Текст книги "Остров Сердце"

Автор книги: Максим Теплый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Он, закрыв глаза, удовлетворенно прислушивался к своим ощущениям и, казалось, задремал. Минут через пять он решительным движением снял с Каленина наручники и взглянул на него спокойно, без той гримасы боли, которая только что перекашивала его лицо.

Поймав очередной вопросительный взгляд Каленина, он объяснил:

– Не думай, не наркотик. Это обезболивающее…

Он смутился, и Каленин это заметил.

– Давно в Махачкале не был? – неожиданно спросил Каленин и понял, что попал в десятку, поскольку парень слегка вздрогнул. – У меня там друзья. Правда, давно не виделись…

– Шесть лет! – глухо отозвался Расул.

– После того, как учиться уехал? – развивал успех Каленин и понял, что снова угадал.

– Точно… – приподняв брови, ответил Расул.

– А воюешь сколько?

– Пять лет… Как вы догадались про Махачкалу?

Каленин отметил, что парень автоматически перешел на "вы", демонстрируя уважение к старшему по возрасту, как принято у него на родине, и посчитал это хорошим знаком.

– У меня много знакомых из Дагестана, акцент характерный… хотя у тебя он едва заметен…Мой отец дружил с твоим великим земляком и как-то взял меня с собой на его юбилей. Правда, я был совсем маленький… Лет десять, наверное…

– Земляк – это кто? – Расул напряженно всматривался в лицо Каленина, силясь обнаружить подвох.

– Твой тезка, Расул Гамзатович Гамзатов! Я даже жену его помню, тетю Патимат. Когда Гамзатов умер, отец на похороны не смог поехать, болел. Но потом все равно съездил в Махачкалу. Ему восемьдесят три было, но он сказал, что должен другу последний раз поклониться…

– Отец жив? – осторожно спросил Расул.

– Жив. Болеет сильно… Я, когда сюда на остров собирался, позвонил ему. Сказал, что поклонюсь от него маминой родне… Мамины родственники все отсюда, из Сердца…

– А у меня все из Махачкалы… Я в "плехановке" учился. Один год. Школу с золотой медалью закончил и сразу в институт, математику на "отлично" сдал и сразу поступил.

Каленин молчал, чтобы не спугнуть хрупкое доверие, которое стало постепенно возникать между ними.

– Родители у меня уважаемые люди. Отец в пединституте историю преподавал. Он доктор наук, профессор. Мама – из семьи нашего известного композитора, Ширвани Чилаева. Слышали?

Каленин кивнул, хотя фамилия ему ничего не говорила.

– Старший брат казанское ракетное училище закончил, до полковника дослужился. Сейчас демобилизовался… Еще два брата в Москве, бизнес у них строительный…

Каленин снова ободряюще кивнул. Но Расул замолчал и снова закрыл глаза. Прошло несколько минут, и Каленин подумал, что парень уснул, но тот неожиданно заговорил:

– Вы Коран читали?

– Как тебе сказать… скорее листал.

– Что вы думаете об исламе?

Каленин смутился, чувствуя в вопросе какой-то подвох.

– Знаю, к примеру, что в Коране убийство признается грехом…

Расул скривился:

– Почему-то все русские считают необходимым напомнить мусульманам, что те якобы забыли о человеколюбии Корана. – Глаза Расула недобро полыхнули. – Вы сами православный?

Каленин смутился, поскольку и сам не знал ответа на этот вопрос.

– В церковь хожу… По праздникам…

– А судить беретесь! Ладно… Скажите, а в человеколюбии православия и христианства в целом вы как, не сомневаетесь?!

Беркас уже пожалел, что ввязался в этот опасный разговор.

– Все у вас просто! – жестко продолжил Расул. – Вы заранее решили, что мусульмане коварны и жестоки по самой природе. А это ложь!

– Может, дело в том, что вы иногда заставляете нас так думать? – осторожно заметил Каленин и кивнул в сторону пулеметов, которыми ощетинился берег.

– Глухов – не мусульманин! Здесь много тех, кто не исповедует ислам!…

Каленин хотел промолчать, но не сдержался:

– Но разве вы не противопоставляете правоверным неверных? И разве некоторые сторонники ислама не считают возможным убивать этих неверных только за то, что они не веруют в Аллаха?

