Текст книги "Карлики"

Автор книги: Максим Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

– По рукам!

– И еще одна маленькая просьба: поскольку эго не интервью, то не надо меня записывать.

Просьба была не такой уж и маленькой, но я ее выполнил.

– Отлично, – обрадовался Абметов, не подозревая, как подло я собираюсь его надуть с Джоном Смитом. – Речь на той конференции шла о множественности моделей рефлексирующего разума. Вы с ними знакомы? Ну хотя бы в общих чертах?

– С одной моделью, пожалуй, знаком.. Именно что в общих чертах, неуверенно ответил я, силясь припомнить то, что наговорил мне Стас.

– Очевидно, вы говорите о модели человеческого мышления – модель Лефевра. Тогда вы, должно быть, помните, что Лефевр основывает свою модель на ряде аксиом и постулатов. Изменив одну или несколько аксиом, мы получаем другую модель и даже много моделей. Ситуация, как в геометрии. Отказавшись или изменив некоторые из аксиом Эвклида, мы получаем новую геометрию, которая описывает совсем другие природные процессы. Первоначальную, "человеческую" модель рефлексирующего разума в научной литературе называют стабильной.

– Могу предположить, что все остальные называются нестабильными, догадался я.

– Да, вы абсолютно правы, – согласился Абметов, – сама идея множественности сомнению не подвергалась, но вот ее практическое воплощение... Франкенбергу тогда здорово досталось от оппонентов.

– В чем заключались их возражения?

– В том, что все модели, отличные от человеческой, действительно нестабильны.

– То есть, что они описывают нестабильную личность? – Я старался переводить абметовскую терминологию на человеческий язык. – Иными словами, если бы подобную модель удалось реализовать, то в результате получился бы психически ненормальный субъект, – добавил я, вспомнив, что говорил Типс о Джоне Брауне.

Абметов едва сдержал улыбку – он понял, что имеет дело с дилетантом.

– Ненормальным кого угодно назвать можно. Психически нормального человека представить себе труднее, чем ненормального. Поэтому я бы воздержался от подобных оценок.

– Тогда поясните, что вы имеете в виду под "нестабильностью".

– В классической бинарной модели мыслящему субъекту предлагается сделать выбор между двумя сценариями поведения. Что именно он выберет – мы не знаем, но мы можем говорить, с какой вероятностью он выберет тот или иной сценарий. Вероятность – это просто число – ничего больше. Число, являющееся решением некоего уравнения. У того уравнения, что описывает человеческое мышление, решение одно-единственное. Теперь представьте себе, что у уравнения оказалось не одно решение, а два. Если бы личность, чье мышление соответствует такому уравнению, существовала – она долго бы не прожила. Тем более не может существовать общество, состоящее из таких личностей.

– Под обществом вы подразумеваете внеземную цивилизацию?

– Ее самую. Вопрос стоял именно так: могут ли существовать цивилизации разумных существ с иной, отличной от человеческой, формой мышления.

– Ну ладно, уравнения уравнениями, оставим их пока в стороне... Кстати, а что будет, если у того уравнения вовсе нет решений?

– Такие модели даже Франкенберг в расчет не принимал, – развел руками Абметов, – пришлось бы конструировать субъекта из антивещества.

Честно говоря, этого замечания я не понял – наверное, это все же была шутка. Я спросил:

– Почему вы сказали, что личность, соответствующая нестабильной модели, долго бы не прожила?

Оговорка абметова меня поразила. Умирающий гомоид из пещер Южного мыса, самоубийца Джон Браун – в один миг они вновь встали перед моими глазами.

– Да это я так, фигурально выразился. Я настаивал:

– Ну а все-таки... Представьте на минуту, что удалось создать существо, мыслящее не так, как мы, но в чем-то похожее на нас – гомоида, одним словом. Что бы оно собой представляло? Только прошу вас, без уравнений, пожалуйста...

