Текст книги "Карлики"

Автор книги: Максим Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Прежде чем объяснить, Йохан исполнил свой всегдашний ритуал. Он медленно и задумчиво взял в левую руку плод фанго это фаонский аналог манго, но для ритуала подходит и он, в правую – нож и стал не спеша чистить фрукт. Со стороны можно было подумать, Ванда именно это попросила его сделать, однако Йохан так собирает мысли воедино. Пауза получилась восхитительной. Марго обвела всех ехидным взглядом и тихо хихикнула. Когда нож срезал сантиметров семь-восемь кожуры (если бы Марго не хихикнула, то хватило бы и пяти), Йохан заговорил:

– Более или менее точно "квутцат ха дерех" означает "короткий путь". Теперь представь себе, что ты живешь на сфере и...

– Мы и так живем на сфере. Чем Фаон не сфера? – встряла Марго.

Стас на нее рыкнул. "Больше не буду", – прошептала она. Йохан подождал, пока они меж собой разберутся, и продолжил:

– Хорошо, Фаон так Фаон. Предположим далее, что от одной точки к другой можно передвигаться только по экватору, проходящему через эти две точки. Пусть эти точки находятся близко друг от друга, близко – в нашем обычном понимании. Тогда у тебя есть в распоряжении две дуги экватора малая и большая. Любую из них ты можешь выбрать в качестве маршрута. Идя по большой дуге, ты совершаешь практически кругосветное путешествие, и такой путь долог – он значительно дольше, чем если двигаться по малой дуге, но и длинный путь приводит к цели – ко второй точке, я имею в виду. В том мире, где мы живем, происходит нечто подобное: куда бы мы ни двигались, какую бы цель себе ни выбирали, мы все время идем по большой, длинной дуге, поскольку короткий путь закрыт для непосвященных. Мы не рискуем заблудиться, но времени на дорогу тратим гораздо больше, чем могли бы... Для наглядности можно считать что каждая точка пространства – это маленькая сфера, и каждую такую сферу мы проходим так быстро, что нет возможности разобрать – по короткому пути мы ее преодолеваем или подлинному. Но из мгновений складываются годы и, будь мы в силах сделать каждое мгновение в десять раз короче, то в итоге годы бы превратились в месяцы. Возможно, Канал и есть тот загадочный квутцат ха дерех...

Стас терпеливо дождался, пока Йохан не кончит говорить, и вернулся к прежней теме:

– Да вы выпендриваетесь тут, а на самом деле думаете так же, как и я. Просто вы расстроились, что не нашли ничего на Сапфо, а теперь обобщаете.

– А ты завидуешь нам, поскольку не смог поехать, – получил он в ответ от Марго.

Так, думаю, примирения не вышло, спорщики перешли на личности, пора это дело пресечь.

– Господа, хватит спорить, хруммели остывают, – говорю я, – Татьяна так старалась, готовила.

Самый лучший способ остановить слишком уж разгорячившихся спорщиков, это задеть кого-нибудь третьего. Татьяна меня так и поняла, поэтому смолчала. Все дружно зачавкали непроваренными хруммелями. Первым справился с ними Стас.

– Нормально, есть можно, – сказал он, но видя, что Татьяне такого заключения недостаточно, добавил: – Даже вкусно! А ты, Йохан, не прав по поводу короткого пути, Твой аналог с дугами на сфере не проходит, поскольку нарушается аддитивность по времени.

Все уже успели забыть про короткий путь, но Стас все время, пока ел, проводил в уме необходимые вычисления. Йохан проглотил-таки последний кусок, запил чистой водой, прокашлялся и вынес Стасу приговор

– Ты, Стас, аллегорий не понимаешь! Покончив со Стасом, он вслух продолжил мысль, начало которой мы не слышали.

– ... Нет, конечно, никогда невозможно точно определить, мыслящий субъект перед вами или нет. Это даже с людьми не всегда понятно. Вот ты, Татьяна, если встретишь неизвестное существо, как определишь, мыслящее оно или нет?

