Текст книги "Остров Сердце"

Автор книги: Максим Теплый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

– Я с вами! – неожиданно быстро согласилась Светка.

– Ну и валите! – спокойно согласился Альфред, придержав Ляльку, которая хотела было кинуться на Яшку и поучить ее хорошим мордобоем, как всегда, когда возникала необходимость подавить "бунт на корабле".

– Сначала добычу поделим! – решительно сказала Яшка. – По моим прикидкам, у тебя тысяч сто пятьдесят "наших" и в "зеленых" две штуки! Часики, запонки, цепочки… Давай все сюда… – Яшка ногой толкнула перед собой пустую картонную коробку, – и делим все на две части. Половина вам, половина – нам! По справедливости.

– Что-о-о?! -Альфик двинулся на девиц, поигрывая кастетом. – Давно кровью не харкала?! Забыла, как тебя из говна вытащили, кормили, одевали!

– Я еще кое-что помню! – спокойно ответила Яшка. – Вы нам должны, Альфред Борисович! Каждой! За доставленное удовольствие! Поэтому свое возьмем и уйдем!

Она внезапно подняла с земли огромный булыжник и метнула в голову наступавшему Альфреду. Тот увернулся и попытался достать Яшку кастетом, но тоже промахнулся.

– Бей их!!! -заорала Светка Димедрол и бросилась на Ляльку, нанося ей тяжелые удары кулаками. Альфред на секунду отвлекся от Яшки и кинулся помогать сожительнице, но в него мертвой хваткой вцепилась Акулина, а сзади под ноги подкатился Эмиль, после чего легкого Яшкиного толчка хватило, чтобы Альфред опрокинулся навзничь.

– Не отпускай их!!! – орала Яшка, пиная, что было силы, своего обидчика в пах. – Вырвутся – убьют нас! Не отпускай!!!…

Через пять минут Альфред с Лялькой перестали сопротивляться. Светка пнула каждого из них для верности пару раз ногой в голову, потом присела, потрогала обоих и констатировала:

– Если не сдохли, то не скоро очухаются!

Яшка деловито высыпала содержание сумки в ящик, сосчитала деньги, разделила на равные кучки часы, цепочки и решительно сказала:

– Забирайте. Отсюда порознь уходим, каждый своей дорогой…

– Я с тобой хочу! – попросилась Акулина.

– Нет! – отрезала Яшка. – Все порознь! Хватит уже…

– Яшка! – Светка нагнулась к Альфреду, который слабо застонал. – У него пистолет должен быть. Помнишь, в поезде, там еще шахматы чудные оказались! Может, при нем?

Яшка, пыхтя от напряжения, перевернула мужчину на живот.

– Есть! – объявила она. – Хорошо, он им воспользоваться не успел.

В ее руках оказался огромный черный пистолет.

– "ТТ"! – уверенно заявил Эмиль. – Дай подержать, Яш!

– Нет! – твердо сказала Яшка и, по примеру Альфреда, сунула пистолет со спины за пояс шортов. – Всё, девчонки! Разошлись! Мы с Эмилькой пешком до следующей станции двинем, к утру дойдем. А вы… как решите. Деньги и барахло лучше здесь где-нибудь спрячьте и давайте на вокзал. Там до утра пересидите, а потом… потом, как знаете. Все! Пока!…

… Яшка вскинула на плечи сумку, обняла за плечи брата и двинулась в темноту. Где-то ухнуло несколько взрывов, застрекотали автоматы. В кромешной тьме они шли по шпалам с полчаса, как вдруг откуда-то сверху решительно и властно прозвучало:

– Стой!!!

Наверху, на железнодорожной насыпи, появились несколько мужских фигур с оружием в руках.

– Стой!!! – повторил мужской голос. – Стой! Мы сейчас спустимся!

– Отпустите, дяденьки! – запричитала Яшка. – Мы дети… заблудились… Отпустите, дяденьки!

– Да отпустим!… Стой на месте!

Вооруженные мужчины спустились, и стало ясно, что это военный патруль: офицер и солдаты с автоматами. Офицер осветил их фонарем и строго спросил:

– Башмаки почему в крови?