– Наиболее близкий аналог нестабильности – это так называемый синдром раздвоения личности у человека. Точнее говоря, такой синдром – это защитная, компенсирующая реакция человеческого организма на воздействие окружающей среды. Или наоборот, на отсутствие привычного нам воздействия. Например, если вас или меня надолго изолировать от общества, в сурдокамере или еще где-нибудь, то рано или поздно вы начнете говорить сам с собой, у вас могут появиться галлюцинации, вам будет казаться, что рядом есть кто-то еще. В случае же выдуманного вами искусственного существа-гомоида никакого внешнего воздействия и не нужно – существо будет само на себя воздействовать, пока его сознание не распадется на две отдельные личности по одной на каждое решение уравнения. Или же сработает механизм самоотторжения...

– Иначе говоря, существо покончит жизнь самоубийством – вы это имели в виду, когда говорили, что нестабильная личность не смогла бы жить?

– Да, примерно это я и имел в виду.

– Но почему?

– На этот вопрос не так просто ответить. То есть ответить-то просто, но вам, вероятно, будет трудно понять...

Прежде чем перестать понимать, я подвел промежуточный итог:

– Хорошо, пока остановимся. Итак, согласно теории, гомоиды страдали бы раздвоением личности. Но это еще не доказывает невозможность их создания ну страдали бы и страдали... Люди же живут как-то... Кроме как проблем с раздвоением личности, что еще можно ожидать от гомоидов? Иначе говоря, какие еще возражения в адрес Франкенберга звучали на той конференции?

– Да, безусловно, возражений было хоть отбавляй. Но чтобы изложить их, мне придется немного углубиться в теорию. Без уравнений, знаете ли, никак... Вы готовы?

– Ничего, потерплю, – без энтузиазма пообещал я ему.

– Отлично. В таком случае зададимся вопросом: кого мы вообще считаем мыслящим или разумным существом?

– Я бы сказал, себе подобных. По индукции, понимаете? Во-первых, я считаю разумным себя. Вы мыслите и ведете себя более или менее так же как я, следовательно, по всей вероятности, вы тоже – разумный. Если вы назовете кого-то разумным, я поверю вам на слово – и разумных существ разом станет больше. Ну и так далее...

Абметов улыбнулся:

– А что, если я считаю свою собаку разумным существом?

В комнату неожиданно вошла Татьяна – что-то ей срочно понадобилось. Она слышала вопрос Абметова и поспешила его успокоить:

– Если вы только про одну собаку так думаете, то вам не о чем беспокоиться – со всяким бывает...

– Вот-вот, – поддакнул я, – главное, чтобы ваша собака всех остальных собак не считала разумными. И потом, если вы считаете собаку разумным существом, то тем самым вы даете мне повод усомниться в вашей собственной разумности.

Не знаю, что уж там Татьяна подумала, но посмотрела она на нас, как на двух идиотов:

– Ну и проблемки вы тут решаете... – Она пожала плечами и вернулась в спальню. Абметов принялся разъяснять:

– Для науки такой метод не подходит – метод простого перечисления или индукции. Требуется более общее определение, хотя согласен, предпочитая общность, мы жертвуем точностью. В общечеловеческом смысле разумен тот, кто способен посмотреть на себя со стороны. Внутри себя мы имеем не только образ внешнего по отношению к нам самим мира, но и образ самих себя. Наше внутреннее "Я" смотрит на нас со стороны. Можно задаться вопросом, а способно ли внутреннее "Я" посмотреть на себя со стороны? По всей вероятности, способно, но для этого нужно еще одно "Я". Это уже будет третье "Я".

Ограничимся пока тремя "Я". Таким образом, первое "Я" взаимодействует со вторым, второе – с третьим Во всех существующих моделях взаимодействие одного "Я" с другим описывается системой уравнений, не будем уточнять каких – сейчас это не важно. Важно, что система уравнений для обоих пар "Я" должна быть одной и той же. В противном случае мыслящее существо не сможет правильно оценивать самого себя.

– Но я встречал добрую сотню людей, которые неправильно оценивали себя, и что с того?

