Текст книги "Карлики"

Автор книги: Максим Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Страх. Без сомнения – это был он. Блуждание по лабиринту и смерть Номуры не прошли для меня бесследно. И стоило лишь подумать о своем страхе как о некоем отдельном, но живущем внутри меня существе, как страх начал проникать в легкие – стало трудно дышать. Сердце бешено заколотилось. Положив руки на рычаги управления, я ощутил, как вспотели ладони. Я вызвал в автопилоте адрес Отдела и стал вспоминать, чему меня учили на курсах аутотренинга.

Шеф встретил меня радушно. Поздравил с возвращением к нормальной жизни, даже пожал руку. Что он там крутил из проволочки, я не видел загораживал стол.

– Я смотрю, дело Перка само собой уладилось? – спросил я его после ответных приветствий.

– Не само собой, а просто уладилось. Еще лучше сказать – благополучно разрешилось, – поправил он меня.

– А как быть с Номурой?

Вопрос был для Шефа болезненным. Он поморщился:

– С Номурой вышло не очень удачно. Для всех – он погиб при исполнении служебного долга. Я возразил:

– Номура умер не своею смертью – в него стреляли. Это – раз. Гомоид из пещеры мне тоже не померещился – я его видел и даже записал, но не моя вина, что записи исчезли. Это – два. Кстати, пустой комлог – тоже доказательство, что в пещере был кто-то еще. Плюс то сообщение, что мы с Номурой получили перед тем, как спуститься в пещеру: "Твое освобождение уже близко". И, наконец, самое главное – Джон Браун. Вы о нем ничего не знаете, но я дам вам почитать материалы его дела.

Я передал Шефу присланные Виттенгером материалы и пересказал свои соображения на сей счет. Содержание и сам факт моей беседы с гомоидом я решил держать про запас – как и знак на груди Номуры. Шеф и так поверил в гномов. Сидевший во мне страх подсказывал, что большего мне пока не нужно. Все, кто общался или мог общаться с гомоидами, на этом свете не задерживались. Роль Номуры была самым темным пятном во всем расследовании.

Шеф мельком взглянул на дело Брауна.

– Так ты говоришь, что именно его снимок ты видел в кабинете Франкенберга?

– Да, я в этом абсолютно уверен.

– Ну а тот пещерный гомоид, он тоже был на снимке? Шеф задал трудный вопрос.

– Видимо, гомоиды сильно меняются с возрастом, – предположил я, какая-то неизвестная болезнь или вроде того...

– Иначе говоря, ты его не узнал. – Шеф догадался, почему я мямлю.

– Не узнал, – повторил я вслед за ним, – но с нас достаточно и Брауна – его-то я точно узнал! Франкенберг говорил о четырех созданных им существах. И я видел четыре портрета. На одном был Браун. На другом гомоид из пещеры. Вероятно, он и убил Номуру. Но и ему недолго осталось жить – у него вид был, как у утопленника. Остаются еще два. Где их искать, я пока не знаю.

Шеф упорно стоял на своем:

– Номура мог стрелять в кого угодно, хоть в вапролоков. Выстрелы вызвали обвал. Он погиб, ты – выжил, такое случается на нашей работе.

Я напомнил ему про сообщение, пришедшее на комлог флаера перед тем, как мы вошли в пещеры.

– Удалось вычислить источник?

– Да мы и не вычисляли...

– А зря! – воскликнул я.

– Здесь я решаю, что зря, а что не зря! – взревел Шеф.

Я был готов растерзать его собственными руками – оружие у нас на входе отбирают. В некрологе написали бы: "Погиб при выполнении служебного долга". И это было бы сущей правдой. Если Номура сам вызвал обвал, то Шеф своим упрямством сам довел меня до помешательства. Наверное, Шеф понял, что находится на волосок от гибели, поскольку быстро поправился:

– Ладно, мне нужно подумать. У самого-то какие планы? По-моему, тебе следует отдохнуть недельку-две, слетай на Землю...

– ... на Оркус, – выпалил я.

– На Оркус? Ты же его терпеть не можешь. Я рассказал ему про письмо Абметова.

– Думаешь, клюнули на твою авантюру с письмом в редакцию? – Он удовлетворенно потирал руками. Пришлось его слегка разочаровать – я сказал, что Абметов мог попросту наткнуться на мой запрос по Лефевру.

