Текст книги "Вечер в Муристане (СИ)"

Автор книги: Мара Будовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Древо познания

После драмкружка расходились по домам.

– Миш, ты не мог бы меня до дома проводить? – подошла к нему Тая.

Он, стараясь не позволить сердцу расколотить грудную клетку, кивнул.

В трамвае, несмотря на поздний час, была давка, и Мишка раскинулся, уцепившись за поручни, оберегая Таю от напора. Этому приёму научил его отец. Какие–то девчонки в одинаковых дублёнках сделали ему замечание:

– Молодой человек, чего растопырились? Вы не один в вагоне едете.

И Тая передразнила их:

– Да, чего ты растопырился? Стопырься.

Это трамвайное, их первое, обьятие продолжилось даже когда вагон, подъезжая к конечной остановке, опустел. А там, на остановке, вновь сидели те двое. Пьяны они были одинаково. Трамвай сделал круг и уехал.

Тот, который раньше бывал менее пьян, сразу вынул нож.

– Вот он, погляди! Пока целенький. А если будешь к бабам с нашей улицы на трамвае ездить – станешь дырявенький. Понял?

– Понял? – эхом отозвался второй и тоже вынул нож.

– Нож спрячь, – сказал Мишка, задвигая Таю себе за спину. Тая же проговорила:

– Ребята, может, разойдёмся по домам? По–соседски? А? На одной улице живем.

– Мой адрес не дом и не улица! – завопил первый – Мой адрес – Советский Союз! – и стал медленно наступать.

Тут Тая схватила Мишку за руку, и, как в прошлый раз, потащила к спасительному скоростному слалому меж двух заборов. Мишка, поскользнувшись, упал, сбил с ног Таю, и они клубком покатились с ледяной горы. Их преследователи из–за узости межзаборного промежутка шли гуськом, один за другим, с ножами наголо. Первый врезался в забор и упал. Второй, споткнувшись о лежашего первого, свалился на него, не успев отвести ножа. Нож воткнулся первому в спину. Увидев расползающееся на снегу тёмное пятно, второй в два счёта догнал замешкавшихся Мишку с Таей, и замахнулся на Таю своим уже окровавленным оружием. Мишка оттолкнул его изо всех сил, нападающий опрокинулся на спину, стукнулся затылком об лёд и остался лежать.

Не успели они влететь в Таиланд, как Мишка завопил:

– Тая, они же без сознания! Пьяные! Раненые! Надо им хоть скорую вызвать!

– Ага, а скорая вызовет милицию. Тебе. И не ори ты так.

– Тая, надо им помочь!

– Я так не считаю. Они только что бегали за нами с ножами. Они – преступники, пусть пока у них и не получилось ничего. Они – агрессивные тупые бездельники, а это – самый страшный тип людей. Не переживай, их обязательно кто–нибудь найдёт. Лучше, чтоб не мы с тобой. Миш, иди ко мне…

Тая сделала всё, чтобы маленький Фрид забыл о происшествии, хотя при этом пострадали гигиена (она не успела расстелить постель) и Таёза (чуть не получил травму хвоста – так резко они на него повалились). Фотографический Булгаков улыбался любовникам.

Мишке казалось, что он согрелся после длительного холода, или напился после многодневной жажды, или прошла какая–то застарелая боль, к которой давно привык и не ждал исцеления. Сквозь это любовное умиротворение он слышал, как Тая говорит по телефону:

– Алло, здравствуйте? Это квартира Фридов? Евгения Марковна? Говорит Таисия, актриса. Да, это я драмкружок… Нет, не беспокойтесь, всё в порядке! Видите ли, Мишенька проводил меня до дому, очень замёрз, а пока я ставила чай, он угрелся и уснул на диване. Пусть остаётся, да? Я тоже так думаю. Что вы, не стоит благодарности, я же понимаю, поздно, вы беспокоитесь…

Тая положила трубку, и прошептала Мишке на ухо:

– Хорошо, что у меня теперь есть телефон!

– Хорошо, что у меня теперь есть ты! – прошептал Мишка в ответ, и все продолжилось уже на благоустроенной постели и без Таёзиных хвостов.