– Это всего лишь ваше субъективное мнение. Мыслящее существо должно само иметь возможность всякий раз убеждаться, что оно имеет о себе правильное представление. Уясняете, в чем разница? Не вы должны оценивать, насколько другой человек адекватен, а в первую очередь он должен правильно оценивать свое мнение о самом себе. Природа так и задумала, чтобы человек не нуждался во внешнем наблюдателе или, выражаясь вашим языком, "оценщике". Безусловно, природный механизм тонок, и если он разлаживается, то человек переСтаст давать себе отчет в своих действиях. Но это – исключение, а не правило. В большинстве случаев люди способны анализировать свои ошибки, потому что понимают, что они, то есть ошибки, – это их собственные ошибки. Такой анализ возможен, поскольку есть связь, есть единство между поведением модели человека внутри себя и реальным поведением человека. Мозг сопоставляет внутреннюю картину и внешнюю – это и есть рефлексия.

Абметов даже вскочил, так он разволновался.

– Успокойтесь, доктор, мне все ясно, – заверил я его, – вы меня убедили, системы уравнений должны быть одинаковы и точка. А у Франкенберга они выходили неодинаковыми?

– Неодинаковыми, – подтвердил он и посмотрел мне в глаза. Он старался определить, понял ли я его объяснение или только притворяюсь. Я же почти не притворялся.

– Хорошо, а чем эта неодинаковость чревата? Два решения уравнения вместо одного – это что– то вроде раздвоения личности. А как интерпретировать неодинаковость уравнений?

– Синдром дереализации вас устраивает? Я присвистнул. Меня даже раздвоение личности не устраивало.

– Ничего себе – раздвоенная личность и каждая – шизофреник. Это же не лечится!

– Вы правы, не лечится, – кивнул он.

– И вы утверждаете, что у нестабильного сознания присутствуют оба синдрома сразу – и раздвоение личности и дереализация?

Абметов замялся.

– Нет, не обязательно оба. Что-нибудь одно – это точно.

– Уже легче, – обрадовался я.

Абметов снова уселся в кресло, положил руки на колени, точно древнеегипетское изваяние, и поджал губы. Так он ждал новых каверзных вопросов. Я сказал:

– Смотрите, вот мы только что доказали, что не только какие-то там выдуманные гомоиды, но и вполне обычные люди могут вести себя так, как предсказывает нестабильная модель – и дереализация, и раздвоение личности встречаются и у людей. Правда, мы таких людей считаем больными, но мы же не считаем, что они перестали быть мыслящими существами! Почему же тогда антропологи убеждены, что теория Франкенберга не может бьпь воплощена в жизнь. Почему его оппоненты говорили, что нестабильные модели нереализуемы практически?

Абметов ответил не сразу.

– Понимаете ли, в чем дело... Вести себя так, как предсказано нестабильной моделью – это не то же самое, что реализовать такую модель. Психические отклонения у людей – это всего лишь отклонения, а не общее правило. У двух разных болезней могут быть одинаковые внешние симптомы, но лечить-то их нужно по-разному. Поэтому ваша аналогия с человеком не совсем удачна. Теперь о том, что говорили оппоненты. Знаете, природа, во-первых, требует простоты. А во-вторых – долговременное или, иначе говоря, стабильности. Простота может быть принесена в жертву стабильности. Очевидный пример тому – человек. Стабильная модель рефлексирующего разума и проще нестабильных моделей, и она УЖЕ более или менее успешно реализована в человеке. Заметьте, никто не говорит, что эта модель полностью человека исчерпывает. Я также согласен с тем, что человек несовершенен, как, впрочем, и весь наш мир. Если допустить существование иерархии мыслящих существ и если предположить, что человек занимает лишь некоторую ступень в этой иерархии, причем не самую высокую, то из этого еще не следует, что те, кто стоит выше, на нас совсем не похожи. В том смысле, что следующая ступень не обязательно должна отвергать предыдущую. К чему природе испытывать остальные модели, если даже при поверхностном рассмотрении они никуда не годны...

– Вы все про природу да про природу, – перебил я Абметова, – речь-то идет об искусственных существах, о гомоидах!

