Текст книги "Вечер в Муристане (СИ)"
Автор книги: Мара Будовская
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
Война, благодарение Всевышнему, закончилась. Гая вне себя от счастья – ее герой вернулся с поля битвы. Сегодня она устраивает вечеринку в ресторане по этому поводу. Я не пойду. Я сегодня пойду в кино.
Мой фильм докатился до нашей страны. В большой прокат его запускать боятся, но несколько недель его будут крутить в тель–авивской Синематеке. Я доволен. Это единственное место, где можно посмотреть фильм без всеобщего хряпанья поп–корном. К этой дряни, от которой хочется пить и плеваться, потому что неразорвавшиеся снаряды прилипают к нёбу и к основанию языка, приучили весь мир американцы. А в Синематеке все чин–чинарем, еда только в буфете. Зрители приходят сюда смотреть кино, а не целоваться или жрать. Мы идем с Булгаковедом и Бумчиком. Булгаковед переживает. Я уже привык к тому, что мое дитя отняли, и оно не носит даже моего отчества. Мне это не впервой. А вот Булгаковеду, соавтору сценария, это больно. При этом денег, которые я хотел ему перевести, он не взял. Я положил их на отдельный счет и завещал его им с женой. Бумчик же деньги взял с радостью. И собственное соавторство его не волнует. Все, надо выходить. Допишу вечером, после сеанса.
День победы
Гая стояла на балконе ресторана и досматривала закат. Море, отблестев оранжевым, уже серело. Стоянка ресторана заполнялась машинами, гости поднимались по лестнице, ведущей на ресторанный балкон, здоровались с ней, рассаживались. Натаниэля все не было. Изабелла разозлилась на нее за то, что отговорила Нати собраться, как всегда, у папаши Якопо на травке. Но на этот раз она, Гая, сделала по–своему.
Она заметила, как разбирая солдатский огромный рюкзачище, который раньше в армии называли «чимидан», а сейчас – «кидбэг», он скорым движением упрятал в ящик стола коробочку, обитую красным бархатом. Поэтому сегодня будет ее заслуженная победа, к которой она шла долгие годы. И не будет Катерины, проклятия последних лет, подруги его русского детства.
В самые тяжелые дни войны, сидя у телевизора и внимая новостям, она постоянно спрашивала себя, а что если Нати не вернется? И поняла, что испытает огромное облегчение. Удивилась этой мысли, отогнала ее, но не изгнала вовсе. Поэтому с жестокой мечтательностью представляла себе, как сегодня Нати подарит ей кольцо и сделает предложение, а она отвергнет его при всем честном народе. Она даже придумала фразу: «Не хочу, чтобы ты продолжал портить мне жизнь. Достаточно с меня, что ты испоганил мне молодость». Понимала, что не решится на это, но помечтать–то можно?
Вот подъехал и «Вольво» папаши Ломброзо. Вышли Изабелла с Ионатаном, Якопо повозился в машине и тоже вышел. Изабелла, загорелая, в белом воздушном платье – вечная невеста, ей бы в шоферы Бориса Левитина, ступила несколько шажков по щелястому деревянному настилу и внезапно остановилась. Достала из изящной сумочки крошечный попискивающий мобильник, открыла его, ответила. Как была, в белом платье, села на усыпанный песком настил. Ломброзо подскочил к ней, вынул из ладони мобильник, поговорил, взял Ионатана за руку, потащил за собой вверх по ступеням.
Гая ощутила, как в диафрагму кто–то бьет теннисными мячиками. Так было, когда бабушка умерла, когда старшего брата ранило в Газе, когда с ней самой случился выкидыш на гастролях в Японии.
– Звонили из Тель – Ашомера. – сказал запыхавшийся Якопо. – Нати разбился на машине. Сейчас его оперируют. Мы с Беллой поедем, а ты тут сверни вечер и пригляди, пожалуйста, за малым.
