Текст книги "Чумные (СИ)"

Автор книги: Максим Сиряченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Сиряченко Максим Николаевич
Чумные

I

Звук скрипящих на ветру снастей и бьющихся о борт корабля волн заполнял собой все. От него не было спасения даже в уединенной каюте капитана. Старый, уже списанный на гражданскую службу фрегат «Гордый», казалось, скрипел всем своим существом. На палубе к скрипу корабельных снастей и шуму волн присоединялся рокот близкого шторма. Черные тучи, завитые в спираль, собирались вокруг иссиня-черного провала в небе, образуя огромное демоническое око. Молнии то и дело сверкали, мимолетно разгоняя штормовые сумерки, раздавался грохот грома, страшной силы ветер двигал море в какой-то полусотне лиг от корабля. Каждый член команды был напряжен в тот момент, на палубу и трюм опустилось мрачное молчание. Корабельный кок, который буквально жил готовкой и постоянно стряпал на своей кухне хотя бы сухари, сидел на табурете в кампусе, испуганный, нервно жевал передними зубами шляпу и, стиснув челюсти, читал молитву. Матросы и юнги выполняли свою обычную работу, но в гробовом молчании и с хмурыми лицами обреченных на поражение воинов. Оружейники и гребцы не при веслах, сидящие без дела, не доставали бутыли с горилкой, чтобы повеселиться или скоротать день. Пурсер перестал канительно распределять известные остатки провианта на неизвестный остаток недель и ходил взад-вперед по узеньким коридорчикам трюма, звеня связкой ключей, точно привидение цепями. Вся команда, совсем как измотанная постоянными сражениями хоругвь, которой выпала самая тяжелая доля в решающей битве, ждала либо рока, либо решения капитана. На всем фрегате только один человек внешне казался спокойным. Это был Филипп Эстер, королевский лекарь.

Филипп стоял у самого борта и смотрел на шторм. Когда-то давно, когда он еще ребенком плыл на рыбацкой лодке в море, к счастью, вблизи берега, его выбросило за борт неожиданно большой волной. Тогда он не умел плавать и чуть не утонул, и сам не помнил, каким образом провел в соленой воде больше часа, прежде чем его нашли и подобрали. Этот час в море иногда снился лекарю в его кошмарах. У Филиппа были свои страхи, из которых только один был реальным: страх быть выброшенным за борт и так и остаться в море. Этот страх был особо силен, потому что был единственным из реальных страхов лекаря, все остальные существовали только в его голове, и Филипп это знал. Только вот теперь этот единственный реальный страх отошел на десятый план, от него осталось лишь непонятное волнение. Все из-за шторма вдали.

Зрелище было для него новым, а буйство стихии завораживало и пленило, и его пытливый ум старался увидеть и запомнить как можно больше. Почти всю свою жизнь он положил на алтарь науки и лишь немногим меньше жил при королевском дворе. Появление этого человека на старом фрегате стало неожиданностью для многих, в том числе и для Филиппа, который сам до конца не верил, что получит согласие на свою просьбу, однако король сам одобрил поездку своего лучшего лекаря в новый свет. Официально целью этого путешествия был поиск лекарства от чумы и других неизлечимых болезней. Сам Филипп утверждал, что нет неизлечимых болезней, нужно только знать, где искать, и его поиски, в конце концов, привели его на другую сторону Серединного моря. Уже сейчас Филипп ощущал, что эта часть мира совсем другая. Здесь все было другим: вода, ее цвет и соленость, воздух, небо, звезды были другими. И штормы. Еще задолго до своей командировки он слышал, что в этой части света штормы особенно свирепые, и что плыть через них отважится либо глупец, либо храбрец, либо помазанный Богами. Либо Лекнуиром, Дьяволом. Но полное представление он получил, только увидев один из них своими глазами. И решил для себя, что лучше, чем плыть через такой шторм под защитой пяти Бессмертных, может быть только решение не плыть через него. Самое мудрое решение. Ураганный ветер срывал с поверхности моря воду и уносил куда-то вдаль, с неба хлестал непрерывный поток такой же темной воды, а завывания ветра порой напоминали рев исполинской трубы. И, конечно же, иссиня-черное демоническое Око в небе. Филиппу шторм казался вратами в Ад, пастью могущественного демона. К счастью, шторм был еще достаточно далеко, и над кораблем пока что нависали обычные серые облака. Однако, если не принимать во внимание ад, разверзшийся в небесах в полусотне лиг от корабля, только болезненно-серая пелена над морем говорила о приближении дождя. Если держать дистанцию, то дождь – наибольшее, что может им угрожать. Больное серым цветом небо было с виду полностью обескровлено, выпито досуха штормом, выглядевшим, как опухоль или присосавшийся набухший паразит, и лекарь сомневался, что хоть один клочок его одежды промокнет в этот день.