– Нельзя создать то, что не предусмотрено самой природой, – отрезал он, – вам нравится квадрат больше, чем эллипс – ради бога, но планеты летать по квадрату вы не заставите. Так и тут – слепить Голема из глины всякий сможет, но чтоб вдохнуть в него жизнь – одной пентаграммой не обойдешься!

– Какой такой пентаграммой? – спросил я и подумал, только бы он про Адама Кадмона не вспомнил.

– "Шем ха фораш", что означает "истинное имя Бога" Так в свое время оживляли големов-гомоидов.

Что-то уж больно он разнервничался. Я продолжал его донимать:

– Очень кстати вы вспомнили о Големе. Помнится, за завтраком вы рассказывали прелюбопытную теорию о том, как легенды превращаются в быль. Так вот вам еще один пример: Франкенберг воплотил в жизнь легенду о Големе.

– За големов и биороботы сойдут, – огрызнулся Аб-метов, – вы либо и впрямь не понимаете, либо не хотите понять: все что ни делает человек, все несет печать его, человеческого, способа мышления. Чтобы со здать субъекта, мыслящего по-другому, нужно быть по меньшей мере Господом Богом. Мало того, нужно весь существующий мир переделать так, чтобы само существование этого субъекта стало возможным. Как в примере с планетами: чтобы заставить одну-единственную планету летать по квадрату, необходимо всю Вселенную перестроить по новым законам.

Ну вот, думаю, и Господа Бога приплел.

– Вы хотите сказать, что существование гомоидов противоречит законам физики. И каким же, позвольте спросить?

– Второму началу термодинамики, если угодно! – выпалил он не задумываясь. Опять врет, подумал я.

Из-за двери в спальню выглянула испуганная Татьяна.

– Вы еще не подрались? Может, вас обедом покормить, а то вы друг друга сожрете скоро.

– Не думаю, что это своевременная идея, – сухо заметил Абметов. Он вдруг превратился в этакого обиженного педанта.

– Закажем в номер, – отозвался я.

Не вовремя Татьяна вмешалась – мне почти удалось вывести его из себя. Хорошо испытанный на Шефе способ общения – сначала довести собеседника до белого каления, а потом внимательно выслушать все, что он на самом деле о тебе и обо всем на свете думает, – результата не дал. Татьяна заказала обед и включила телевизор. Уходить она больше не собиралась.

– Продолжайте, продолжайте, я не слушаю, – сказала она, глядя в экран. Реклама "Глобального Страхового Общества" прорывалась и здесь: "Если вы застрахованы у нашего конкурента, то мы застрахуем вас от его банкротства", – обещали с экрана.

Абметов вспомнил о сделке:

– Теперь ваша очередь рассказывать. Кто такой этот ваш Джон Смит?

Ни слова не говоря, я протянул ему выдуманный мною самим адрес.

– И это все? – возмутился Абметов. – По этому адресу человека найти невозможно.

Я пожал плечами:

– Это все, что у меня есть. – И это была чистая правда. Абметов, однако, не поверил:

– Вы сами-то пробовали связаться с ним по этому адресу.

– Бесполезно, – уклончиво ответил я. Абметов задумался.

– Знаете что, – выдал он минуты через три, – сдается мне, никакого Джона Смита нет и в помине.

Если бы, сказав это, он посмотрел мне в глаза, то, безусловно, прочитал бы в них утвердительный ответ, поскольку, чтобы врать систематически, мне необходимо вдохновение, а вдохновения в ту минуту у меня как раз и не было. К счастью, Абметов смотрел не на меня, а куда-то в пол. Пока он кончиком ботинка приглаживал ворсинки на ковре, у меня возникла одна идея.

– Вот, взгляните. – Я протянул ему крылатую пирамидку.

– Что это? – удивился Абметов и осторожно, двумя пальцами взял у меня пирамидку.

– Да я, собственно, у вас хотел спросить. Пирамидка какая-то...

– А, трисптерос показываешь! – воскликнула Татьяна, не оборачиваясь. Она все-таки подслушивала.