Расул вскочил.

– Стыдно быть таким дремучим! В Коране неверные – это неверующие в Единого Бога! И Коран учит милосердию к ним, так как они, говоря словами вашего Христа, "не ведают, что творят"! Ясно!?

– Расул! – стараясь быть спокойнее, обратился к спутнику не на шутку встревоженный Каленин. – Вижу, ты много думал об этом. Я не готов спорить с тобой о религии на равных… Давай закончим разговор!

– Жаль! – сжал тонкие губы Расул. – Мне не с кем об этом поговорить. А я как раз и есть неверный!… То есть не верующий!…

Каленин едва удержался от удивленного возгласа. Это признание никак не вязалось с горячностью, с которой парень только что защищал ислам.

Расул помолчал и твердо добавил:

– Я был верующим, был мусульманином. Но теперь твердо знаю: Бога нет, Аллах – это выдумка!…Тора, Евангелие, Коран – это инструкции по манипуляции людьми! Маркс был прав: религия – это отрава!

Каленин пристально посмотрел в бездонные глаза своего собеседника и тихо спросил:

– Человек, который так хорошо знает религию своего народа, не мог просто так, беспричинно отречься от нее. Должно было произойти что-то… ужасное. Так?

– Вы Соборную мечеть – ту, что возле Олимпийского – знаете?

Каленин кивнул.

– Когда я в Москву приехал, меня братья туда привели, с муфтием познакомили. Он очень расстроен был, потому что в мечеть стали новые люди ходить, приезжие с Кавказа. Муфтий сказал, что идет наступление радикального ислама, что джадидизм отступает перед ваххабизмом, и это очень опасно, что "мусульманин" и "ваххабит" стали синонимами! Вы разницу понимаете?

– Думаю, да…

– …Муфтий стал собирать всех образованных мусульман – в первую очередь тех, кто осел в Москве, у кого жены русские… Он хотел, чтобы ядром верующих стали именно мы, а не те, кто с трудом объясняется по-русски и в мечеть ходит только потому, что не может в другом месте почувствовать себя человеком. Чтобы вокруг мечети собрались влиятельные люди – ученые, бизнесмены, врачи, те, кто хотел очистить ислам от ваххабитского мусора… Среди нас стали появляться молодые музыканты и артисты, которые прежде не помнили о том, что у них мусульманские корни. Муфтий проповедовал не только на татарском и арабском, но и на русском. А еще он стал наводить порядок в… – Расул задумался, подбирая слово, – в приходах, по-вашему. По сути, объявил войну имамам, которые обучались у саудитов и проповедовали агрессивный ислам.

Где-то вдалеке хохотнул автомат. Потом второй. Они весело перебранивались короткими очередями, и этот отдаленный звук казался абсолютно беззлобным…

Похоже, стреляли предупредительно, сигналя тем, кто сбежал из клуба, чтобы сидели по домам.

Каленин подумал, что киношная и настоящая стрельба совсем разные. Киношная – громкая, яростная, свирепая и… совсем не страшная. А реальный выстрел из пистолета звучит на улице, как безобидный хлопок детской игрушки, но запросто вырывает жизнь из человеческого тела…

– Я очень увлекся тогда этим: доказать всем, что ислам – религия добра и подлинной морали. – Расул продолжал монолог, не обращая внимания на стрельбу, к которой был привычен и равнодушен. – Стал много читать, слушал муфтия… Вам интересно?

– Конечно! – торопливо откликнулся Каленин.

– Миссия ислама, как самой молодой мировой религии – противостоять пороку, который все больше овладевает представителями других религий! Люди потеряли страх перед Всевышним и впали в греховную жизнь. Тогда и пришел Мухаммед, который, по сути, отменил все остальные пророчества – и Моисея, и Иисуса.

– Все? – не удержался от вопроса Каленин.

– Да! Ислам появился как единственный способ спасти разлагающееся человечество, погрязшее в грехе и мерзости.

– Ну вот! Значит, ислам все же отвергает другие мировые религии?!