Однако он ошибся. Стоило ему подумать о промокшей одежде, как Филиппу на перчатку и рукав упали несколько капель дождя. Вода на руке как бы напомнила ему о том, что существует мир за пределами его мыслей, что он не замер, что он реален и не ждет его. Лекарь на время оторвался от мрачных мыслей и посмотрел на небо. Он с минуту искал что-то глазами, и, наконец, нашел – неяркое белесое пятно, отмечавшее то место, где было солнце.

"Сейчас не до свежего воздуха" – одернул он себя и снова перевел взгляд на море. Однако после всех этих дней, на протяжении которых он маялся с больным и жутко нервничал каждый час, каждую минуту, желание чуть-чуть развеяться было слишком велико. Такая простая вещь, как свежий воздух и ветер, казались Филиппу сущим избавлением, винным оазисом, источником живой влаги посреди пустыни. Лекарь чуть приспустил воротник плотной кожаной куртки под плащом. Такую легкую броню из выделанной кожи носили королевские оружейники, она была легкой и удобной, не стеснявшей движений, но Филипп выбрал ее потому, что она своим высоким воротником полностью закрывала шею. Плащ поверх нее был только предосторожностью. Стоило Филиппу опустить воротник, как он почувствовал прикосновение холодного влажного ветра, и тут же – тепло солнца, скрытого за плотными серыми тучами. Лекарь подцепил пальцем край белой полотняной маски и аккуратно приподнял ее. Свет упал на подбородок. Боли он не почувствовал. Тогда Филипп снял маску целиком.

Он закрыл глаза и вздохнул, с наслаждением ощущая тепло солнца и запах соленого моря. На мгновение он вспомнил детство, когда болезнь еще не настигла его, когда он мог гулять под открытым небом без плаща, маски и перчаток; вспомнил знойное лето и игры с другими детьми, купание в реке и рыбалку с тростниковой удочкой. Вспомнил, как тогда воздух от жары становился вязким настолько, что было тяжело дышать, как он вяз в нем, точно муха в меду, и как спасал от жары уже давно пересохший ручей. На его бледном лице появилась улыбка. Как давно это было, кажется, что прошли века.

Лицо у лекаря было молодым, с профилем, достойным быть опечатанным на стороне серебряной кроны, и его можно было бы назвать красивым, не будь оно мертвенно, совершенно белым, с обескровленной полупрозрачной кожей, не будь видна каждая прилегающая к ней артерия, вена и сосуд в отдельности, вполне себе полнокровные. Вся его одежда скрывала почти мраморный цвет кожи: плащ, перчатки, маска, плотная кожаная куртка и такие же штаны, не оставлявшие ни одного открытого участка тела. Когда-то он мог находиться на свету без плаща, перчаток и маски, очень давно, но мог, до болезни. Теперь ему редко выпадал случай вот так стоять под солнцем, не укрываясь от него ни навесом, ни маской с плащом. От недостатка солнечного света его кожа приобрела этот болезненный бледный цвет. Но сейчас эти проблемы отошли на второй план. Свежий воздух и солнечный свет только слегка успокоили его. Со стороны казалось, что Филипп был спокоен, однако внутри у него ворочалось то же беспокойство, почти страх, которое сейчас испытывали все моряки.