– Заходите, Сергей Степанович, заходите. Я могу вам чем–нибудь помочь? Чаю?

– Некогда, мне, Таисья, чаи распивать. Мне бы по телефону позвонить, а то до участка далеко. Ага, спасибо. Алё, Алексей Владимирович, участковый Дюкин беспокоит. У нас тут два трупа. Опознали. С нашей улицы два пацана, Серёга Шапошников и Витька Батурин. Один другого порезал по пьяни, не смертельно, но тот кровью истёк, а этот просто замёрз. В щели между заборами. Там зимой так ребятишки льду накатают, что и не ходит туда никто. А ведь, если прикинуть, один в тридцати метрах от своего дома, и другой метрах в семидесяти. Утром пошли бабы за водой, наткнулись. Ага, жду! Всё, спасибо, Таисья. А ты хоть и актриса, девка проворная. Кому оладьев–то нажарила? Есть кто у тебя?

– Да не шепчите, Сергей Степаныч. Никого нет, в театр понесу. Масленица же нынче!

– Ой, прости господи, а у меня и из ума вон. Всё утро с этими пацанами провозился, царствие им небесное. У Серёги мать совсем спилась, ей и горе – не горе, а повод за бутылкой сбегать. А у Витьки родители нормальные, сестра в институте учится. И за что им это? Ну, давай свой чай.

Мишка слышал этот диалог из спальни. Двое несчастных, один попьянее, другой потрезвее, один потупее, другой порезвее, агрессивные дураки – лежали мёртвые в скользком мёрзлом межзаборье. Сами виноваты. Замёрзнуть по пьяни в нескольких шагах от дома – это надо умудриться.

Тая пекла оладьи, участковый Дюкин пил чай. Мишка сидел под одеялом и чувствовал себя Адамом, объевшимся плодами древа познания добра и зла. Он бы сам себя изгнал из рая, если б мог.

Дюкин ушёл. Тая застала Мишку трясущимся крупной дрожью.

– Мишик! Ты давай не страдай. Совесть твоя чиста. Если бы вышло по–другому, они бы нас убили. Помни об этом! Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. Я сейчас буду занудничать, но ты потерпи, хорошо? Я всё–таки старше тебя. Послушай. Если человек агрессивен, но умён – с ним можно договориться. Если он добр и туп – не представляет опасности. Агрессивного дурака можно нейтрализовать, заняв делом. А вот если человек жесток, глуп и к тому же болтается, предоставленный самому себе – это и есть самая страшная ситуация.

– Мы могли вызвать «скорую». И их бы спасли. И, может быть, они бы не пили больше. Ну, хотя бы Батурин, у которого семья нормальная.

– Миша, прекрати! Они бы дали против тебя какие–нибудь показания, и ты бы ещё оказался виноватым. Поверь мне, тут вмешался наш еврейский бог. А он зря не сделает. Я давно за ним наблюдаю. Он всегда наказывает виновных, но никогда не устраивает показательных процессов.

– Ты говоришь прямо как Дедамоня.

– Твой дед?

– Ну да.

– Вот видишь, значит, я говорю правду. Так что ты ешь давай оладьи, и пойдём. Мне надо на репетицию, а ты в школу ещё успеешь ко второму уроку.

Катя + Миша

Израиль, Рамат – Ашарон, Натану Фишелю.

От Пороховой Екатерины.

30 мая 1987 года

Дорогой Натик!

Рада была получить твоё письмо. Смешно, ты даже сделал одну ошибку, чего раньше за тобой не водилось. Неужели русский язык забывается? Твой папа очень по тебе скучает, но не жалеет, что ты уехал. Думаю, вы всё решили правильно, зря ты мучаешься. И с работы папу не выгнали, как ты боялся. А раз до сих пор не выгнали – то и не выгонят. Так и будут они с моим отцом вечно дудеть в свои дудки.

Я, Натик, попала в странное, глупое положение. В нём никто не виноват, кроме моей ревности, и никто о нем не знает. Расскажу тебе, потому что ты далеко.

Вдруг оказалось, что я – красивая женщина, чего не сулила моя детская внешность (ну, ты помнишь). В подтверждение высылаю фотографию. Это я, ты уж поверь мне на слово.