Он сунул в ее руку руку сына, вовсе не маленького, уже пятнадцатилетнего. Тот было рыпнулся: «Я с вами!», но у Якопо не забалуешь. Так и остался он, рука в руке с Гаей. Гая даже не подумала о том, что ее самое тоже не берут с собой в больницу, как мальчишку Ионатана. Она думала о своей вине.
Гости поняли, что праздновать нечего, тихо поели и разошлись. Гая принялась названивать супругам Ломброзо, но они отключили мобильники. Тогда она отвезла мальчишку к своей матери. Та расстроилась, или сделала вид, что расстроена. Мальчику предложила ужин, постель и компьютер. Ионатан вцепился в ноутбук и принялся искать сообщение об аварии в последних новостях. Гая помыкалась в гостиной, а затем, сказав матери, что едет в больницу, вышла из дома.
Тель – Авив всегда был ей другом, утешителем, исполнителем желаний. Бывало, еще во время учебы в академии, после посещения музыкальной библиотеки на площади Бялика, она загадывала желание, бросая монетку в фонтан. Обычно никто туда никаких монеток не бросал, это стало ее собственным суеверным ритуалом. Вот и сейчас она отправилась туда, на маленькую уютную площадь, с которой когда–то было видно море. Бросив не одну монетку, а целую горсть – за выздоровление Натаниэля и ради очищения от чувства вины, она пошла, куда глаза глядят. Переулками вышла на Дизенгоф, оттуда, переждав минут пять у светофора, – на улицу Каплана, а там ей взбрело свернуть направо, на Леонардо да Винчи, и она оказалась у Синематеки. Там она увидела афишу фильма «Мастер и Маргарита». Прочтя аннотацию на афише подробнее, она поняла, что Михаэль – просто обманщик. Это был старый русский фильм, который решили уничтожить. Было написано, что его чудом вывез из Советского Союза один оператор–эмигрант. Наверное, это был Авраам! Непонятно, с какой радости Михаэль так гордо всем его показывал, как собственное творение.
Усевшись на скамейку перед Синематекой, она еще раз набрала Изабеллу. На этот раз та ответила.
– Повреждение позвоночника. Возможен паралич нижних конечностей. Разрыв селезенки, повреждения печени и других внутренних органов.
Изабелла говорила таким голосом, словно она не мать, а врач, который спешит закончить разговор с надоедливыми родственниками и бежать домой. Наверняка ей вкололи что–нибудь успокоительное.
– Он в сознании?
– Его еще оперируют. Потом будет в реанимации.
– Я сейчас приеду.
– Не стоит. К нему не пускают. Опасности для жизни нет. Будут ли ходить ноги, выяснится не сегодня. Мы с Якопо дождемся исхода операции и тоже поедем. Где Ионатан?
– У моей мамы.
– А ты где?
– По пути в больницу, но если вы мне запрещаете, поеду домой.
– Я тебе ничего не запрещаю. Хочешь слоняться по больничным коридорам – пожалуйста, приезжай и слоняйся.
Не успела она отключить мобильный и судорожно перевести дыхание, как площадь перед Синематекой начала заполняться публикой, выходившей после сеанса. В основном, конечно, это были русские иммигранты. Они не расходились, ждали непонятно чего, обсуждали кино. Рядом с ней на скамейку присела пожилая пара. Гая понимала все, о чем они говорили. Поняла, что ждут автобуса, который увезет их в Ришон – Лецион. Поняла, что от фильма они в восторге и жалеют лишь, что утрачена вторая серия. Гая подумала, что это странно – ведь она видела фильм до конца. И тут вышел Михаэль Фрид собственной персоной. С ним были Авраам и еще какой–то старик. Михаэль попрощался с ними и подошел к ней.
– Гая? Что ты здесь делаешь? У вас же вечеринка! Где Натик?
– Вечеринка не состоялась. Натик попал в аварию, он в больнице с травмой позвоночника. Я здесь случайно.
– Почему ты не с ним?
– К нему нельзя. К тому же, мне не велела там появляться принчипесса Изабелла. Слушай, пойдем пива попьем. А? Тут на улице Хасмонеев есть неплохое местечко.
