Текст книги "Остров Сердце"

Автор книги: Максим Теплый

Филолог из внутренних органов

«Не складывается поездка по родным местам, – думал Каленин, направляясь в дом бабы Поли. – Впору милицейский протокол писать о пребывании гражданина Каленина на острове Сердце… Вчера только приехал, а уже напился до потери сознания, стал в глазах земляков столичным обольстителем, ну и для полноты картины произвел подрыв боевой гранаты».

Мог мальчишка гранату найти, это верно. Каленин слышал, что браконьеры глушат ими рыбу. К тому же Чечня под боком, любое оружие достать – не проблема. Тем более гранату, которая в кармане брюк уместится. Но зачем пацану врать? Ну, сказал бы сразу, что нашел. Зачем сочинять про какого-то дядю?

А вот если незнакомый "дядя" существует… Тогда плохо. Кто-то хотел гражданина Каленина убить. Только вот кто и почему?

– Здравствуйте, Беркас Сергеевич!

Каленин вздрогнул от неожиданности, почти нос к носу столкнувшись с невысоким полноватым милиционером в звании старшего лейтенанта.

"Откуда он узнал? – метнулась мысль. – Директриса? Точно не станет. Верка? А ей зачем?"

– Не узнаете? – Милиционер вежливо козырнул, снял фуражку, обтер платком мокрую лысину и снова водрузил головной убор. – Оно и понятно, где уж нам сохраниться в вашей, можно сказать, государственной памяти… Да и прошло уже, почитай, лет двадцать.

Милиционер развел руками. Беркас всматривался в его лицо, однако решительно не узнавал. Понятно, что они когда-то точно встречались. Но где и когда – вспомнить Каленин не мог. Зато стало ясно, что граната тут ни при чем. Уже легче.

– Коровин Тимофей, участковый я. А с вами на Каспий ходили…

– Ну как же, точно! – вежливо кивнул Каленин. – На белугу!

– Неужто вспомнили?! – удивился было Коровин, но тут же понял, что московский гость просто воспитанность проявляет. А сам, конечно же, ни черта не помнит.

На рыбацком баркасе тогда было человек десять. Как ходили той холодной весной в море, Каленин помнил – а самих парней, хоть убей, нет.

– Давненько к нам не заезжали, Беркас Сергеевич!

– Да все как-то не получалось. Времени не хватало, – вежливо ответил Каленин, намереваясь поскорее свернуть дежурную беседу.

– Я понимаю, – согласился Коровин. – У вас делов-то – не то, что тут! И все, небось, государственной важности. Презентации всякие, брифинги, саммиты… Не до нас…

– Нет, правда, – ругая себя, что оправдывается перед незнакомым мужиком, произнес Каленин, – давно собирался, но каждый раз что-нибудь…

– Конечно! – кивнул Коровин. – Даже когда тетю Нюру хоронили, не заехали…

– Так вышло! – Каленин ощутил накатывающее раздражение. – Как раз была международная командировка. Не смог отменить…

– Опять же – знаю! – подтвердил Коровин. – Вы тогда председателя Думы во Вьетнам сопровождали. Как тут отменишь…

Беркас оторопел. Действительно, тогда он – хотя и с тяжелым сердцем – летал во Вьетнам. Но этот-то откуда знает? Каленин пристально всмотрелся в лицо странного милиционера и почувствовал легкую тревогу. Лицо было в меру приветливым, абсолютно непроницаемым и оттого пугающим.

– Я про вас все знаю, – не дождавшись вопроса, продолжил Коровин. – Почитай, двадцать лет газетные вырезки собираю. Чуть что про вас – я в папочку. Вы же один такой, кто из наших мест высоко взлетел. Вот я и наблюдаю, как вы крылья расправляете…

– Да что такого в моей жизни, чтобы вырезки хранить?

– Не скажите… Я вот иногда утром встану, пока туда-сюда по хозяйству, курам там подсыпать или корову в стадо определить, хозяйствую, одним словом, и все думаю, а что вы, там, в столице делаете в эту секунду? Бреетесь, там, или что другое… Вот, к примеру, бритва у вас какая? "Филипс", наверное, с плавающими ножами?

– Почему "Филипс"?! – искренне удивился Беркас. – Я станком бреюсь. А чаще опасной бритвой. Еще дед, Георгий Иванович, меня приучил. И бритва его трофейная, "Золинген", сохранилась… И все же, что за интерес к моей персоне?