– Черт, ну и времена настали, ничего нельзя скрыть! Стоит заказать пару носков, как на следующий же день тебе присылают рекламу нового крема для ног! – Шеф внезапно разоткровенничался. Замечу, что фразу произнес начальник Отдела оперативных расследований. Что же тогда должны думать простые смертные? Вероятно, они должны думать, что скрыть можно все что угодно.

– Полностью с вами согласен, – поддакнул я и поспешил уточнить: – Ну так как насчет Оркуса?

– Давай работай, – Шеф обошелся без подробных инструкций, – помощники нужны?

Один помощник у меня уже был, но недолго.

– Нет, – ответил я.

– Ну, как знаешь... давай, поосторожней там. – И он постучал пальцем себе по лбу.

Выйдя от Шефа, я зашел на минутку к Ларсону. Будучи нашим штатным экспертом-биологом, он, казалось, и ночевал в лаборатории. Стоило мне переступить порог, как Ларсон подскочил ко мне с каким-то инструментом в руке и попытался сунуть его мне в ухо. Я вырвался, но вышло это у меня несколько неосторожно – Ларсон чуть не повалился на стойку с препаратами.

– Ты что такой бешеный? От Шефа нагоняй получил, что ли? – Он здорово испугался. Ларсон привык, что мы с некоторых пор стали довольно спокойно относиться к его эксцентричным выходкам. Да, именно так: сначала мы привыкли к его выходкам, а потом он привык к нашему спокойствию. Его последней хохмой был аппарат для записи снов. Что такой аппарат вот-вот должны построить, всем известно благодаря "Сектору Фаониссимо". На самом деле, высокотехнологичная компания "Нейроника Стокса" еще год назад обещала создать видеозаписывающее устройство для снов – сновизор.

И вот Ларсон во всеуслышание объявляет, что он, дескать, такой аппарат построил вперед всех. В любом другом учреждении его бы подняли на смех. Но не в нашем – у нас все серьезно. В качестве испытуемого Ларсон выбрал Верха. Сказал, что Берх из нас самый впечатлительный и что однажды Берх хотел рассказать ему свой сон, но так и не смог его толком вспомнить. Верха обвесили с ног до головы проводами, дали снотворного. Первые три часа Берх спал довольно беспокойно – ворочался, кряхтел, даже стонал время от времени. Видно, сны были бурными. Потом внезапно затих и проспал как убитый еще два часа. Лишь много позже выяснилось, что Ларсон ввел ему еще одну дозу снотворного – специально, чтобы Берх начисто забыл все свои сновидения. После пробуждения испытуемого Ларсон показал всем нам очень интересную видеозапись. Мужчины пребывали в восторге, дамы – в тихом замешательстве и не все досидели до конца просмотра. Я думаю, не стоит пояснять, что именно показал нам Ларсон. Как только он умудрился все это смонтировать? Берх его чуть не придушил, но потом отошел. Самое смешное, что Берх поначалу и сам поверил в то, что изготовленный Ларсоном фильм его сон. Но репутацию Ларсон испортил себе навсегда. Особенно – среди дам.

– А ты чего? – вскипел я. – Это у тебя что, устройство для записи слуховых галлюцинаций?

– Нет, для чтения мыслей через среднее ухо, – ответил Ларсон. Он потирал ушибленный локоть.

– Ладно, извини.

– От лабиринтов все никак не отойдешь? – спросил он.

– Да вроде отошел. Скажи, тебе, конечно же, приходилось обследовать сотрудников на предмет... как бы это сказать... ну, скажем, заболеваний профессионального характера?

– Например?

– Например, связанных с нарушением психики.

– Хм, даже не знаю, как тебе ответить. Врачебная тайна – сам должен понимать.

– Не нужны мне твои тайны! Своих по горло хватает. Я же не по именам спрашиваю... Так "да" или "нет"?

– Ну случалось... Ты говори прямо – не стесняйся. И не бойся – Шефу не скажу.

Этого-то я как раз и не боялся – при всех своих недостатках, Ларсон болтуном не был. В определенном смысле, конечно.

– Скажи, ты можешь мотивированное чувство преследования отличить от немотивированного?

– У себя или у другого?

– У другого.

Ларсон мгновенно посерьезнел, прошелся несколько раз по кабинету.