Михаэль выпил поллитра «Туборга», а она – триста, а потом еще триста. Гая подумала, что он никогда не видел ее такой пьяной. С Нати и его компанией она никогда не пила много. А вот на гастролях, в одиночку, в номере – бывало.
– Гая, может быть, все–таки, поедем к нему?
– Нет. Я не хочу. Я почти уже собралась его бросить. Думаю, это случилось с ним из–за меня.
– Из–за того, что ты назначила вечеринку? Глупости!
– Нет, потому что я перестала его любить. Мне жить с ним надоело.
– Да ладно! С каких это пор? Боготворила его. По голове гладила. Руки целовала.
– Это когда было!
– Все равно, сейчас ты его не бросишь.
– Выздоровеет, и брошу.
– Пусть сначала выздоровеет. Допивай, поедем в Тель – Ашомер. А лучше – не допивай.
Ноябрь 2006 года
Перечитал последнюю запись. Ее сделал другой человек. Я тогда собирался на сеанс тайного самолюбования. Но сеанс оказался недолгим.
Сначала Натик разбился на машине.
Выйдя из Синематеки, я увидел Гаю сидящей на скамье. Она была растеряна. Никогда не видел ее такой. Она рассказала мне о случившемся. Напилась пива. Не хотела ехать со мной в больницу. Все же поехали. Натик после операции лежал в реанимации, и нас к нему не пустили. Якопо и Изабелла уехали домой, чтобы отдохнуть и вернуться наутро.
А Гаю я увез к себе. Наверное, это было неправильно. Сейчас я уже точно знаю, что это было неправильно. Но я не мог ее бросить одну. А к себе домой она не хотела.
До Реховота доехали уже в полтретьего ночи. Подъезжая к дому, я заметил припаркованную на противоположной стороне улицы свадебную машину. На скамеечке сидел Борька Левитин с похоронным лицом.
– Тебе сообщили про Натика? – спрашиваю.
– При чем здесь Натик? Мне про Катьку сообщили. А я сразу к тебе, по старой школьной дружбе.
Борька рассказал, что ему позвонила агент израильского интерпола Ольга Мардер по поручению комиссара полиции Милана, и сказала, что Катерина убита. Сначала перепутали ее с Фурдак, но Фурдак жива– здорова у себя в Америке. Сказала, что в завещании покойной указан телефон бывшего мужа. Велела прибыть для дачи показаний. Спросила, каким образом можно связаться с родителями покойной.
– Да, и еще она прислала по мейлу фотографии.
Борька вынул из пакета распечатки. Я даже не хотел смотреть, но Гая проявила неожиданный интерес.
Не знаю почему, но я остался достаточно равнодушным к гибели Катерины. Расстроился, конечно. Но рыдать не стал. А ведь она была подругой детства. И была влюблена в меня когда–то. И я с ней спал.
В свете гибели Катерины происшествие с Натиком уже не выглядело несчастным случаем. Я предложил всем виски.
Увозя Гаю к себе, я предполагал, что сам лягу в гостиной, а ее уложу в спальне. Прибавился Борька. Я предложил ему лечь со мной в спальне, чтобы Гая легла в гостиной. Но он взбеленился и заявил, что в одну постель со мной лечь не может по убеждениям. И захватил диван.
У меня есть еще две комнаты. В одной из них сейчас кабинет, а другая и вовсе пуста. Я пошел стелить в пустой комнате на полу, но Гая отобрала у меня подушку и понесла в спальню.
У нас, как говорится, ничего не было. Но остаток ночи мы проспали обнявшись. Прямо пионерлагерь, третий отряд. (Но нет, третий отряд не дышит друг на друга парами виски). Однако, это дружески–утешительное сонное обьятие подпитало тот любовный кактус, что благополучно засох у меня в душе после расставания с Талилой. Кактус вновь расцвел и выпустил колючки.
