Текст книги "Чумные (СИ)"

Автор книги: Максим Сиряченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

Была в ее комнате еще одна полка, прямо над ее кроватью. Совсем короткая, два локтя длиной, она представляла собой старую половую доску, которой не нашлось места и которую не бросили на растопку. И эта полка вмещала всю библиотеку Ванессы – двадцать две книги, привезенные ее отцом с Большой земли. Ей, конечно, было далеко до Университетской библиотеки Сиэльстена, и девушка не знала, сколько стоит ее сокровище на Большой земле, но по меркам Зеленого берега каждая из этих книг была бесценна. Попади какая-нибудь из этих книг в руки местного крестьянина, он бы незамедлительно попытался ее продать, и выручил бы за нее солидные деньги. Даже в Десилоне, единственном государстве, где был известен порох, где впервые зародилось и процветало рыцарство, где дисциплина и профессиональность армии были опорой для мирной жизни, книги по цене шли на одном уровне с серебряными, золотыми драгоценностями и отличным оружием. Солт как-то рассказывал, что видел, как какой-то парень в оружейной лавке менял книгу на комплект доспех и молот, наверняка способный колоть гранитные валуны, как орехи. Для Ванессы они были еще дороже из-за их содержания. Научные трактаты по алхимии, анатомии, спагирии и болезням, книги ученых, в которых объяснялись природные явления и природные законы. Были среди них и рыцарские романы, но их она не особо любила, в отличие от ее друга Нила. Ванесса улыбнулась совсем свежим воспоминаниям. Для нее стало полной неожиданностью, когда простой деревенский парень, жутко стесняясь и запинаясь, спросил у Ванессы, есть ли у нее какая-нибудь книга о приключениях рыцарей и подвигах героев. Таких было две, и ее просьбами и стараниями отца теперь их было пять. Нил теперь часто захаживал к новой подруге, и не только из-за больных суставов его отца-траппера.

Еда приготовилась быстрее, чем Ванесса ожидала – за приятными воспоминаниями и любованием своим сокровищем на полках время пролетело незаметно. Стоило ей приняться за еду, как неприятные мысли начали понемногу отступать. Хлеб казался свежим с голодухи, хоть и обветрился еще позавчера, масло, растаявшее в каше, казалось девушке амброзией. Какое-то время она была полностью сосредоточена на еде и утолении чувства голода. Только когда голод поутих, а миска опустела, Ванесса позволила себе расслабиться целиком. Закинув ногу на ногу, она лежала в кровати, мучая зубами сухарь и закручивая пальцем кончик локона. Было тихо, трещал камин, дышащий теплом, достаточно мягкая кровать приятно расслабляла одеревеневшие после трудового дня мышцы. Все же хорошо дома. Но какая-то мысль навязчиво крутилась у нее в голове, требуя внимания. Девушка вновь вспомнила хозяина жирного хряка. На этот раз раздражение было легким, почти незаметным. Наконец, она ухватилась за мысль, потянула, и из памяти всплыла фраза: "Ничто не происходит сразу. Даже магии нужно время, чтобы подействовать". После этих слов толстолобый хозяин хряка сразу заткнулся, разумеется, причиной тому было упоминание магии. Сейчас Ванесса уже не помнила, что именно заставило ее сослаться на мифическую силу, в существование которой она не верила. И все-таки ей стоит упоминать ее чаще, может, тогда ей удастся в следующий раз управиться за три часа, а не за восемь. Да, ей определенно стоит так поступить в следующий раз, а сейчас пора заставить себя встать с кровати и вымыть миску. Если овсянка засохнет на посуде, ей придется отдирать ее ножом.

Скоро чистая миска стояла на столе. Идти к ручью Ванессе не пришлось: снаружи уже хлестал ливень, и ей оставалось только высунуть руку из-под навеса на крыльце. Немного подумав, Ванесса заперла дверь на замок и закрыла ставни. Теперь ее точно никто не побеспокоит. Да и не найдется в этой деревне любителей ходить под дождем, опять же, из-за суеверий.

