Текст книги "Чумные (СИ)"

Автор книги: Максим Сиряченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

IX

Нил проснулся посреди ночи. Опять.

"Опять. Уже пятый день подряд" – подумал он, переворачиваясь на бок в кровати. Три заката минуло с того дня, когда Ванесса объявила о своем уходе к Филиппу. И каждую ночь в эти дни юноша просыпался с ощущением, как если бы проспал неделю. Но не сегодня. Сегодня, по его ощущениям, Нил проснулся еще раньше. И отнюдь не по своей воле. Не было и следа той странной бодрости, юноша проснулся не оттого, что выспался. Его что-то разбудило. Какой-то грохот снаружи.

"Если ты проснулся посреди ночи, возможно, ты почуял опасность, близкого врага. Никогда не пренебрегай своим предчувствием. Возможно, кто-то за тобой наблюдает, смотрит из темноты..." – вспомнил Нил слова героя одного романа. Каждый раз, когда юноша так просыпался, он вспоминал их, и каждый раз с усмешкой. Никто и ничто не могло наблюдать за ним в ночной час. Отец крепко спал, как и все в поселении. Разве что мышь, живущая под половыми досками, вполне могла сверлить его полным ненависти взглядом, вынашивая какие-то свои кровожадные планы и лелея месть за мышь-подругу, утопшую в том месяце в кувшине молока.

На этот раз Нил не усмехнулся. На этот раз он понял, что его разбудило. Это был грохот снаружи. И теперь в памяти юноши всплыла прописная истина, которую с пеленок долбил ему отец.

Если что-то прогрохотало там, на улице, в чем Нил уже не сомневался, то это кто-то что-то толкнул. Что-то тяжелое, громоздкое и неустойчивое, способное издать подобный звук. Это "что-то" толкнул кто-то достаточно большой и сильный. И этот "кто-то" шхерился в ночи рядом с его, Нила, домом.

Какая-то часть Нила, более рациональная и лишенная романтики, говорила, что не может там быть чудовищ и прочей смертельно опасной дряни. Все монстры остались на Большой земле, в Десилоне и других государствах. Она говорила, что волноваться бесполезно и лучше идти спать дальше. Другая его часть возражала, что монстры – не единственные опасности в этом мире. И что пьяный вдрызг крестьянин вполне может залезть куда-нибудь, куда не следует, сломать что-нибудь, украсть, убить.

Нил быстро натянул штаны и куртку на голое тело. Грохот снаружи повторился, развеяв жалкие остатки сомнений. Гремела деревянная посуда, которая сохла на воздухе после мытья. Юноша запустил руку в узкую щель под кроватью и нащупал ножны. Секундой позже в руке у него оказался остро заточенный кинжал с длинным и широким лезвием.

На несколько мгновений юноша остановился у двери и прислушался. Снаружи доносились звуки, то ли сопение, то ли хлюпанье. Ничего похожего он никогда не слышал. В голове у него сразу возник образ: волколак стоит по другую сторону двери, плотно прильнув к ней головой, и слушает, что делает за дверью человек. И с трудом глотает текущие ручьем слюни. Нил нахмурился, крепче сжал кинжал и открыл дверь, готовый к любым поворотам судьбы. И почему-то то, что он увидел, его не удивило.

Напротив двери и чуть правее, рядом с опрокинутым корытом, в котором когда-то сохла посуда, возле большой бочки с дождевой водой, стоял гробовщик. В его руке был большой черпак, позаимствованный из корыта. Гробовщик пил жадно, проливая половину себе на рубаху, иногда брызгая остатки на голову.

Вставшего на пороге юношу с кинжалом в руке он какое-то время не замечал. Достаточное, чтобы Нил успел спрятать кинжал за пазуху.

– Нил? – Спросил гробовщик сиплым голосом. – А как ты это?.. Шо ты тут делаешь, а? Я первый сюда пришел.

"Опять нажрался вдрызг" – с неприязнью подумал Нил и сплюнул бы, будь он на пороге один. Но напротив него был еще и пьяный в зюзю гробовщик, он же могильщик, он же могилокопатель и мастер похоронных дел. Юноша не хотел показаться невежливым, хотя уважения к мастеру похоронных дел у него было лишь немногим больше, чем ничего.