Наутро была пятница, выходной. Я сбегал за молоком и свежими булочками, Гая нарезала салат, Боря поджарил яичницу. Накрыли стол и включили телевизор.
«Депутат кнессета Ротштейн с супругой были убиты вчера прямым попаданием ракеты «кассам» в ходе визита группы депутатов в район обстрелов. Госпожа Ротштейн находилась на пятом месяце беременности».
Я, несмотря на вновь расцветший кактус, а может быть, именно из–за него, убежал в ванную и там разрыдался. Талила! Горячая, хлебосольная, любвеобильная, беременная Талила. С ее вечным страхом падающих с неба ракет. Представляю, как он уговаривал ее поехать. Приводил статистические данные запусков, попаданий, ранений и смертей. Старый козел! Все поехали с супругами, и он потащил ее в пекло.
Не успел я умыться и привести себя в порядок после обильных слез, как раздался звонок в дверь. Пришли Бумчик с Булгаковедом. Лица у обоих были полны трагической решимости.
– Моня тоже хотел прийти, но Рива его не пустила. – строгим голосом произнес Булгаковед.
– Что случилось? – спросил я с некоторым облегчением от того, что с Дедамоней и Бабаривой все в порядке.
– Лучше спроси, чего еще НЕ случилось. – заявил Бумчик.
– А я предупреждал, что нельзя снимать этот фильм. – воскликнул Булгаковед.
– Да дело не в том, что сняли, а в том, что продали. – ответил Бумчик. – Значит так. Цурило бесследно исчез. Талилу убило ракетой. Таисия Фрид умерла от рака молочной железы еще в прошлом году.
– Я не знал про Таю…
Да, да. В один день я получил три известия. Тая, Талила. И Катя. Те, кто любил меня. Те, кого я любил. Кактус разросся до размеров меня самого. Ведь он, кактус – это и есть я сам. И любовь не бывает первой или последней. Она, любовь, то живет в нас, то засыхает. В зависимости от того, есть ли рядом человек, способный ее питать.
– Ты не знал, а она умерла первой после завершения фильма. А Талила – последней из троих живых, которых ты снял.
– Но Цурило, возможно, не умер.
– Не знаю. Может, и не умер, но пропал. Талила погибла вчера в шесть вечера. А около восьми разбился Натик.
– Тая, Талила и Цурило появляются в фильме. А Натик при чем?
– А Катерина при чем? Ее–то убили еще на прошлой неделе! – влез Борька.
– Как, Катерину убили? – вскинулся Бумчик.
– Миша, покажите–ка нам, пожалуйста, сцену бала. – тихо произнес Булгаковед.
И показывать было не нужно. В этой сцене, в голом виде, в бриллиантовых колье или боа из страусовых перьев, с черными, рыжими или светлыми волосами, расклонирована, расштампована, как Барби, виртуальная Катерина. Значит, логика Бумчика верна.
– В остатке мы имеем: Евгению Марковну, меня и тебя, Миша, – продолжил Бумчик.
– Почему? Нас же в фильме не было.
– И Натика не было. Но он участвовал в продаже.
– И меня же вы забыли! – вставил Булгаковед.
– И, возможно, автор сценария тоже под ударом.
– Впрочем, что–то мне подсказывает, что создателей он на этот раз пощадит. – пробормотал Булгаковед.
– Послушайте, может быть, это все совпадения! – сказал Борька.
– Ничего себе, совпадения! – неожиданно подала голос Гая.
Говорила она с легким акцентом. Что значит, абсолютный слух! Все затихли и уставились на нее.
– Да, я могу по–русски! Что дальше? – сказала она с интонацией Изабеллы.
Никто не прервал немую сцену, и она продолжила, но уже на иврите, чтобы не шокировать публику:
– Вот скажите, почему с Нати случилось не на войне, а на дороге?
Потому что воевать он не боялся. Зато все время лихачил и в глубине души боялся аварии.
– А Талила боялась ракетных обстрелов. Она из Кирьят – Шмона. А Тая – рака. У нее родители от рака умерли. – сказал я.