Красота бы – полбеды. А выяснилось, что я влюблена. Люблю. Мишку Фрида. Ты спросишь – а как же Борька? Дружили–то втроём! Борька – тот втюрился в меня. А вот Мишка…

Мишка относится ко мне по–прежнему, как к подружке детства. А любит он такую удивительную женщину, что мне и рядом с ней встать страшно. Она – сказка, она – чудо, она достойна лишь восхищения. И она на десять лет нас старше. Я не пишу её имени лишь потому, что её можно привлечь к уголовной ответственности за то, что она отвергла ухаживания своего начальника, а выбрала моего Мишку. Я извожу себя ревностью. Я за последние месяцы повзрослела лет на десять, а то и на двадцать. Я опустилась до выслеживания. В мою преступную голову забрался даже план выдать растлительницу моего малолетнего возлюбленного милиции или Мишкиной семье. Последствия равнозначны. Слава Богу, я на подобное не способна в силу хорошего домашнего воспитания.

Борька из нас троих один шестнадцатилетний. А наше с Мишкой детство кончилось, у каждого по–своему.

Как мне быть? А, Натик? Спрашиваю твоего независимого совета, как мужчины и как человека. Только не пиши, пожалуйста, что надо больше времени уделять учёбе и меньше – всяким глупостям. Я от тебя не этого жду.

Твоя Катя

СССР, Младосибирск, Пороховой Екатерине

От Натана Фишеля.

15 июля 1987 года

Физкультпривет, Котёнок, моя умничка! О, да – ты похорошела. Прими комплименты от всего нашего подразделения, включая капрала Шломо Л., который снял с твоей фотографии копию на ксероксе и повесил у себя над койкой, как отличник боевой и политической подготовки портрет Ленина.

В свободном мире такие девчонки, как ты, по улицам в школу не ходят, а поступают в распоряжение театральных студий, модельных агентств и самых богатых мужчин. Они носят короны, ездят на конкурс «Мисс Вселенная», получают автомобили, обвязанные шелковой ленточкой, бриллиантовые колье и заманчивые предложения. А не спрашивают совета об отношениях с одноклассниками у пропахших порохом и носками рядовых израильской армии.

Всё–таки отвечу. Мне кажется, дружба с М. и Б. приучила тебя к мысли, что оба эти высокородных рыцаря живут у тебя в кармане. Думаю, закрути роман с престарелой дамой не М., а Б., – он бы не пропал, а остался на трубе. То есть – в твоём сердце. Твоя ревность – лишь обострённое чувство собственности. Триумф похорошевшей леди не будет полным без тушки и скальпа товарища Фрида. Подумай об этом и согласись, что я прав.

У меня всё в порядке, если не считать того, что на месте моей службы вода только для питья, а для мытья воды нету. (Не знаю – может быть, это военная тайна. Если так, то я – мальчиш–плохиш.)

Прости за неаппетитные подробности. Я бы переписал письмо, но тогда отправить я его смог бы только через месяц – в следующий приезд с базы.

С пролетарским приветом, твой Натик.

Одинокий дачник

Лето перед десятым, выпускным классом, Мишка провёл на даче. Все прежние летние каникулы они жили на даче вдвоём с Бабаривой. На выходные приезжали родители. Иногда гостили Борька или Катерина. Дедамоня показывался изредка. Он говорил:

– Не люблю русскую природу. А особенно – наш огород.

Огород был детищем Бабаривы. Мишке, находясь в её распоряжении, приходилось по утрам отрабатывать повинность. Остальное его время делилось между книжками, велосипедом и рекой.

На этот раз родители оставили его на даче одного.

– У нас в городе много дел – пряча глаза, ответила мама на Мишкин изумлённый немой вопрос. – Тебе тут крупы, макароны. Сосиски в морозильнике. Молоко покупай в деревне. Овощи будет приносить Нюра, я с ней договорилась. Печку не топи. Керосинку не зажигай. Вари на электроплите. Если отключат электричество – иди к Галине Петровне, она накормит. Я с ней договорилась. Вот деньги на молоко. Если похолодает – приедешь домой. Вот деньги на электричку. В холодной воде не купайся. В баню ходи к Семёновым. Я договорилась.

– А огород?