– Я тут живу, Бурик. – Ровным голосом ответил Нил. – И мне бы хотелось знать, что ты забыл у нашего дома, у нашей бочки с водой.

"Если он срыгнет туда, я огрею его этим черпаком по голове и прогоню взашей" – непроизвольно подумал юноша. Однако ответ могильщика прогнал эти мысли.

– Извини, Нил... Мне тут чего-то нехорошо стало, а воды дома нет ни шиша. А соседи, сам знаешь, у всех бочки дома. Домой-то к другим лезть токмо вор будет.

– Наш дом, значит, ближний?

– Так и есть. Ик... – У гробовщика началась икота от выпитой воды. – Я вот чего, значицца, спросить хотел... Вы там не против, если я воду у вас пока что брать буду?

– Бери. – Кивнул без особого энтузиазма Нил.

Гробовщик, не дожидаясь приглашения, зачерпнул еще воды и принялся жадно глотать, облепив губами край черпака. На них юноша заметил что-то черное и неприятное, вроде запекшейся черной крови. И на руках тоже. В лунном свете это были маленькие черные круглые пятна на коже. Выпуклые. От некоторых шел темный след по коже, как будто растертый след от чернил... Или кровь из раздавленного фурункула. Только Нил подумал о фурункулах, как ветер поду в его сторону, и он почувствовал тошнотворный запах, идущий от гробовщика. Как если бы тот целый день валялся в куче гниющего на жаре жира, а под вечер окунулся бы в яму под сортиром. Нил закрыл рот рукой и закашлялся, подавляя рвотный позыв. И был какой-то кислый привкус у этого смрада, который юноша почувствовал и узнал сразу, ему не нужно было учиться в университете, чтобы распознать его. Это был букет из запахов гноя, застарелого пота, мочи и вони изо рта, который возникает, когда человек вечно лежит в постели, потеет от сильного жара и встает редко, чтобы справить нужду и, может быть, поесть. Запах болезни.

– Черпак оставь себе. – Поспешил сказать Нил и зашел в сени, закрыв за собой дверь.

Вслед ему донеслось жадное фырканье Бурика и слова:

– Ух, еп, как пить-то хоцца... Как пить-то хоцца...

X

Пять дней прошли на удивление быстро. Первые два полностью ушли на обустройство нового дома Ванессы. Последние три были чуть более интересным. Конкретно – очень интересными, поскольку Филипп решил не откладывать начало обучения своей подопечной в долгий ящик.

Конечно, были различия в травах. С одной стороны колоссальные. С другой – мизерные.

Почти все травы, которые использовала девушка, в какой-то степени были аналогами произрастающих на Большой земле. Это Филипп понял, почти полностью прочитав написанный Ванессой труд, а дочитав его, окончательно убедился в своей догадке.

Редко попадалась пара растений или их частей, один с Десилона, другой – с Зеленого берега, почти полные аналоги друг друга. Их можно было пересчитать по пальцам одной руки. В остальных схожих парах были определенные различия. Где-то незначительные, где-то значительные, где-то вовсе не очевидные с первого взгляда. И все же различия не были фатальными для препаратов. Опытные образцы известных вытяжек, лечебных мазей и спиртовых настоек из местных трав подтвердили этот факт. К неописуемому восторгу Ванессы.

Алхимик не обошел вниманием и учебники девушки. Большая их часть действительно давала знания по своей области, конкретные и неоспоримые. Но не все. В некоторых прочные факты сочетались с сомнительными сведениями и заведомо провальными теориями, такими же наивными, как и их создатели. Реже – с откровенной чушью, написанной несведущими в спагирии и алхимии людьми. Книги, попавшие в последнюю категорию, послужили для растопки камина. Протест Ванессы не длился больше часа.