– Не знаю, никогда не видел ничего подобного, – равнодушно ответил Абметов, – откуда она у вас?

– Купил в сувенирной лавке, внизу, рядом с вестибюлем, – ответил я не совсем точно.

– Я не заметил там никаких сувенирных лавок, – возразил Абметов.

– Я неточно выразился, я имел в виду застекленную галерею, что примыкает к вестибюлю гостиницы. Там магазинчики всякие, лавочки... Торгуют всяким таким барахлом, – пояснил я.

– Мне кажется, это должно быть что-то древнеегипетское, – сказала Татьяна, продолжая смотреть в экран.

– Возможно-возможно, – не очень уверенно произнес Абметов, – но не берусь судить.

Он без особого интереса рассматривал загадочный сувенир и вернул мне его как-то слишком поспешно.

– Здесь много всякой ерунды продается, – пожал он плечами, – надо же как-то подогревать интерес у публики. Вот и выдумывают мифические артефакты мифических сапиенсов.

– Это верно, – согласилась Татьяна, – где ж наш заказ-то – через десять минут обещали прислать, – вспомнила она об обеде.

Абметов тоже как будто о чем-то вспомнил, несколько раз взглянул на часы и начал прощаться:

– К сожалению, не могу составить вам компанию – уже поздно, а мне надо еще кое-что успеть, – пробормотал он. Убедить его в том, что дела могут подождать, нам не удалось, и он ушел.

– Куда это он так сорвался? – спросила Татьяна. – Это его дело как-то связано с вашим разговором?

– Не знаю. – Для меня поведение Абметова тоже было непонятным. – А что ты там ляпнула про трис... птерос? – Я не был уверен, что правильно повторил небрежно брошенное Татьяной слово.

– Ну да, "трисптерос" – означает "трехкрылый". Раз мы решили, что все артефакты имеют земное происхождение, то и название должно быть каким-нибудь земным. Я и придумала – "трисптерос". Тебе не нравится?

Я сказал, что очень даже нравится. Татьяна взяла пирамидку и принялась ее разглядывать.

– Думаешь, мы что-то пропустили? – спросил я.

– Посмотри на нижнюю грань – на ту, которая без крыла. – И она повернула пирамидку так, чтобы я мог разглядеть.

– Видишь, тут посередине такое круглое пятнышко. – Она ткнула ногтем в середину основания пирамидки.

Я пригляделся. Татьяна была права – в центре свободной грани темнело едва заметное пятно величиною с косточку от вишни. На ощупь пятно было гладким, в то время как остальная поверхность пирамидки – слегка шершавой.

– Что, если на месте пятна находилось четвертое крыло, но его отломали, – предположил я.

– Вряд ли, – возразила она. – След облома должен быть более светлым и более шершавым. Смотри, каждое из трех крыльев направлено вдоль средней линии соответствующей грани, причем направление одно и то же – от вершины к основанию. Четвертое крыло нарушило бы симметрию, следовательно, его там никогда и не было, – заключила Татьяна. Она была очень довольна своею безупречной логикой и принялась развивать мысль: – Нам этот след как бы намекает, что на его месте должно быть еще одно крыло. Таким образом мастер, изготовивший пирамидку, передает нам свое послание... – Она остановилась, увидев, что я едва сдерживаю смех. – Не понимаю, что в этом смешного?

– Татьяна, ты тысячу раз права – у тех, кто изготавливает все эти сувениры, очень плохо с воображением.

– Я согласна, но при чем тут пирамидка?

– Потом расскажу.

– Опять потом? – возмутилась она.

– Опять... – подтвердил я, – а сейчас мне срочно нужно побеседовать с торговцем. Погоди, я мигом...