Прошло достаточно много времени, прежде чем Ванесса, устав лежать без занятия, зажгла свечу, поставила ее на табуретку рядом с кроватью. Ровный свет свечи разгонял тьму на небольшое расстояние, дрова в печи уже прогорели, угли в камине тлели, отдавая последние крохи тепла. В круге света оставалась только кровать девушки, полка, табурет и часть пола. И та книга, которую она вытащила с полки, "Виды болезней". Автор был неизвестен, только на переплете стоял тесненный знак, чем-то напоминающий ключ. Должно быть, знак самого автора трактата, подумала Ванесса. В предвкушении начала новой книги девушка прошлась глазами сначала по переплету, затем по окружавшему ее полумраку. Запах горящей свечи никогда еще не был таким приятным. Как же хорошо наконец-то оставить грязь и глупость поселения за закрытой дверью, оказаться один на один с книгой. Глядя на черный переплет, Ванесса попыталась представить, кто ее писал. Наверняка очень умный, уже немолодой человек в красном или сером саване, какие носят ученые Университета, успевший повидать за свою жизнь много всего и передать свою мудрость не одному молодому человеку. Ванесса открыла первую страницу. Ее ждала надпись: "Виды болезней и способы их излечений методами народной медицины и спагирии". Перелистнув еще страницу, Ванесса углубилась в чтение.

Ее отвлек резкий прерывистый звук. Девушка не сразу определила его, но когда поняла, что это за звук и откуда он идет, ее пальцы сжали края книги и побелели. Кто-то стучался в дверь. Кто-то все-таки притащился ночью к порогу ее дома в ливень. Ванесса закрыла книгу, положив тканевую закладку между страниц. Она откроет дверь, но если кому-тот опять нужна ее помощь, пусть ждут до утра. Сегодня она больше никуда не выйдет.

Снова раздался стук в дверь, однако на этот раз он показался Ванессе знакомым. Она положила книгу на табурет и взяла с него свечу. Третий раз в дверь постучались, когда Ванесса уже открывала дверь ключом, все еще держа свечу в руке. Раздался все тот же глухой щелчок, в щель между дверью и стеной тут же подул холодный влажный ветер, грозя потушить огарок свечки.

Стук действительно был ей знаком. За порогом стоял рослый белокурый юноша, кареглазый, с простым и честным, внушающим доверие лицом с чертами северянина. В его глазах помимо доброты и простоты, присущей почти всем молодым людям поселения, отражался ум, редкое явления в этих краях. Ему были не понаслышке знакомы понятия достоинства и чести, Ванесса не раз убеждалась в этом, с отцом-северянином трудно было расти без них. Холщевая рубаха и штаны полностью промокли и прилипли к телу, волосы вымокли и растрепались на ветру, его кожа блестела от воды. Даже в таком виде юноша не казался сколь-нибудь приниженным.

– Нил?

– Привет. – На его лице отразилось облегчение. Со стороны дом действительно казался необитаемым. – Извини, что так поздно, но это важно.

– Что ты здесь делаешь? Ночью, в дождь... Не важно, заходи.

Нил явно хотел что-то сказать, но слова Ванесса удивили его еще больше, чем закрытая дверь и темный дом.

– Заходить? Ты уверена?

– Заходи скорее. Потом расскажешь, что у тебя ко мне за дело, только не стой под дождем.

Как только юноша неуверенно шагнул в дом, дверь тут же закрылась за ним, отрезая шум воды. Только сейчас Ванесса заметила, что с посетителя на пол падают капли.

– Черт, ты не мог подождать до утра? Ты весь вымок! Подожди...

Ванесса метнулась к одному из сундуков и открыла его крышку. Мгновением позже в ее руках оказалась легкая белая простыня, с которой она подошла к Нилу.

– Вот, вытрись. Не хватало еще, чтобы ты подхватил простуду или воспаление.

– Спасибо.