Яшка механически опустила голову и действительно увидела, что ее светлые кожаные кроссовки и белые носки основательно заляпаны кровью.

– И руки тоже! – добавил офицер. – И футболка… Что в сумке?

– Деньги! – ответила Яшка, уставившись офицеру в глаза немигающим взглядом. – Вот! – она одной рукой протянула сумку, а когда тот взял ее, медленно подняла другую, в которой был зажат пистолет. Она нажала на спуск. Боек стремительно скакнул вперед и клацнул:

– Цган!!!

Выстрела не последовало.

Офицер завороженно смотрел на ствол, который почти уперся ему в живот. Он никак не мог до конца осознать, что эта хрупкая девочка-подросток, похожая на цыпленка, пытается стрелять в него.

– Цган!!! Цган!!! – еще два раза щелкнул вхолостую боек.

Солдаты попятились и вскинули автоматы, но стрелять не решались, тоже не очень понимая, что, собственно, делать и не шутит ли эта чумазая девица, щелкающая вхолостую курком.

Следующая секунда стала роковой. Яшка вспомнила, что в кино, перед выстрелом, пистолет берут сверху за корпус и передергивают – назад, а потом вперед. Она быстро, хотя и с трудом, повторила это движение и снова нажала на спуск. Пистолет подпрыгнул в ее руках, ствол шумно выплюнул короткий сноп пламени.

Офицер охнул и перегнулся пополам, и в ту же секунду один из солдат, вздрогнув от выстрела, механически нажал на автоматную гашетку. Очередь получилась короткой, всего-то пули в три. Но этого вполне хватило, чтобы все они пробили Яшке грудь и, не теряя убойной ярости, прошли дальше, через мальчика, который стоял, прижавшись сзади к сестре…

Пейзаж после битвы

Сидеть спиной к собеседнику, конечно, нехорошо. Однако и спереди, справа от водителя, мощное тело полковника размещалось с трудом. А уж пристроить свои сто тридцать килограммов в тесном заднем ряду милицейского «УАЗика» Баркову и думать было нечего.

Он слушал монотонный доклад начальника астраханского ОМОНа подполковника Алькеева, одновременно почему-то размышляя о судьбах отечественного автопрома. "Странная вещь… Лучший в мире автомобиль по проходимости! Равных нет! Но в хорошую пургу на переднем сидении сугробы наметает, зазоры в дверях такие, что палец проходит. Дверь с первого раза не закроешь никогда, хоть с размаху бей, хоть ласково ее защелкивай. Не закрывается, и все тут! Ну просто фигня какая-то!"…

– …наших четырнадцать убитых и около пятидесяти раненых… – услышал он.

– Откуда такие потери? – раздраженно уточнил Барков. Ему впервые в жизни пришлось командовать операцией по ликвидации спланированного мятежа. – Вы же ночью докладывали о пяти убитых?

– В районе водозабора тяжелый бой был, пытались захватить городскую систему водоочистки. Видимо, там орудовала основная группа подстрекателей, обученных военному делу и хорошо вооруженных. Несколько убитых опознаны – известные личности, еще со штурма Назрани. Их потери – девятнадцать человек убитыми. И на электростанции двенадцать. А всего за ночь с их стороны человек пятьдесят будет! Среди гражданских тоже есть убитые и раненые. Несколько человек на стадионе, потом ночью в городе, в том числе от рук мародеров… Сейчас цифры уточняем.

– Что со Шмаковым?

Омоновец потупился:

– Умер! Пуля пробила позвоночник… Большая кровопотеря…

Барков плотно зажмурился, а когда открыл глаза, они заметно покраснели. Подполковнику, который увидел лицо Баркова в треснутом зеркальце, даже показалось на секунду, что тот сейчас расплачется.

– Герой России! – выдохнул Барков. – Три боевых командировки! И смерть от какой-то соплюшки принял… Что за дети? Откуда вообще у них ствол, черт возьми?!