Занятия в основном были теоретическими. Просто потому, что Ванесса усваивала практическую часть мгновенно, кажется, еще до того, как к ней приступала. Ей как будто все было известно заранее: степень готовности препарата, последовательность действий, время, когда нужно остановить один процесс и начать другой. Во время занятий практикой Филипп не чувствовал себя учителем или наставником. Он был скорее наблюдателем. Ему ничего не приходилось объяснять или поправлять, он просто стоял и смотрел, как Ванесса идеально выполняет поставленную задачу.

С практическими занятиями все обстояло несколько сложнее. Филипп всегда начинал сначала с общих сведений. Говоря просто: зачем это надо, какая от этого польза и вред. Затем шло детальное описание предмета урока, будь то препарат или алхимическое приспособление, нюансы использования, если они были, теория его применения на практике. Но Ванесса, видимо, привыкла вытягивать каждую крупицу знания из своих учебников, даже из тех, которыми Филипп теперь разжигал камин. Точно так же она вытягивала каждую крошку информации из алхимика. Даже если эта информация не была важна, Ванесса все равно задавала вопрос и ждала такого же конкретного и полного ответа, какой лекарь обычно давал на действительно важные и стоящие внимания вопросы. В плане знаний она была похожа на дракона, сидящего на куче золота и подгребающего к себе медяки, ее интересовало абсолютно все, что имело хоть какую-то ценность. Температура печи и время, необходимое для закипания, полного парообразования и конденсации отдельного вещества из сырой смеси, внешние признаки, по которым можно будет определить свежесть ингредиента или готовность извлекаемого вещества. Как могут повлиять примеси, в частности пыль, песок и грязь, и отдельно – примеси из того же ингредиента, какие проблемы могут возникнуть в случае злоупотребления или недостаточного приема препарата у больного, противопоказания, могу ли они оказаться смертельными в случае аллергии и индивидуальной непереносимости. Могут ли незначительные различия между ингредиентами, хотя бы в теории, вызвать "конфликтную ситуацию" между двумя препаратами. Наконец, стоит ли его употреблять, не является ли препарат сильнодействующим аналогом какого-нибудь более мягкого декокта, настойки или вытяжки, менее эффективного, но не отравляющего организм побочными свойствами. В конце конов, больше половины препаратов имели в качестве основы спирт, еще примерно треть образовывали ядовитые вещества, которые никогда полностью утрачивали свою токсичность в препарате. Оставшиеся в лекарстве яды либо ослабляли организм больного, помогая другим веществам победить болезнь, либо должны были быть употребленными в крошечных дозах в качестве непосредственного лекарства или противоядия. Как Филипп понял, Ванесса была сторонницей более традиционной медицины, но с использованием алхимических машин, и предпочитала избегать лишних токсинов там, где их можно было избежать.

Было трудно, были разногласия и споры, были злость и раздражение. Было весело, был смех, согласие и одобрение. Во время занятий теорией Филипп чувствовал, что девушке интересны предлагаемые им знания, и позволял вытряхивать из себя все до последней крупинки. Он и сам этого хотел, несмотря на то, что после теоретических занятий его мозги казались ему сделанными из воска. А потом начиналась практика. И Филипп стоял и смотрел, как девушка применяет все то, что она из него вытряхнула. В первый раз, и всегда идеально. Филипп стоял, смотрел и не мог насмотреться на свою новую ученицу.

Прошло пять дней с того момента, когда Ванесса впервые вошла к нему в дом. Три из них были потрачены на учебу без остатка. Эти дни были просто замечательными. Проблемы начались к вечеру пятого дня.

Была ночь. Два мальчика вышли на безлюдный перекресток между Главной улицей и дорогой, соединяющей амбар с храмом. Обоим было не больше семи лет. В по-детски ясном взгляде каждого были испуг и решительность. По уговору один должен был побежать к храму, так быстро, как только мог, чтобы попросить помощи у священника. Второй должен был бежать еще быстрее к старому дому лесоруба, в котором поселились лекарь и еще один лекарь, из-за моря. Так и поступили.

Мальчик со светлыми волосами и ясными карими глазами бежал к дому лекарей. Недавно прошел дождь, его босые ноги шлепали в раскисшей грязи. Пару раз он чуть не падал, поскользнувшись в ней, но вставал и бежал дальше. Петляя между огромными толстыми деревьями, мальчик боялся заблудиться, но не потому, что плохо знал окрестности или боялся темноты леса.