– Нет!– горячо возразил Расул. – Он их вбирает в себя. Лучшее из них стало частью ислама! Ну, как вам объяснить… Любой православный найдет в исламе ответы на все свои вопросы!…

Беркас не смог скрыть скептическую гримасу.

– Все верно! – неожиданно поддержад этот скепсис Расул.– Вы правы! Любая религия есть заговор одной части общества против другой! Все религии когда-то были нужны, чтобы утвердить запреты, не позволяющие людям пожирать друг друга. Изначально любое религиозное учение гуманистично! Но каждое из них рано или поздно оборачивается войной одних против других. Иудеи, христиане и мусульмане во имя своей веры убили столько людей, что этому уже невозможно найти оправдание. Честнее убивать, как делаю я, не прикрываясь высокими словами. Месть – это единственное, что дает право на убийство! Как справедливую расплату за человеческую мерзость.

– Кому ты мстишь, Расул? За что?

Расул ненадолго застыл, потом спросил тихо:

– Вас когда-нибудь… били?

Каленин пожал плечами:

– В детстве доставалось, от старших пацанов.

Расул поморщился и привычно потер поясницу.

– А так, чтобы целый месяц, каждый день?… Чтобы не было ни кусочка тела, который бы не испытывал ежеминутную боль! Такого не пробовали?

Каленин промолчал…

– Меня задержали вечером, когда я возвращался в общежитие. Только вышел из метро, тут подлетела машина ДПС. Меня затащили внутрь и начали требовать, чтобы я признался в убийстве. Я даже не знал, о чем речь, а они били меня дубинками по почкам и орали: "Говори, черножопый, за что ты его убил?!…"

…Уже в отделении выяснилось, что накануне убили молодого православного священника, которому перед этим угрожали какие-то люди. Представлялись мусульманами, он так написал в дневнике, и даже оставил видео в Интернете – мол, мусульмане меня преследуют… Я с ним несколько раз встречался на публичных диспутах, даже спорил. Его убили прямо в храме, ударом ножа! Составили со слов свидетелей портрет… Рост… Цвет волос… Кавказец, одним словом! То есть вылитый я или любой другой, такой же, как я… А тут еще эти наши споры…

Расул раздраженно пнул носком ботинка камень и продолжил:

– Меня арестовали. На третий день я кровью мочиться стал, но так и не признался. Тогда они сменили тактику: на допрос вызывали всего раз в день. Час бьют, а потом заставляют читать протокол, где я вроде бы даю признательные показания: подпишешь? Нет? Тогда запоминай, как все было! Текст учи! Рано или поздно подпишешь…И опять дубинкой. У меня некроз обеих почек развился… Думал, умру… Больше пяти лет прошло, а я так и не восстановился после этих травм…Доктора в Эмиратах сказали, что в почках необратимые процессы. Не жилец, то есть! Да еще эти жуткие боли…

– За тебя же было, кому заступиться?! Братья, тот же муфтий…

– Всем показали мое признание, которое я тогда еще не подписал, но им-то говорили по-другому. Адвоката своего взять не позволили… был от них. А он только советы давал, мол, если признаешься, срок меньше будет. Да и вообще любое заступничество от моих единоверцев было только во вред мне: следствие хотело показать фанатика-ваххабита…

– И что, без всяких улик целый месяц пытали в камере?!

Расул пнул еще один камень, отлетевший значительно дальше первого.

– Улики были! Очень серьезные! – буркнул он. – Свидетели меня опознали: две слепые старухи, которые в момент убийства в храме были. Они друг друга-то не узнают, если им не подсказать, кто есть кто!!! Кого надо, того и опознали… по ментовской наводке!…Еще фотографию мою женщина признала, которая в церковной лавке торгует… При понятых показала, что видела в храме накануне убийства. Сказала, что я книжку приобрести хотел. А я действительно был там в тот день! Специально пришел воскресную проповедь послушать! И книжку в руках держал, только не купил… Так что и книжку ту нашли! И отпечатки мои на ней…

Каленин мрачно потупился, не зная, что сказать. Действительно, издевательство над здравым смыслом: пришел за книжкой, вот и убил…

– Через месяц измывательств я во всем признался, иначе точно умер бы или сошел с ума! Еще три месяца в камере сидел, пока следствие шло. Потом суд… На суде я от своих показаний отказался, но это сочли усугубляющим вину обстоятельством. Улики, видите ли, неопровержимые! За это еще два года накинули, вышло всего двадцать два!…

– И не нашлось никого в милиции, в прокуратуре, кто проявил бы хоть какую-то объективность? Не проверил улики?!