Нил на мгновение замялся – его руки были заняты небольшим прямоугольным свертком, который Ванесса не сразу заметила. Юноша протянул ей сверток, принимая из рук девушки простыню. На ее лице появилась легкая улыбка.

– И ради этого ты вышел в такую погоду? Чтобы вернуть мне книгу?

– Не совсем. – Раздался его голос из-за простыни. – Я ее прихватил, потому что случай представился. У отца снова разболелись суставы. Ты же знаешь, когда они болят, сама жизнь кажется невыносимой.

Ванесса развернула самодельную обертку из мешковины, в которую Нил упрятал книгу, чтобы защитить ее от дождя. Это был рыцарский роман, который она отдала Нилу месяц назад, "Сказания о подвигах Эрика Кровавоперстого".

– И как? – Спросила Ванесса, имея в виду книгу. Юноша, не ожидавший такого вопроса, на секунду перестал работать простыней и замер. – Понравилось?

– Ну... – на его лице отразилась неуверенность. Ему до смерти не хотелось расстраивать Ванессу, но еще меньше ему хотелось врать ей. – Вроде бы.

Улыбка на лице Ванессы стала чуть более заметной.

– Не пытайся меня обманывать, даже для того, чтобы сделать мне приятно. Мне она тоже не понравилась.

Почувствовав, что кровь больше не приливает к его лицу, Нил вздохнул свободнее.

– Не понравилась? Так ты тоже считаешь, что подвиги Эрика... Они...

– Неправильные. Им и его рыцарями движет жадность и жажда наживы, в далекие земли они отправляются, чтобы обогатиться. На деле они грабили, убивали, насиловали, или что еще мужчины делают во время таких налетов. Не такими должны быть подвиги.

– Согласен.

Ванесса поставила "Сказания о подвигах Эрика Кровавоперстого" на полку рядом с остальными книгами. Потом она перешла к другой полке, к своим препаратам. Огонек свечи отражался в многочисленных склянках, стеклах и жидкостях. Она не помнила, куда поставила тот препарат, который нужен отцу Нила, помнила только, что приготовила его позавчера днем и поставила куда-то на полку. Поиски немного затянулись.

– Так, значит, у твоего отца опять болят суставы?

– Болят.

– Пора бы ему уйти на покой.

– Он и так ставит ловушки все ближе к поселению, потому что не может много ходить. Звери попадаются все реже. Суставы суставами, но охотнику тоже нужно кушать. И жить на что-то.

– А ты ему на что? Твоему отцу скоро шестьдесят стукнет, пора бы передавать дело в руки сына. Ты ведь давно уже не ребенок, густыми лесами тебя не напугаешь.

– Чтобы быть траппером, нужен опыт. Зверь осторожен, всегда знает, куда следует ставить лапу или копыто. Так отец и идет сам, говорит, что у меня опыта нет, все меня с собой берет как помощника или ученика.

Нил смотрел, как фигурка Ванессы снует у полки, подсвечивая себе свечкой в поисках нужного флакона, и невольно залюбовался ей. В который раз он думал, какая же она красивая, а вместе с тем умная и добрая. В его душе снова понималась волна тепла к девушке, и он совершенно не понимал, почему многие считают Ванессу неотзывчивой, замкнутой и холодной. Но он, кажется, знал, в чем дело.