– Я вот и книгу вашу читал, "Национально-религиозные основы творчества Николая Лескова"…

У Каленина глаза натурально полезли на лоб.

– …потом статью вашу в "Вопросах литературы" про Бахтина. А вот вы его лично знали или как?

Тут Каленин совсем потерял дар речи. Какое дело обычному милиционеру до его научных трудов? А этот, странный и пытливый, знал о нем столько, что впору было предположить какую-то далеко идущую цель, во имя которой лысый участковый фиксирует все важные события в жизни Каленина. И что, черт возьми, ему нужно…

– …Я говорю, с Бахтиным встречаться приходилось? – переспросил Коровин.

– Да нет, по возрасту не успел. В Саранске бывал, где он жил, и всё… Вам-то зачем знать, был ли я с ним знаком?

– Ну как же! И вы человек известный, и Бахтин… Интересно же!

Каленин испытывал все более настойчивое желание с новым знакомым поскорее распрощаться и сказал как можно более примирительно:

– Я вижу, вы литературой интересуетесь, филологией! Будет желание, давайте как-нибудь поговорим об этом. Специально посидим…

Коровин пожевал губу.

– Я всем интересуюсь. И политикой тоже. С вашей статьей про памятники я, к примеру, совсем не согласен. – Он снова обтер лысину. – Я бы все их посносил, будь моя воля! Все до единого! Не должно быть никаких памятников людям… Ни живым, ни мертвым…

– Это почему же? – удивился Беркас, который уже совсем собрался распрощаться с начитанным участковым.

– Давайте присядем. – Милиционер показал на удобное бревнышко. – Что ж мы на ногах-то, будто спешим. Вам тут куда спешить-то? Некуда, не Москва! – уверенно заявил он. – На острове какая спешка – за час обойдешь. Не побрезгуете моего общества, так сказать?

– Слушайте, Тимофей… как вас по батюшке?

– Петрович я по батюшке. Тимофей Петрович Коровин. Матвея Коровина внук. Слыхали?

– Ну, конечно! – тут Каленин не соврал, поскольку не раз слышал от деда матерные слова в адрес секретаря партячейки Матвея Коровина.

– Мы ж с вами ровесники, Беркас Сергеич! Я только чуть-чуть постарше буду. Я, значит, июньский, а вы ноябрьский… Я еще почему запомнил – у вас день рождения в один день с Бахтиным. Интересно, правда? Поэтому давайте просто Тимофеем, так удобнее…

– Тимофей, я не прочь поговорить с вами. Но, может, в другой раз? Договоримся, встретимся. Я в отпуске, дней десять пробуду. А у вас-то дела, наверное…

– Конечно, дела. Разве стал бы я такого человека по пустякам разговорами развлекать? Важное дело у меня, служебное… Дойдем и до него. Но сначала хочу про памятники закончить. Да вы садитесь…

Беркас нехотя присел.

– Нельзя, говорю, памятники людям ставить, – продолжил странный милиционер. – Даже будь ты самый развеликий – все равно нельзя!

– Почему же? – уточнил Каленин, делая вид, что ему интересно.

– Потому – гордыня это! Возвышение конкретного человека над другими людьми. К примеру, возьмем деда моего, Матвей Семеныча. Ему, вон, хотели тут памятник ставить, как первому большевику и победителю кулачества! Уже эскиз сделали… А тут как раз на тебе – перестройка. И деда без всяких, можно сказать, задержек из героев прямиком в отрицательный исторический персонаж превратили. Был самый лучший гражданин деревни, портретом его всех пионеров крестили, а стал лютый враг прогресса и это… как его?… слово такое обидное… ксенофоб! Во! Вроде, инородцев не любил и демократию нарушал! А успели бы памятник поставить, тогда что? Пришлось бы прилюдно сносить да в овраг за кладбище, чтоб глаза не мозолил! Хорошо ли так-то?!

– А с чем вы в моей статье не согласны? Я тоже считаю, что сносить памятники по политическим мотивам – дрянное дело!

– Не согласный я вот с чем, – веско ответил Тимофей Коровин. – Сносить – полбеды. Нельзя их ставить! Отгрохают, к примеру, монумент человеку и не знают, что он, может, в юности мальчонку в Волге утопил…

– Это вы про деда своего? – потрясенно уточнил Каленин.