– Предложу ему любимых фетровых тянучек. Если не возьмет, то мыслящее, – ответила Татьяна не задумываясь

Я же за словом в карман не полез1

– То-то ты никого найти не можешь – тянучки раздаешь, а они их берут, ты и идешь дальше – мол, немыслящее существо опять попалось. Так всех в немыслящие и записала. В несознательные то есть.

Татьяна замахнулась на меня вилкой:

– Сейчас ты у меня снова бессознательным станешь!

Йохан опять проявил себя хозяином положения – ловким движением он выхватил вилку из ее руки. Как-то уж слишком легко, и я бы даже сказал, по-интимному нежно, разжал он ее пальчики. Меня это несколько напрягло. Ванду, кажется, – тоже. Йохан же как ни в чем не бывало говорит:

– Татьяна сейчас занята другой проблемой – она хочет раскрыть тайну открытия Фаона.

– Что за тайна? – спрашиваю.

– Да ну вас всех, – отмахнулась Татьяна, – опять издеваться начнете.

Мы хором поклялись, что не начнем, а я даже извинился за свое прежнее, абсолютно необдуманное, высказывание. Стас, как и я, не был в курсе "тайны открытия Фаона" и упросил-таки Татьяну о ней рассказать.

– Я бы назвала это не тайной, а недопониманием. В школе мы все проходили, что Фаон был открыт двести пятьдесят лет назад экспедицией Рампо, но я недавно и совсем по другому поводу просмотрела их бортовые записи и обнаружила, что Рампо вовсе не считал себя первооткрывателем Фаона.

– Как так, не понял. – Я действительно не понял.

– Из записей следует, что когда они высаживались на Фаоне, они думали, будто планета уже была открыта до них, но кем открыта – не упомянули. Меня это немного удивило, и я стала просматривать бортовые журналы других экспедиций на Фаон. В записях было все что угодно, кроме одного: никто не заявлял, что именно он первым ступил на поверхность планеты.

– Вот, я же говорила, – Ванда впервые за последние полчаса напомнила о себе, – мистика, кругом мистика, да и только. Когда несколько экспедиций спорят меж собой, кто из них первооткрыватель – это понятно. Но чтобы все отказывались, – такого попросту не бывает!

Я поинтересовался:

– А в хронологическом порядке все эти экспедиции нельзя выстроить?

Марго посмотрела на меня "поверх очков", хотя очки уже давно никто не носит.

– Какая хронология, Федр! Тогда еще не было синхронизированного времени, – получил я в ответ от нее.

Не следует мне встревать в научные споры. Стас сделал рискованное предположение:

– Может, они там напортачили чего? Сделали что-нибудь не совсем приличное, что-нибудь-недостойное гордого звания посланцев человечества, вот и открещиваются теперь.

Но Татьяна возразила:

– Да нет, они не открещиваются – их ведь никто ни в чем не обвиняет...

– Значит, заранее решили себя подстраховать, но, как видно, все и так сошло с рук – потомки ничего подозрительного не заметили. – Стас не хотел так просто отказываться от своей идеи.

– А у них не могло случиться какого-нибудь психического расстройства как у тех, кто высадился на Оркусе? – спросила Марго.

– В случае Оркуса влияние исходит от самой планеты, вернее, от ее поля, искаженного двумя ее спутниками. Если бы все дело было в поле Фаона, то не только участники первых экспедиций, но и все остальные, и мы в том числе, почувствовали бы что-то неладное. – У Татьяны на все был готов ответ. – Да бросьте вы! Все эти простые варианты я давно перебрала. Перебрала и отвергла.

После такой отповеди у всех сразу пропало желание выдвигать новые гипотезы. Воцарилось молчание. Стас ненавидит, когда все молчат, ему от этого делается неловко.

– Да ладно тебе, – сказал он, – нам ведь тоже интересно. Не хочешь говорить об этом – не надо. Я вам сейчас сон расскажу. По поводу него я принимаю любые гипотезы, кроме обидных.