Ванесса сильно отличалась от других своих ровесниц на Зеленом берегу. Черные волосы, синие глаза, голубые только по краям радужки, ближе к зрачку сменяющие цвет на темно-синий, гордая осанка и ясный взгляд, легкая походка. Девушка была красавицей, и для некоторых более наивных сплетников было загадкой, почему она все еще не замужем. Нила сплетни не интересовали, но для него это не было секретом: Ванесса слишком не похожа на деревенских девушек, веселых и болтливых, любящих посплетничать, порой чрезмерно жизнерадостных. Ее не любили. Ванесса говорила немного и улыбалась редко, темные умные глаза и живой, надменный блеск в них почему-то казались другим людям странными, зловещими, а ее резкость и холодность, ответ на чрезмерную наглость, проваживали тех редких юношей, которые все-таки сватались к ней. Нил не любил деревенских болтушек, красивых, но глупых, озабоченных только своим внешним видом, игрой с подругами и поиском будущих женихов. И чем дольше он был знаком с Ванессой, тем больше замечал, насколько она ему дорога. Ее улыбка, редкая, но всегда теплая и искренняя, ее согревающая доброта, которая почти всегда скрывалась в тени резких слов и холодного характера. Ванесса делилась с ним своим сокровенным и доверяла ему, не высмеивала его интересов, как остальные, интересовалась ими и всегда помогала, чем могла. Все это отличало ее от простых деревенских девушек, не думающих ни о чем, кроме своего собственного удовольствия. И только случайно подружившись с ней, Нил открыл для себя ее лучшие качества. Все то, что заставляло его сердце биться чаще. Нил всегда видел ее живой и доброжелательной, каждый раз ему хотелось сказать ей что-нибудь теплое и доброе, но он каждый раз смущался и держал свои чувства при себе. Кровь аристократки слишком явно проявлялась в девушке. Все-таки, думал он, она слишком хороша для него, простого деревенского парня.

– Вот. – Нил так и не заметил, как она подошла к нему с непрозрачным флаконом в руке. – Как и сколько принимать ты знаешь.

– Да, знаю. Спасибо. – Ответил он, несколько смутившись. – Еще раз извини, что пришел так поздно. Я пойду.

Нил положил мокрую простыню на стол, подошел к двери. Только он взялся за ручку, как сзади раздался изменившийся голос Ванессы:

– Нил...

Ее голос, в самом деле, звучал не так уверенно, как обычно, и чуть-чуть тише.

– Да?

– Может, останешься на ночь?.. – Девушка старалась не встречаться с ним взглядом. На ее лице не было улыбки, но и дежурной холодной маски тоже не было. – На улице дождь, холод, не хотелось бы, чтобы ты подхватил простуду или заболел чем-нибудь тяжелым.

– Не стоит, за меня не беспокойся, все будет хорошо. Да и не могу я, отцу срочно нужно лекарство. – Ответил Нил, подбадривая ее улыбкой. Ванесса улыбнулась в ответ, как обычно, одними губами, слегка. Не так уверенно, как он.

– Да, ладно. – Ответила она еще более тихим голосом. – Удачи тебе.

– И тебе. Спокойной ночи.

Он шагнул за порог и закрыл дверь. Какое-то мгновение было слышно, как он бежит по крыльцу, потом по мокрой земле, потом все стихло.

Остался только звук дождя. Ванесса все еще стояла у двери, сложив руки под грудью, взгляд все еще смотрел на дверь. Тогда в ней как будто порвалась натянутая тетива, она выдохнула прерывисто, неровно, так же вздохнула. Сердце все никак не хотело успокаиваться, а мысли о Ниле были слишком навязчивыми. Почему он не замечает ее? Она ведь старается быть с ним доброй, старается от всего сердца. Вроде бы, у нее даже получается...

– Проклятье! Дьявольщина! Да почему... – Ванесса силой воли закрыла себе рот, чтобы сдержать более сильные ругательства. Выдохнула, чувствуя, каким горьким стал воздух и как от него сводит горло. Она ведь и так знала, почему. Ее холодность отпугивает всех. И как бы Ванесса не старалась, ее все равно будет видно, эту фальшь, ее старания выглядеть чуть добрее, чем есть на самом деле. Она действительно испытывала к нему нежные чувства, скорее всего, именно это и есть любовь, и старалась как-то показать это, но она не могла выразить это так же, как остальные девушки, начисто лишенные манер, стыда и совести. Рядом с этими девочками, которые одинаково глупо улыбаются родителям, подругам, мужу и любовнику, для которых признание в любви что-то ожидаемое, а отказ – не фатальное, которые всегда со всеми веселы и искренни, Ванесса выглядела глупо со своей скромностью и нерешительностью. Ей оставалось только идти на поводу у своего сердца, слушать его, действовать так, как оно велит, и надеяться на лучшее. Поэтому ее попытка провести с Нилом вечер была обречена на провал. В поселке много других, более подходящих ему девушек, веселых и общительных, тех, которые радуются празднику и играм, сплетням подруг и церковной службе, словом, близких народу. Нил со своей романтической натурой не обратит внимания на странную замкнутую девушку, живущую на отшибе и проводящую большую часть дня в саду, выращивая ингредиенты для препаратов, или дома, читая книги и осваивая премудрости алхимии. Ему нужна прекрасная дама, а не алхимик. Но она все равно попытается еще раз, может, даже признается ему в любви, если смелости хватит.