– Как же, был один! – с явной издевкой ответил Расул. – Капитан Ганопольский! Он как раз мое дело вел до суда. Этот не бил! Он объяснял, что прямых улик действительно против меня нет, и если я не убивал, то сознаваться не должен. И ехидно добавлял, что в этом случае до суда мне не дожить! Сам, говорит, подумай: кто же теперь, когда объявили, что убийца пойман, допустит, чтобы тебя невиновным признали?! Так что, мол, выбирай – между жизнью и тюрьмой, пусть даже за несовершенное преступление…

– И сколько ты просидел?

– Недолго! Через четыре месяца в Калуге парня одного за уличную поножовщину взяли. И неожиданно выяснилось, что они с убитым батюшкой одноклассники. Короче, парень этот в долг у него попросил, а тот через какое-то время стал деньги назад требовать, они вроде были не его, а церковные. Вот и убил священника друг детства! Кстати, морда у него абсолютно славянская…

– И тебя отпустили?

– А как же! Только сначала сокамерникам поручение дали меня прикончить. Видно, сомневался тот капитан в моем благоразумии…

Смотреть в полные ярости глаза Расула было невозможно.

– Несколько человек меня держали, а один бил со всего маху по затылку, чтобы шейные позвонки свернуть. Только поторопились они вертухаев звать. Думали, я издох. А я вот выжил…

– И что?

Расул тяжело посмотрел на Беркаса и твердо ответил:

– Мстить начал…

– Погоди!!! – похолодел Каленин, неожиданно вспомнив что-то. – Не может быть! Так это ты?!

– Я!…

– Всех четверых?!…

Расул кивнул.

– Всех. Только не четверых, а шестерых!

– Шестерых? – потрясенно переспросил Беркас. – Тогда целый месяц по всем каналам говорили: жуткое убийство четырех милиционеров.

– Шестерых, – упрямо повторил Расул. – Это голову я четверым отрезал. Троим – тем, что в машине били, когда задержали. И сержанту, который уже в следственном изоляторе издевался… А Ганопольского… не получилось ему голову отрезать. Я его на лестничной площадке возле квартиры ударил ножом в шею, а тут жена выскочила… Ее тоже…

Расул взглянул на Каленина и неожиданно рассвирепел, увидев, как у того играют желваки на побелевших скулах.

– Не нравится? Жалко, да? А меня не жалко?

– Жалко! – тихо ответил Каленин. – Как же ты живешь после этого…

– А я и не живу! – резко ответил Расул. – Когда женщину убил, понял, что уже не человек, что Аллах не помог, не уберег от греха этого. И капитана я убил не потому, что он меня мучил. Он меня пальцем не тронул. А потому, что я уже силу свою и власть над людьми ощутил! Выше Аллаха себя поставил! Сам решил, можно этим шестерым дальше жить или нет!…А после этого куда мне было? К Шамилю в горы! Я себе на все вопросы ответил! Два остались: сколько еще проживу и сколько с собой на тот свет унесу!

– А меня? Тоже с собой заберешь?

– Пойдемте! – приказал Расул, резко поднялся и тут же сморщился от боли в пояснице, которая, видимо, пробивала его, несмотря на действие укола. – Дайте-ка свой мобильник! – неожиданно произнес он, чем привел Каленина в полное замешательство. – А то узнают наши, что вы со своими связь имеете, да и застрелят сгоряча.

Пристально глядя на Каленина, Расул протянул руку, и тот, не выдержав взгляда, опустил глаза и отдал ему телефон.

– Гляди-ка, точно как мой, тоже "Самсунг" на две "симки"…

Как выиграть время

Заседания Совета Безопасности проходили два раза в день – утром и вечером. Это было вечернее заседание следующего дня после атаки на Цхинвал и захвата острова. Докладывал министр обороны, генерал Сергеев:

– Сегодня, к двенадцати ноль-ноль, грузинские войска выбиты из Южной Осетии и отброшены за административную границу с Грузией.