Мы пообещали, что его сну никаких обидных объяснений мы специально придумывать не будем. Если, конечно, Стас сам не даст нам повода. Стаса такое обещание вполне устроило:

– Не дождетесь... Так вот, слушайте. Все дело происходило в загородном коттедже, где-то на Земле. Комната, где я находился, была большой и светлой. За окном – лес средней полосы, или нет, все же ближе к тропикам. Что меня поразило, так это тамошние насекомые. И дело не в том, что в комнате их было слишком много. Как раз поначалу их было лишь чуть больше, чем обычно. Странным выглядело другое – их поведение и размеры. Два комара-типулита, оба величиной с воробья, боролись друг с другом на лету. Затем в углу на потолке я увидел, как гигантский кузнечик (или это была саранча, но все равно гигантская) пожирает такого же огромного сантиметров двадцать между кончиками лапок – паука. Комнату заполнили бабочки, неяркие – светло-зеленые и желтые, – но тоже большие. Они назойливо мельтешили перед глазами, их крылья касались лица – жутко противное ощущение. На стенах проступили следы от их экскрементов. Потеки шли от потолка до пола и как-то странно фосфоресцировали. Свет, до того момента яркий как днем, стал меркнуть. И тут я увидел самое странное существо из всех, что видел раньше.

Сначала я подумал, что это летучая мышь-альбинос. Только у этой мыши было не два крыла, как полагается, а три. Третье крыло располагалось чуть сзади и волочилось по полу. Я пригляделся. Существо оказалось вовсе не мышью. У него было тело маленького человека, но по пропорциям – взрослого. Человечек был ярко-розового цвета и абсолютно гол. Ростом – сантиметров двадцать пять – тридцать. На меня таращилась злобная мордочка с огромной челюстью и тупыми коричневыми зубами, но все равно – человечьими, как и все прочее. Странно, по мне не было страшно. Я схватил его за край третьего крыла – мне казалось, что так он меня не достанет. Этот мини-бэтман попытался удрать, взмахи его крыльев были настолько мощны, что он сумел оторвать меня от пола, но не больше чем на несколько десятков сантиметров. То третье крыло, за которое я его схватил, начало вытягиваться, пока не превратилось в длинный белый шлейф наподобие нитяной сетки. Я продолжал сжимать его в руках. Сил у существа было достаточно, чтобы передвигаться вместе со мною огромными скачками; он то поднимал меня на полметра, то опускал. Мне это даже понравилось, и я стал помогать ему, изо всех сил отталкиваясь ногами от земли. Скачки увеличились, но полностью взлететь мы не смогли. В какой-то момент он то ли вырвался, то ли исчез... Не помню. Я вышел во двор, и там были вы, то есть ты, Йохан, Татьяна, Ванда, на счет тебя, Марго – точно не помню...

– Ну вот, все интересное, как всегда, без меня, – вставила Марго. Мы зашипели на нее, чтоб не перебивала.

– Ладно, была ты там, как же можно без тебя, – миролюбиво согласился Стас. – Но, собственно, это уже конец. Выйдя из дома, я рассказал вам про того бэтмана, но, зная, что вы мне не поверите, представил все как некую странную галлюцинацию. А вы, в свою очередь, стали гадать, отчего она могла произойти, но так ничего и не придумали...

Стас закончил рассказывать. Никто не решался говорить первым – мы помнили о данном Стасу обещании. Ванда не нашла ничего умнее, как спросить:

– А почему у него было три крыла?

– Не знаю. Может, крыло и с самого начала было шлейфом... Да нет, вроде крылом – теперь уже трудно вспомнить.

– Три крыла – это странно, – задумчиво произнесла Татьяна, как будто что-то вспоминая.

– Вот-вот, – согласился Йохан, – даже три ноги – не совсем удобно, а три крыла – и подавно. Татьяна вспомнила, что хотела:

– Федр, помнишь, ты спрашивал меня про . как его там, бикадал триподу, про трехногого? Три ноги – три крыла – забавно, не находишь?

Я не находил ничего забавного. Ну сколько можно объяснять: на людях спрашивай меня, только если знаешь, что я отвечу. А не знаешь – отведи в сторонку, шепни на ухо, я и скажу, может быть. А еще лучше, дождись, пока все разойдутся. Но не мог же я ответить, что встретил "трехногого" в Институте антропоморфологии перед тем, как поговорить с Перком, которого сразу после нашей с ним беседы убили.