– Беременность страхом... – тихо пробормотал он и с опаской посмотрел на меня, раздумывая, услышал ли я диагноз. Затем предложил:

– Можно, конечно, сделать анализы, но ты ведь не о том спрашиваешь. Тебе нужно, чтобы я определил, следит ли за тобой кто-нибудь или это тебе только кажется.

От Ларсона трудно что-либо скрыть, и я ответил, что он угадал верно.

– А традиционными способами пробовал проверять? Пусть кто-нибудь за тобой походит, посмотрит. Потом проанализируете картинку... – посоветовал он.

– Пробовал, разумеется, но – все чисто. – Мне нужен был совет врача, а не следователя. И не Ларсону объяснять мне, что такое двойная слежка.

– Давай попробуем гипноз.

После случая с Берхом о гипнозе он мог бы и не заикаться. Я отказался.

– Тогда я вряд ли смогу помочь. Но анализы все же стоит сделать. Камеру слежения носишь?

– Нет, а что?

– Поноси, спокойней будет.

– Пожалуй, так и поступим... – со вздохом согласился я.

Я сходил к себе в кабинет, забрал камеру и вернулся к Ларсону. Он помог мне установить камеру так, чтобы она брала панораму градусов в сто позади меня. Раз Ларсон сказал, что так будет спокойнее, то почему бы не попробовать.

– Так что насчет гипноза? – спросил Ларсон после того, как мы закончили с камерой.

– Спасибо, но – в другой раз.

– Ладно, не за что, – пожал плечами Ларсон.

– Вот именно, – ляпнул я не задумываясь.

– Тебе нужно сменить обстановку, – посоветовал он мне на прощание.

У меня не было возможности пустить кого-либо по собственному следу. Доверить такое я бы смог только Берху... Ноги сами несли меня домой, но я понимал, что сейчас они слушают не меня. Назло себе я решил немного погулять по лесу. Сотня гектаров, засаженная скромными деревцами разных пород – местными и адаптированными, – вот и весь наш лес. Плодородный слой почвы на Фаоне чрезвычайно тонок, а зимой вдобавок еще и промерзает, поэтому деревья тут растут только самые неприхотливые. Высокая трава, кустарник, карликовые, в полтора метра ростом, деревья – таков обычный фаонский пейзаж. Почву для искусственного леса завозили специально, зато и деревья выросли, по фаонским меркам, просто гигантские – метра на три с половиной, а то и на все четыре. Но до парка возле Института антропоморфологии нашему лесу еще расти и расти.

Принято говорить, что времен года на Фаоне всего два: одно – сухое, другое – холодное. Названия даны от противного – сухое, потому что не влажное, а холодное... хотел бы я посмотреть на того, кто назовет его теплым. При этом в холодный период влаги не больше, чем в сухой, а последний лишь немногим теплее первого. Но никто не запрещает пользоваться и обычными, земными названиями: зима, лето, весна, осень... И теперь, в начале сентября по синхронизированному времени, так уж совпало, что зима втихомолку вытесняла осень, и даже днем стали случаться заморозки.

Натянув капюшон, как пещерный гомоид, то бишь гном, я пересек стоянку флаеров, прошел вдоль опушки до прямой, как стрела, главной аллеи. По ней можно дойти до самого озера, что я и сделал. Главная аллея, в отличие от остальных дорожек, присыпана мелким оранжевым гравием. Другие дорожки попросту протоптали любители утреннего и вечернего бега. Шел пятый час вечера и вечерние бегуны еще не появились. Гравий кое-где поистерся и выступила земля, утрамбованная, жесткая, она приобрела бледно-оранжевый оттенок. С наступлением холодов в трещинках на земле появился лед. Интересно, откуда берется лед, если воды там никогда не было? А воды в трещинах я отродясь не видел.