– Огород в этом году отдохнёт. Малину и смородину поливай по вечерам, если дождей не будет.

– Как – огород отдохнёт? Мама, скажи – Бабарива больна? Ты от меня что–то скрываешь? Что вообще происходит?

– Да всё в порядке. Бабарива здорова, типун тебе на язык. В июле мы сдаём на права. Надо тренироваться водить. Потом, возможно, предстоит переезд на новую квартиру. И мы должны этим заняться. Понимаешь? Оформить документы, всё упаковать.

– А почему ты мне об этом не говоришь?

– Вот – говорю.

– А как же наша поездка в Болгарию?

– Какая поездка?

– Ну, фотографировались–то мы зимой? На визу? Помнишь?

– А, это… Это да… Не пускают пока. Вот. Так что огорода в этом году не будет. Радуйся.

На перроне, перед тем как сесть в электричку, мама всё повторяла наставления про керосинку и баню, а папа сунул Мишке завёрнутый в газету пакет:

– Потом откроешь.

Мишка потом открыл, прочёл на упаковке: «презерватив в смазке». Он покраснел – не от отцовской заботы, а от стыда, что с Таей никогда этим товаром не пользовался. А надо было, наверное.

Тая приезжала к нему в понедельник и оставалась до среды – так позволял её театральный график. Каждый раз меняла наряд и причёску – до неузнавамости. Мишке нравилась эта игра. Новому образу они придумывали имя, фамилию и биографию. Мишка ставил режиссёрскую задачу, а Тая создавала великолепную галерею портретов наших современниц.

Когда он вытащил один экземпляр из отцовского подарка и вопросительно показал Тае, она отрицательно замотала головой:

– Не надо.

– А вдруг…

– Это моё дело.

Тая умело топила печку, жгла керосинку, варила обеды и даже пекла хлеб. Вечером в пятницу приезжали родители, и Мишка старался до их приезда съесть все, что она проготовила. Тем не менее, они поняли, что здесь кто–то бывает. Например, Тая вычистила керосинку. Мишка никогда бы на такое не решился. Потом, в дощатом туалете, украшенном резной деревянной вывеской папиной работы: «кАлоСсальное сооружение», появился рулон импортной туалетной бумаги. Семёновы, которые предоставляли Мишке баню по понедельникам и четвергам, уверяли маму, что в четверг Мишка моется один, а в понедельник приходит с кем–то. Дети у них в понедельник не могли заснуть, слышали голоса. Нюра донесла, что Мишка встречает по понедельникам на станции разных девок. Диапазон их разнообразия она определила так: «то фифа, то пацанка». Наконец, Галина Петровна сообщила, что в один из вторников отключили электроэнергию на весь день, а Мишка к ней обедать не пришёл. Тогда она сама принесла ему еду. Так вот – печка была тёплая, вкусно пахло, и в спальне кто–то шуршал и ворочался.

Август, тоска

К августу, когда вся эта информация просочилась к родителям, Тая уехала на гастроли, оставив Мишке для дачного чтения самиздатовскую копию романа Булгакова «Мастер и Маргарита».

В один из дачных вечеров он спросил ее, какую роль она хотела бы сыграть. Она ответила, сразу, не сомневаясь:

– Маргариту! Булгаковскую Маргариту. Маргарита – это свобода, которой я не в силах добиться от жизни. Маргарита – это бесстрашие, которому я никак не могу научиться.

– А чего же ты боишься? – спросил ее тогда Мишка.

– Больше всего на свете боюсь заболеть раком, от которого умерли мои родители.

Мишка тогда еще романа не читал, но с жаром пообещал любимой, что обеспечит ее ролью Маргариты, как только предоставится такая возможность. Но Мишкины возможности, даже если им суждено было случиться, плавали пока за горизонтом будущего, а режиссер Лазарский уже готовился на волне перестройки поставить инсценировку романа, и роль Маргариты, естественно, предназначалась Тае.

Роман потряс Мишку. Прочитав его очень внимательно и с наслаждением, он принялся тут же читать заново. Потом он перечёл отдельно московские главы, и отдельно – ершалаимские. Потом он понял, что если перечтёт четвёртый раз – сойдёт с ума. Мозг кишел загадками и вопросами. Мишка желал только одного – чтобы Тая поговорила с ним о романе. И затосковал.