– Трехногий мне приснился, как и Стасу, – ответил я. Естественно, Стас подумал, что я над ним издеваюсь:

– Начинается! Вы же обещали! Йохан решил блеснуть эрудицией:

– Тебе Трискелион приснился, – сказал он мне, – знак такой, три ноги из одного места. У древних греков этот знак означал победу и прогресс.

– А три крыла что-нибудь значат? – спросила его Ванда.

Меня как током ударило. Вот умница, думаю. О знаке на груди Номуры я уже давно подумал, но, даже пользуясь таким случаем, спросить о трех крыльях не рискнул. Ответ Йохана меня разочаровал:

– Ни разу не встречал... Не знаю. Человек – летучая мышь встречается довольно часто. Это мог быть, например, Камазоц, Повелитель Мышей у индейцев Центральной Америки, но у того голова была мышиная, а ты, Стас, говоришь, видел человечью?

Стас обрадовался, что о нем снова вспомнили:

– Да, голова была человечья. Челюсти и зубы – большие, то есть больше, чем у людей, но по форме – все равно человечьи.

– А уши?

– Уши? Обычные уши. Уши как уши. Как у Марго, например.

Марго фыркнула, но смолчала. Йохан шутливо заключил: – Ну если как у Марго, тогда точно не Камазоц. У того уши огромные – больше, чем сама голова. Я почему вспомнил про Америку – твой сон, возможно, запоздалая реакция на ту экспедицию в Перу. Помнишь, мы хотели сравнивать образцы, наиденные на Оркусе, с изображениями на камнях из Ики

– Помню, помню. Я тоже так подумал. Насекомые тогда нас достали – на Фаоне их значительно меньше.

– Вы все неправильно интерпретируете, – возразила вновь осмелевшая Марго, – на самом деле тот мыш – это частица твоего внутреннего "Я" и, удерживая его, ты отстаиваешь целостность своей души... Ну скажи, ведь я права? – обратилась она за поддержкой к Татьяне.

– Не думаю. Почему именно мыш?

– Да это я так, для определенности его мышем назвала... Человечек с крыльями – испокон веку так представляли себе душу.

– Ее как только не представляли! Твою, например, я представляю себе в виде...

– Все, все, молчу. Больше – ни слова. – Марго не захотела, чтобы Стас рассказал всем, как он представляет себе ее душу.

В начале одиннадцатого все наконец решили, что таинственных историй на сегодня уже достаточно – надо что-нибудь оставить и на другой раз. Встав из-за стола, Стас захватил несколько грязных тарелок, чтобы отнести их на кухню (по случаю прихода гостей Татьяна не стала выставлять одноразовые). Все, за исключением Марго, последовали его примеру. Тогда Стас, обращаясь к ней, сказал вполголоса: "Поднявшись с постели, сгладь отпечатки тела". Марго покраснела до корней волос, а Стас как ни в чем не бывало пояснил:

– Это Пифагор сказал – тот, которого ты не любишь.

– Отчего же, люблю, – тихо ответила Марго и взялась за тарелки.

Татьяна со Стасом оседлали нейросимулятор и о чем-то оживленно спорили. Ванда с Марго сплетничали на кухне. Мы с Йоханом остались наедине. Я подумал, что раз Ванда уже спрашивала про три крыла, а я сказал, что мне приснился трехногий, то не будет ничего страшного, если я спрошу его про треугольник. Потом скажу, что треугольник приснился Татьяне.

– Йохан, ты, случайно, не встречал такой знак: треугольник с тремя крыльями и с человеческим глазом посередине? – Про глаз я добавил для конспирации.

– Далась вам эта цифра три... – усмехнулся он. – Треугольник с человеческим глазом – знак достаточно распространенный. Типичная оккультная символика, я бы сказал – "Всевидящее око" или вроде того. Про крылья сказать ничего не могу. А ты уверен, что именно крылья, а не, скажем, листья?

– Точно! – спохватился я. – Там были листья! А они что значат?

– Три листа клевера, вплетенные в треугольник – это раннехристианский символ. По преданию, с помощью трехлистного клевера святой Патрик объяснял язычникам-ирланцам триединство божественных сущностей... Продолжать? спросил он, видя, что я его не слушаю. Хоть клевер и не растет на Фаоне, но я способен отличить крылья от листьев.