Хоть тропа и извивалась, она выдерживала определенное направление. Развилок на ней тоже не было. Мальчик бежал по дорожке и скоро увидел впереди дом. Из одного его окна полосками лился свет.

Ванесса вздрогнула от частого, несильного стука в дверь. У нее сложилось впечатление, что кто-то не особо сильно молотил в дверь кулаками. Или это делал ребенок. Девушка нехотя поднялась с кровати, положила открытую книгу на стол и подошла к двери.

Филипп ее не опередил. Конечно, он не спал. Все так же сидел в главной комнате, читая рукопись Ванессы. После десятого раза это перестало ей льстить, однако лекарь читал не для того, чтобы ей угодить. Он собирался вытряхнуть из девушки знания так же, как она вытряхивала его знания из него, но более деликатным способом. И засиживался допоздна. Впрочем, Ванесса видела все и без его признаний. Видела, что у Филиппа бессонница, и решила не лезть – он ведь и сам лекарь, хорошо знает, что ему нужно. И если не спит, то только потому, что не хочет спать. Она видела, что он не только читает ее рукопись, но и ведет записи и постоянно о чем-то думает. Это было заметно по его лицу, лекарь больше не носил маску дома, перед Ванессой. Оставался в одной белой холщовой рубахе, почти такой же белой, как его кожа, и в просторных брюках. На столе перед ним постоянно горела свеча, когда было темно, там же лежало гусиное перо и чернильница. И еще кипа бумаги и пергамента. Все свои мысли Филипп наносил на них, и девушка часто терялась в условных знаках и обозначениях, которые составляли половину текста. Алхимик объяснял, что это шифр, придуманный его коллегами во времена гонений, и что ему просто удобно записывать вместо одного слова какую-нибудь закорючку. Поиск лекарства от чумы, возможных ингредиентов и трав предполагал еще и умственную работу перед опытами. Обдумать формулу, все взвесить, а затем уже пробовать. Две формулы он уже признал неудачными опытным путем, сколько же он отбросил, используя лишь свои знания и ум, было известно только ему самому. Филипп сам пробовал на себе эти препараты, вероятно, стремясь узнать степень безопасности каждого из них. И оба раза отмечал ухудшения самочувствия. Что, опять же, не сильно способствовало сну.

Но лекарь не открыл дверь первым, хоть и был ближе к ней. Он все так же сидел за столом в привычной холщовой рубахе и брюках. Усиленно царапало пергамент перо, нанося одну литеру за другой, один за другим вписывались между строками почти оккультные символы, на лице алхимика была полная заинтересованность в происходящем на бумаге. На стук он, казалось бы, не обратил ни малейшего внимания. Только вот Ванесса знала, что он ждет, когда она откроет дверь сама.

"Пожалуйста, пусть это будет Нил" – Думала в такие моменты девушка. Это была единственная мысль и причина, по которой Ванесса была не сильно против изображать из себя дверного лакея и не щетинилась из-за этого. Разумеется, реальность была далека от ее надежд. За дверью оказывался либо крестьянин, у которого заболела жена, или дети, или скот, либо крестьянка, у которой заболел муж, или дети, или скот мужа. Открывая дверь, Ванесса пыталась угадать, кто стоит за ней, мужик или крестьянка.

За ним, в дверном проеме, стоял босой мальчишка, никак не старше восьми лет. А из-за очень светлых карих глаз он казался еще младше. Когда он столкнулся с девушкой взглядом, она увидела в его глазах испуг.

– Тетя, папка заболел!

Девушка нахмурилась.

– Ты чей будешь? – Спросила она просто и понятно, на изрядно исковерканном диалекте черной кости. От этой простоты и понятности ее порой воротило.

– Бурика. Папка гробовщик мой. Болеет папка, просил тетю лекаря прислать. Идете та?

– Иди домой, я скоро приду.

– Но папка...

– Я знаю, где живет папка. Иди домой.