Моряки... Вряд ли кого-либо из команды фрегата можно было испугать штормом. Это были опытные мореплаватели, многие из которых только что возвращались с очередной Северной войны. И ни их, ни Филиппа не пугал страшный шторм, мимо которого они плыли. Капитан сознательно отдал приказ плыть параллельным к линии движения шторма курсом в надежде разминуться с ним и пристать к Зеленому берегу на два-три дня позже, не подвергая риску команду и корабль. Команда не привыкла обсуждать приказы капитана, который провел их через две Северные войны и не один шторм. К тому же, еще до ссоры, капитан был лучшим другом Филиппа, и лекарь хорошо знал возможности своего давнего друга, бывшего адмирала королевского флота, и не имел ничего против этого решения. До вчерашнего дня.

Капитан Солт неожиданно заболел ровно девять дней назад. Ситуация была не из лучших. На корабле, посреди моря, невозможно было приготовить лекарство, не было ни места для алхимических аппаратов, ни ингредиентов, а качка мешала бы работе. Однако капитан держался стойко, симптомы указывали на обычное отравление, пусть и несколько затяжное. Пришлось ограничиться обильным питьем, солевой повязкой и диетой. Филипп уже осмелился надеяться, что неизвестная ему болезнь пройдет сама собой, когда положение дел ухудшилось до крайности. Спустя неделю, на восьмой день, болезнь ударила всей своей силой. Капитану стало хуже, начался сильный жар, мокрый кашель, на коже начали появляться бубоны. Начались проблемы с памятью: он пытался считать, но сбивался со счета, так и не доходя до двадцати, не мог вспомнить, сколько дней лежит на койке, пробовал называть имена членов своей команды, но забывал тех, что назвал, стоило ему начать вспоминать имена других. Но самое страшное творилось с его кровью: она начала приобретать темный, почти черный оттенок и густеть. Обильное питье немного облегчало состояние больного, но все прекрасно понимали, что водой болезнь не вылечить. Вода, хоть и входит в состав абсолютно всех лекарственных декоктов, эликсиров, отваров и препаратов, не является активным компонентом. Лечение Филиппа было разве что попытками лечения теми методами, кои имелись под рукой. Соляные повязки вытягивали вместе с водой токсины из плоти и органов, над которыми накладывались, вода восполняла баланс влаги в теле и также выводила токсины, диета и легкая голодовка снижала отравление тела и давала кишечнику с желудком прийти в себя. Но вода есть вода, повязка – не панацея, а сухари есть лишь сушеный хлеб. Вся помощь, какую Филипп оказывал больному, имела только одну цель и задачу: выиграть капитану время, помочь ему дожить до вида берега на горизонте, как можно быстрее пристать к цивилизации, весьма относительной, и там уже приняться за болезнь как подобает медику. Путь в море следовало сократить любыми доступными способами. Приказ капитана плыть параллельным курсом к шторму, отданный им еще до помрачения памяти, в один день стал проблемой. Ведь сам шторм шел наперерез кораблю и вдоль берега, так что время, потраченное на обход шторма, приравнивалось к времени простаивания на мели с опущенным якорем. Филипп надеялся уговорить капитана сменить курс и плыть прямо к Зеленому берегу, но это означало бы плыть через шторм. Одиннадцать лет дружбы с Солтом подсказывали лекарю, что он не согласится повести корабль со своими людьми через такую свирепую бурю ради спасения своей жизни. Только двоих капитан ценил больше себя, своего здоровья и жизни, этими двумя были его король и его, Солта, корабль, и губить фрегат ради спасения себя самого он не решился бы никогда.

Филипп еще раз вспомнил все возможные уговоры, которые пришли ему на ум за прошедшую ночь. Ни один из них не мог бы заставить капитана сменить курс хотя бы на дюйм. Лекарь устало выдохнул и помял в руке снятую маску. Он все равно уговорит друга плыть прямым курсом и вылечит его. По-другому быть просто не может.