– Спасибо, я все понял, – поблагодарил я его, – теперь я знаю, где про это можно найти в литературе.

– Всегда пожалуйста, – ответил Йохан и пошел на кухню.

Гости разошлись в половине двенадцатого. Стас все норовил остаться "еще на полчасика", но мы его выпроводили вслед за Марго.

Остаток вечера мы с Татьяной провели в напряженном молчании. Она продолжала на меня дуться неизвестно за что. Когда мы уже погасили свет, я решил, что последнее слово должно остаться за мной.

– Вот, пришлось опять из-за тебя врать. Зачем ты вспомнила про бикадала? – спросил я безо всякого предисловия, словно мы до этого не молчали, а только и делали, что обсуждали трехногого.

– Больно нужен мне твой безногий... А он что, как-то связан с твоим заданием?

– Напрямую. – Я снова покривил душой, но уж больно мне хотелось вызвать у Татьяны угрызения совести.

– Извини, не знала. Сказал бы...

– А почему ты его безногим обозвала? У него их целых три – больше, чем у нас.

– Не знаю. У животных их обычно четыре, вот и сказала – безногий.

Ее ответ меня заинтересовал.

– А у кого четыре крыла?

– У кого, у кого... у бабочек.

– А бабочки у кого? – настаивал я.

– Федррр, отстань... у японцев... спи давай, – пробубнила она еле слышно – гости ее утомили, и она уже засыпала.

Занятно, ведь Номура – японец. Точнее, его предки когда-то ими были. Мистика, как говорит Ванда. Напоследок я подумал, что если сегодня ночью мне приснится кто-нибудь трехногий, трехкрылый и с повадками Марго, то, пожалуй, придется сменить работу.

С утра я просмотрел новости. О моем деле там ни словом не обмолвились. "Спасение – предусмотрительным! – пророчествовало "Глобальное Страховое Общество" в промежутках между новостийными блоками. Ну как тут возразишь!

Разбирая почту, наткнулся на дело того самоубийцы, чье тело потом пропало из патологоанатомической лаборатории. Виттенгер решил, что раздело о смерти Эммы Перк закрыто, то почему бы и не выполнить мою давнишнюю просьбу.

Когда я взглянул на снимок жертвы, я понял, почему врач рекомендовал мне по крайней мере месяц избегать любых потрясений. Сердце учащенно забилось, затылок сдавила тупая боль. Я сполз с кресла на пол – почему-то мне казалось, что чем ниже я буду находиться, тем скорее пройдет дурнота. Я сел, прислонившись спиной к столу, потом лег. Потолок то надвигался на меня, то отодвигался. Татьяна с утра уехала в Университет, и ждать помощи мне было не от кого. К счастью, ничья помощь и не понадобилась: волны еще раз прошли по потолку и все успокоилось. Затих и тот шторм, что бушевал в моей голове. Я снова сел в кресло.

Если бы не две родинки под подбородком, то вряд ли бы я его узнал так быстро. Я продолжал вглядываться в снимок. Казалось, словно два разных изображения слились вместе. Одно из них в течение минуты я разглядывал в кабинете профессора Франкенберга. Другое изображение принадлежало существу из пещер Южного мыса. Я с трудом взял себя в руки и стал сопоставлять изображение жертвы и собственные воспоминания, какими бы смутными они ни были. Узкие скулы, тонкий нос, глубокие темные глазницы – все это скорее относилось к "туристу". Но у "туриста" было лицо ожившего мертвеца, а это... стоп. Голова совсем не работает – я же смотрю на снимок, сделанный уже после смерти. Разницу можно было бы сформулировать так: у "туриста" лицо ожившего мертвеца, а на снимке – лицо умершего... чуть не сказал живца... – нет, человека, умершего буквально только что. К делу о самоубийстве прилагался единственный прижизненный снимок – с личной карточки жертвы. Нет сомнений – я видел этого человека на экране профессорского компьютера. Странно, теперь я назвал гомоида человеком. Но у него вполне человеческое имя – Джек Браун! Сведения о нем были крайне скудны. Жил один, работал... ого!. , техником в Институте антропоморфологии. Опять Институт! Однако, кроме названия места работы, в материалах дела не содержалось ничего такого, что указывало бы на связь Джека Брауна с Перком. СОБ пришла к выводу, что документы Брауна подделаны, хотя довольно искусно. В патологоанатомическую лабораторию тело привезли поздно вечером, а уже ночью оно было выкрадено, поэтому среди материалов дела не было результатов вскрытия.