– Мишка, каков твой сокровенный страх? – спросил Бумчик. – От чего ты боишься умереть?
– Я не думал об этом.
– Но чего–то ты боишься?
– Только не смейтесь. Почему–то боюсь попасть под суд. У папы была копия протоколов суда над Бродским, сделанных Фридой Вигдоровой. Я их перечитывал много раз. С тех пор боюсь.
– Ладно, суд – это не смертельно. Адвоката наймем хорошего. Дальше. Чего боится Евгения Марковна?
– Летать на самолете. И не потому, что самолет может разбиться, а потому что у нее тромбофлебит.
– Звони ей, пусть отменяет все поездки.
– Ну да. И пусть останется жить в Китае. Она сейчас как раз там.
– Черт побери! – чертыхнулся Бумчик.
– Неуместное замечание. – сказал Булгаковед, и поправил – Помоги, Всевышний.
– А вы чего боитесь, почтенный автор сценария?
– Я ничего не боюсь. Я свое проклятие уже пережил. Мне семьдесят восемь лет, и я хорошо себя чувствую.
– Завидую. А я вот всю жизнь пью и боюсь за свою печень.
Тут Гая засобиралась уходить. У нее, мол, завтра концерт. Репетировать–де надо. Я‑то знал, что она едет к Натику. В свете страшного воландовского проклятья он показался ей мучеником. А что я держал ее в обьятиях всю ночь – это несчитово. Кактус выпустил еще порцию колючек. И она уехала.
Потом, помнится, позвонил Дедамоня и ругал меня за обман, подделку и наведение проклятия на наши головы. Булгаковед с Бумчиком ушли, обсуждая, в какую клинику Бумчику лучше обратиться. Мы с Борькой выпили водки за упокой Катькиной души.
Думал поехать на похороны Талилы, но депутатские почести, телевидение, гора Герцля в Иерусалиме – все это не по мне.
На следущей неделе папа вылетел в Китай, чтобы лично сопровождать маму во время обратного рейса. У Бумчика нашли цирроз печени, и он лег в больницу.
Аракел, моля Господа об исцелении лучшего друга, прополз на коленях от своего дома до Гроба Господня (метров двести–триста) с горящей свечой в руках и в наколенниках для езды на роликах. На этом мольбы о снятии проклятия не закончились. Дедамоня, Бабарива и Булгаковед с женой съездили к Стене Плача. Сонька Полотова попросила своего папу, вернувшегося в лоно ислама, замолвить словечко перед Аллахом. Мои родители перед полетом сходили в пекинский Храм Неба.
Но напрасно. Несмотря на то, что папа запасся антикоагулянтами и еще какими–то штуками, и его даже пропустили со всем этим в самолет, и билеты были в бизнес–класс, несмотря на все это тромб, которому суждено было образоваться, образовался. И оторвался. И попал в мозг. И маму парализовало на левую сторону.
Прощание славянки
Комиссару Массимо Скорпи уже доводилось расследовать гибель манекенщиц. Сербки, польки, украинки, русские гибли от передозировок, жестоких мужчин, завистливых подруг. Но что могло убить Катерину, умную и красивую женщину на четвертом десятке?
Обследование электронной почты Кати – Клон и движений на ее счетах выявило возможных фигурантов по делу, кроме Орлова и Билдберга: бывшего ее мужа Бориса, Михаила Фрида и Дино Паолино, татуировщика, который самолично явился в морг и опознал тело. Со всеми этими мужчинами она по очереди спала.
В ноутбуке Кати обнаружился текстовый документ на русском языке под итальянским названием «облезлая шлюха». Впрочем, долго помощи в переводе этого документа Массимо ждать не пришлось.
Израильский Интерпол прислал для расследования убийства израильской гражданки свою представительницу. Массимо пришлось встречать ее в Мальпенсе. На табличку «Ольга Мардер» отреагировала длинноногая девица с черной косой и в квадратных очках. Массимо поприветствовал ее на английском. Она ответила без тени улыбки. Везти свой чемоданчик она ему не позволила. В лобби отеля они обменялись. Он отдал ей флэшку с «облезлой шлюхой», а она ему – протоколы допросов Михаила Фрида и Бориса Левитина.