– Говорю же, к примеру! Потому как человек – он разный. Он, может, в одном герой и пример для подражания, а в другом мерзавец, каких свет не видывал! А памятник стоит! Вот и выходит, что увековечен в этом памятнике страшный порок. А может, и того хуже – преступление!

– Так вы еще и психолог? – не скрывая злой иронии, уточнил Каленин.

Коровин вдруг заметно распрямился, стал более официальным и смотрел на Каленина пристально и строго.

– Служба такая, господин Каленин! Дотошность предполагает… Знание разных фактов и фактиков! И даже понимание всяческих тайных изгибов человеческой души. Вот скажите, вы зачем приехали к нам на остров?

– Родню повидать. Вы же, Тимофей, только что сами мне пеняли, что редко бываю.

– Нет, господин хороший! – безапелляционно заявил милиционер. – Вы приехали себя показать. Смотрите, мол, какой я успешный да ладный. Все, мол, у меня в шоколаде. Костюм невиданного покроя – такие только артисты заморские носят. И часы швейцарские.

– Да не швейцарские они! – обиделся Каленин.

– А вы достатка не стесняйтесь! Пусть бы и швейцарские. Только в нос ими тыкать не надо! – жестко добавил он. – И книги ваши дурацкие, статейки да наука – то же самое, только в профиль!

– Книги тут при чем? – опешил Каленин.

– А при том! Вы своими научными почеркушками только себя одного и тешите! Самолюбие свое возбуждаете! С умным видом рассуждаете про карнавализацию и полифонизм в творчестве Бахтина! А кто все это читать станет? Этот ваш интеллектуальный бред? Ну, я – понятно! У меня к вам свой интерес! А другим-то? Кому он интересен, ваш Лесков?! Тоже, кстати, дрянного склада был мужик. Мракобес и ретроград! Тьфу!!!

Коровин смачно плюнул себе под ноги. Он основательно вспотел, но был настолько увлечен своими рассуждениями, что не замечал, как пот градом катит из-под фуражки. При этом он то и дело дергал головой, как лошадь, сбрасывая капельки себе на пыльные брюки.

– Это вы, Беркас Сергеевич, таким способом себя над другими ставите! Я, мол, умнее! Я, видите ли, с Бахтиным на одной ноге!… А на поверку, такой ли уж вы золотой и серебряный? Если копнуть? Если подойти к вам с точки зрения морали? Или даже Уголовного кодекса?

– Что вы несете?! – сорвался на крик Каленин.

– А это я как раз к делу перехожу, господин Каленин. К служебному! – Коровин сделал официальное лицо: – Заявление от граждан имеется, жителей острова то есть. Устное пока!

– Какое заявление?

– Весьма серьезное. О ваших развратных действиях в отношении гражданки Шебекиной "Ве" "Эс". Веры Сергеевны, значит… Есть мнение у людей, что вы ее принуждали к сожительству…

– Что-о-о??? – подпрыгнул Каленин.

– Более того, есть предположение, что вы с указанной гражданкой знакомы давно. И если в результате следственных действий это подтвердится, а именно будет установлено ваше давнее знакомство с гражданкой Шебекиной, так сказать, до ее полного совершеннолетия, то я не исключаю, что вам будет инкриминировано совращение несовершеннолетней. Если докажем… это, господин Каленин, надежных годов пять строгого. А если выяснится, что по принуждению…

Коровин победоносно хлопнул себя по пыльным коленкам.

– Так что попрошу вас остров не покидать до выяснения всех обстоятельств дела. Мы вам очную ставку устроим – и с Верой Сергеевной, и с отцом ее Шебекиным "Эс" "Ю", Сергеем Юрьевичем то есть, чтобы он рассказал органам, известно ли ему об отношениях своей дочери с вами и о том, как давно эти отношения имеют место…

Каленин вскочил и потрясенно уставился на Коровина:

– Вы что, серьезно? Или это дурацкий розыгрыш, с Веркой заодно? Вы же умный человек, про Бахтина знаете, поймите – девчонка все придумала! Да я эту артистку сегодня первый раз в жизни видел!

– Нет, это вы артист, господин Каленин! Я двадцать лет наблюдаю, как вы над нами в Москве куражитесь! И поэтому отношусь к информации о вашем бесстыдном поведении со всей ответственностью и служебным педантизмом! И не помогут вам попытки отрицать свою причастность…

– Может, прямо тут арестуете?!!– возмутился Беркас.