– Потери? – уточнил Бутин.

– У нас убито пятьдесят восемь военнослужащих. У осетин – более трехсот. Это в основном потери от ракетного обстрела. Мирные жители… Ну, и ополченцы тоже…

– У Грузии?

– Около пятисот убитых! Но когда они побежали, мы их на территории Грузии добивать не стали.

– Почему дали уйти? – взвился Богомолов, характерным жестом дергая себя за пухлую небритую щеку. – Надо было добить, чтобы неповадно было!

– Добивать на чужой территории приказа не было, – невозмутимо отозвался министр. – Если "верховный" прикажет, завтра будем в Тбилиси…Захвачено много боевой техники, танки, бронемашины – в основном российского производства.

– Откуда?

– Танки – с Украины… Несколько бронированных "Хаммеров" – те, что стоят на вооружении в американской армии. Похоже, прямые поставки из США. Мы эти машины сейчас изучаем и уже установили: броня на них – дерьмо! Наш бронебойный патрон прошивает ее насквозь…

– Ваша оценка, почему они решились на это безумие? – спросил Бутин, обращаясь к директору ФСБ.

– Если обобщить агентурные сведения, – отозвался Нащекин, – картина следующая. "Павлин"… Это его агентурное прозвище… можно для удобства так называть?

Не дождавшись ответа, генерал продолжил:

– "Павлин" давно вынашивал планы военного захвата Цхинвала и новой победоносной войны с абхазами. Поставки вооружений напрямую связаны с полученными из Лондона деньгами, которыми и производился расчет за вооружение, в том числе американское…

– Есть доказательства?

– Стопроцентные! Вот запись, которую нам незадолго до своей гибели переправил Литвиненко. Накануне он встречался с Березовским…

– Успеем до эфира? – забеспокоился Бутин.

– Тут всего один отрывок двухминутный. Включаю!

"-…Я, Борис Рувимович, в последнее время спать перестал. Страх одолевает! – послышался тенорок, чуть искаженный звуковоспроизводящей техникой. – Я так далеко не замахивался. Хотел потихоньку родиной приторговывать. А тут… вы же почти третью мировую войну затеяли!

– Слушай, – зазвучала характерная скороговорка Березовского, – а когда на мои деньги сюда драпал, не боялся? Когда за компромат на Леонида Даниловича сто тысяч наличными получал, руки не тряслись?

– Это другое, Борис Рувимович. Так, интрижка! А это… не для меня…

– Хватит ныть! Твое место в этом деле десятое! Ори на весь мир, что, мол, преследуют агенты ФСБ, убить хотят за честность твою и неподкупность. Заявления всякие делай, призывай мировую общественность объединиться для борьбы с антидемократическим режимом Фадина-Бутина! А войну мы без тебя, Сашок, организуем…

– Зачем вам это?

– Не понимаешь ты, Александр Вольтерович…

– Я – Вальтерович. Отца Вальтером звали…

– Знаю, но Вольтерович звучит лучше!… Так вот, не понимаешь ты, Вольтерович, что самое сладкое в жизни, слаще самой жизни – это месть врагу! Вот я и мщу! И все сделаю ради мести. Сейчас вот деньги собираю! Оружие для Грузии в Штатах покупаем, через Украину российское поставляем. Деньги, как известно…"

Запись оборвалась. Бутин прищурился и спросил:

– Что по острову?

– Тут так, Владимир Владимирович: с острова удалось бежать некоему Марку Ручке. Выбрался он из графской усадьбы немыслимым образом – через затопленный подземный ход, который сам же и нашел. Вот смотрите… это с его слов нарисовано.

Нащекин развернул перед Бутиным большой лист бумаги, на котором был изображен план той части острова, где располагалась усадьба.

– Вот здесь он вынырнул! Здесь флигель… Если все так, как он говорит, можно атаковать террористов через подвал усадьбы.

– Боевые пловцы?

– Так точно! Жду звонка от Гирина. Готовятся к погружению… Но…

– Вас что-то беспокоит?