Ольга поднялась в номер, приняла душ и углубилась в Катеринины записи.
Господи, какая же я старая! То, самое первое письмо я отправила Дино обыкновенной почтой, на бумаге и в конверте. А его ответ был закапан слезами! А теперь все новые буквы в мире – печатные.
* * *
Зачем я пишу? Кому? Биографам? Потомкам? Самой себе? Читателям будущей книги? Никакие биографы со мной не разберутся. Я сама не могу разобраться уже почти тридцать пять лет. Не могу выбрать ни страну, ни мужчину, ни профессию. Так все было просто ТАМ и ТОГДА, пока не нашел меня проклятый Орлов.
Все пошло наперекосяк, но не тогда, когда я вдруг похорошела, и не тогда, когда Мишка отверг меня ради женщины на десять лет старше, и не тогда, когда я выиграла конкурс.
Все пошло наперекосяк, когда обнаружилось, что я – КОПИЯ. А Орлов выставил копию вместе с оригиналом на всеобщее обозрение.
* * *
Ездила в Женеву, в клинику. Заморозила яйцеклетки. Пока я еще не совсем старая. Почему Женева? Потому что тут нет войн и землетрясений, и детям будет здесь спокойно. Когда придется их рожать – даже и не знаю. Ничего, детки, посидите немного в мерзлоте. Мама вас выручит.
* * *
Сейчас сижу в самолете, лечу в Израиль. Почему–то вспомнила, как приезжал отец Дино. Удивительно, но он впервые тогда посетил места, где происходили события, которые он столько лет исследует. Помню, как он впечатлился Западной и Южной стенами Храма. Кричал, что Храм прекрасно мог бы достоять до наших времен. Проклинал императора Тита, за то, что разрушил величайшее строение и погубил историческую судьбу прекрасного народа. Мы с ним, помню, выпили, и по пьяни он построил целую теорию насчет того, что еврейский народ первым докопался до абстрактной природы Бога. И что Иисуса казнили правильно, ибо он вверг человечество назад, в сектантство и идолопоклонство. Поносил Римского Папу, который не отдает еврейскому народу убранство Второго Храма.
И это был не пьяный бред. Потом, бывая у них дома, я не нашла ни одного распятия, что когда–то висели по стенам.
Да, и еще тогда, по пьяной лавочке, выяснилось, что мое предположение о том, что они с Маммой гомики, не совсем абсурдно. Оказалось, что Мамма–то все же гомик. Он влюбился в своего профессора и выслуживался перед ним, как мог. Заменил ребенку мать. Сам профессор Паолино – стрейт, поэтому время от времени встречается с женщинами. Профессор Витторио делает вид, что относится к этому спокойно. Выгнать Мамму из квартиры Паолино не может из страха показаться неблагодарным. Свой дом Мамма сдает туристам и приносит в семью доход.
* * *
Почему у меня не хватает духа расстаться навсегда с Борькой? Почему я до сих пор время от времени подкидываю ему денег? Куда делась вся моя решительность? Ее выместило чувство вины? Или все дело в том, что я – Катя – Клон, не имеющий стержня слепок с другой личности?