"Если я успею до того, как он перестанет понимать человеческую речь и сам забудет слова" – мрачно подумал Филипп. Подобный случай он тоже учитывал. Как алхимик, он имел много врагов, и такая жизнь научила его, во-первых, планировать очень многие варианты заранее, во-вторых, не недооценивать тех, кого он привык считать врагами. Как лекарь, среди врагов он имел болезни. А те, как бы невозможно и нелепо это не прозвучало, случалось, оказывали более коварными, чем люди.

Еще какое-то время лекарь стоял и смотрел на море, погруженный в свои мысли. Больше всего ему хотелось услышать крик дозорного, занявшего место в корзине на главной мачте: "Земля!". Разумеется, этого не могло произойти, до Зеленого берега было еще, по меньшей мере, два дня пути. Открытые не так давно новые земли лежали на другой стороне гигантского Серединного моря, чтобы пересечь его, требовался почти целый месяц. График у фрегата был плотный. Списанный корабль возил припасы и поселенцев в новый свет раз в полгода, но в этот раз поселенцев на борту не было. Только припасы и разные предметы для торговли.

Говоря честно, власть имущие были бы рады бросить это геморройное поселение на другом конце мира на произвол судьбы. Одни настаивали на этом, другим мешал гуманизм и понимание того, что поселенцы откажутся вернуться, а без торговых связей не протянут. Железным аргументом банкиров и казначеев были значительные убытки, и прибыль от торговли, которая вызывала смех сквозь слезы. Но как бы не бились лбами об пол казначеи, банкиры и все недовольные, слово короля было монолитным гранитным валуном, своим весом способным склонить чашу в любую сторону при любом раскладе. И заодно сломать и смять весы, чтобы вопрос более никогда не поднимался.

В какой-то момент Филипп вспомнил, что уже долго стоит у палубы. Конечно, капитан наверняка спит, и будить его раньше времени не стоит, Солту нужны силы для борьбы с болезнью. Лекарь достал из кармана кожаной куртки карманные часы на цепочке. Очень ценный даже в южной части Десилона предмет. В нем есть свои мастера-часовщики, но умелый народ с гор Задушшел делает самые точные и надежные, притом на редкость искусно. Что не так удивительно, учитывая их социальный строй, в котором одним из самых привилегированных сословий были потомственные ремесленники и каменотесы.

На часах был полдень. Это значило, что Филипп уже три часа стоял у борта без дела. Лекарь убрал часы обратно в карман и надел маску. Подобное бездействие воспринялось им как огромный пробел в его работе. Пора было возвращаться к делам, спуститься в каюту и проверить капитана. Надев маску на лицо и поправив воротник так, чтобы между ними не было ни щелочки, Филипп поднялся на кормовую палубу, на которой находилась каюта капитана. В закрытом помещении можно было бы обойтись без маски, но был шанс, что болезнь заразна. Разносить ее по кораблю не стоит. Раздался щелчок, лекарь отпер дверь изъеденным солью железным ключом, и вошел в темную каюту, так же заперев за собой дверь.

Капитан вздрогнул от резкого звука, который издавал его ключ при повороте в замочной скважине. Он проснулся уже давно и сейчас дремал, пытаясь уйти от боли и ужасающего беспорядка в голове. Звук открывшейся двери согнал остатки сна. На мгновение он увидел, как на лестнице, ведущей из каюты на палубу, появилась прямоугольник света, на нем – поменявшая очертания тень человеческой фигуры. Такая тень получается, когда человек одет в плащ.

Свет исчез так же быстро, как появился, раздались шаги. Человек спускался по лестнице. Солт пытался вспомнить кого-нибудь из команды, кто носит плащ, но не смог. В последнее время мысли стали подводить его все сильнее, покидая его голову, как крысы – тонущий корабль.