– Личность этого везунчика слишком загадочна… Когда-то скитался по детским домам, беспризорничал… Сейчас у него ИЧП, подряжается в крупных московских магазинах мебель для их клиентов собирать. Проверили, действительно, эту фирму знают… По его словам, на остров приехал рыбачить…

– И что тут странного?

– То, что на острове он не знает никого, кроме старика-сторожа при интернате, да и с ним, похоже, познакомился уже после того, как приехал. Проверяем, не связан ли этот Ручка с террористами. Вдруг его счастливое спасение – это провокация, задуманная боевиками? И тогда наши парни…

Открылась дверь, и в зал заседания торопливо вошел Кротов. Он, по обыкновению, густо покраснел и сказал:

– Минута до эфира, Владимир Владимирович!

– Включайте!

На большом мониторе, висящем на стене в торце длинного стола, высветилась заставка программы "Лицом к народу". Потом появилось лицо Дробенко, взятое крупным планом, и Кротов отметил про себя, что "Андрей-соловей" волнуется. Он сидел в одиночестве в тесном помещении и явно ждал чего-то.

– Здравствуйте все! – обратился он, наконец, в телекамеру. – Как и обещал, я на острове Сердце, друзья мои! Ко мне с минуты на минуту должен присоединиться главарь террористов, бывший полковник Глухов. Пока он собирается с духом перед дуэлью со мной, расскажу, как нас встретили.

Дробенко привычно хорохорился, но глаза его выдавали неуверенность и смятение. Что-то явно шло не по его сценарию.

– Короче, остров весь ощетинился боевыми позициями, которые нам заснять, конечно же, не дали. Боевиков визуально очень много. Жителей острова мы не видели ни одного. Нам, правда, сказали, что часть женщин с маленькими детьми и стариков отпустили по домам, но проверить это мы не можем…

В этот момент Дробенко резко изменился в лице. Он видел то, что не попадало в объектив телекамеры: за спиной оператора появился Глухов. Рядом с ним шла высокая красивая девушка…

Глухов шагнул в кадр, пододвинул к себе два стула, на один уселся сам, на другой усадил девушку.

– Видно? – спросил он оператора, который нервно переступал с ноги на ногу с камерой на плече. – Что молчишь? Видно нас, спрашиваю?

Тот, наконец, понял вопрос и кивнул объективом.

– А чего "баланс белого" не берешь? – Глухов усмехнулся. – Взял уже? Ну, давай поговорим, – обратился он к Дробенко.

– Я бы хотел… – дернулся тот.

– Погоди! – перебил его Глухов. – Дай я девушку представлю. Зовут Вера, фамилия… как твоя фамилия?…Шебекина. На острове живет. Вера как раз их тех жителей деревни, кого мы отпустили по домам. Так, Вера?

Девушка молча кивнула.

– Она любезно согласилась поучаствовать в твоей программе. Сколько длится эфир?

– Тридцать… нет, уже двадцать пять минут… – голос Дробенко предательски дрогнул.

– Ну, вот и хорошо… А чтобы веселее было, мы вот что сделаем… – Глухов достал из-за пояса гранату, выдернул страховочное кольцо и резко засунул ее в стакан, который взял со стола. Рычаг гранаты угрожающе дернулся, но не сработал, так как уперся в стенку стакана и затих. Глухов поставил стакан с гранатой Вере на коленку. Потом попробовал, устойчиво ли он стоит, и сдвинул чуть в сторону, от чего девушка вскрикнула. Казалось, стакан сейчас упадет, разлетится вдребезги, и тогда рычаг освободится, а взрыватель сработает…

– Вы уж, Вера, побудьте с нами, пока мы побеседуем! Оттените красотой своей скучную мужскую компанию. Только имейте в виду, если ножки ваши прекрасные шевельнутся, то всем нам троим… четверым, – уточнил Глухов, кивнув на оператора, – живыми из этой комнаты не выйти. А если захотите досрочно прекратить этот балаган, тогда сбросьте стакан на пол – и все! Можете нас об этом даже не предупреждать!

– Не возражаешь? – Глухов мрачно хохотнул и взглянул на "соловья".