Свернув с аллеи, я принялся бродить не разбирая дороги. Я то шел, нарочно громко хрустя сухими ветками, то резко останавливался и прислушивался – не хрустит ли кто вслед за мной. Но осторожный преследователь (если он был) внимательно следил куда ступить и ничем себя не выдал. Я вернулся на главную аллею и пошел по направлению к зданию Редакции. Осенью и весной, незадолго перед закатом, есть такой момент, когда солнце, уже совсем было скрывшееся за Верхушками деревьев, внезапно появляется в западном конце аллеи, чтобы ненадолго осветить целиком всю аллею (ее оранжевый цвет тут как нельзя кстати) и увидеть свое отражение в зеркальных стеклах. Я все еще шел в сторону здания, как вдруг увидел перед собою свою собственную тень – и без того длинная, она была бы еще длинней, если бы не серый портал Редакции. Я обернулся, чтобы проводить глазами заходящее солнце, постоял так несколько минут и, когда солнце окончательно спряталось за деревьями, я почувствовал, как неожиданно хмуро и неуютно стало вокруг. Вдалеке от меня, ближе к противоположному концу аллеи я заметил несколько фигур – появились первые вечерние бегуны. Но одна фигура стояла неподвижно. Разглядеть мне удалось немногое: стоявший был скорее мужчиной (или, в крайнем случае, гомоидом), но не женщиной; он стоял лицом ко мне. Трудно сказать, был ли он там все то время, что я наблюдал за солнцем, или появился из леса, лишь когда исчезли длинные тени, способные, как круги на воде, выдать мне его местонахождение. Мы стояли и смотрели друг на друга, а моя камера смотрела в прямо противоположном направлении. Я развернулся и неторопливым шагом направился к восточной опушке леса. Чтобы было легче вертеть головой, я снял капюшон. Бегуны меня догоняли; мне стоило больших усилий не оборачиваться, через минуту они меня обогнали мужчина и женщина в спортивных костюмах – по-моему, наши сотрудники, но из другого отдела. В конце аллеи я Обернулся – все чисто, никого нет. Дошел до стоянки флаеров, отыскал свой, забрался в него и велел везти меня домой.

Лишь когда входная дверь захлопнулась у меня за спиной, я перевел дух.

– Ужинать будешь? – спросила Татьяна. Есть мне хотелось меньше всего. Я ответил, что поем попозже.

– Как знаешь, – ответила Татьяна.

– Смотри, а то остынет, – добавила она, потом спросила: – Что, с Шефом поругался?

Наверное, до сего дня я отказывался от ужина только после перепалок с Шефом.

– Нет, не поругался, все нормально. Ты извини, мне нужно немного поработать... – сказал я. Татьяна, ничего не ответив, ушла в другую комнату.

Запись визора пришлось просматривать в замедленном режиме – картинка так тряслась, что при обычной скорости ничего, кроме мешанины из деревьев, дорожек, окон Редакции и облаков, рассмотреть было невозможно. Никто меня не преследовал. Наконец я добрался и до захода солнца. Когда оно только появилось в главной аллее, сама аллея была пуста. Затем я разворачиваюсь, чтобы полюбоваться закатом, и камера, скользнув по деревьям, упирается в здание. Опять ничего интересного. Я снова разворачиваюсь. Появляются бегуны. Точно, так и есть: мужчина и девушка работают в Отделе Стратегического Планирования – предсказаниями занимаются, в общем. Их имен я либо не знаю, либо не помню. Неподвижного незнакомца из-за них не видно. Вот коллеги меня обгоняют, и стала видна маленькая фигурка в противоположном конце аллеи. Фигурка двигалась к озеру и поэтому видна была со спины. Я остановил кадр и начал увеличивать изображение. Оно вышло довольно смазанным. Несомненно, это мужчина – средний рост, темно-русые волосы, черная куртка с откинутым капюшоном, похожая на мою, – это все, что я разглядел. Позвонил Яне.

– Все работаешь? – удивился я.

– Угу, а ты все болеешь? – точно так же спросила она меня.

– Нет, уже нет, сегодня вот с Шефом довелось пообщаться...

– А почему ко мне не заглянул? – обиженно поинтересовалась Яна.

Она была права – надо было заглянуть к ней в "шкаф" – так мы прозвали Янин кабинет. Мало того, что размером он – с душевую кабину, так туда еще и аппаратуры всякой битком набили. Поэтому работать экспертом по информационным системам у нас в Отделе могла бы только миниатюрная женщина – такая, как Яна. Мы подозревали, что Шеф взял ее на работу исключительно исходя из ее габаритов – все остальные претенденты и претендентки были покрупнее.

– Виноват – исправлюсь, – ответил я и попросил: – Яна, взгляни, пожалуйста, на ту запись, что я сейчас тебе перешлю. На ней есть один тип он появляется сразу после тех двоих из Стратегического Планирования, про которых ты говорила, что они не только вместе бегают по вечерам, но и...