* * *
Мне приснилось, что я умерла. Вернее, я села, как всегда, в самолет. Провожали меня Дино, Боря, Степан и Мишка. (А к кому я тогда лечу? Непонятно!). Степан сказал, что сейчас сбегает за пивом, и ушел. Я достала кошелек и отдала Борьке. Он взял его, и тоже ушел. Потом я вынула из кармана кредитную карточку и отдала Дино. Дино не ушел, ждал еще чего–то. А я увидела, что у моих ног копошится маленький ребенок, мальчик лет полутора. Я подняла его на руки и отдала Дино. Вот тогда Дино удалился, и остался один Мишка. Он стоял молча, и тоже чего–то ждал. А у меня больше ничего не было, ни денег, ни паспорта, ни ручной клади – ничего. И тогда я сказала ему: «Ты ни в чем не виноват». Он обрадовался и убежал. А мне стало трудно дышать. Я поднялась по трапу в самолет, и мне стало легче. В самолете меня встретили Гарри Билдберг в форме пилота и Фелишия в форме стюардессы. Гарри сказал, что поставил самолет на автопилот. Фелишия дала мне самолетную бутылочку виски и бутерброд. Потом они спустились по трапу, и я улетела. Во сне мне показалось, что полет был долгим. Я летела над сапогом Италии, над греческими островами, над Средиземным морем. Тель – Авива я не увидела, только каменный Яффо, без мечетей, со старинными кораблями в порту. Самолет полетел дальше, к Иудейским горам, к Иерусалиму. Иерусалим не сиял золотым куполом, зато я увидела великолепное здание Второго Храма. Самолет сел на Масличной горе. Там была оборудована посадочная полоса. Я все еще сжимала в одной руке виски, а в другой – бутерброд. Мне подали трап. Я спустилась, легла на землю и умерла.
Думаю, это был список моих желаний:
1) Никогда больше не видеть Степана.
2) Завещать Борьке все накопления на счетах в Израиле.
3) Завещать Дино все накопления на счетах в Италии и Швейцарии.
4) Завещать Дино свои яйцеклетки, если он захочет после моей смерти иметь от меня детей.
5) Простить Мишку.
6) Быть похороненной в Израиле.
Массимо, устроив синьору Мардер в отеле, поехал домой. Там он наполнил кофейник, перетащил свой ноутбук на балкон, и принялся читать проколы допросов. Собственно, распечатка оказалась не дословным переводом, а сжатым конспектом, выполненным Ольгой Мардер на английском языке. Из него следовало, что оба допрашиваемых состояли с жертвой преступления в интимных отношениях. Оба дружили с ней с детства, один был ее первым мужем, а другой – первой любовью. И тот, и другой в день убийства находились в Израиле. По поводу фильма, который при посредничестве Катерины приобрел Орлов, Фрид показал, что единственную избежавшую лап цензуры копию он лично нашел в шкафу Авраама Чистопольского. Того Ольга тоже посетила, и он рассказал все ту же святочную историю о случайно найденном шедевре.
К утру файл–таблица под названием «Катерина» заполнился.
| мотив | исполнитель | вероятность |
| уничтожение посредника и свидетеля сделки по продаже фильма | Орлов | 30% |
| ошибка идентификации объекта | неизвестный | 0.5% |
| ошибка идентификации объекта | Паолино | 2% |
| ревность | Орлов | 25% |
| ревность | Фрид | 25% |
| ревность | Левитин | 25% |
| ревность | Паолино | 25% |
Несмотря на то, что ревность он считал главной версией, Массимо все никак не мог забыть лицо инструктора Цури, появляющееся многократно в старой картине.
Что–то с этим фильмом было не так.
Ольга Мардер пришла к выводу, что сделка по фильму вполне могла стать причиной гибели Левитиной. Наутро она заставила Массимо поехать вместе с ней к адвокату, у которого были заключены оба договора.
Адвокат Чезаре Галли, единоличный владелец одной из ведущих миланских контор, занимавшей целый этаж здания на улице Святого Варнавы, отложил все назначенные дела и принял их с Массимо. Вопросы задавала Ольга.
– Скажите, синьор Галли, если фильм откопал Чистопольский, почему деньги и процент с проката оформлены на Фрида?
– Чистопольский не претендовал на деньги. И, вроде бы, это Фрид нашел фильм, роясь у Чистопольского дома.
– Законна ли вообще эта сделка?