Ванесса еще несколько минут бесцельно ходила по дому, сложив руки на груди, выгоняя горький воздух из легких. Потом тряхнула головой, отчего длинные черные волосы метнулись по воздуху, прогнала неудобные ей мысли. Она снова села на кровать, поставив свечу рядом, на табурет, взяла с него книгу. Потом развернула ее на странице с тканевой закладкой. Чтение вскоре отвлекло ее от мрачных и неудобных мыслей, ей снова завладел интерес и азарт, она прервалась только один раз для того, чтобы запереть дверь на замок.

Ванесса легла спать поздно, когда фитиль свечи погас, утонув в растаявшем и расплывшемся по табурету воске. О Ниле она вспомнила только перед тем, как провалиться в сон.

III

Ранним утром следующего дня с «Гордого» стала видна узкая полоска земли у самого горизонта.

Шторм нанес закаленному в боях фрегату несколько новых ран. Крепления на бизань-мачте не выдержали сильных порывов штормового ветра, паруса раскрылись. Матросы не смогли их снять и потому срезали, чтобы спасти заднюю мачту. Теперь на ней вместо парусов болтались обрубки канатов и куски парусины. Бизань-мачта сильно вывернулась и держалась на честном слове, стараниями моряков.

Пожар на верхней орудийной палубе почти наверняка произошел из-за разбившейся масляной лампы, которая из-за крена слетела с крючка и разбилась об бочонки со смолой, которой смазывались снаряды баллист. Его удалось потушить только потому, что баллисты никогда не оставались без присмотра, пожар начали тушить вовремя. Не подними оружейники тревогу сразу, стал бы "Гордый" маяком посреди моря, бессмысленным и недолговечным.

Потерь среди экипажа не было. На верхней палубе были самые опытные моряки, побывавшие не в одном шторме. Остальных, то есть бывших военный моряков, загнали внутрь корабля. В момент возгорания никто не стоял к смоле близко. Несколько человек получили легкие ожоги во время тушения пожара. С ними Филипп закончил быстро.

Лекарь был доволен результатами. "Гордый" не пострадал сильно, на ремонт, по его прогнозам, не могло уйти больше трех недель. Погибших не было, раненных всего четверо, с ними Филипп управился за час. Состояние капитана не менялось с момента входа в шторм, новых симптомов не появлялось, хуже не становилось, лучше – тоже. Это постоянство, пусть и недолгое, было воспринято лекарем как благая весть. По крайней мере, тело боролось с недугом на равных, установился некий баланс, который стоило поддерживать до излечения.

Когда с проблемами корабля и пострадавших было покончено, Филипп подумал, что стоит заняться своими ранами.

До этого момента он не чувствовал недомогания. Лекарь не помнил, что и как произошло, помнил только, что пол под ним резко накренился, и секундой позже наступила темнота. По словам моряков, его нашли на полу в каюте, где он лежал рядом с сундуком. После пробуждения Филипп немного подождал, чтобы прийти в себя, и принялся за работу. Он проверил капитана, записал его состояние на лист пергамента, обработал ожоги, вывихи и переломы пострадавших моряков. Только через полчаса он начал вспоминать, что произошло. Кажется, он слышал треск. Может, это трещали доски? Тогда отчего он потерял сознание? Наверняка его что-то ударило. Или он ударился обо что-то. Скорее всего, столбик у изголовья кровати выскользнул у него из рук во время сильной качки, и он упал. Сама мысль насчет того, что его что-то ударило, казалась Филиппу абсурдной: если бы какой-нибудь из предметов мебели оторвался от пола и обрушился ему на голову, это повлекло бы за собой мгновенную смерть. Он сам налетел на что-то, и скорее всего это был сундук.