Тонущий корабль. Все происходящее воспринималось капитаном как сон. Солт ухватился за это сравнение, как если бы оно было единственной связью с реальностью. А может, так оно и было. Смерть подкрадывалась к нему, капитан чувствовал это, но ощущал только смутное волнение. Не за себя, за что-то особо дорогое ему. Что-то он хотел сказать Филиппу. Точно, этот человек в плаще – Филипп, придворный лекарь. Что-то Солт хотел сказать лекарю, но не помнил, что именно. Нечто связанное с тонущим кораблем. И еще капитан фрегата помнил, что эта мысль связана с чем-то очень важным для него, чем-то таким, что он ценит стократ дороже жизни. Корабль? Нет. Король? Нет, как бы предан ни был капитан Короне, но монарх к этому делу не имел прямого отношения. Но это определенно человек, и этому человеку грозит опасность, потому что он, Солт, умирает. Тогда это...

Образы замелькали у него в голове. Его жена, дворец, бунт в Сиэльстене, корабль. Кого-то он везет на корабле прочь от пылающего дворца и разъяренной черни сюда, на Зеленый берег. Такое невозможно забыть. Теперь мысль сама всплыла в его памяти, и Солт торжествующе вцепился в нее, как голодный кот в жирную корабельную крысу. Нельзя забывать ее.

В этот момент шаги стали ближе, и посреди комнаты вспыхнул огонек лампадки. Даже этого света хватило, чтобы осветить немногочисленную мебель каюты. Пара шкафов, сундук, стол посреди каюты, и кровать, на которой лежал Солт. Раздался шелест, который капитан узнал не сразу – шелест пергамента. Зачем он Филиппу? Он в него что-то заворачивает, может, хранит в нем какие-то свои ингредиенты? Капитан повернул голову на звук и действительно увидел свитки пергамента. Филипп развернул один, который уже был исписан аккуратным почерком, и на котором осталось совсем немного свободного места. Лекарь вытащил из сумы, которая тоже лежала на столе, какую-то стеклянную черную баночку, за ней-еще один свиток. В последнем оказалось недлинное гусиное перо. Чернила, догадался Солт. И тут же, опомнившись, отвернулся от стола и вновь вцепился в свою драгоценную мысль, которая уже начала от него ускользать.

Капитан вновь услышал шаги и увидел, как Филипп подходит к кровати, держа перед собой лампадку. Огонек отражался в стеклах маски, отчего глаза лекаря казались необычно яркими. Филипп был рядом и непременно услышал бы его, каким бы тихим голосом Солт не произнес свои слова. И он непременно поможет, ведь от этой просьбы зависит жизнь самого важного для капитана человека. Он уже открыл рот, чтобы сказать эти слова, но Филипп жестом остановил его. Лекарь наклонился к груди капитана.

– Дышите.

Солт сбился с мысли. Что Филипп просит? Разве он не должен выслушать его? Нет, он сказал "дышите", значит, надо дышать. Капитан сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Дышал капитан хрипло, и лекарь, прослушивавший в тот момент шумы в легких, заметил это с первого вздоха.

– Не дышите.

Капитан задержал дыхание и почувствовал, как бьется его сердце. Филиппу это сказало больше, чем старому моряку. Кровь осталась такой же густой, сердце работало тяжело, давление было избыточным.

– Есть изменения в самочувствии?

Смысл вопроса не сразу дошел до капитана, тот слегка растерялся, но все же ответил:

– Есть. Мне хуже.

– Новые симптомы?

– Нет. Старые только ухудшаются.

Филипп задал еще несколько вопросов, капитан дал ответ на все. Лекарь молча проверил глаза капитана и температуру. Жар все никак не спадал, тоненькие сосуды на белках лопнули. Лопнувшие сосуды были темно-красными, почти черными, глаза слезились, у их уголках скопился гной. Филипп молча покачал головой и направился обратно к столу, забрав с собой лампадку. В этот момент Солт подумал, что сейчас самое время сказать лекарю те важные слова, которые он так старался не забыть. Но когда он открыл рот, чтобы начать говорить, то обнаружил, что с губ не слетает ни звука. Слетать нечему, он снова все забыл. Теперь, когда самые простые мысли требовали высочайшей концентрации, даже самые простые вопросы могли выбить его из колеи. Что и произошло только что.