Мальчик еще раз посмотрел в глаза Ванессе, потом испуганно отвернулся и побежал по дороге назад. На крыльце и ступеньках остались грязные следы босых ног. Ванесса выдохнула в холодный ночной воздух и закрыла дверь.

– Тетя... Какая я, к лешему, тетя? – Сквозь зубы проворчала она, направляясь к своей комнате. Девушка терпеть не могла, когда кто-то из крестьянского помета называл ее "тетей".

– Ты на десять лет его старше. – Отозвался Филипп. – Крестьянки в твоем возрасте имеют двоих-троих детей и мужа. Возможно, даже алкоголика.

– Если это намек на вопрос, почему я еще не замужем и без детей, то я не буду на него отвечать.

– Никаких намеков. И мне вполне понятно, почему ты еще без семьи.

– Ну и почему же?

– Я не вижу в округе приличного юношу, который сгодился бы тебе в качестве жениха.

Она хмыкнула и вернулась в комнату. Слова лекаря были чистой правдой, однако одна мысль протеста без конца крутилась у нее в голове. Ванесса знала, что никогда ее не озвучит, и эта мысль будет еще долго виться в ее памяти. Это только усилило ее раздражение. Ненадолго.

– Нил, разве что. – Донесся до нее голос Филиппа из главной комнаты. – Пожалуй, единственный достойных юноша.

Ванесса ответила молчанием. Внутри нее раздражение перемешалось со смущением, но это быстро прошло. Ей было легче думать, что Филипп сам увидел в нем хорошего человека, а не в очередной раз угадал мысли своей подопечной. Немного так подумав, девушка тряхнула головой и застелила кровать. Меньше всего ей хотелось возвращаться с холодной улицы в мятую остывшую постель.

Когда она закончила с кроватью, поставила книгу с закладкой на полку, надела нарукавники из ткани, перчатки, куртку с воротником и, наконец, привела себя в порядок, Филипп уже сидел за столом со свечой, пером и бумагой... Как обычно. Только в кожухе. Рядом лежали перчатки и маска, на крючке у двери, ранее всегда сложенный на спинке стула, висел плащ.

– Я с тобой. – Заявил он.

– Я и сама могу справиться. Не маленькая уже. – Ответила девушка, но без запала. На самом деле, ей не хотелось идти одной.

– Когда кто-то посылает ребенка посреди ночи за лекарем, обычно все оборачивается плохо. Крестьяне часто тянут время до последнего и не идут к лекарю с тяжелой болезнью, пока не станет слишком поздно. У меня часто такое было, и у меня есть кое-какой опыт в работе с этим. Иногда даже получается кого-то спасти. Поэтому, если случай как раз такой, тебе будет, чему поучиться. Ты знаешь, даже безнадежно больных можно спасти, если действовать быстро и тем, чем надо.

– Еще один урок? Ночью?

– Ты что же это, против? – Притворно грозно спросил Филипп.

– Я только "за". Только вот на улице холодно, мне сонно и я устала.

– Нечего артачиться. Холод прогонит сон. Утром поспишь подольше, завтрак приготовлю я. Бери сумку и пошли.

Уже выходя из дома, Ванесса попыталась вспомнить, когда это Филипп начал обращаться к ней на "ты". Где-то посередине между этими пятью днями. Она немного скучала по вежливой форме обращения алхимика к ней, однако неформальное общение ей нравилось больше. Девушке хотелось, чтобы Филипп был ее учителем и другом, а не просто учителем или просто опекуном. Переход с вежливого обращения на дружеское прошел незаметно, отчасти потому, что Филипп уже не казался Ванессе чужим. Он был опекуном, хоть далеко не родным. И другом, хоть Ванесса боялась заговорить с ним о дружбе.

"Ну не спрошу же я: "Филипп, мы ведь друзья?" Я не горю желанием упасть перед ним в его глазах. Или в своих" – Думала Ванесса, сходя с крыльца и ступая на тропу.

