит на экспорт. Иногда мы ездим к ним, как на дачу. Дом с усадьбой, мангал, казан на свежем воздухе, просторный гостевой домик. Люди там, на поселениях, совсем другие. Не знаю, в том ли дело, что они религиозные. Ортодоксы вот тоже религиозные, но они в большинстве своем змкнутые и равнодушные. А Вадька с Сонькой – «вязаные». Приветливые.

Мои родители успешно работают и интересно живут. Бабарива завела традицию собираться раз в месяц семьей. Вот раз в месяц, не считая праздников и непредвиденных обстоятельств, я и вижусь с родителями. У Бабаривы и Дедамони стараюсь бывать по пятницам, как обычно. Бонни теперь стал важной персоной и источником дохода. Онколог, который вылечил Булгаковеда, выбил грант на исследование собачьих способностей. Два раза в неделю Дедамоня берет такси и вместе с Бонни едет в клинику. Там Бонни в специально отведенной комнате принимает больных. За это Дедамоня, как участник проекта, получает зарплату.

Папа уговаривает маму поменять работу. У нее развился тромбофлебит, и папа боится ее долгого сидения в самолетах. Мама тоже стала бояться долгих перелетов. Но Алон Алон маму не отпускает. Мама доплачивает за билеты и ездит бизнес–классом.

Катерина мотается между Тель – Авивом и Миланом. С Борькой она разошлась, а вот с его родителями никак. Она при разводе доказала суду, что в бизнес вложены ее гонорары. Суд постановил, что бизнес принадлежит ей наполовину, как совместно нажитое имущество. Свадебный салон приносит хороший доход. Катерина поставляет фасоны платьев, чуть ли не похищая их из мастерских миланских кутюрье. Клиентура в салоне в основном «русская». Квартиру они с Борькой делить не стали. Катерина купила себе небольшие, но роскошные апартаменты в Рамат – Авиве. Я там еще ни разу не был.

Ко мне Катерина не пристает с того самого единственного раза. Теперь она в разводе, а мое сердце, хе–хе, свободно. Тут бы нам и сойтись. Но ей, видимо, больше ничего от меня не нужно. Ее личная жизнь происходит в Милане и для меня является полной тайной. Может, это какой–нибудь модельер, или бизнесмен, или принц. Однажды к ней приезжал какой–то итальянец, пожилой профессор истории. Она поселила его у себя, сама везде возила. Приводила и к Ломброзо, в качестве земляка. Называла она его «паппарино». Я спросил у Изабеллы, что это значит. Похоже на «пепперони». Изабелла сказала, что это по–итальянски «папаша», или «папик». Но, по–моему, он – не герой ее романа.

С Борькой мы как–то совсем разошлись. Пусть он меня простит, но он – дурак, хоть и не без хитрецы. Свою машину он всегда украшает по–свадебному. Говорит, так к нему на дороге лучше отношение, и даже полиция не задерживает. Еще он открыл свой бизнес, отдельный от родителей и от Катерины. Это магазин, который торгует купальниками и шерстью для вязания. Это напоминает его секцию по триатлону, где летом бегали и ездили на велосипеде, а зимой плавали в бассейне.

Талила открыла сеть ресторанов. Видел ее на одной презентации. Располнела, одета дорого, держится за своего Габи. Точь–в–точь его первая супруга. А ведь мы могли быть с ней счастливы.

Натик все еще с Гаей. Стоит нам собраться чисто мужской компанией, как он заводит шарманку о том, как же она ему надоела, страшила. А она и не страшила вовсе. Она даже очень похорошела в последнее время. Говорят, что женщины хорошеют от любви. Не знаю. Натик ее, хоть и не бросает, но не очень–то любит. Гая – солистка филармонического оркестра. Я купил себе абонемент.

Аракел Амбарцумян поехал в Ереван выбирать себе невесту. Вернулся с новой серией картин. Арарат, Эчмиадзин, озеро Севан. Невесты не понравились.

Цурило меня давно не трогает. Работаю себе спокойно и радуюсь, что не ушел из конторы.

Бумчик принес мне книгу писателя Пелевина, «Поколение П». Интересная вещь. Писатель разворачивает картину тотального управления народом через телевизор посредством нарисованных на компьютере политиков. Уж не консультировал ли его наш Цурило?

Март 1999 года

У меня все готово. Готов сценарий. Готовы компьютеры. Готовы виды Ершалаима и Москвы. Готовы видеоматериалы актеров, без которых я не смогу сымитировать манеру их игры. Готов и сам список актеров. Бумчик над ним рыдал. Вот псевдокастинг на мой псевдофильм:

Московские главы
Мастер	Александр Кайдановский
Маргарита	Таисия Фрид
Воланд	Евгений Евстигнеев
Фагот (Коровьев)	Олег Борисов
Бегемот	Андрей Миронов
Азазелло	Савелий Крамаров
Гелла	Талила Ротштейн
Михаил Александрович Берлиоз	Юрий Визбор
Иван Николаевич Бездомный	Юрий Богатырёв
Степан Богданович Лиходеев	Георгий Бурков
Никанор Иванович Босой	Николай Крючков
Иван Савельевич Варенуха	Анатолий Папанов
Григорий Данилович Римский	Николай Рыбников
Жорж Бенгальский	Ролан Быков
Василий Степанович Ласточкин	Владимир Носик
Прохор Петрович	Михаил Жаров
Максимилиан Андреевич Поплавский	Зиновий Гердт
Андрей Фокич Соков	Юрий Катин – Ярцев
Николай Иванович	Евгений Леонов
Наташа	Елена Майорова
Алоизий Могарыч	Иннокентий Смоктуновский
Аннушка	Татьяна Пельтцер
Барон Майгель	Сергей Филиппов
Арчибальд Арчибальдович	Владимир Басов

Ершалаимские главы
Понтий Пилат	Ростислав Плятт
Иешуа	Олег Даль
Левий Матвей	Владимир Высоцкий
Иосиф Каифа	Евгений Лебедев
Иуда из Кириафа	Юрий Каморный
Марк Крысобой	Анатолий Солоницын
Афраний	Цуриэль Цурило
Низа	Талила Ротштейн

Из живых – Тая, Талила и Цурило. Бумчик указывает мне на то, что надо быть последовательным, раз уж решил снимать покойников. Но Тае я пообещал, что она будет играть Маргариту. В Талиле такая животная сила, такое земное начало, что дьявол, если он существует, должен холить ее и лелеять. Она – идеальная Гелла. И Низа подходящая. А Цурило мне не жалко. Если с ним случится какая–то неприятность, я буду только рад.

Иногда я сажусь в машину и еду в Кейсарию. Там, среди раскопок древнего города–порта, есть развалины виллы, а может быть – только ее балкона, мысом вдающегося в море. Это вилла Пилата, его любимое место в ненавистной Иудее. Я приезжаю туда, стою на тех же плитах, на которых стаивал он, и смотрю на волны. Нет, его дух не витает над волнами, он не является мне среди брызг. Но что–то снисходит на меня. Что–то, что я не могу увезти с собой. Я даже уничтожаю это «что–то» в рыбном ресторанчике, среди звуков и запахов едальни. Но частица этого остается и дает силы продолжать свой сизифов труд, лепить пиксель к пикселю.