Капитан устало вздохнул. Ничего, он уже даже успел привыкнуть к таким поворотам собственного разума. Он уже несколько раз вспоминал и забывал эту мысль, вспомнит и еще раз.

Снова раздался шелест пергамента. Солт повернулся на звук, к столу. Огонек лампадки по-прежнему освещал большую часть каюты. В этом неярком свете было видно, как Филипп, склонившись над столом, записывал что-то на листе пергамента.

Еще несколько секунд капитан смотрел на лекаря, и вдруг осознал, насколько необычно то, что делает Филипп. Стоило Солту удивиться, как необыкновенно важная мысль ушла от него, точно кисель, стекла в лабиринт извилин, туда, откуда ее уже нельзя было бы вытащить, если бы болезнь затронула его разум чуть сильнее. Капитан на время забыл о самом существовании этой мысли, его полностью поглотил вопрос, почему и что пишет лекарь.

Перо и пергамент в каюте были столь же необычным явлением, сколь летающий налим в небе. Но дело было даже не в этом. Сразу после того, как проверил пациента, садится за пергамент, пишет в корабельной каюте при свете жалкой лампадки, при постоянной качке, не снимая маски и перчаток, и все это стоя, это же уму непостижимо! Ученые всегда трепетно относятся к своим трудам, и работа в подобных условиях – оскорбление для великого человека. Внезапно бывший адмирал вспомнил: Филипп делал так каждый день.

– Филипп... Могу я узнать, что вы пишите?

Солт удивился своему голосу, совершенно непохожему на его прежний. Впрочем, он не мог вспомнить и своего прежнего голоса, мог только удивляться его необычности.

– Историю болезни. – Ответил лекарь, не поднимая головы. – Вы умудрились подхватить новый, никому не известный недуг. Выделить его среди прочих, описав симптомы и характер протекания болезни – мой врачебный долг.

Еще что-то сильно удивило капитана. Но что? Он поймал себя на мысли, что не помнит, кто такой Филипп. Нет, он помнит, что Филипп – придворный врач, его бывший друг. Но чем он занимается? Он алхимик. Или лекарь? Или ученый? Капитан был уверен во всем сразу и ни в чем из этого одновременно.

– Я, кажется, брежу... – В этот момент лекарь поднял на него взгляд. Увидев легкую улыбку на лице у капитана, он вернулся обратно к пергаменту и чернилам. – Но я уже перестал понимать, кто вы.

– Вижу, болезнь окончательно вас запутала. Я бы посоветовал вам поспать и набраться сил.

– Ответьте на мой вопрос. Вы лекарь, но готовите свои лекарства на алхимической машине. Теперь ведете записи, как ученый.

Алхимик на мгновение перестал писать и постукал кончиком пера по поверхности стола. Вопросы капитана на секунду сбили его с мысли, и нужное слово никак не приходило на ум снова. Лекарь оставил попытки и повернулся к Солту.

– Капитан, странно, что вы задались этим вопросом через тридцать лет после нашего с вами знакомства.

– Тогда я принимал это как должное. Теперь я только удивляюсь.

– Что ж, лучше поздно, чем никогда. – Сказал лекарь и тут же вернулся к пергаменту, записав одно-единственное слово. То самое, которое чуть не забыл. – На самом деле, удивляться нечему. – Филипп снова сделал паузу и обмакнул перо в остатки чернил. – Я лекарь, но для того, чтобы эффективно лечить больных, а не кормить их обещаниями, как это делает Церковь, мне приходится совмещать дело лекаря с алхимией, и время от времени систематизировать добытые знания. И для себя, и для других.

Некоторое время оба молчали, и слышался только скрип пера о пергамент. Мысли Солта разбегались и собирались как попало, но теперь они собирались чаще и так, как надо. Видимо, длительные упражнения и попытки размышлений пошли ему на пользу, настроили голову на рабочий лад. Наверное, отсюда такая головная боль...

– Эта болезнь вам неизвестна. – Сказал Солт после некоторого молчания.