До дома гробовщика шли около получаса. Могли бы управиться немногим быстрее, но ночь была безлунной, а дорога раскисшей. Грязь не схватывал и ночной холод, от которого пар валил изо рта. Плотные грозовые тучи закрывали небо, а в свете факела дорога и дома казались совсем другими. Поэтому Ванесса, которая вела Филиппа, пропустила поворот и свернула не туда. В итоге потратили на десять минут больше. Как оказалось, это не было самой большой их неприятностью.

У дома гробовщика и двух его маленьких сыновей стояли люди с факелами. Немного. Пара, священник Мартин и монах, тот самый, что был с ним в последний раз. Возможно, его слуга или слуга храма. Священник, как всегда, избегал ходить в церемониальных нарядах по деревне, носил бесформенную домотканую одежду – монашескую рясу. Она висела на нем, как мешок на жерди для пугала.

– Не повезло. – Сказал Филипп девушке. Та лишь кивнула в ответ. Она предпочла бы не видеть священника перед работой. Или уроком.

Ванесса со своим учителем остановилась у крошечного заборчика перед домом гробовщика. Его, казалось, смогла бы перепрыгнуть и крыса – черенки едва доставали до колена. Посередине забора втиснулась калитка. Такая же крошечная. Ванесса подумала, что калитка больше подошла бы для кота. И она бы точно не стала нагибаться, чтобы открыть ее. Пнула бы ногой или попросту перешагнула. Однако входить в чужой дом без приглашения считалось вульгарностью даже тут, на Зеленом берегу. Дом вообще был особым местом для семьи, святыней, в которую никому не позволено было входить. Гостей принимали на веранде, если она была, или за столиком на заднем дворе. Но внутренности дома существовали только для семьи, в нем живущей. Поэтому Филипп не удивился, увидев стоящего у заборчика священника.

Между Филиппом и духовными лицами было не больше десяти шагов, точно между ними расположилась приоткрытая дверка, пародия на калитку. Алхимик не удивился, даже когда Мартин стал нервно поглядывать на него и на Ванессу. Так продолжалось еще с минуту, а потом священник все-таки смог удивить лекаря. Он, оставив своего слугу с кадилом и коробочкой ладана, быстро зашагал к лекарю и его ученице. Чересчур бодро для старика, которому уже минуло за шестьдесят.

Его вид не предвещал ничего доброго.

– Что, и вас, стало быть, малой позвал? – Проскрежетал голосом Мартин. Такой уж был у него голос. Очень часто он дрожал, почти скрипел, как плохо смазанная дверная петля.

– И нас позвал. Только, видимо, уже другой малой. – Ответила первой Ванесса. – Со светлыми волосами и такими же светлыми карими глазами.

– Ба, да откуда ж я знаю, кто меня позвал? Думаешь, я вижу в ночи, у кого какие глаза? Ну да твоя правда. Их двое у господина могильщика.

– Значит, кто-то должен быть дома. – Привлек внимание священника Филипп. – И вам бы следовало войти и успокоить его семью. Начать ритуалы. Вас ведь зачем-то позвали?

– Ты передо мной не умничай, сопляк! – Потряс рукой Мартин. – Не учи деда уму-разуму, покуда сам не прожил, сколько я. А не вошли мы, потому как некому впустить!

– Как это – некому? Кто-то же должен быть.

Священник не заметил настороженности в голосе Филиппа.

– Тьфу! Еще умничать собрался перед дедом! Как по-твоему, раз мы тут глотки рвем и нам не открывает никто, да не то, чтобы не открывает, ни одна собака не высовывается, то, стало быть, там и нет никого?

– Логично.

– Вот и не говори тогда. А то "должен быть, должен быть"! Мало ли, кто что кому должен. Их нету, и все тут. Только жди теперь, пока появятся.

– Ну что ж, подождем.

– Вот и подождем. Порознь. – Дед сплюнул и вернулся к слуге. Он наблюдал за сценой с напряженным интересом, но увидев, чем все закончилось, расслабился, интерес в его глазах потух.

– Несносный дед этот священник. – Пробурчала себе под нос Ванесса. – Невежа, а еще других учит и говорит помолчать.

Филипп ее услышал.

– Характер у него как у любого деда. Абсолютно такой же, как у многих. Он может быть и добрым, и сердитым. К тому же, за шестьдесят лет и больше можно успеть навидаться всякого. А это тоже опыт.