До которого часа работают сувенирные лавки, я не знал, но оставалась некоторая надежда на то, что они все еще открыты. В вестибюле толпились приезжие, но в самой галерее не было ни души. Свет в витринах погасили, и их стекла из прозрачных обратились в зеркальные. Теперь все магазины выглядели на одно лицо. Та лавочка, где мы с Татьяной приобрели пирамидку, располагалась в самом конце галереи – там, где галерея сворачивала налево, чтобы, посредством недлинного перехода, соединиться с параллельной галереей. Я прошел до конца первой галереи и остановился перед двумя зеркальными дверьми. Я размышлял, которая из них мне нужна, что, впрочем, было уже не так важно, поскольку на обеих дверях висела табличка "закрыто", а свет – и там, и там – полностью погашен. Внезапно мое отражение в одной из дверей как будто раздвоилось – рядом с моим лицом показалось еше одно. Я резко обернулся, но позади меня никого не было. Не исключено, что оригинал второго отражения находился в переходе, соединяющем параллельные галереи, и, пока я оборачивался, он успел свернуть налево – во вторую галерею. Я бросился в переход, пробежал до второй галереи, свернул в нее, но и там никого не оказалось – вторая галерея была такой же пустой, как и первая. Я обозвал себя идиотом. Разумеется, неизвестное лицо находилось внутри сувенирной лавки – ведь зеркальное стекло двери становится прозрачным, если предметы за ним освещены. Тот, кто проник в лавку, невзначай осветил свое лицо фонарем, и поэтому я его заметил. Вернулся назад – к двери, заглянул вовнутрь, но, кроме собственного отражения, я ничего не видел. Дернул дверь изо всех сил. Удивительно, но она поддалась. Прошел внутрь. Это была та самая сувенирная лавка, где мне продали пирамидку. Сквозь зеркальную витрину сюда проникало достаточно света, чтобы разглядеть помещение и чтобы не споткнуться о распластавшееся возле прилавка тело. В нем я узнал продавца, всучившего мне пирамидку.

Убедившись, что я уже ничем не могу ему помочь, я прошел в глубь помещения – до задней двери, что вела непосредственно на улицу. Честно говоря, я не ожидал, что такая дверь имеется, иначе бы поспешил к ней с самого начала. Но теперь время было упущено – тот, кого я видел, – был уже далеко. Мне совсем не улыбалось оказаться замешанным в убийстве, да еще вдобавок не у себя на Фаоне, и я вернулся в отель, но уже через улицу. Так по крайней мере вдвое меньше людей смогут заявить, что видели меня у входа в галерею.

Когда я вошел в номер, Татьяна дожевывала свою порцию – обед привезли через минуту после моего ухода.

– Что случилось, объясни, – нетерпеливо потребовала она.

Я рассказал. Татьяна представляла себе отпуск на Ор-кусе несколько иначе, поэтому известие о смерти торговца пирамидками расстроило ее больше, чем меня.

– И что теперь будет? – Вопрос прозвучал так, будто следующей жертвой должна стать она или, в лучшем случае, я.

Я пожал плечами, поскольку ответить мне было нечего – события проносились, не давая мне даже опомниться. Я зашел в ванную и посмотрел в зеркало. Попытался вспомнить лицо в зеркальной двери. Мужчина точно не был Абметовым – его бороду я бы заметил. Может, она у него накладная? Нет, то лицо было помоложе... Но – не моим – если, конечно, Ларсон не приложил тут руку.

Засигналил интерком. Звонившим оказался Бруц.

– Полагаю, вам будет интересно узнать, – начал он неторопливо, только что обнаружен труп мужчины. Убитый – владелец сувенирной лавки одной из тех, где вы сегодня побывали.

Я, как мог, изобразил удивление:

– Что за чертовщина! Вы думаете, это как-то связано с нападением на госпожу Бланцетти?

– Мы сейчас опрашиваем свидетелей на случай, если они кого-нибудь видели. К вам можно подняться? Раньше он не спрашивал разрешения.

– Да, заходите, – ответил я и посмотрел на заставленный тарелками стол, – минут через десять, если не трудно. Бруц ответил, что ему не трудно зайти и через час.

– Быстро принимайся за мою порцию и за абметовскую, – велел я Татьяне.

– Я не справлюсь, – искренне ответила она.

– В таком случае поднимайся к Абметову и, если он в номере, скажи ему, что до... – я посмотрел на часы, – до девяти часов он был у нас и с аппетитом отобедал или отужинал – это уже на его выбор.