– Тут непонятно. Пистолет оказался с большим прошлым… Тележурналиста из "Взгляда" помните, которого в подъезде застрелили? Так вот, по предварительной информации он был застрелен из этого же оружия…

– Ни хрена себе у вас тут детишки гуляют! Это как понимать?

– Случайно, думаю… Нашли, может быть… Детишки эти проституцией и воровством занимались, на вокзале в линейном отделе их опознали. А почему она стрелять стала – загадка… Теперь не расскажет.

Барков попытался обернуться, но не сумел и только махнул рукой:

– Дожили мы, подполковник! Дети малые Героев России убивают!

– Брошенные дети – как порох! – вздохнул омоновец. – Дай искру, обязательно взорвется.

– Что говорят задержанные? – сменил тяжелую тему Барков.

– Сейчас пообщаетесь! – омоновец указал пальцем на строение с выбитыми стеклами. – Здесь в подвале их и держим,

Он провел Баркова по коридору, окрашенному суровой темно-зеленой краской, потом по лестнице на второй этаж. Под ногами хрустело битое стекло и куски штукатурки, отлетевшие от потолка и стен. Криво висели пробитые пулями плакаты о важности выполнения воинского устава, а также о том, что защита Родины есть священный долг каждого гражданина.

– Серьезно тут бились! – констатировал Барков, разглядывая многочисленные следы ночной атаки.

– Было за что! Тут штаб местной кадрированной дивизии расположен, кроме комдива, двух десятков офицеров и взвода охраны никого. Зато стрелкового оружия в подвалах как раз на дивизию! Вот они сюда и рвались. А этот взвод охраны так грамотно оборону организовал, что и сами почти все целы, и к оружию бандитов не подпустили. Молодцы, не то, что УВД!…Герасименко!

– Я! – отозвался голос из раскрытых дверей кабинета. Они вошли.

Навстречу им поднялся молодой, коротко подстриженный капитан. Напротив за столом сидел узкоглазый мужчина, руки которого были перехвачены сзади наручниками, а за спиной у него стоял здоровенный омоновец в изрядно потрепанном камуфляже.

– Докладывайте! – приказал Барков.

– Допрашиваем задержанного,– начал капитан. – По нашим сведениям, это находящийся в розыске за многочисленные преступления Алексей Хартаев, он же Леша Бурятский. Ждем из Москвы дополнительные ориентировки…

– Боитесь, что сбежит? – Барков кивнул на здоровяка.

– Боимся! – серьезно ответил капитан. – Это сержант Сухов, – здоровяк в ответ на представление кивнул, – он и задержал Хартаева!

– Сухов, говоришь? – Барков улыбнулся, потому что сержант был совсем не похож на героя знаменитого фильма. – И как же ты его?

– У него патроны кончились… Вышел на нас с гранатой, я его и взял.

– Что, не взорвалась граната?

– Почему? – удивился сержант. – Взорвалась. Когда я ее у него отобрал и в воду кинул… Даже рыба всплыла.

Барков с уважением посмотрел на сержанта и коротко бросил:

– Представить к награде! К ордену "Мужества". И всех, кто отличился!

Он сел напротив террориста и внимательно его рассмотрел: худой, но очень крепкий и выносливый, смотрит спокойно и уверенно, глаз не прячет.

– Ну что, Алексей Семенович, – спросил Барков, сверяясь с ориентировкой, лежащей на столе, – кто тебя сюда послал, не скажешь?

– Не скажу! – отозвался боевик. – Потому что не знаю. А знал бы – тоже не сказал.

Говорил он по-русски абсолютно без акцента и выглядел настолько мирно, что где-нибудь на улице Астрахани его можно было бы принять за опрятного, непьющего работягу-казаха, который отстоял смену у станка и теперь спешит к семье.

– И не надо! – согласно кивнул Барков. – Без тебя знаем.

– Зачем тогда спрашивать?…

– Скажи-ка: деньги хорошие получил за свои художества?

– Почему нет? Хорошая работа требует хорошей оплаты!

– Убивать людей – это что, работа?

– Смотря каких! – охотно ответил Хартаев. – Мне, к примеру, русского убить – одно удовольствие. Даже без денег!