– Ну да. – Фыркнула Ванесса и недоверчиво взглянула на лекаря. Потом на Мартина, который что-то говорил послушнику вполголоса.

– Не нужно сарказма, девушка. Это не худший тип людей. Пусть он костный, он не самый плохой. Простой деревенский дед.

– Да? А почему он тогда такой несносный, вы объяснить можете?

– Он священник. Священники не любят алхимиков, ненавидят лютой ненавистью.

– Я пыталась наладить контакты с ним, не подумайте. Пыталась что-то объяснить и утрясти недопонимания. Но он твердолобый, как кабан. Его лоб из баллисты не пробьешь.

– Престарелый священник-старообрядец из деревни. Невежа, как ты сама выразилась. Как ты думаешь, спорить с ним – благодарное занятие? И тем более – разубеждать его в его собственных предрассудках? Если ты убедишь его в своей непогрешимости и в моей тоже, то ты сможешь уговорить горный хребет перейти на другое место. Скажем, на болото.

– Почему на болото? – Просто так спросила девушка.

"Интересно, это ее вечное любопытство или ей просто не хочется стоять в тишине?" – усмехнулся про себя Филипп. И с удовольствием ответил:

– Просто. Не люблю болота.

– Там растет много ценных растений. Чертов Палец, к примеру.

– А еще чернолист, корни которого пахнут... Так себе, когда его выдергиваешь из земли. Не говоря уже о том, что на этот запах сбегаются все окрестные падальщики и трупоеды.

– Вы видели трупоедов? Расскажите. Пожалуйста.

"Ну, тут точно любопытство".

– Рассказывать особо нечего. Под Маракатом есть огромный склеп старых времен, там хоронили людей, чтобы эпидемии не распространялись по городу. В наше время используется только десятая его часть, остальная заброшена и никем не используется. Один раз я спускался туда вместе с солдатами. Я тогда еще не увлекался спагирией, был кем-то вроде искателя древних могил. Еще в юности. Тогда я поглядел на трупоедов. Мерзкие создания.

– А на что они похожи?

– На черного, как смоль, человека тонкими длинными конечностями с лишним суставом в каждой. По виду еще как-то похож на человека... Если смотреть на труп. А стоит увидеть живого гуля, понимаешь, что ничего человеческого в них нет. Бегают как пауки. Бегут от яркого света и больших групп вооруженных людей. Они не нападают, если им грозит опасность.

– Как волки?

– Волки умные. Они не нападают, если кому-то из их стаи угрожает смерть или рана. Налицо забота о сородичах и понимание социума. Трупоеды больше похожи на рой трусливых пчел-убийц. Каждый хочет есть и действует по-отдельности. Они думают только о своих жизнях и голоде, а в стайки сбиваются, потому что так меньше шансов умереть. Поэтому они либо не нападают, либо нападают на слабого стаей. Тупые твари, но страшные.

– А вам приходилось видеть их на охоте?

– Приходилось, и не раз. За годы службы меня забрасывало... В разные места.

Ванесса на время замолчала, переваривая слова опекуна и думая обо всем том, что он ей рассказал. Филипп молча стоял рядом, погруженный в неприятные воспоминания. К счастью, недолгое. Он заметил, что вокруг резко посветлело, взглянул на небо и увидел, как грозовые тучи уползают в сторону, как из-за нее показывается луна. Особо большая в этой части света. Он невольно вдохнул носом глубже, полной грудью. Ощутил то, от чего у него волосы на затылке встали дыбом, а под ложечкой засосало. Он почувствовал, как оживает кровь в его венах, как она начинает приятно волноваться, с каждой секундой все сильнее, давая ощущение силы и бодрости, которую непременно нужно выплеснуть. Выследить кого-то. Догнать.

"Нет. Никакой дурости" – Сказал себе лекарь и крикнул Мартину:

– Господин священник!

Пошел к нему, прошел мимо калитки и встал рядом. Ванесса пошла за ним следом, не понимая, что ее опекун собрался предпринять.