– Я бы с удовольствием! – серьезно ответил старший лейтенант, смахивая со лба очередную порцию пота. – Но пока не могу. Только предупреждаю! Лично, так сказать! В превентивном смысле!

Тут уж Каленин окончательно потерял голову. Неожиданно для себя он вцепился в ворот милицейской рубахи и принялся ее дергать, сопровождая атаку выкриками:

– Ах ты, филолог хренов! Лучше бы за порядком следил!!! У тебя пацаны по острову с гранатами бегают, а ты за мной подглядываешь! Мерзавец!… А ну!!!

Он еще пару раз со всей силы мотанул низкорослого милиционера из стороны в сторону, и у того отчетливо затрещала рубашка – сначала на вороте, а потом и на спине. Одновременно лопнула резинка, крепившая на шее галстук, отчего тот повис, держась исключительно на заколке.

Коровин побелел лицом и, встав на цыпочки, одной рукой ухватил Каленина за пиджак, который был уже основательно помят и испачкан в ходе обезвреживания гранаты. Другой же рукой он стал судорожно дергать за "язычок" застежки кобуры.

– Думаешь, тебе все можно, прыщ московский?! – рычал он. – При исполнении оскорбляешь?!… Действием?! Гадом буду, посажу!!!… И про гранату ты у меня расскажешь!… Как миленький, расскажешь!

Так они трясли друг друга с минуту, а может, и дольше. Наконец, Каленин опомнился. Он резко оттолкнул от себя взмокшего и основательно потрепанного участкового, повернулся к нему спиной и, не оглядываясь, зашагал обратно в сторону деревни.

Задыхаясь от возбуждения, вызванного скоротечной схваткой, он спросил у встретившейся старушки, где тут дом Шебекиных.

– Здравствуйте, Беркас Сергеевич! – с интересом прищурилась та, поскольку внешний вид Каленина мог смутить любого. – Ежели вы к Верке, то нету ее дома. Только что видала, она куда-то со Степкой пошла. Это жених ее, если знаете… А дом – вон тот, что с крашеной крышей, Сергей на майские покрасил. А сам-то он дома, куды ему деваться…

У Шебекиных

Сергей Шебекин любил свою жену Тоню так сильно, что каждый день просыпался с одной и той же мыслью: ему хотелось сделать что-то такое, чтобы она, оценив его поступок, подошла, взяла за руку и, глядя прямо в глаза, сказала, наконец:

– Знала, что любишь! Но чтобы так сильно?… Поэтому за все годы твоего мучительного терпения скажу: и я люблю тебя, Сергей!

Только не было в мире такого поступка, который мог бы заставить Тоню произнести эти слова. Разве что пытать ее страшной пыткой?! Да, похоже, и под пыткой не скажет…

А вышло все после ее возвращения из Астрахани, с курсов повышения квалификации клубных работников. Что уж там у нее было – толком никто не знает и поныне. Только встретив ее на причале, Сергей на глазах у всех ударил жену наотмашь по лицу. А потом, того хуже, выхватил из-за голенища заранее припасенную нагайку, задрал ей юбку, да и полоснул сыромятиной по розовым ягодицам – так приложился, что гладкая упругая кожа сразу лопнула и брызнула алым соком.

Те, кто видел эту безобразную сцену, а таких нашлось с десяток, рассказывают, что после страшного удара Антонина спокойно одернула подол и, не говоря ни слова, пошла к дому. Росточку она была невеликого, но шла твердо и гордо, будто какую правоту за собой знала.

Серега опомнился, догнал ее и бухнулся перед ней в пыль на колени. Она же и тут повела себя странно: потрепала мужа по густым смоляным вихрам, да и двинулась мимо, будто ничего и не было.

А Сергея настиг молодой сержант милиции Тимоха Коровин. Так, мол, и так, говорит, пройдемте за рукоприкладство! Нарушаете! Хулиганите в публичном месте! Драка против представительницы женского пола!

Ну, Серега всего-то отмахнулся от него: мол, отойди, козел! Не твое собачье дело в семейные ссоры встревать! Но отмахнулся неудачно. На "среднюю тяжесть при исполнении", поскольку попал Коровину в челюсть, которая возьми да и хрустни в двух местах! И сел Серега, как водится.