Я связался с Витгенгером. Он сидел у себя в департаменте; говорить со мной из офиса ему не хотелось. Я сразу это понял и потому был предельно лаконичен.

– Привет, что-то давно тебя не слышно, – вяло поздоровался он.

– Привет-привет, дела были кое-какие... Спасибо за сообщение, ну, за то, последнее...

– Я понял, продолжай... – поторопил он меня.

– Только в нем кое-чего не хватает.

– И чего же?

– У последнего пациента отсутствует история болезни.

– Ее нет, – кратко ответил Виттенгер. Это и так ясно. Я спросил:

– Снимки тела успели сделать?

– Да.

– В обычном или расширенном диапазоне?

– Расширенном...

– Пришли.

– А тебе зачем?.. Стоп, не надо, не объясняй. Потом, при встрече... А босс в курсе?

Он сказал "босс", а не "твой босс" или "твой шеф", – словно у нас с ним один босс на двоих. Видимо, они с Шефом здорово сблизились, пока я был вне игры.

– В курсе, – соврал я не моргнув глазом.

– Хорошо, пришлю, – пообещал он.

– Спасибо. Тогда до встречи.

– Не за что. Пока.

Вот так история! Что только не делают гомоиды, чтобы их не обнаружили, – даже трупы воруют!

Через полчаса пришли снимки. Длинное, худое, истощенное тело. Что-то не срослось у господина профессора – сверхчеловеки оказались слабоваты. Но никаких намеков ни на трехкрылый треугольник, ни на какой-либо другой-опознавательный знак. Затея с самого начала выглядела безнадежной. Очевидно, Номура не из их компании.

Снимок Джека Брауна подтвердил опасения, зародившиеся в тот момент, когда я впервые увидел гомоида воочию. Отныне мне не следует надеяться на то, что два оставшихся гомоида будут походить на профессорские снимки. Вероятно, они делались давно – лет пять, может, десять назад, и с тех пор гомоиды сильно изменились. Говорить о сходстве можно лишь по некоторым формальным признакам: строение черепа, цвет и разрез глаз. Номура не подходил ни по одному параметру. Мне очень хотелось, чтобы круг лиц, причастных к "делу гномов", ограничивался самими гномами и сотрудниками Института. Номура не был сотрудником Института – он был нашим сотрудником. И он – не гном. Тогда кто он? Шефу не понравилась бы такая постановка вопроса.

Джонс – другое дело. Он – и сотрудник Института и, если хорошенько загримировать, мог сойти за гнома. Формально Джонса можно принять и за Блондина, и за Младшего, если бы не цвет глаз, но ведь его нетрудно изменить. Снимок Джонса находился у меня под рукой, но мне необходимо было увидеть Джонса "живьем". Я набрал его код. Ком-лог Джонса вежливо сообщил, что хозяин для меня недосягаем, но если мне так будет угодно, то комлог передаст ему мое сообщение. Отсутствие Джонса можно объяснить чем угодно, но я решил уточнить у Виттенгера, разрешил ли он и Джонсу и остальным, кто допрашивался в связи с убийством Перка, покидать Фаон.

– Что еще? – недовольно буркнул Виттенгер. Он сидел все в том же кабинете, за спиной у него сновали люди.

– Я по поводу Джонса, вы, случайно, не знаете, не покидал ли он Фаон?

– Покидал.

– Вы ему разрешили? Ведь во время следствия...

– Следствие завершено, – грубо прервал меня Виттенгер.

– Куда он направился?

– В отпуск. – Полицейский сообщил мне не совсем то, о чем я его спрашивал.

– А про остальных вы что-нибудь знаете?