Филипп решил перестать гадать и бегло оглядел все болевшие места, которых было немало. Только теперь, лишившись обязательной работы и лекарских хлопот, он заметил свое недомогание. Слегка кружилась голова, его тошнило, была налицо легкая дезориентация. А еще головная боль, которую Филипп заметил с самого начала, но не обратил на нее внимания: сейчас у него на теле не было такого места, которое бы не болело. Лекарь представлял собой один большой синяк и чувствовал себя так, как будто гигант постучал по нему молотком.

Его опасения подтвердились, когда он снял маску и начал снимать подшлемник. На затылке как будто загорелся живой уголь, и не просто загорелся, впился в череп таким же, как он, живым сверлом. Лекарь стиснул зубы и запустил пальцы под подшлемник. Сразу же он почувствовал тепло и влагу, через секунду нащупал большую липкую кровяную корку, которая приклеила к ране его одежду на голове. Позже раздался тихий мокрый треск, зубы лекаря сжались сильнее, заскрежетали, перемалывая едва сдерживаемые ругательства, по легким во время выдоха прошлась дрожащая волна беззвучного стона боли. Когда подшлемник отделился от раны, Филиппу больше всего захотелось подняться на палубу и швырнуть его в море, или найти в трюме молоток потяжелее и как следует размягчить дрянную кожу. Порвать, перегрызть зубами, перемешать обрывки с жижей из отхожего места и слить в самую глубокую выгребную яму Вселенной. Лекарь сдержал себя и от ругательств, только небрежно кинул на сундук красный от крови, скомканный и помятый со злости кусок кожи. В ведре с пресной водой он отмыл голову от засохшей крови, промыл и ощупал рану. В холодной воде боль не была такой сильной, края раны онемели и не взрывались болью от прикосновения. Кожа вместе с плотью порвалась в одном месте и сжалась в другом, при этом ее что-то сильно вдавило в череп. Удар тупым предметом с длинной прямоугольной гранью, подумал алхимик. Даже сейчас под пальцами ощущалась прямая бороздка из вдавленной плоти. Значит, все-таки сундук, и не по касательной, а по прямой траектории. Точно в затылок.

– Ладно, хоть не убило. – С мрачной, вымученной усмешкой пробормотал он самому себе. Некогда серым, теперь бледно-розовым от крови полотенцем он сушил и приводил в порядок волосы вокруг раны. – И на том спасибо.

Филипп не чувствовал себя благодарным кому-либо. Совсем. Еще больше возросло его недовольство, когда в стремлении что-то сделать со своей раной лекарь полез за инструментами.

Сюрприз ожидал его в суме в виде кривых заржавевших игл. Что-то прошлось и по его суме, туда каким-то образом попала и морская вода, о чем свидетельствовала соль внутри. Еще несколько таких ценных предметов, как шприц и скальпели оказались безвозвратно утеряны, и лекарь утешал себя только тем, что в саквояже, который лежал в сундуке, осталось несколько шприцов и скальпелей. Но игл не было, и нечем было зашивать рану. Филиппу пришлось сдвинуть порванный кусок кожи ближе к месту разрыва и ограничиться соляной повязкой на случай, если рана вздумает загноиться. Хорошо, что в море нет проблем с соленой водой для повязок, подумал он, остается только слегка развести пресной водой для достижения нужной концентрации. А чтобы рана быстро зажила, быстрее, чем у обычных людей, можно поспать. Хорошо, очень хорошо поспать. Тогда, если спать достаточно глубоко и хорошо, в месте, где никто не потревожит, если направить все силы тела исключительно на заживление раны, то через тройку дней можно будет не волноваться по поводу швов.