Дали два, отсидел один…

Может, история и забылась бы с течением лет, учитывая, что побитая мужем жена в деревне дело обычное, а получить срок за драку мог почти каждый островной житель мужского пола, достигший шестнадцати лет.

Но эта семейная стычка запомнилась еще и другим, совсем уже скандальным поворотом сюжета: ровно через девять месяцев, день в день, Антонина родила дочку. Эту арифметику деревенские доброхоты вычислили сразу, ну, и пошли всякие разговоры, сдобренные тем, что Вера к пятнадцати годам вымахала выше матери на целую голову и к тому же была яркой блондинкой, тогда как и Сергей, и Антонина – оба были темноволосыми.

Доброхотов нисколько не смущало, что лицом Верка была копия отец – только другой масти. К тому же Сергей Шебекин был парень плечистый, а уж ростом точно больше маховой сажени.

Замолить дикий поступок Сергею не удалось. Антонина установила свой строгий порядок жизни с мужем. Он был полностью обихожен. Ходил, как полагается, всегда в чистом. После работы его встречал накрытый к ужину стол, дома были уют и порядок. Но с Сергеем она почти не разговаривала и до себя допускала только в крайнем случае, когда видела в глазах мужа окончательную муку. Да и то с показным безразличием.

С каждым годом такой жизни Сергей все больше сникал и терял жизненную устойчивость. Пробовал кричать на жену, пару раз легонько поучил ее кулаками – но все без толку. Антонина гордо молчала и гнула свое.

Порывался Сергей даже уйти из семьи. Уехал как-то, ничего не сказав, "на землю" и отсутствовал больше недели. Говорили, что пил по-черному, гулял напропалую. А когда вернулся, Антонина спокойно приняла его назад и, ни о чем не спросив, продолжила свою многолетнюю пытку.

Особую пикантность истории придавало то, что Антонина заведовала местным клубом, а по совместительству была и массовиком-затейником, и руководителем всяческих кружков, и даже киномехаником. То есть слыла женщиной во всех отношениях общительной и веселой. К тому же к сорока годам она сохранила ладную фигуру и яркую внешность, что еще больше усиливало Серегину тоску и семейную безысходность.

После Веркиного конкурса опять пошли разговоры, что Серега, мол, уж точно не причастен к появлению на свет этакой красавицы. Сплетники, понятно, забывали, что до этого Верку красавицей никто в деревне и не считал, хотя немалые способности по части пения и актерского дара признавали. Что, между прочим, изрядно ослабляло версию о внебрачном происхождении, так как Сергей прекрасно пел и слух имел отменный.

Когда взбешенный Беркас Каленин решительно толкнул калитку его палисадника, Шебекин выбрасывал во дворе адреналин в борьбе с кряжистым комлем, пытаясь развалить его ударами тяжеленного колуна.

Сергей был в майке, мокрой во всю широкую спину, и загар имел традиционный для этих мест: все, что не прикрывала майка, было золотисто-шоколадного цвета, но когда Сергей вскидывал в замахе руки, было видно, что подмышками и под майкой кожа у него молочно-белая.

– Что скажешь? – мрачно спросил он, увидев Каленина.

– Поговорить надо! – ответил тот.

– Надо! – согласился Сергей и отложил колун. – Пошли в дом. Там прохладно.

Сели за стол. Сергей толкнул навстречу Каленину стакан с квасом, а сам приложился напрямую к банке.

– Что у тебя с Веркой? – утерев губы ладонью, спросил он.

– Ничего! – твердо ответил Каленин.

– Я так и думал! – Шебекин протянул руку и примирительно произнес: – Давай знакомиться!

– А заявление? – спросил Каленин, пожимая крепкую ладонь.

– Чего – заявление?

– Говорят, кто-то обратился в милицию, будто я… – Каленин неожиданно для себя самого смутился, – дочь вашу к сожительству принуждал!…Мне вон Коровин и перспективу нарисовал: пять лет, говорит, за развратные действия…

– Не знаю ничего про заявление! – сверкнул глазами Шебекин. – А Коровин мне – тот еще друг! Год через него отсидел! И давай на "ты"!

– Давай! Верка, она все придумала, историю эту. Что я ее на конкурс готовил, что в Лондон вместе летим. Выставила меня в дурацком свете.

– Но ты ж, говорят, особо и не отпирался?

– Да я не понял поначалу ничего! Смотрю, хочет она, чтобы я ей подыграл. Вот и доигрались!