– И давно оно у тебя…удовольствие это? – Барков был внешне спокоен, однако с трудом сдерживал почти физическое отвращение к этому малоприметному людоеду, за которым числилось немало крови.

– Лет десять, ну, как ислам принял.

Барков прищурился и спросил:

– Так ты, значит, у нас идейный? И в чем идея?

Хартаев почувствовал издевку в вопросе и нахмурился:

– Посмеяться хотите или интересно?

– Допустим, интересно. Говори.

– Вы, русские, испоганили нашу жизнь, культуру, язык! Веками над нами издевались!…

– Погоди, какие века?! И при чем тут ислам? Вы ж буряты, совсем другой веры…

…– Имена свои нам давать стали! -Хартаева понесло. – Вы всех вокруг превращаете в придорожную пыль!…Я сначала вас возненавидел, а уже потом понял, что другого способа борьбы нет: только война и террор!!! Без всякой пощады! Вас, русских, надо кровью залить, чтобы вы ею захлебнулись и от этого передохли!…Поэтому и пришел к Хаттабу!…Я ислам принял не потому, что в Аллаха верю! Просто так удобнее вас резать! Мне русского зарезать, что плюнуть и растереть!

– Слушай! – Барков тяжело поднялся. – Мне в Москву докладывать надо. И вот какое дело: мотив мне нужен! Мотив! А у тебя он есть, я вижу! Может, напишешь?!

– Как это?! – насторожился Хартаев.

– Да просто! Вот все, что думаешь про борьбу свою, что говорил про придорожную пыль, про ненависть свою, про то, как к Хаттабу пришел – об этом и напиши. Заодно и биографию свою изложи. Мы ее, конечно, знаем. Но может, ты считаешь что-то особенно важным для себя. Дайте ему ручку и листок, капитан!…Русский не забыл? Ну, вот и хорошо! Пиши, давай: я такой-то,…ты же не скрываешь, кто ты,…я такой-то, родился там-то, воевать с вами стал потому-то! Про ислам!… Про то, как нас резать удобнее! Все как на духу! Снимите с него наручники!…Для меня ведь идейный враг лучше безыдейного! А ты – враг идейный! С принципами!…Напиши!

Барков взглядом пресек недоуменный вопрос, который читался в глазах капитана, и скомандовал:

– Глядите только, чтобы не сбежал!… А мы пока дальше пойдем. Как закончит, дайте знать… Минут тридцать тебе хватит?

Когда вышли в коридор, Барков хищно облизнул потрескавшиеся губы и попросил подполковника Алькеева:

– Найди мне комнату и веди из подвала по этому списку, первых троих! – он протянул исписанный листок. – Я тоже за полчаса уложусь!…

Через сорок минут посвежевший от какой-то внутренней радости Барков вывалился в коридор с последним из трех допрошенных бандитов и громко сказал:

– Ну, пошли к Бурятскому! Он, похоже, уже все, что надо написал. Этого в подвал! – он кивнул на боевика в наручниках, который настороженно вслушивался в слова полковника. – И вот что, сержант!… И вы, капитан! Вы нас там оставьте без присмотра. Чтобы только он, я и подполковник Алькеев. Ясно?! Мы с этим… – Барков запнулся -…писателем потолкуем…

Когда дверь закрылась, Барков взял исписанные Хартаевым листы, пробежал текст и попросил:

– Подпиши! И дату поставь, 27 июля. И вот тут тоже, – Барков перевернул исписанный лист, – документ все же, в архивах останется…Напиши: "Написано мною собственноручно тогда-то!" И подпись! Готово? Ну вот! – он вплотную подошел к бандиту, навис над ним огромной глыбой и ловко защелкнул на его руках наручники. Этот негромкий щелчок в секунду что-то поменял в облике полковника. Равнодушно-спокойную мину, которую он с трудом удерживал на лице, сменило нескрываемое бешенство. Глядя прямо в глаза бандиту, он тихо заговорил:

– Мы тут времени не теряли: с твоими друзьями общались. Там, внизу, их человек двадцать. С троими уже побеседовали. И, заметь, каждому кое-что рассказали про его личную жизнь… Про родственников, про близких, как жену зовут… Доходит, нет?…Тогда слушай! – Барков снова навис над щуплым собеседником. – Вызывали-то тех, на кого подробнейшие ориентировки есть. Они, конечно, рты пораскрывали, откуда, мол, мы все это про них знаем?! А мы им свою осведомленность объяснили: мол, сидит у нас один писатель и за жизнь свою поганую всех вас сдает! А иначе откуда бы у нас такие подробности? И отвечаем на их вопрос: да от него, от Хартаева!…

Барков пресек попытку собеседника приподняться, то есть попросту швырнул его назад, на стул, при первом же движении.

– Смерти ты не боишься! – тихо произнес он. – Национальным героем хочешь стать! Видишь, какую бумагу замечательную составил…"Собственноручно", кстати, пишется через два "эн"…Так вот, я помогу тебе. Помогу стать тем, кто ты есть! Знаешь кем? – Барков зловеще задышал, набирая в грудь воздух. – Дерьмом последним!!! – заорал он неожиданно, и тут же со всего маху двинул Хартаева пудовым кулаком по ребрам.

Омоновский подполковник, знавший толк в кулачном деле, сразу все понял: по тому, как "хекнул" боевик сбитым дыханием, как стремительно отлетел в угол с перекошенным от боли лицом, Алькеев безошибочно определил, что несколько ребер от этого страшного удара лопнули и впечатались во внутренние органы, разрывая и травмируя их.

– Мы тебя еще несколько часов тут подержим, – хрипло дышал сверху Барков, удовлетворенно наблюдая, как Хартаев ловит ртом воздух и слизывает с губ кровавые пузыри. – Потом к своим в подвал пойдешь. – Барков шипел прямо в лицо сидящему на полу боевику. – Расскажешь, что били… А до этого мы их сюда по одному водить будем и бумагу эту показывать! Тут ведь много чего написано… Главное – подпись твоя на обороте собственноручная с одним "эн". И каждому расскажем, что ты их сдаешь, их семьи, их родственников. Что жизнь себе этим вымаливаешь! Как думаешь, – обратился он к Алькееву, – удавят его после этого?

– Это вряд ли, – отозвался тот. – Скорее на части разорвут.

– Я тоже так думаю! – кивнул Барков. – Можно бы, конечно, смириться и дождаться, когда этой сволочи дадут "пожизненное". Но, веришь, Алькеев? Не могу!!! Не могу представить, что он будет по-прежнему по земле ходить, что утро завтрашнее встретит… Потом кормить и поить его будут за народные деньги лет двадцать! А затем случится чудо, и эта мразь вопреки всему не сдохнет, а выживет! И даже выйдет на свободу! Пусть старым уродом, пусть калекой, с развороченной тюремными пидарами задницей, но выйдет! Представляешь, Алькеев?! А я не могу это представить!!! В самом кошмарном сне не могу!!! Поэтому считай, что приговорил я эту суку согласно повелению моей офицерской совести к смертной казни через растерзание на части такими же подонками, как он сам!

Барков рывком швырнул Хартаева на стул. Тот невольно застонал от жгучей боли и перегнулся пополам.

– Все! Минут тридцать ему ребра еще помните, а потом в камеру! – приказал Барков подполковнику и двинулся из кабинета, но в ту же секунду спиной почувствовал какое-то движение. Он резко обернулся и увидел, как в замедленной съемке, что Хартаев в прыжке отрывается от пола, выносит головой чудом уцелевшее стекло и вместе с хлипкой, поврежденной пулями оконной створкой исчезает за линией подоконника.

Барков бросился к окну и сразу понял, что боевик свой прыжок рассчитал точно, с учетом небольшой высоты – всего-то второй этаж. Поэтому траектория полета была выбрана так, чтобы приземлиться именно на голову и именно на асфальт…

Теперь он неподвижно лежал с переломанными шейными позвонками и смятым, как консервная банка, теменем.

– Как докладывать будем? – растерянно спросил Алькеев, вернувшись через минуту к столу и смущенно поглядывая на Баркова.