– Неизвестна, хотя симптомы в чем-то схожи с чумой. Многое бывает в первый раз. Не волнуйтесь, мы найдем лекарство, как только пристанем к берегу. И лучше бы нас ничто не задерживало.

Солт не заметил намека лекаря, Заметил бы, не будь он болен, но недуг сковывал разум цепями – все было как во сне, и незначительные детали не имели значения, как и намеки не имели смысла смысла.

– А эта болезнь, насколько все серьезно?

Филипп снова обмакнул перо в чернильницу. Он говорил, делая частые паузы в письме, и делал паузы лишь тогда, когда на пере кончались чернила.

– Лекари обычно не распространяются об этом, тем более не рассказывают о степени тяжести пациентам. Но раз уж я упомянул про симптомы... Во многом ваша болезнь действительно схожа с чумой. Жар, бубоны, рвота – это те симптомы, которые мне известны. Тем не менее, эта болезнь имеет мало общего с бубонной чумой. Почернение крови и провалы в памяти остаются для меня загадкой. Болезнь для меня новая, и как она поведет себя, я предсказать не могу, но болезнь, без сомнений, опасна. Сейчас вам важно как можно скорее оказаться на Зеленом берегу, каждый день на счету.

Еще один намек, сотый по счету, остался без внимания. Раньше капитан реагировал на них и отвечал отказом, теперь перестал.

– Она вам неизвестна, эта болезнь. – Сказал Солт несколько севшим голосом. – Почему вы так уверены, что я встану на ноги? Вдруг она не...

– Нет неизлечимых болезней. – Резко оборвал его Филипп, жестче, чем обычно. – Нужно только знать, где искать лекарство.

– А вы знаете?

– Догадываюсь. – Ответил он чуть менее резко. Потом продолжил, уже спокойным тоном. – Я начну поиски, как только мы причалим к берегу. И чем скорее я их начну, тем больше у вас шансов.

Долгое молчание. Очередной намек прошел мимо ушей капитана. Филипп решил оставить это неблагодарное занятие. Очень скоро он поставит это вопрос ребром. Скоро, как только закончит записывать.

– Филипп, скажите, насколько все плохо?

– Вы лучше меня знаете свое самочувствие, капитан, на самом деле. Не мне вам говорить, как вы себя чувствуете.

– Я имею в виду, есть ли у меня шансы добраться до берега живым. Очень бы хотелось увидеть...

Он осекся. И тут же вспомнил, что у него есть мысль, которая от него ускользнула, и которую непременно нужно вернуть. Его слова сами сорвались с языка, но он почувствовал, что это нечто большее, чем простая оговорка. Что он хочет там увидеть, что?! Он нутром чувствовал, что снова напал на верный след, вспомнил, что на берегу его что-то ждет. И он должен вспомнить, что хотел сказать Филиппу, чтобы уберечь самого дорого человека на свете... О кого?

Перо замерло в руке алхимика. Несколько секунд он молчал, как бы не веря в то, какой вопрос задал ему Солт.

– Я поражаюсь вашему умению задавать бестактные вопросы, адмирал. – Заявил Филипп холодным тоном. – Что сейчас, что десять лет назад. Никакого такта.

Солт спрятал улыбку – всплыли воспоминания и знаменитая фраза придворного лекаря, уже ставшая в кругу высших сословий крылатой.

– Не пытайтесь заговорить зубы отставному адмиралу, Филипп. – Чуть улыбаясь, ответил ему капитан. – Тем более такому бестактному, как я. И, прошу вас, не давайте мне ложную надежду. Нет ничего хуже ложной надежды, столько человек умерло из-за нее.

Он замолчал, удивленный своей собственной речью. В последнее время ему редко удавалось говорить длинными предложениями и без ошибок. А как раз сейчас он ошибок не допустил. Вроде бы...

Неожиданно он вспомнил, что хотел сказать еще тогда, когда Филипп зашел к нему в каюту. Мысль всплыла так же внезапно, как исчезла, но теперь это был целый флот мыслей, все те, которые он собрался изложить, и все были чрезвычайно важными. Все это капитан должен рассказать лекарю, пока они снова не провалились в пучину. Солт посмотрел на него. Сейчас он ему точно все расскажет.