Впервые Филипп пожалел, что у него нет привязанности к сон-траве. После того, как он закончил с раной на голове, головокружение и боль усилились. Хотелось прогнать боль, снять нервное напряжение после пережитого двухнедельного кошмара, наконец, просто уснуть без риска изгадить кровать содержимым желудка. Сон-трава наверняка имелась у кого-то из матросов, но выпрашивать наркотик у моряков, пусть и не запрещенный законом, Филиппу не хотелось.

Немного подумав, алхимик приблизился к сундуку, отпер его ключом и заглянул в саквояж. Там в довольно крупной шкатулке в ровных рядах ниш были расставлены одинаковые бутылочки прозрачного стекла с пробковыми затычками. Еще немного поколебавшись, Филипп вытащило одну, откупорил. В нос ударил резкий запах железа, от которого скрутило горло. Зажмурившись, лекарь опрокинул содержимое в горло. Кашель скрутил легкие, как при приступе коклюша, пищевод мелко-мелко задрожал. Через какие-то секунды органы резко успокоились. Головная боль, головокружение и прочие симптомы сотрясения мозга не ушли, но тошнота отступила. Отступил и голод, который Филипп почувствовал, только проснувшись. Алхимик испытал прилив сил, близкий к эйфории, и рана на голове показалась ему царапиной. Однако содержимое флакона не одурманила его сознание и не принесла чувство неуязвимости, Филипп остался в здравом уме. Теперь можно было ложиться спать без страха, что он испачкает простыни или захлебнется в собственной рвоте. Последняя мысль несколько подняла лекарю настроение: подобная смерть казалась ему настолько нелепой, что вызывала улыбку на лице. Омрачало шутку то, что именно такой смертью часто умирали посетители кабаков и таверн, если хозяевам было немногим более чем обычно наплевать на посетителя.

Филипп сбросил плащ и лег на койку, старательно избегая положения головы, при которой рана начинала болеть. Вскоре он такое положение нашел, и, казалось бы, теперь сон должен был одолеть алхимика. Однако сон никак не приходил. Даже тряпичная маска, подложенная под левое ухо для большего удобства, не помогала. И дело было не в ране, и не в головной боли, и не в ощущении, что кровать лезет с пола на стену через потолок.

Оставалось еще одно незавершенное дело, вернее, разговор. Филипп надеялся провести его с помощником капитана после сна, когда его ум прояснится, и его не будет заволакивать мутная пелена. Однако мысль о важности предстоящего разговора не давала ему уснуть, этот разговор действительно мог определить дальнейшее положение дел на Зеленом берегу.

Было и еще одно чувство, которое заставило алхимика встать с кровати и выйти наружу. Конечно, темнота каюты за месяц плавания осточертела ему. В ней Филипп чувствовал в себя как в склепе. Было темно, отчего-то воздух был сырым, как если бы вокруг рос мох. Тишину нарушало только дыхание Солта и его собственное, Филиппа. И темнота вокруг густела и сжималась, как будто ее сдавливали тяжелые холодные каменные плиты. Лекарь чувствовал ответную неприязнь этого места к нему, нежелание оставаться в этой темной каморке минутой больше. Почему-то недоброе предчувствие поселилось в душе алхимика. Оно не точило его изнутри, не заставляло вздрагивать его нутро. Скорее, оно дышало ему в затылок или в ухо, отчего все тело покрывалось мурашками. Филипп быстро убедился, что не сможет уснуть, только не в этой темноте, которая дышит отовсюду в его разбитый затылок, и только не с мыслями о сверхважном разговоре. Он отчетливо понял, что больше всего ему хочется выйти на свет, под яркое палящее солнце, и на сердце у него стало тоскливо. Он встал, вопреки своим же наказам снял соляную повязку, скрипя зубами, надел подшлемник, натянул маску, накинул сверху плащ. В очередной раз лекарь быстро оглядел капитана, и только потом, убедившись, что изменений нет, вышел из каюты.