– Как хотите! – мрачно ответил тот, еще не веря, что вся эта история закончилась так нелепо.

– Ну, хорошо, попробую… Капитан! – позвал подполковник, тщательно убирая со стола бумаги. -…Тут такое дело, Герасименко: сбежать этот гад хотел. В окно выпрыгнул, да не рассчитал. Составьте рапорт, как положено. Я подпишу. Не доглядели мы…

Особенности национальной символики

По дороге из Астрахани, в вертолете, Барков пытался хоть ненадолго отключиться, но это ему никак не удавалось. Как только он закрывал глаза, перед ним в деталях возникала сцена, участником которой он стал на выходе из здания железнодорожного вокзала.

– Володя! – хрипло окликнул его грязный сморщенный мужичок, от которого даже на расстоянии разило алкоголем и давно немытым телом.

Барков сначала не понял, что обращаются к нему, и двинулся было дальше. Сопровождавшие полковника бойцы стали аккуратно отодвигать мужичка, но тот настойчиво повторял:

– Володя! Барков!…Не узнаешь?

Он развернулся, цепко всмотрелся в сморщенное лицо убогого, дурно пахнущего и одетого в рванину человека, думая, что впервые видит этого бомжа. А тот улыбнулся абсолютно беззубым ртом и произнес:

– Луанда, 1991 год, лейтенант-переводчик Жадаркин…вспомнил?

– Жадаркин!? Коля?! – Барков развернул могучие плечи и бросился к боевому товарищу, с которым бок о бок отслужил три года в Анголе. Правда, как вспомнил Барков, парень был тогда на два года его моложе, а теперь выглядел на все семьдесят…

Бомж решительно отстранился.

– Это… – он замялся, проглатывая слюну, будто ему было трудно говорить, закашлялся и повторил: – Это… дай немного денег. Рублей двести. Если не похмелюсь, до утра не дотяну!… И… не смотри на меня так! Дай денег и все! И не спрашивай, просто помоги! Есть же у тебя две сотки… или вон у них… – бомж кивнул на стоящих возле Баркова вооруженных мужчин.

– Сержант! – Барков подозвал молодого парня. – Там, в "УАЗике", в моей сумке есть бутылка коньяка…Быстро сюда!

Потом он достал из кармана портмоне и, не открывая, протянул боевому товарищу, которого по-прежнему не узнавал: не было даже намека на сходство с тем Жадаркиным. -…Коля! Может, все-таки скажешь, как…

– Брось, Володя! – оборвал тот, пряча трясущимися руками портмоне в недра мятого пиджака неопределенного цвета. – За коньяк спасибо…

– Да постой ты! Давай со мной… Я помогу… Можно же…

– Нельзя! – покачал головой тот. – Не пойду я с тобой!

– Почему? – искренне удивился Барков.

– Мало меня менты по почкам лупили?! – неожиданно огрызнулся Жадаркин.

– …Я же друг тебе, Коля! – растерялся Барков. – Мы же с тобой…

– Брось! – Жадаркин демонстративно сплюнул под ноги. – Чужие мы теперь! Ни хрена ты не понимаешь! Гляди, что в городе случилось! Когда бандюки вам тут рожу чистили, никто на вашу защиту не встал! Никто!!! Каждый сам за себя, и никто за власть! А знаешь, почему?

Жадаркин тяжело закашлялся и пояснил, грозя корявым пальцем:

– Власть, Вова, она есть физическое уродство, вроде лишней хромосомы! Она от дьявола! Поэтому мне с тобой идти некуда!…А коньячку щас выпью за твое здоровье!…Благодетель, блин!

Бомж весело и зло сверкнул глазами, и стало ясно, что никогда бы он не обратился за помощью к бывшему сослуживцу, если бы не изматывающее похмелье.

Гирин слушал доклад Баркова молча, разглядывая в бинокль остров, и по его лицу было видно, что он пребывает не в лучшем настроении. Он ожидал результатов работы передовой группы боевых пловцов, в задачу которой входило разблокировать вход в графское подземелье.