Дробенко, который при любых обстоятельствах умел сохранить лицо и проявить находчивость, на этот раз был явно подавлен, не понимал, что делать дальше и как вести программу. Казалось, все его замыслы Глухов рассыпал одним ходом с Веркой и теперь торжествующе пожинает плоды своей победы в дебюте.

Камера прыгала в руках оператора, когда он решил крупным планом показать лицо Веры. Девушка до крови закусила губу, понимая, видимо, что истерика или даже рыдания могут привести к непоправимому. Дальше объектив скользнул по лицу молчащего Дробенко и вновь остановился на Глухове. Тот невозмутимо взглянул на большие наручные часы и заметил:

– Три минуты молчим… Может, я пойду? А вы тут в прямом эфире погорюете пока…

За полторы тысячи километров от места событий, в зале заседаний в Ново-Огорево стояла зловещая тишина. Первым не выдержал директор ФСБ. Увидев полные ужаса глаза девушки, он грозно развернулся в сторону Кротова:

– Это не ошибка, Мирослав Георгиевич! Совсем не ошибка! Это тянет на провокацию. Вы пошли на поводу…

– Погодите! – остановил его Бутин. – Разбор полетов потом, а сейчас надо немедленно дать команду на прекращение прямого эфира.

– А нет прямого эфира! – тихо ответил Кротов. – Сейчас эти кадры видим только мы и сами бандиты на острове…

– Что-о-о?!

– Реальный эфир пойдет на страну с десятиминутной задержкой или не пойдет вообще. Все зависит от Дробенко. Если он сейчас соберется и сделает все по плану, тогда даем эфир на всю страну. И в Лондоне его увидят тоже!

– А если бандиты поймут, что эфира нет? Его же там прикончат на месте!

– Он журналист до мозга костей и знает, на что идет! Для него такой эфир – мечта всей жизни. Одним словом, если он очухается от сюрприза с девушкой, то результат может быть в нашу пользу… Смотрите! – Кротов кивнул в сторону экрана.

А там произошло следующее: Дробенко неожиданно нырнул куда-то вперед… Камера на долю секунды его потеряла, а потом вновь поймала в тот момент, когда журналист, вытянувшись в прыжке, приземлился возле ног девушки и с изяществом фокусника перехватил в воздухе падающий стакан с гранатой.

Вера вскрикнула, а Дробенко спокойно поднялся с пола и, как ни в чем не бывало, отряхнул брюки свободной рукой.

– Ловко! – спокойно отреагировал Глухов. – И что дальше?

– Вот такие у нас борцы с режимом, – Дробенко не ответил на вопрос, а говорил в камеру, демонстрируя плененную гранату, – воюют с беспомощными барышнями! Не стыдно, полковник?

– На войне не бывает барышень. На войне все равны! Чем ее жизнь ценнее… к примеру, его жизни? – Глухов кивнул на оператора. – Тем, что она в юбке, а на нем брюки?

– Давай отпустим девушку, Глухов.

– Да пусть идет! Без гранаты она мне ни к чему!

– За гранату теперь я отвечаю! Пока разговариваем, я ее подержу… Или нет! Лучше поставлю себе на голову…

– В армии служил? – заинтересовался Глухов, абсолютно спокойно наблюдая, как Дробенко прилаживает стакан себе на темя.

– Идите, Вера! – сказал тот девушке. – Полковник согласен!

– Выпустить! – приказал кому-то невидимому Глухов, но при этом достал из-за пояса пистолет и демонстративно положил его перед собой на угол стола. – Это чтобы ты дурака не валял!…

Объектив успел на секунду захватить крупным планом руки девушки, ее сжатые до судороги пальцы, потом спину мужчины в камуфляже, который уводил ее за дверь.

Камера вернулась к исходному ракурсу: зрителям предстали сидящие друг против друга Глухов и Дробенко, причем последний пребывал в небрежной расслабленной позе и объяснял телезрителям:

– У меня там на голове, в стакане, граната Ф-1. В просторечье "лимонка" или "черепаха". Самая смертоносная из аналогичных систем. Если голова дрогнет – клочья мяса по стенкам! Проверено… Когда она на земле взрывается, в радиусе трех метров траву выкашивает начисто! Я, чтоб ты знал, – Дробенко отвел глаза от объектива и обратился к Глухову, – в 93-м на срочную был призван. Как раз, когда ты бандитов под знамена Дудаева собирал. А в 95-ом, в январе, я в Грозном против тебя воевал. И знаю, что ты не одного и не двух моих друзей погубил. Кровники мы с тобой!