– Поняла, поняла... – Яна догадалась, о ком я говорю. – Хорошо, присылай скорее, а то я уже домой собралась.

– Кто тебя там ждет? – полез я не в свое дело, о чем мне тут же напомнили:

– Не твое дело!

– Согласен, все, высылаю... – ответил я и отправил ей видеозапись.

Не прошло и десяти минут, как Яна снова появилась на моем экране.

– Что, уже? – не поверил я.

– Фед, ты давно у врача был? – настороженно спросила Яна, в голосе ни тени иронии.

– Ты о чем? – Я мысленно готовил себя к худшему, но Янин ответ стал для меня полнейшей неожиданностью:

– О чем я?! Ну ты даешь... ложился – себя уже не узнаешь!

– Бред! Не может быть! – воскликнул я. Татьяна выглянула из соседней комнаты:

– Где бред?

– Нигде! – прорычал я. – Это я не тебе, – сказал я изумленной Яне. Не может такого быть!

– Почему? Тебя кто-то снял... – Яна быстро нашла наиболее очевидное объяснение.

– Так это же я сам снимал!

– Как это? – не поверила Яна.

– Как-как, визор на затылке у меня был – вот как! – психанул я.

– Погоди, успокойся. Всему. этому должно быть какое-то разумное объяснение. – Судя по ее голосу, как раз разумного-то объяснения у нее и не было.

– Может, отражение? – предположил я. Яна взглянула мимо меня – на другой экран.

– Нет, не отражение. Ты извини, конечно, я давно хотела тебе сказать, но как-то не решалась... У тебя на куртке сзади, с правой стороны, небольшое пятно – как и на изображении.

– Голограмма? – выдвинул я чуть более фантастичную версию. Следующей своей версии я испугался еще больше – гномы умеют превращаться в кого угодно – в Номуру, Джонса, меня и, не дай бог, в Шефа!

– Голограммы следов на гравии не оставляют, – возразила Яна, внимательно взглянув на запись.

– Ладно, – сказал я, после минуты напряженных размышлений, – кажется, я понял, в чем дело.

– И в чем же.

– Как-нибудь потом. . Спасибо, увидимся. – Я быстро распрощался с заинтригованной до крайности Ямой.

За ужином я рассказал Татьяне о намечающейся поездке на Оркус.

– Я поеду с тобой, – заявила мне она, еще как следует не дослушав, давно пора взять отпуск. Мне, в отличие от тебя, Оркус нравится – и по работе и вообще...

– Ты не понимаешь, я же не просто так туда еду, а по делу.

– Да ты все время – по делу, можем мы хоть раз в жизни куда-нибудь вместе съездить. И потом, какие там у тебя дела? Этого Абметова повидать? Ну повидаешь – я ж мешать не буду. И не волнуйся, мне тоже будет о чем с ним поговорить.

– Это о чем же?

– А ты о чем?

– Тебе это еще рано знать.

– Ах так! Ладненько – будь по-твоему. Кстати, Йохан меня звал на симпозиум по планетарной археологии, и не на какой-нибудь дурацкий Оркус, а на Землю. Еще не поздно согласиться. Я-то думала, ты после болезни возьмешь отпуск, слетаем куда-нибудь вместе...

И Татьяна приготовилась хныкать. Да и мне самому было совестно. Я решил взять тайм-аут.

– Ну хорошо, я подумаю, – пообещал я, – а что, Йохан без тебя никак не может?

– Может – он сегодня днем улетел. И сказал, чтобы я его догоняла.

– А когда симпозиум?

– Через две недели.

– Чего же он тогда тебя не дождался?

– Он и не должен был дожидаться. Йохан – в оргкомитете, и ему положено там быть раньше остальных. Знаешь, ты как хочешь, но я начинаю собирать вещи! – заявила она.

Татьяна не на шутку обиделась. Она наморщила нос и приготовилась хныкать. Когда она хнычет, то становится похожей на маленького грустного ежика – и ей об этом хорошо известно.

– Ладно, ежик, не плачь. – Я погладил ее по голове и поцеловал в покрасневший носик. – Придумаем что-нибудь, я обещаю.

Нужно было ее как-то отвлечь.

– Ты вчера мне про японских бабочек начала рассказывать, да уснула. Расскажи мне о них, ну пожалуйста, – попросил я ее.