– Я вхожу.

Священник сначала непонимающе смотрел на лекаря. Затем, осознав, что сказал алхимик, выпучил глаза и почти закричал:

– Нельзя! Дом – священное место семьи, и ты знаешь это, окаянный!

– Тогда хотя бы подойду к двери и постучусь. Дом начинается за стенами.

Мартин все еще зверски смотрел на Филиппа, но голос его прозвучал спокойно:

– Иди. Постучись, если думаешь, что тебе откроет ветер. Никого там нет.

– Тогда чего мы ждем?

– Можно мне с вами? – Подала голос Ванесса. Слуга и священник посмотрели на нее. Последний – с явным неодобрением.

– Подожди здесь. Сдается мне, это не тот случай, где твоя помощь многое изменит.

– Урока не будет?

Слуга посмотрел на нее с изумлением. Мартин яростно и угрожающе.

– Это уже далеко не похоже на урок, Ванесса. Жди здесь и не иди за мной. – Проговорил он отчетливо, Ванесса не слишком радостно кивнула в ответ.

Филипп зажег новый факел от старого, старый погасил. Чуть наклонился и толкнул дверку рукой. Вошел на территорию дома, прошел по протоптанной дорожке к крыльцу. Три пары глаз смотрели ему в спину. Три пары глаз смотрели, как он поднимается по одинокой ступеньке на крыльцо, встает перед дверью. Как он дотрагивается до ручки двери, держа во второй факел. Легонько тянет на себя. Дверь не поддалась. Ванесса заметила торжествующий взгляд Мартина, брошенный в спину алхимику, и стиснула зубы, чтобы не обозвать его старым идиотом.

Лекарь чуть толкнул дверь от себя, внутрь дома. Дверь приоткрылась. Изнутри повеяло, сквозняк принес с собой тот же запах, знакомый каждому лекарю. А вместе с тем солдату, бандиту и любому воину. Об волосы на затылке Филиппа теперь можно было уколоться.

Девушка поймала растерянный взгляд Мартина и незаметно злорадно улыбнулась. Конечно, не все люди строят избу так, чтобы можно было выти зимой, не боясь, что вход заметет сугробами.

Филипп сжал оголовье трости в одной руке, факел – в другой и вошел в темный дом, локтем приоткрыв дверь. Запах усилился. Казалось, что так воняла сама тьма. Лекарь вспомнил склеп под Маракатом и шумно сглотнул.

Подувший сквозняк закрыл за ним дверь, и он не услышал возмущенного голоса священника. Возмущенного и негромкого, как будто испуганного, почуявшего неладное. Даже он почувствовал. А Ванесса – тем более.

Уже у порога Филипп понял, что случилось. Из дома несло болезнью и смертью. Однако смерть наступила не из-за болезни, Филипп был в этом уверен. За годы жизни он видел сотни трупов, и не все оставляла после себя прошедшая по селу или городу хворь. Некоторые были убиты другими людьми. Или чудовищами. Такие трупы, разодранные, иссеченные клинками или когтями, с оторванными конечностями, перегрызенными костями и вспоротыми животами пахли совсем другой смертью, ужасной, насильственной. В доме гробовщика стоял именно такой запах.

Свет факела осветил почти весь дом могильщика. Снаружи он вовсе не казался уродливым, чего нельзя было сказать о внутренностях дома. Изба оказалась одной большой неказистой комнатой с печью и самой необходимой мебелью. В сенях еще было относительно чисто. Дальше начинались беспорядок и хаос. Домашняя утварь была раскидана повсюду, мебель повалена, посуда разбита. Пол был весь в осколках. Дальняя дверь в противоположной стене, ведущая на задний дворик с огородом и садом, была открыта, она громко и мерзко поскрипывала на ветру. Окно в трех шагах от двери было разломано ударом чего-то тяжелого, те диагональные доски, что еще держались, треснули и прогнулись. На них Филипп разглядел кровь, и ему сразу стало не по себе. Кровь тонкими засохшими ручейками спускалась от провала в окне вниз, к стене и полу. Обзор закрывал упавший на бок стол поистине великанских размеров.