– Кровники – так кровники! – не удивился Глухов. – Повезло тебе тогда в Грозном, значит! Ничего, все еще впереди… Ну спрашивай, раз пришел! Спроси, к примеру, как я, Макcим Глухов, в Чечне оказался, чьи приказы выполнял и кто вас, салаг, тогда в 95-ом под наши пули бросил!

– А зачем мне об этом спрашивать?! Не стану! – Дробенко сделал вид, что теряет равновесие и наклоняется, но при этом мастерски двинул шеей и стакан на голове не шелохнулся.

Глухов напрягся, и камера успела зафиксировать изменение в его лице, которое можно было принять за беспокойство, а может быть, и за страх.

– …Шучу! – улыбнулся Дробенко своей привычной нагловатой улыбкой и вернулся в первоначальную позу. – Не буду я тебя, полковник, об этом спрашивать. Вдруг окажется, что жизнь твою тогдашние кремлевские мерзавцы погубили?! Или выяснится душераздирающая деталь, что выбора у тебя совсем не было. Ну никакого! И ты поведаешь нам, что всего-то выполнял приказ. А как не выполнить? Сказали, что стрелять надо – вот ты и стрелял! Так?! А потом те, кто приказы отдавал, разбежались кто куда. И опять спросить не с кого?! Так?!…И окажется вдруг, что тебя не казнить надо, а наоборот пожалеть. А может, даже наградить… Правильно я мысли твои читаю?

Глухов неожиданно для самого себя сник и не нашелся, что ответить. Все, что он мог сказать себе в оправдание, произносил этот фигляр, и в его слюнявых устах самые сокровенные, выстраданные бессонными ночами слова превращались в нечто абсолютно непригодное для того, чтобы хоть как-то объяснить искореженную жизнь бывшего летчика.

А наглец с гранатой на башке бестрепетно продолжал начатую экзекуцию.

– Слышь, Глухов, может, пожалеть тебя прикажешь перед всей страной, тобою преданной? – повторил он. – А не жирно будет за дружков моих, тобою убиенных?! Нет уж, полковник, у кровников так не принято! Не прощу я тебя! И при удобном случае – поквитаюсь, как обещал!…И знаешь, что хочу тебе сказать: выбор у человека всегда есть. Ты много раз выбирал, остаться ли человеком или в подлецы податься. И всегда выбирал в пользу подлеца!

– Чего ж прилетел, если все про меня знаешь? – процедил Глухов. – Я ж подлец, а значит, и пристрелить могу!

– Стреляй! – равнодушно согласился Дробенко. – А пришел я сюда сказать тебе, мразь, что ты не только меня не испугал. Тебя вообще, кроме детишек малых, никто не боится! Даже, вон, бабы не боятся! – Дробенко глумливо хихикнул. – В этом ошибка твоя и хозяев твоих вонючих! Ты же уверен в обратном – да? Ты думаешь, что всех нас страхом поносным одолел! Что остров захватил, и теперь все обгадятся, кинутся пощады просить! А вот хрен тебе!!! Что бы ты ни сделал, что бы ни задумал, нет у тебя ничего впереди – одна пустота! Как был ты скотиной, так и останешься!

Глухов, которому и надо-то было только пальцем тронуть спусковую скобу пистолета, чтобы заткнуть рот этому безумцу, с безысходностью понимал, что не может этого сделать. Сам же согласился на разговор – как теперь убивать?!

– Может, я пойду, а ты дальше сам с собою поговоришь… – зло проговорил он, наконец. – Или кого-нибудь из моих ребят к тебе пришлю. У них терпения поменьше…

– Да я-то все сказал. Теперь тебе слово: вот камера, вот часы… десять минут…говори, что хочешь. Свобода слова даже такой суке, как ты, дается! Давай!

Глухов потускнел еще больше.

– Ты же вопросы задавать собирался, – неуверенно произнес он, и эта вдруг возникшая неуверенность стала заметна всем.