От тоски он перечёл завезённые с июня книги, заданные на лето. Потом перешёл на собрание сочинений Чехова. Потом – на подшивку журнала «Крокодил» за шестьдесят пятый год. Макароны и сосиски кончились. За молоком неохота было тащиться. Двадцать третьего августа зарядил дождь. Мишка собрал в литровые банки малину со смородиной и вернулся в город.

Однако без Таи и в городе царила тоска. Квартира перед переездом основательно опустела. Можно было подумать, что дом обокрали. Исчезла почти вся мебель, ковры, сервизы, безделушки. Вместо хрустальной люстры болтался пластмассовый плафон. Постельное бельё осталось только старое, застиранное. Посуда – щербатая и дешёвая. Из книг остались одни учебники за десятый класс.

– Мама, папа, а где всё? Уже на новой квартире? Можно поехать посмотреть?

– Дом ещё не готов, – сказал папа, поперхнувшись. – Пока всё хранится в контейнере. Мы наняли контейнер. Его привезут на грузовике и разгрузят.

– А на дом–то посмотреть можно?

– Свожу тебя, когда время будет. Да, самое–то главное! Дедушка получил права!

– Дедамоня? Во даёт! А вы с мамой?

– А мы пока завалили, но ничего, успеем.

– Это мои единственные права в этой стране, – мрачно заметил Дедамоня. – Но и их–то реализовать нельзя, ведь машины нет.

– Будет тебе машина, папа, будет!

– Как же! Будет! На том свете!

– Мальчики, не ссорьтесь. – вставила мама.

– Моня прав. Когда ещё она будет? И где? – неожиданно поддержала деда Бабарива.

Мишка вышел на улицу. Купил сосисок и поехал в Таиланд. Нашёл промокшего насквозь Таёзу, который на время гастролей был предоставлен сам себе, ловил мышей, пил из луж, а в дом заходил через лаз под полом. Таёза Мишке обрадовался, съел сосиски и замурчал страстно. Тут Мишка вспомнил булгаковского Бегемота и дал душевную слабину: сунул в замочную скважину записку: «Таёза у меня. Миша», посадил кота за пазуху, и отвёз домой. Объяснил:

– Взял на передержку ненадолго.

Дедамоня посмотрел на кота недоверчиво. Бабарива погладила гостя за ушком, угостила фаршированной рыбой и постелила в углу прихожей газеты. Папа равнодушно приветствовал кота кивком, не отрывая уха от «Спидолы». Мама говорила с кем–то по телефону:

– Ну, Люсь, сглупили. Теперь – только в июне. Чтобы был аттестат. Там это очень трудно. Оказывается. Ну, не подумали, кто же знал? И куда теперь? Досмотр, печати, таможня, всё сделано. А отправлять рано. Придержишь? Не разворуют? Вот спасибо! За мной не заржавеет, ты же знаешь. А месяца через три можно отгружать.

Таёза съел рыбу, пометил газеты и метнулся через стол в проём форточки. В проёме он посидел немного, решая – туда или сюда, и сиганул наружу.

– Третий этаж! – заорал Мишка.

– Кот, не убьётся! – воскликнула Бабарива, но внук уже ринулся по лестнице вниз.

Счастливый билет

Таёза сидел строго под кухонным окном и умывался. Мишка снова сгрёб его в охапку и повёз на трамвае обратно в Таиланд. Трамвай был почти пуст. В компостере торчал непробитый билет – кто–то забыл вынуть. Мишка пробил его и взял себе. На билете значилось: 230887. Это было сегодняшнее число. Кроме того, две восьмёрки и семёрка давали в сумме двадцать три. Мишка сунул билет в рот и принялся жевать.

На остановке «Городская больница» в трамвай зашли две женщины в болоньевых плащах, одна молоденькая, другая – постарше. Они сели прямо за Мишкой.

– Мама, ну не убивайся хоть из–за тёти Ани. И так было ясно, к чему идёт, – сказала молодая. – Она же не от горя померла, а от цирроза печени. Теперь хорони её. Алкашка. И сын у ней алкаш был. Я всегда Витьке говорила, что с такими друзьями, как Серёга, и врагов не надо. Вот и достукался. Нож в спину и сугроб.