Первую минуту алхимик только щурился на свету. Его для вечера было слишком много. Только потом, когда его глаза привыкли, он поднял голову к небу и увидел, что оно чистое, редкие облака были маленькими, пушистыми и белыми. Солнце стояло в зените, и Филипп быстро почувствовал, что его плащ нагревается. Жары он не боялся – он вырос на юге Десилона, где солнце было таким же жарким, а суховеи не раз приносили на поля искрящийся песок с дюн пустыни Даха. Там же его застала болезнь, и он привык ходить под жарким солнцем в плаще и коже. Алхимик не боялся и не опасался теплового удара, так же, как и смерти.

Море казалось совсем другим после шторма. Лучи нещадно жгли всех, кто был на палубе, от моря шел легкий свежий бриз, который помогал людям переносить жару. Вода уже успокоилась и вновь стала приветливого лазурно-голубого цвета, не пыталась отнять у него жизнь, только лениво плескалась за бортом. И самое главное, что вместо незаметной линии горизонта в обе стороны, насколько хватало глаз, тянулась размытая от горячего марева полоса земли. До нее был еще день пути, и пока что различался только цвет берега – зеленый. Наверняка, подумал Филипп, рядом с береговой линией проходит очень высокий и густой лес. А как иначе? Но пока что приходилось довольствоваться зеленой полоской у горизонта и небольшим скалистым островом. Рядом с последним корабль проходил близко, настолько близко, что можно было различить отдельные чахлые деревца на склонах скал, высокую, наверняка острую траву и гнезда морских птиц, выдолбленные в скалах дыры одинаковых размеров и форм. Хозяева гнезд то и дело проносились над кораблем.

Вездесущих чаек здесь не было, были какие-то другие птицы, которые не кричали так пронзительно и часто. Они вообще не кричали, только изредка пикировали в воду и выходили из нее с насаженной на острый, как игла, клюв рыбой.

Филипп остановил себя. Красотами местной природы он сможет полюбоваться и после разговора. Сейчас нужно было найти помощника капитана и посоветоваться с ним. Долго искать не пришлось, помощник нашелся на средней палубе у правого борта. Ничем существенным он занят не был, как и большинство матросов на тот момент – корабль мирно плыл на двух поднятых парусах. Северянин смотрел на море, то вдаль, на горизонт, то на близкий скалистый остров с кучей вопящих птиц.

– Эрик, можно вас на несколько минут? – Спросил Филипп сразу, как только подошел к помощнику.

– Конечно. В чем дело?

– Я хотел поговорить с вами насчет Солта. Вернее, насчет вашей команды и того момента, когда мы сойдем на Зеленый берег.

– О команде? О чем же? – Пророкотал северянин удивленно.

– Когда мы высадимся на берег, слух о болезни капитана Солта прокатится по деревне меньше, чем за половину дня. – Филипп решил говорить напрямую, какой бы сомнительной правда не показалась помощнику капитана. Все люди с севера, которых он знал, считали честность одним из главных достоинств человека, и ему не хотелось обманывать таких людей. – А через день это даже волы в стойлах будут обсуждать. Ваши люди, Эрик, надеюсь, не будут способствовать распространению слухов?

– Мои люди – матросы, а не бабы-южанки. Драться и править кораблем умеют, сеять слухи – нет. Я вообще сомневаюсь, что они будут говорить о болезни капитана с кем-то не из команды. Это слишком личное. Его болезнь – наше общее горе и горе каждого, а плакаться незнакомым людям в своих бедах, сами знаете, мы не любим.

– Понимаю. Я так и думал. И все же, даже случайно оброненное слово о том, как плохо капитану, может сильно осложнить дела. Видите ли, факт того, что Солт болен, невозможно будет утаить ни от кого. Если есть люди, всегда есть, кому подслушать. – Эрик кивнул, давая понять, что слушает лекаря внимательно. – А вот факт того, что капитан не просто болен, а очень тяжело болен, нужно скрывать всеми силами. Если Церковь про это прознает, мне станет тяжелее лечить капитана, появится ненужное внимание. Сами понимаете, пользы от этого никому не будет.