– Артистка, эт-точно! – вздохнул Шебекин. – По жизни артистка! Она и не такое удумает. В мать пошла! Та фантазии всякие придумывала, через которые и разлад меж нами! И эта соплюшка туда же!… Не бери в голову!

– Да я что, только вон какая волна по деревне пошла. Вера-то мне все рассказала, только потом. И смех, и грех! Может, по-отцовски ее вразумить?

– Я уже вразумлял одну! – Шебекин снова помрачнел. – А что, Коровин так и сказал: мол, я заявление подал?

– Не про тебя конкретно! Говорит – граждане жалуются.

– Врет, стервец! Все врет! Сам же и придумал, про заявление! Нервы мотает да власть свою демонстрирует!

– Он еще много чего сказал! Все, говорит, про меня знает. Как будто не спит, не ест, за мной следит, всю жизнь мою выведывает и в коробочку по кусочку складывает.

Каленин вдруг поймал себя на мысли, что начинает строить фразы так, как говорят его собеседники. Вот, к примеру, произнес "выведывают" и тут же подумал, что раньше никогда это слово не применял, а тут выскочило откуда-то. К тому же он с удивлением услышал за собой, что распевает концы слов и жестко произносит шипящие.

– А человек он такой поганый! – сказал Шебекин. – Его зависть гложет. Зависть – она его по жизни и тащит. Сороковник уже, а все старлей! В звании не вышел, так через другое отличиться хочет. Он через зависть и чемпионом района по карате стал!

– По карате? – с удивление переспросил Каленин, вспоминая как тряс чемпиона за грудки.

– Ну!… После того, как я его помял… Они, что ростом не вышли, почти все злые. Возьми хоть Наполеона, хоть Сталина… Да хоть кого возьми… Исключения бывают, но Тимка – этот, гад, самый завистливый! Он и меня из зависти посадил. По молодости за Тонькой бегал, а она ему отлуп дала. А мне через это жизнь поломал. А на Верку ты, Беркас, зла не держи! Шебутная она, конечно. Мечется, ищет себя. Стихи вон пишет!

Шебекин, не вставая, вытянул с этажерки толстую общую тетрадь. Каленин взял ее, открыл наугад и прочел:

 
Устала я… Душа устала тож.
Устала так, что вышла вон из тела
и, выходя, судьбу мою задела
и возвратилась…
Вслед за нею дрожь
в меня вошла и тело оживила…
И места я себе не находила,
не зная, правда это или ложь,
про то, что и душа устала тож,
устала так, что вышла вон из тела,
и не вернулась…
Вот какое дело:
мне в сердце вколотили острый нож!
Устала я! Душа устала тож…
 

Сергей озабоченно смотрел на гостя, пытаясь понять его мысли. Беркас был явно озадачен…

– И давно это она? – спросил Каленин.

– Что?

– Стихи.

– Да как писать научилась, так и пишет…Что, совсем негодящие?

– Да нет, почему, – Каленин замялся, подбирая слова. – Она ж, как ты говоришь, себя ищет. Формы всякие поэтические пробует. Мрачновато, конечно, декаданс…

– Да… – неопределенно согласился Шебекин. – Дурь, точно! Это что ж за мозги такие у девки?!…Ты вот что! – обратился он к Беркасу после паузы. – Ты с Коровиным не связывайся. Не трожь, как говорится, оно и не воняет. А дурехе этой скажу, чтоб сама нынче заявление в милицию отнесла, мол, никаких претензий к тебе у нее нету! А что наговорила – по глупости, мол.

– Так если на меня официальной жалобы нет, может, и ей ничего не писать?

– Пусть напишет! – упрямо повторил Шебекин. – Ты Коровина не знаешь. Раз уж решил тебе напакостить, просто так не отступит. Не его это фасон!… Приедешь в Москву, а там уже бумага с печатью – про то, как ты молоденьких девок домогаешься!

Каленин ответить не успел. Дверь с треском распахнулась, и в дом ворвался парень в тельняшке-безрукавке – загорелый, с отменно развитой мускулатурой. Парень молча двинулся на Каленина, но тут между ним и Беркасом вырос Сергей Шебекин.

– Брось, Степка! – крикнул он.

– Ты чего, дядь Сереж, квас с ним хлебаешь?! Он твою дочь на всю деревню ославил, а ты… Может, в зятья позовешь? Только я ему щас рога поотшибаю. Чтоб неповадно было!