– Это не из–за Серёги. И не из–за Ани, царствие ей небесное. Это из–за меня. Я не доглядела. Гоняла их. Пили бы дома – не замёрзли бы.

– Нет, мама! Мне тетя Аня призналась… Она в ту ночь на шум вышла и их увидела. Пьяная была. Обозлилась, что сын не с ней пьет и оставила их в снегу лежать.

Мишка почувствовал, как полегчало там, где в душе размещается совесть. Это не они с Таей, а мать–алкоголичка сгубила и сына, и его друга. Он решил, что обернётся и посмотрит матери Витьки Батурина в глаза. Если он выдержит её взгляд – можно будет считать, что она его простила.

Мать глаз не отвела. А сестра сказала Мишке:

– Что тебе, мальчик?

На конечной остановке он дожевал счастливый билет и сглотнул безвкусную кашицу. Таёза спал на его груди.

Ворота Таиланда были распахнуты, окна горели.

– Тая!

– Миша! Таёза!

– Как здорово, что ты приехала! Да, а почему ты прервала гастроли? Ведь ещё две недели, да?

– Ничего. Есть дублёрша. Ей предстоит звёздный период. Миша, ну–ка, сядь. Я, конечно, могла бы ещё некоторое время врать, но скажу тебе правду. Я беременна.

– Ты… Значит, ты выйдешь за меня замуж?

– С ума сошёл? Ты сам ещё мальчик. Я выбрала тебя в отцы именно потому, что ты мал и не сможешь претендовать на ребёнка.

– Что ты такое говоришь? Выбрала? Я думал – ты меня любишь! А ты – выбрала? Из каких кандидатур, позволь спросить?

– Остынь. Я люблю тебя. Но жениться мы не будем.

– А как же ты справишься одна? Театр придётся бросить! Хотя бы на время. А я тебе помогу. И у меня есть Бабарива и Дедамоня, и мама с папой, они ведь не чужие, они его полюбят. Они даже Таёзу почти все полюбили!

– Таёзу! Таёза–то от вас сбежал? А?

– Сбежал… Как Бегемот от Бездомного. Хорошо хоть – в трамвай не сам влез. А ты откуда знаешь?

– А он всегда так делает. Я когда записку увидела – сразу поняла, что скоро явитесь – вместе или по отдельности. Но то – кот. А ребёнок? Представляю, как обрадуется твоя мама, когда в тридцать семь лет станет бабкой. Даже предвкушаю!

– Тая, но я же – отец! Я хочу дать сыну свою фамилию!

– Миш, насчёт фамилии – считай, что ты уже её дал.

– Ой, чёрт! Забыл…

– Послушай, Мишенька, родной мой! Ты у меня – просто чудо. Другой бы на твоём месте уже не был бы на твоём месте. Сбежал бы. И не только десятиклассник. Даже взрослый. Вот давай договоримся – ты окончишь школу, институт. И тогда, если не передумаешь, – поженимся.

– Ага, как же! Ты к тому времени уже замуж выйдешь!

– Ради тебя – разведусь.

– Не говори так.

– Миша, успокойся. Давай чаю попьём. Усвой эту новость, переживи её. Не принимай поспешных решений. Смотри, что я из Ялты привезла! – и она выложила на стол горку персиков.

– Из Ялты! Как прямо Стёпа Лиходеев…

– Я смотрю, ты начитался «Мастера».

– Начитался. Больше всего на свете я теперь хочу поставить по этому роману спектакль. И чтобы ты играла Маргариту.

– Ладно тебе, Мишенька. Маргариту! Садись–ка чай пить.

– Нет, я обещаю тебе! Клянусь, ты будешь играть Маргариту.

Выпили чаю с персиками. Мишка захотел остаться на ночь.

– Лучше тебе сейчас домой, а завтра возвращайся на дачу. Я к тебе туда приеду. Хоть до тридцать первого. Хочешь?

– Да. Я буду ждать. – обрадовался Мишка.

– Я постараюсь быть десятичасовой электричкой. Высплюсь и приеду.