– Что-то я не помню такого... ты меня ни с кем не путаешь? Когда это я тебе про бабочек рассказывала?

– Ты уже засыпала; и когда я спросил, у кого бывают бабочки, ты пробормотала что-то там про японцев.

– А, ну да... На самом деле бабочки у кого угодно бывают.

– Давай для начала остановимся на японцах.

– Ну хорошо, японцы так японцы. Ничего особенного я тебе рассказать не могу, помню только, что бабочка у них – это символ легкомыслия, брака и семейного счастья...

– Отличный набор, – восхитился я, – и главное – очень последовательный.

– Нет, стоп, я, кажется, перепутала – это у китайцев – легкомыслие, а у японцев – любовь и брак. Или нет... – она задумалась, – наверное, так: одна бабочка – это ветреность и легкомыслие, а пара – это брак, семья и все такое. Давай сейчас глянем...

И она полезла в библиотеку.

– Ты что ищешь? – спросил я.

– Японские трехстишия, хокку, там про бабочек непременно должно быть... Во, смотри, Кобаяси Исса написал...

Я посмотрел:

Порхают бабочки.

Я же по миру влачусь,

Словно пыль по дороге.

– Ясно? – спросила Татьяна.

– А что тут непонятного? Стой, вот на этот дай взглянуть. – Я не дал ей закрыть страницу.

Трепещет бабочка,

Ей больше не взлететь.

Оторвано крыло.

Подписано: Тамака Тоники.

– Хм, любопытная идея, – похвалил я, имея в виду связь со злополучным трехкрылым треугольником. Бескрылое легкомыслие – звучит не слишком осмысленно и не похоже, чтобы знак на груди у Номуры означал именно это.

– Бабочки и пыль – возрождение и смерть, вечные темы, – последовало объяснение для тупых. Я продолжал рассматривать текст, как вдруг вместо него появилась довольная Марго – компьютер решил, что Марго для нас важнее.

– Вы чего так уставились? – удивилась она.

– На твоем месте только что были стихи, – с укоризной в голосе объяснила Татьяна.

– На каком таком моем месте? А-а-а, на экране, что ли? Ну извините... Не поздновато ли для стихов? – И она хихикнула.

– Для стихов никогда не поздно, – отрезал я.

– Про что хоть стихи?

– Про бабочек, – ответили мы хором.

– Ну вы даете... почитайте и мне, что ли, – попросила она.

Татьяна уполовинила Марго – так, чтобы стал виден текст.

– Марго, ты не возражаешь, если мы тебе правое ухо подрежем? прокомментировал я Татьянины действия.

– Режьте, оно все равно великовато – не то что левое, – разрешила она. Татьяна зачитала ей про бескрылую бабочку.

– Тоскливые стихи вы читаете... – пошмыгав носом, отозвалась Марго, и зачем кошке такой трофей.

Никакой тайны из бабочек у меня не получилось, и я спросил ее напрямик:

– Марго, расскажи нам какую-нибудь историю про трехкрылую бабочку. Только не спрашивай зачем. Марго задумалась минуты на две, а потом выдала:

– Я где-то читала, но уже не помню где... Была такая история, произошла она давным-давно и к тому же на Земле. Одна путешественница гуляла где-то в тропиках – на Амазонке, по-моему. Сорвала она как-то раз цветок орхидеи и стала обрывать с него лепестки...

– А это еще зачем? – удивился я.

– Тогда так гадали, чет-нечет, понимаешь? У них цветы были вместо генератора случайных чисел. Ей нужно было выбрать, куда идти дальше, заблудилась она, одним словом. Так вот, на цветке сидела золотая бабочка и лепестки были тоже золотые. Путешественница оборвала бабочке крыло, перепутала с лепестком. Бабочка оказалась очень мстительной. Когда путешественница, измученная долгой дорогой, уснула, бабочка подлетела к ней и убила... Вот такая трагическая история, – подвела итог Марго.

– Ты все напутала, – возразила Татьяна, – у Эверса немного иначе... Та путешественница коллекционировала бабочек и, найдя золотую бабочку, проткнула ее иглой. А дальше было примерно так, как ты сказала.

– Ну не знаю, – странно, но Марго не хотелось спорить, – вы просили, я рассказала... Я, собственно, по другому поводу звоню. Ты на симпозиум едешь?