– Ничего незаконного в ней нет, пока кто–либо не оспорит авторские права на фильм. Пока фильм, скажем так, ничей. И держатели физического носителя могут делить прибыли между собой безнаказанно, пока не объявится настоящий владелец. Закавыка в том, что советская цензура хорошо работала, и владелец может не объявиться вовсе. А, объявившись, может и не доказать законность своих требований. Мой голливудский клиент, по крайней мере, оечень на это рассчитывает.
– То есть, если какой–либо русский режиссер или киностудия заявят свои права, ваш клиент заплатит компенсацию?
– Именно так, синьорита.
– А уже известно, кто режиссер фильма? Что говорят эксперты?
– Голливудская академия делает вид, что ищет автора. А в России, тем временем, объявился некто Роман Лазарский. Он прислал письмо всем членам режиссерской секции американской академии кинематографа, в том числе и моему клиенту… Вот, не изволите ли ознакомиться.
Адвокат распечатал письмо на принтере.
Уважаемые академики!
Я, Лазарский Роман Евгеньевич, режиссер, заявляю, что фильм «Мастер и Маргарита» является продукцией творческого объединения при «Мосфильме», которое в течение многих лет возглавлял мой отец, Евгений Лазарский. Прилагаю ксерокопии сценария, сметы, досье фильма. Оригиналы этих документов сохранились в личном архиве моего отца. Имеются и другие доказательства работы над фильмом, кои я буду рад предоставить лично.
Исходя из вышесказанного, я намерен вчинить Михаилу Фриду иск о нарушении авторских прав.
– А где ксерокопии документов, о которых он пишет? – спросила Ольга.
– Вот они. – он развернул экран компьютера к посетителям, – Я и смотреть не стал, все равно они по–русски, – сказал адвокат. – Но самое–то смешное, что моему клиенту Роман Лазарский вчинять иск не собирается. Только Фриду, которому от проката капает какой–то жалкий процент.
Ольга просмотрела документы, с разрешения адвоката перекинула их на свою флэшку, и продолжила допрос.
– Что вы можете сказать о второй сделке?
– Она имеет столько же оснований, что и первая. До первой заявки об авторстве.
– Какую фирму представлял синьор Орлов?
– Позвольте–ка… Вот, написано – Синема – Лейзер.
– Синема – Лейзер – это кинопрокатная компания Лазарского. Взгляните на логотип. Массимо дописал в свою таблицу еще одну строчку:
| мотив | исполнитель | вероятность |
| ? | Лазарский | ? |
Обедать Массимо повел Ольгу к своей матери. У той были бесподобная кухарка и услужливая горничная. Он порой приходил сюда отдохнуть от недожаренных бифштексов и хамоватых миланских официантов. Пока Ольга обьясняла старушке по–английски, почему русские евреи (и сама Ольга в их числе) вдруг почти все уехали в этот ужасный Израиль, Массимо тасовал в памяти пункты своей таблицы, так и сяк расставлял мысленно вероятности и приоритеты. Синьора Скорпи удалилась вздремнуть после обеда, а для оставшихся велела подать кофе с выпечкой.
На полке с фильмами Массимо нашел последнее приобретение матери – диск «Мастера и Маргариты». Ольга вынула из сумки распечатку перевода «облезлой шлюхи», отдала ее комиссару и попросила разрешения посмотреть фильм. Ведь он, как–никак, фигурирует в деле. Массимо запустил DVD, а сам устроился в кресле–качалке с листками распечатки.
– Стоп! Где тут кнопка «стоп»?
Массимо не сразу понял, где он проснулся и кто орет. Пока он соображал, пока искал пульт, пришлось отматывать назад.
– Массимо, обратите внимание, в советском фильме – голые бабы, и все – Кати!
– Действительно, все на одно лицо, и все – Кати. А тайная полиция вся состоит из Цуриэлей. Ольга, возможно ли, что в семьдесят девятом году в Советском Союзе была настолько развита компьютерная графика?
– Невозможно. Это, скорее всего, позднейшие вставки. Может быть, фильм реставрировали. Знаете что? Я отправлю его на экспертизу. Просто интересно. Особенно после письма этого Лазарского.