– Остальные – это кто? – попросил он уточнить.

– Симонян, Шлаффер и Дейч.

– Шлаффер в командировке, двое других – здесь. Несмотря на его недовольство, я продолжал спрашивать:

– И куда у него командировка?

– На Оркус, – ответил Виттенгер.

– И по чьему распоряжению?

– Симоняна, насколько мне известно.

– Это вам Шлаффер так сказал?

– Да... А что, я должен был проверить? – подозрительно спросил Виттенгер. Ничего предосудительного в командировке на Оркус я не видел и потому ответил:

– Да нет, я так, на всякий случай спросил.

– Тогда это все? – Виттенгер был как на иголках.

– Все! – громко ответил я, и мы расстались не прощаясь.

Шлаффер меня не особенно интересовал, но поспешный отъезд Джонса меня встревожил. Нет никаких гарантий, что он действительно уехал и действительно в отпуск. Нет даже гарантий, что он жив... Я позвонил в Отдел и попросил Яну выяснить, когда и в каком направлении отбыли и Джонс, и Шлаффер. Если они улетали через космопорт, чтобы затем воспользоваться Терминалом Фаона, и если они путешествовали под собственными именами, то начальное направление их маршрутов выяснить несложно. Через сорок минут Яна перезвонила и сказала, что у Шлаффера на двадцать пятое августа был заказан транзит до Оркуса и он его использовал. Следы Джонса ведут к ТК-Хармас (т. е. к терминалу планеты Хармас) и там теряются. Джонс покинул Фаон двумя днями позже Шлаффера.

Итак, Джонс исчез, а Симонян посылает Шлаффера на Оркус. Точнее, наоборот, сначала уезжает Шлаффер, затем Джонс. Но из этого еще ничего не следует. Я вернулся к материалам по делу Джона Брауна. Виттенгер клялся, что это было стопроцентное самоубийство. Способ тот же, что и у Эммы Перк разряд цефалошокера. Ясно виден красноватый след чуть ниже правого уха. Шокер был зажат в руке; кисть удалось разжать с большим трудом. Браун разрядил шокер, стоя на мосту через одну из неглубоких речек, что впадают в наше озеро. Вероятно, он думал, что течение вынесет его тело в озеро, и там его уже никто не найдет. Так бы оно и произошло, если бы не случайный свидетель. Он увидел, как Браун перелез через перила моста и секунду спустя бросился в воду. С того места, откуда свидетель видел Брауна, рассмотреть шокер было невозможно, к тому же – дело происходило поздно вечером. Свидетель тут же сообщил о случившемся в Службу Общественной Безопасности. Те прибыли на место трагедии спустя пятнадцать минут, и еще через полчаса тело удалось извлечь из воды. Затем тело отвезли в патологоанатомическую лабораторию, откуда той же ночью оно и исчезло. Экспертам не удалось взять пробы для анализа ДНК, а теперь такой анализ мне бы очень пригодился. На шокере следов никаких не нашли, поскольку Браун был в перчатках, что вполне нормально в это время года. Место жительства, которое он указал при приеме на работу в Институт антропоморфологии, оказалось вымышленным, а предъявленные документы – фальшивыми. Самого Брауна удалось опознать только со слов одного из его коллег – тот случайно увидел снимок Брауна в новостях. Полиция опросила всех, кто знал Брауна по работе, но так ничего и не добилась – Браун был замкнут, дружбы ни с кем не водил, о себе не рассказывал. Работу он выполнял самую что ни на есть черную – на институтском очистном коллекторе, и Брауном никто особенно не интересовался. Виттенгер допросил всех, кто работал рядом с Брауном. Техник по фамилии Типе назвал его слабоумным, точнее "недоумком". Остальные не высказывались так прямо, но из их слов следовало, что они тоже считали Джека Брауна умственно не совсем нормальным.