– Ты что тут раскомандовался? – совсем не кстати возмутилась Татьяна, – зачем к нему идти, когда можно позвонить.

Тут она была права. Я набрал номер Абметова, а когда он ответил, тут же повесил трубку.

– Все нормально – он у себя. Иди скорее, а то Бруц сейчас уже будет здесь, – поторопил я Татьяну. Спорить с ней мне было некогда.

До нее наконец дошло, чего именно я добиваюсь. Она помчалась к Абметову, а я стал в спешке поедать две порции сразу. Вернулась она через пять минут и с обнадеживающим известием, что, мол, Абметов все понял и скажет все как нужно Тут явился Бруц. Мы пригласили его к столу, но он отказался.

– Что-нибудь уже известно? – спросил я.

– Пока ничего особенного. Кое-кто из свидетелей видел, как в половине девятого в галерею прошел мужчина. . примерно ваших лет, – добавил Бруц и подозрительно посмотрел на меня. – Полиция сейчас его разыскивает.

– Как он выглядел? – снова спросил я.

– Описание схоже с описанием того типа, что напал на Бланцетти. – Как ловко Бруц дал понять, что подозреваемый похож на меня!

Я беззаботно ответил:

– Я вас понял – я прекрасно помню, какое описание дала госпожа Бланцетти, но я весь вечер находился в номере.

– Заметьте, я вас об этом не спрашивал, – вкрадчиво произнес Бруц, но раз уж вы сами завели речь об алиби, то скажите, кто, кроме вашей подруги, может это подтвердить. – И он указал на третий столовый прибор.

– Доктор Абметов вас устраивает?

– Хм, так я и думал, – ответил Бруц, не поясняя, почему он так думал.

– Вы, очевидно, будете составлять список подходящих под описание постояльцев? – предположил я. Бруц кивнул.

– Вы позволите мне на него взглянуть?

– А вам-то зачем? – удивился он.

– Чтобы убедиться в том, что и кроме меня есть кого подозревать...

– Ну, зачем же вы так... – расстроился он. – Никто вас не подозревает. Кстати, полиции я о вас ничего не сказал.

А вот за это большое спасибо, подумал я.

– Как он был убит?

– Похоже, опять цефалошокер, – коротко ответил Бруц.

Возникла неловкая пауза.

– У вас все? – полюбопытствовала Татьяна.

– Пожалуй, что все, – нерешительно ответил Бруц и отступил к дверям. Да, чуть не забыл, – сказал он, стоя уже в дверях, – просто так... на будущее, учтите – Абме-тов – левша. – И он указал на третий столовый прибор. – До встречи!

Он ушел, оставив нас сидеть с разинутыми ртами. Давненько я так не прокалывался. Зато я теперь знаю другую, не менее важную вещь: у Абметова нет алиби на время с восьми до девяти часов – иначе с чего это ему так быстро соглашаться на мое предложение. Был и другой вариант: Абметов встречался с кем-то, кого он предпочел бы не афишировать.

Первым, кто заявился к нам с утра был, Абметов. Он пребывал в крайнем возбуждении.

– Вы уже слыхали новость?! – воскликнул он. В его глазах мелькнула догадка. – А, я, кажется, понимаю... Так вот для чего Татьяна попросила меня составить вам компанию не до восьми, а до девяти! Но, мой друг, – его тон внезапно стал развязным, – как вы-то в это дело вляпались? Неужели госпожа Бланцетти снова утверждает, что видела вас недалеко от места преступления? Впрочем, я догадываюсь – вы купили крылатую пирамидку именно у того, убитого торговца. Но ведь этого абсолютно недостаточно для того, чтобы вас подозревать! Так в чем же тогда дело?

– Дело в том, что я видел убийцу. Он еще больше растерялся:

– Вы хотите сказать, что оказались на месте преступления в тот самый момент, когда... Но как вас угораздило? Или нет, не надо, не говорите меня это не касается. Но я всецело на вашей стороне. Если нужно, я кому угодно скажу, что мы все время были вместе... В смысле, в то время, когда произошло убийство.