Один только раз за все время генерал обернулся и внимательно посмотрел на Баркова, когда тот, ничего не скрывая, рассказал о выпрыгнувшем из окна Хартаеве. Потом опять уставился в бинокль.

– Доклад закончен, товарищ генерал! – пробасил Барков.

– Я так понимаю, больше всего вас зацепили не действия бандитов, а слова вашего бывшего боевого товарища, так?

– Так! – нехотя согласился Барков.

– Глупости! – отрезал Гирин. – Люди не обязаны власть любить. И тем более защищать. Наоборот, это власть должна обеспечивать их безопасность!

– Да понятно… Я вот о чем: может, власть наша пока не стала…праведной, что ли? И коли этого не случилось, люди при каждом удобном случае демонстрируют свое полное к ней равнодушие!

– Эк, куда ты хватил! – генерал оторвался от бинокля. – Праведная власть… Это, брат, серьезно! Где же ты такую власть видел?

– А Шарпей? Вы о нем всегда хорошо отзывались! И о Бутине тоже!

– Коля твой не с Шарпеем дело имел, не от него по почкам огреб! И в бомжи попал не их заботами! Власть – она большая и разная. И чаще всего мурло у нее гнусное и вороватое! И обязательно высокомерное! Тут твой приятель прав! Знаешь, почему столько дури у нас? Почему чинуши ерунду порют, когда и первокласснику ясно, что надо делать – а они все наоборот, все через…?!

– Ну?

– Слишком они уверены в собственной непогрешимости!…Знаю я парочку таких наглецов в Кремле! А ошибутся – ну и наплевать! Сами же себя поправят, если надо! Власть-то – вот она, тут, в кармане! А страна – как полигон, на котором испытания проводятся. А сверху этот кремлевский клерк, которому все позволено! Вивисектор гребаный!

Барков опешил. Таких резких выражений от Гирина, который в политику не лез и вообще слыл человеком осторожным, он не ожидал. Похоже, тема задела генерала всерьез.

– Вот тебе пример, – азартно продолжил тот. – Недавно они затеяли шоу: какое имя надо присвоить России! Ну скажи, зачем? Кому это в башку пришло? Двадцати лет не прошло, как совсем другим богам в стране поклонялись! Мы все еще "белые" и "красные", никуда это не делось!

Барков смотрел на распалившегося начальника, все больше удивляясь.

– Я спрашиваю, зачем было гусей дразнить и пытаться какое-то объединяющее имя России придумывать? Может, их народ об этом попросил? – Гирин хмыкнул.– Нет, народ не просил, мы с тобой не просили! Только на нас им плевать! В том еще беда, Володя, что люди они в основном совсем неглупые и образованные. Бабеля от Бебеля запросто отличают! Но искренне полагают, что власть дает еще и монополию на истину!… И вот это свое понимание мира, навеянное всего-навсего креслом, которое они временно занимают, эти прощелыги навязывают всем нам!

– Это вы про эксперимент с именем России?

– Да это так, пример… Просто на нем видно все уж больно отчетливо! – Гирин нервно обернулся. – Из ФСБ куча записок на эту тему в Кремль ушла! Мы говорили, не балуйте с историей – это опаснее, чем спички на пороховой бочке зажигать! Не послушали! В итоге, как мы и прогнозировали, с колоссальным отрывом стал побеждать Сталин! Вот тогда организаторы мероприятия сразу обделались! Президенту же победные реляции надо слать. А тут – диктатор во всей красе! Нельзя же Сталина лицом новой демократической России объявить! Пришлось им, естественно, данные опросов фальсифицировать, а заодно гадать, кого половчее в герои подсунуть…

– Если честно, не вижу тут особого греха, товарищ генерал. Сталин, конечно, не годится. Но можно же кого-то в нашей тысячелетней истории подобрать, чтобы всех устраивал…

– Шустрый ты… Кого, например? – ощетинился Гирин.

– Ну… не знаю. Суворов, скажем!