Вызвавший полицию свидетель никаких подозрений не вызывал, и, не исчезни тело, дело обязательно бы закрыли. С этого момента в деле царил полный мрак. Тела умерших на Фаоне сроду не похищали. Как потом шутили патологоанатомы, замок лаборатории мог бы открыть даже покойник. Но тело Брауна похитил не покойник – кто-то очень не хотел, чтобы полиция провела вскрытие. А она бы обязательно это сделала, как и полный анализ ДНК. Таким образом, цель похитителя абсолютно ясна. Он не мог допустить, чтобы эксперты выяснили, что Браун – не человек. Следовательно, либо смерть Брауна самое настоящее самоубийство, либо похититель не является одновременно и убийцей – иначе он бы выбрал для убийства более подходящее место. С другой стороны, зачем убивать Брауна, если не из-за того, что он гомоид. И заставить тело исчезнуть для убийцы не менее важно, чем совершить само убийство. Вывод: смерть Джона Брауна – определенно суицид, что Виттенгер и утверждал с самого начала. Причины, заставившие Брауна свести счеты с жизнью, ясны не более чем все остальное в деле Института антропоморфологии.

Я так увлекся изучением дела Джона Брауна, что об остальной почте вспомнил лишь к обеду. А зря, потому что пришло одно прелюбопытное письмецо от некоего доктора Абметова:

Уважаемый господин Ильинский!

Мне приятно осознавать, что и на далеком Фаоне проявляют интерес к истории развития науки о человеческом разуме К сожалению, на Земле совсем не знакомы с Вашим журналом "Сектор Фаониссимо", но я надеюсь, что это досадное недоразумение вскоре будет исправлено

В ответ на Ваш запрос, мы высылаем Вам ряд работ которые, без сомнения, вас заинтересуют Более того, я с удовольствием встречусь с Вами лично, если только Вы найдете возможным посетить Оркус в период с 4 по 12 сентября по Синхронизированному Времени

Буду рад засвидетельствовать Вам свое почтение, директор Архива истории науки доктор Абметов

К письму прилагались несколько научных статей, часть из которых я уже видел, а Стас – тот даже читал. Ну вот, еще один доктор, подумал я (до сих пор мне вполне хватало докторов из Института). Тому, что мой запрос касательно Ле-февра попал в Архив истории науки, я не удивился – в недрах Канала и не такое происходит. Но в сочетании с опубликованным в "Секторе Фаониссимо" письмом озабоченного читателя, послание Абметова выглядело несколько подозрительно. Придуманный мною Джон Смитжипет на Оркусе. Доктор Абметов едет на Оркус – и Шлаффер отправляется туда же. Сегодня уже третье сентября по синхронизированному времени и решать, ехать на Оркус или нет, нужно срочно. Но не переговорив с Шефом, ехать я не мог.

Когда я дома, я мало придаю значения своему самочувствию. Другое дело, когда вылезаешь за пределы своей берлоги. Пусть всего лишь для того, чтобы доехать до Отдела. Почти две недели я просидел в четырех стенах, и расслабленное состояние стало входить в привычку. Так было до того момента, пока я не открыл дверь флаера и не нагнулся, чтобы влезть вовнутрь. Я почувствовал, как чей-то взгляд словно вонзился мне между лопаток. Обернулся – никого, только выстроившиеся точно по разметке разноцветные флаеры. Я насчитал восемь. На первый взгляд – пустые. Я с трудом подавил в себе желание пройтись вдоль них и заглянуть в кабины – не надо давать волю нервам. Дальше, за стоянкой, была только серо-голубая пустота – сразу за флаерами крыша термитника обрывалась, а прозрачное, двухметровое ограждение не мешало мне лишний раз убедиться, что в это время года любоваться на Фаоне нечем.

Я не спеша сел в кресло, захлопнул дверь и только после этого снова огляделся вокруг. Все тихо. Конечно, в переносном смысле – на противоположном конце крыши термитника то и дело садились и взлетали флаеры – ничего подозрительного, все как всегда. Но чувство, что опасность где-то рядом, не проходило, наоборот – оно только усиливалось. За три года работы на Отдел мне не раз приходилось быть не только преследователем, но и преследуемым. И нервотрепки тут никак не избежать. Но меня беспокоило другое: на этот раз напряжение рождалось не в голове, оно не давило на сердце, как это бывает при сильном волнении. Оно возникло где-то в животе, ближе к солнечному сплетению, и предательской тошнотою ползло все выше и выше.