– А тебя почему это волнует? – поинтересовался я у Марго. Она призналась:

– Так я тоже хочу, а туда только одно свободное приглашение осталось. Ну так ты едешь? – снова спросила она.

Татьяна вопросительно посмотрела на меня. Делать было нечего, и я согласился взять Татьяну на Оркус.

– Никуда она не едет, – ответил я за Татьяну.

– Ну и чудненько! – обрадовалась корыстная Марго. – Тогда – пока!

Марго пропала. Татьяна поспешила чмокнуть меня в щеку. После столь трогательной благодарности я уже не имел права передумать.

Всю ночь я проворочался, изобретая для Ларсона самую страшную месть на свете. Впечатление от вчерашнего розыгрыша не рассеялось и к утру. Но как отомстить Лар-сону, я так и не придумал.

В этот день мне почти удалось добраться до Отдела. У самых дверей Отдела я притормозил и подумал, а за каким чертом я сюда приехал – Шефа на рабочем месте не было, от шутника Ларсона меня тошнило, Яна наверняка начнет приставать по поводу галлюцинирующего визора. Я вышел на улицу. За ночь и земля и деревья покрылись тонким слоем инея. Тень от здания мешала фаонскому солнцу растопить иней прямо с утра. И пока земля и деревья из седых не превратились в мокрых, я решил повторить свой вчерашний маршрут, а заодно еще раз продумать, что сказать Ларсону. Или сделать.

Рабочий день начался полчаса назад, и те сотрудники, что предпочитали утреннюю пробежку вечерней, уже покинули лес. Я снова был один, но вот что странно: ларсонов-ский розыфыш так меня встряхнул, что за все время прогулки я ни разу не вспомнил о своих вчерашних страхах. Или, лучше сказать, страх ни разу не вспомнил обо мне, хотя я о нем как раз вспомнил, но только под конец прогулки – когда шел к стоянке; и я удивился, почему это он не появляется. На Ларсона я больше не обижался, но в Отдел так и не пошел. Вместо этого я с полчаса покружил над горолом, затем полетел к Институту антропоморфологии.

Я поджидал Типса у заднего выхода корпуса "D". Фла-ер припарковать здесь было негде, пришлось коротать время сидя на бетонной скамье напротив выхода. Через десять минут я пожалел, что с утра не надел куртку с обогревом. Техники из службы энергоснабжения и регенерации дежурили посменно. Их утренняя смена заканчивалась, когда у всех остальных сотрудников Института наступало время обеденного перерыва. Долговязый, угрюмый Типе появился в компании сослуживцев. Я окликнул его:

– Типс, можно вас на пару слов. Он покосился на коллег.

– Мы тебя подождем, – сказал один из них.

– Лучше не стоит, – каменным голосом посоветовал я.

– Я тебя предупреждал, что они от тебя не отстанут, – напомнил Типсу его коллега. Остальные техники, включая Типса, посмотрели на него с какой-то странной укоризной. Наверное, он у них был признанным занудой. Ладно, держись, – ободрил зануда.

Поочередно оглядываясь, они пошли вдоль корпуса Института по направлению к стоянке.

– Ну что вам еще?! – спросил Типе недовольно. – Меня уже три раза вызывали. Не знаю я ничего про этого Брауна.

– Два, – поправил я его, – два раза вызывали. В "Деле Брауна" я нашел только две записи беседы с Типсом. Он вскинул подбородок и пропыхтел:

– Ну два, и что с того?

– Вы куда шли? К стоянке флаеров? – спросил я, с трудом вынося его грубоватый тон.

– Вообще-то мне к "трубе", – ответил он уже мягче.

– В таком случае я вас довезу куда скажете, – пообещал я ему, – но прежде мы немного побеседуем. Когда вы познакомились с Брауном?

– Полтора года назад, может, чуть больше. Об этом у вас все записано. Со мной беседовал этот, как его... майор, по-моему...

– Виттенгер, – подсказал я.

– Да, он самый, – подтвердил Типе, – он уже не ведет это дело?

– Виттенгер занимается убийствами. Браун не его клиент. Итак, вы познакомились полтора года назад. И с тех пор вы работали в одной смене?

– По-разному – то в одной, то попеременно...