Каленин догадался, что парень, видимо, и есть тот самый жених. На Сердце было полдеревни Морозовых, которые, правда, по большей части числились не родней, а однофамильцами. Так уж сложилось исторически – одинокая графиня щедро раздавала свою фамилию всем сиротам.

Степка яростно сопел и жаждал продолжения конфликта. Он явно намеревался показательно отлупить москвича, который, на его взгляд, этого вполне заслужил своим наглым поведением.

– Не валяй дурака, Степан! – повторил Шебекин. – Лучше Верку позови! Мы сейчас дознание проведем по всей форме.

Но Степану драки хотелось гораздо больше, чем истины. Он через плечо Сергея протянул мускулистую руку и зацепил Каленина за ворот пиджака. Повторной экзекуции пиджак не выдержал и тут же с треском разошелся по шву на спине.

– Вот и хорошо! Вот и поговорили! – раздалось от двери. Невесть откуда взявшийся Коровин победоносно ухмылялся.

– Протокол составлять будем! – веско заявил он. – Этот заезжий товарищ большой специалист по части скандалов и рукоприкладства. Вот рубашку мне порвал, при исполнении.

Участковый грозно двинулся на Морозова, хотя его лысая макушка едва доставала бравому десантнику до подбородка.

– А ты, Степан, давно в КПЗ ночевал?! Молчишь? А я тебе скажу: всего три дня назад был привод. – Коровин погрозил пальцем. – Тебе не привыкать, я вижу! Оформим еще один! Потом административный арест получишь! Ну, а дальше, как полагается, пойдешь на исправление в зону… – Он повернулся к Беркасу. – А вот этот гражданин, похоже, думает, что ему все можно! Можно участковому при исполнении амуницию поганить! Можно его действием оскорблять! Можно и драку учинить в общественном месте.

– Место не общественное! – возмутился Шебекин. – И драки не было.

– Ага, – спокойно кивнул Коровин. – А пиджачок модный у товарища поврежден во всю спину – это, надо полагать, от жары! Для проветривания, так сказать!

Он по-хозяйски уселся за стол, вытащил из планшетки лист бумаги и принялся что-то писать.

– Так! – наконец, протянул участковый. – Фамилия, имя, отчество…

Никто не ответил.

– Ну, я жду! – Коровин нетерпеливо постучал авторучкой по столу и вдруг обнаружил, что участники конфликта смотрят вовсе не на него, а в сторону двери.

Стройная миловидная женщина – хозяйка дома, Антонина Шебекина – скинула у входа туфли на небольшом каблуке и босиком прошла в комнату. Она в секунду поняла, что к чему, и решительно двинулась на Степку. Тот как будто слегка уменьшился в размерах и попятился к двери. На хрупкую Антонину он смотрел с нескрываемым почтением.

– Покуражились – и хватит! – строго сказала хозяйка, обращаясь ко всем присутствующим разом.

– Здравствуй, теть Тонь! Я, это, пойду, – неожиданно робко пробурчал Степан. Однако, проходя мимо Беркаса, вроде бы ненароком зацепил его плечом и зловеще буркнул:

– Должок за мной! – и быстро исчез в сенях.

– А вы, товарищ старший лейтенант, все пишете? – вежливо обратилась Антонина к Коровину. Тот, опустив голову, внимательно разглядывал что-то на своих пыльных сапогах. Шебекина подошла к столу и прочитала вслух:

– "Протокол"… Это что ж за протокол такой? Преступление какое раскрыли страшное, Тимофей Петрович? Мыша у меня в кладовке поймали?

– Драка затевалась…

– Да кому ж тут драться? – Антонина кивнула на Беркаса. – Гость наш – мужчина приличный. Пиджак только где-то порвал… Но это поправимо. Вы, Тимофей Петрович, давайте-ка, берите свои протоколы и ступайте отсюда! На пристани браконьерской икрой торгуют, а вы тут травму пиджака фиксируете! Мы ее сейчас залечим! По шву разлетелся костюмчик. Зашьем так, что и следа не будет…Снимайте пиджачок, не стесняйтесь, – обратилась она к Каленину.

Коровин молча поднялся и вышел из дома, аккуратно прикрыв дверь. Сергей Шебекин благодарно посмотрел на жену и шепнул Каленину:

– Снимай пиджак, раз сказано! С Антониной лучше не спорить!…