– Ай, молодец! Ты, Володя, размышляешь точно как эти… экспериментаторы. Они Суворова "померили" при помощи социологов. Но не прошел генералиссимус! Спросишь, почему? Оказывается, жива память народная! А в памяти той записано, что вовсе не генерал Михельсон, как нам врали, а самолично граф Александр Васильевич Суворов-Рымникский разгромил народного любимца Емельку Пугачева, повязал и привез в клетке на лютую казнь! И разбойника Пугачева, по этой социологии, чтят в народе ничуть не меньше твоего Суворова. А это что значит? Любит народ своих обласканных литературой кровавых бандитов. Уже потому, что наперекор власти шли! Прав твой спившийся товарищ: в России власть не в почете!

– И кто стал этим именем, символом России? – поинтересовался Барков, который за политическими шоу не следил. И так забот хватало…

– Сталин, конечно, если по-честному! А объявили Александра Невского.

– И что плохого? – искренне удивился полковник. – Ну, разве что соврали маленько! Человек известный, псов-рыцарей разгромил, святым считается…

– Вот и ты на их обманку повелся! – раздраженно среагировал Гирин. – Бездарна сама идея кого-то одного объявлять лицом России, да еще выбирать его голосованием, по статистике! При чем тут статистика?!… Допустим даже, все честно! Пусть будет Невский! Но как только объявили его, началась грызня среди историков и политиков, недовольных этим решением. Оказывается, вопрос – кто у нас лицо нации – разводит людей по разные стороны баррикад! Появились публикации, что именно с князя Александра пошел наш исторический разлад с Европой. Если помнишь, он стал побратимом сына татарского хана Батыя, а потом и вовсе Батый его усыновил. После чего двинулась вся наша культура, вся философия жизни прочь от Европы, в сторону Азии. Если последовательно эту историческую линию проложить, можно, мол, и корни Первой мировой из нее вывести.

Барков недоверчиво кашлянул, давая понять, что сомневается в таком странном выводе: где Александр Невский, а где 1914 год…

– А что? Многие считают, что именно противопоставление православного русского мира Западу и появление бредовой идеи панславизма привело Россию к бесчисленным и бессмысленным войнам, столкнуло нас с кайзеровской Германией, а потом обернулось победой большевизма! Нет в России одного имени на все времена, Володя! Нету! Каждый, кто будет объявлен символом России, тут же ее невольно раскалывать и раскачивать начнет. Нельзя, сидя в Кремле, дергать за ниточки и представлять Россию чем-то вроде кукольного театра…

Барков опустил голову и тихо спросил:

– Если наша власть такая, – он подыскивал слово, – такая самодовольная и народом нелюбимая, то зачем мы…

– …служим ей? Затем, что другой нет! – жестко отрезал Гирин. – Затем, что нынешняя уже не такая поганая, как та, что была до нее! Затем, что безвластие хуже, чем самая плохая власть! Затем, что она, пусть даже формально, подчиняется Конституции, а мы с тобой – еще и присяге! Да и не власти этой мы с тобой служим, если разобраться, а России и, прости за высокопарность, народу своему!…

Гирин помолчал, разглядывая носки своих ботинок, которые, несмотря на вездесущую астраханскую пыль, были до блеска начищены.

– Наш русский человек может за свою жизнь слова доброго о власти не сказать, а вот страну – тут уж попробуй тронь! Тут уж рубашку в треск и айда воевать с любым супостатом! И это, Володя, не каждому народу дано, а может, и вообще…

За дверью дробно простучали каблуки, в комнату влетел запыхавшийся адъютант Гирина. По его виду было ясно, что новости плохие.

– Товарищ генерал, разрешите…

– Без формальностей, капитан! – раздраженно махнул рукой Гирин, еще не остывший от разговора с Барковым. – Что у вас? Разблокировали?

– Почти. Работаем…

– Сутки уже работаете!!! Мне надо, чтобы через три часа штурмовые силы собрались в этом подвале. Пусть делают, что хотят! Зубами грызут!!…Что еще?! – удивленно спросил Гирин, обнаружив, что капитан продолжает переминаться с ноги на ногу и не уходит.

– Юрий Борисович! Теперь еще в Москве…

– Что? Что в Москве?! – Гирин резко развернулся в сторону капитана и бросил взгляд на часы. Было без четверти двенадцать пополудни.