– А вас самих с восьми до девяти никто не видел? – спросил я.

– Никто, кто мог бы опровергнуть наше с вами алиби, уверенно ответил Абметов. – Но расскажите же, как выглядел убийца? И как все произошло?

– Как все произошло, я сказать не могу, поскольку видел очень мало, признался я. – Мужчина, скорее худой, чем полный – вот, пожалуй и все. Человек, если это действительно человек, – добавил я, понизив голос, – мог быть тем, кто напал на Бланцетти. Большего я, к сожалению, сказать не могу.

Взгляд у Абметова потускнел – без сомнения, он обратил внимание на мою оговорку.

– Так вы считаете, что... ОНИ где-то рядом, – он сделал упор на слове "они", – но почему? Почему вы думаете, что убийство торговца – их рук дело?

Связь: пирамидка – крылатый треугольник – Номура была известна только мне, и с Абметовым я делиться не собирался. Татьяна, в недоумении слушавшая наш диалог, наконец не выдержала:

– Да объясните же наконец, кто это ОНИ и кого это ИХ! Я же имею право знать!

– Имеешь, имеешь, но не все сразу, – сказал я ей, – подожди нас в спальне. – И я вытолкал ее за дверь. Отправить бы ее первым же рейсом обратно на Фаон, но при ее упрямстве отправлять пришлось бы багажом.

– Мы теперь оба связаны с этим делом, вы должны мне доверять, настаивал Абметов, окончательно перейдя на шепот.

– Прошу вас, не настаивайте, – убеждал я его, – для вас же безопаснее ничего о них не знать. Тем более что вы в гомоидов не верите.

– Поверю, если мне будут предоставлены доказательства, – возразил он.

– Считайте, что труп торговца и есть то самое доказательство!

– Ладно, как вам будет угодно... – сказал он обиженно и добавил: Хотя, право, странно – я помогаю вам, как могу, а вы относитесь ко мне с таким недоверием.

В этом он был прав – доверять ему у меня не было никаких оснований. Но я стал убеждать его в обратном:

– Напротив, я вам доверяю. В противном случае я бы не стал вам говорить о связи между убийством торговца и гомои-дами. А гомоидов, судя по всему, вы знаете лучше меня...

Абметов в знак протеста замахал руками. Я поправился:

– Теоретически, конечно, только теоретически. Поэтому мне необходима ваша помощь. Если считать, что убийца – гомоид, то какие у него могли быть мотивы, как вы думаете?

Абметов пожал плечами:

– Вы же сами их обозвали психами. А какие мотивы у психа? Никаких. Тяга к насилию может быть запрограммирована в самой модели.

Тут я припомнил кое-что из того, что говорил мне Стас.

– Вы говорите о той вероятности, с которой нестабильная модель выбирает зло? Эта вероятность может быть не такой, как у людей?

– Безусловно. Вы знаете, что такое сублимационное число?

Это я знал:

– Золотое сечение!

– Для модели Лефевра сублимационное число действительно равно золотому сечению, то есть приблизительно шестидесяти двум процентам – или ноль целых, шестьдесят две сотых – если мерить в долях от единицы. Я спросил, понимаете ли вы смысл этого числа?

– Грубо говоря, сублимационное число равно той вероятности, с которой мы выбираем добро. Я где-то слышал, что те, кому добро и зло одинаково безразличны, любят все квадратное, – попробовал я сострить.

– Ну разве что грубо говоря... – Моя шутка его не тронула. – В какой-то мере это число действительно выражает нашу способность различать добро и зло, наше, пусть и не абсолютное, предпочтение первого – второму. Но я бы сказал иначе: сублимационное число показывает, насколько человек тянется к добру, предпочитая его в тех ситуациях, когда лично человеку безразлично, что выбрать – добро или зло. У нестабильных моделей с одним решением уравнения сублимационное число может оказаться совсем иным, чем у нас с вами. Если решения два, то одно или оба числа могут отличаться от золотого сечения.