Филипп молча сидел за столом и постукивал кончиком пера по пергаменту, глядя в чернильницу. Реакция лекаря насторожила капитана, и мысли снова попытались ускользнуть от него. В этот момент Филипп ответил ровным, мрачным голосом:

– Нет, шансов у вас нет. Практически нет. Ингредиентов, нужных для приготовления возможного лекарства, у меня почти не осталось, все съели корабельные крысы. Остались только несъедобные порошки и минералы. И даже если бы они у меня были, я бы не смог приготовить препарат на корабле, нет вентиляции воздуха, мало места и постоянная качка. Лишняя неделя в море равносильна для вас смертному приговору. Даже если вы вдруг перемените свое решение, я не смогу сразу составить формулу препарата, поскольку болезнь мне неизвестна и я не знаю местных трав. Я знаю, что можно сделать, но только приблизительно и только в теории, на пальцах. На составление формулы уйдет время. Нет, здесь, в море, шансов у вас нет никаких. А вот на берегу... На берегу есть шанс, что я успею составить формулу, есть шанс, что вы доживете до этого момента, есть шанс, что формула сработает. Шанс невелик, очень невелик, но он есть. И мой долг врачевателя состоит в том, чтобы переубедить вас: нужно взять курс на Зеленый берег. И нет ничего страшного в том, чтобы плыть через шторм. И на этот раз, капитан, я ставлю вам ультиматум: либо вы принимаете решение самостоятельно, либо я воспользуюсь своими полномочиями и возьму командование на себя...

Солт держался. Он понимал, что говорил Филипп, и это его совсем не радовало. Одно дело знать, что скоро тебе конец, другое дело – слышать это от лекаря. На какой-то момент сердце у него ушло в пятки, и в этот же момент он почувствовал, как мысль вновь уходит от него. На этот раз он решил, что ему надоело играть с разумом в прятки. Собрав мысль в одном предложении, он выпалил на одном выдохе:

– На Зеленом берегу есть свой алхимик. – Устало выдохнул и замолчал.

Лекарь уставился на него из-за своих стеклышек в маске. Скульптура, в которую он обратился на несколько мгновений, а может, минут, смотрела удивленно, недоверчиво и укоризненно.

– Почему вы сразу мне об этом не сказали?

– Вы меня перебили, когда вошли. А сегодня мне еще хуже, чем вчера, гораздо хуже. Голова совсем не держит мысли. Как проснулся, так подумал, что попал в ад. – Солт вымученно улыбнулся. – Вчера, когда не так болело и жгло, и мысли не терялись... Я думал, что перетерплю неделю, сберегу команду. Теперь я сомневаюсь, что у меня есть эта неделя. Точнее, я теперь точно уверен, что ее у меня нет.

– Так, значит, вы согласны плыть через шторм?

– Я согласен с вами, что у меня нет лишних дней, нужно плыть к Берегу прямым курсом. И все равно, у меня тяжело на душе. Штормы в этой части мира жестокие...

– Команда тоже не из слабых. Это закаленные в боях и бурях ветераны, они уже выразили свою готовность войти в шторм. Кроме того, они считают это единственно правильным решением. Если вам плевать на себя, послушайте хотя бы своих моряков.

– Вы не поняли меня, я уже принял решение. Мы плывем через шторм. – Он недолго помолчал, то ли подчеркивая важность сказанного, то ли пытаясь вспомнить, о чем говорил.

Филипп удовлетворенно кивнул и отошел к столу. Сел на стул, снова подтянул к себе листы пергамента и почти пустую чернильницу, обмакнул перо в чернила, но так и не вывел на них ни единого слова. Перо продолжило задумчиво постукивать по столу, а чернила сохли на его наточенном кончике. Единственная проблема, которая казалась алхимику непреступной несколько минут назад, легко разрешилась сама собой. Это его и настораживало.