Он, по-видимому, хотел напомнить, что об этом он тоже уже говорил Виттенгеру, но промолчал. Я снова спросил:

– Почему вы назвали Брауна недоумком?

– Так вот вы про что... Что, я прямо так и сказал?

– Все записано, – подтвердил я. Если до этого он только пыхтел, то теперь точно вскипел:

– Да пусть хоть трижды записано – я же вам не врач! Я говорю, что думаю. Будь я психиатром, может, и обязан был бы объяснять почему да зачем. Но котелок у Брауна плохо варил, это факт!

– Вот о фактах мне и расскажите. Типе нахмурился.

– Забывал он все. Витал где-то в облаках. Случалось, десять раз ему повторишь, что, мол, к примеру, завтра септофлотатор надо поставить на профилактику, а придешь утром – опять все забито. А он глядит тебе в глаза, радостный такой, будто так и надо! Или возьмите хоть барионную центрифугу...

– Не надо брать центрифугу, – предостерег его я, – итак, Браун страдал забывчивостью, вы это хотели сказать?

Типе расстроился, что я не дал ему дорассказать про центрифугу.

– Не забывчивость это была. Я сам иной раз забуду у протомайзера турбулятор отключить. А Браун... Как будто не ему объясняешь, понимаете? То человек как человек, то словно в упор тебя не видит, как автомат какой-то или как во сне. И взгляд другой. Я все твержу ему: ты подумай сперва, прежде чем что-то сделать, а он кивает – да, мол, понял, подумаю, а барионную центрифугу заклинило, как в прошлый раз...

Они что, все здесь такие, размышлял я.

– Вам куда? – спросил я его. За милой болтовней, мы дошли до стоянки флаеров.

– Как куда? – переспросил он. – А, домой, в смысле... в Восточный Пригород.

Я отвез его, потом направился к своему термитнику. Дома меня ждала записка от Татьяны, мол, ей нечего надеть и что перед поездкой она непременно должна обновить свой гардероб, поэтому жди теперь ее только к вечеру.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

OPKУC

На рейсовых пассажирских кораблях экскурсоводы не предусмотрены. Зато среди пассажиров всегда найдется экскурсовод-любитель. Сидевший впереди нас господин провозгласил во всеуслышание:

– Оркус – это пародия на нормальную планету. Вы спросите почему, обратился он к пожилой соседке справа. Та ничего не ответила – общительный попутчик донимал ее всю дорогу. – Ну вот, например, как мы представляем себе поверхность Фаона или пусть даже Земли? Если забыть про то, что в целом форма любой планеты близка к шарообразной – тут, надо признать, Оркус вполне традиционен, мы мыслим поверхность планеты как нечто плоское и лишь местами выпуклое, то есть гористое. Можно сказать, что в этом виноваты океаны – они, по определению, плоские и занимают большую часть поверхности как на Земле, так и на Фаоне. Но даже на тех планетах, где океанов нет, например, на Марсе или на Хармасе, зрительно картина та же самая: сначала равнина или плоскогорье, а уж затем горы, горные массивы, хребты и тому подобное. – После слов "и тому подобное" пожилой пассажирке пришлось пригнуть голову, чтобы дать ему изобразить руками то, на что слов у него не хватило – Также можно сказать, что виновато наше мировосприятие: воображая себе какой-нибудь пейзаж, мы скорее представим себе равнину с возвышенностями, чем равнину с ямами и канавами. Так вот, в двух словах, поверхность Оркуса – это именно равнина с ямами и канавами, а также с каньонами, провалами, расщелинами, но не с горами. Причудливая игра света и тени заставляет нас думать, что провалы совсем не глубоки или что они всего лишь заболоченные впадины или озера. Но на самом деле глубина многих впадин превышает десяток километров. Самое загадочное явление на Оркусе это "воронки" – впадины, края которых образуют правильную окружность диаметром до десяти километров. Воронки, постепенно сужаясь, уходят в глубь планеты на пятнадцать – двадцать километров. Чем уже горловина, тем глубже воронка. Один исследователь как-то раз заметил, что если бы на Оркусе жили человекоподобные племена, то они бы поклонялись не солнцу и звездам, а воронкам. И весь технический прогресс у оркусовских племен был бы направлен на освоение движения вниз, а не вдаль или вверх. Сканирование показывает, что многие воронки между собою соединены, но убедиться в этом воочию пока никто не решился.