Текст книги "Чумные (СИ)"

Автор книги: Максим Сиряченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

XV

За те два дня, что прошли после ночного разговора с Ванессой, многое изменилось. И дело было не в черном коте, которого Ванесса принесла домой с улицы. Филипп терпел кота, а кот терпел его, хотя обычно все было по-другому.

Шел третий день после смерти Нила. Стояло позднее утро, и Филипп заканчивал патрулирование границы территории, которую уже охватила чума. С каждым днем периметр рос все больше. Теперь болела почти половина деревни, и чтобы обойти все окрестные дома, требовалось достаточно много времени. Настроение у Филиппа было не самым лучшим – препарат, который в теории должен был стать лекарством от страшной чумы, не давал никакого эффекта. Лекарь убедился в этом, когда заканчивал патрулирование. У последнего дома, на двери которого был начертан белый крест, он остановился, почувствовав запах крови и трупа. Заглянув в окно, алхимик увидел источник запаха. Растерзанную жену больного, на котором тестировался препарат. Женщина заболела несколькими днями позже мужа и также принимала предполагаемое лекарство. Оно даже не замедлило развитие болезни. Выругавшись, Филипп перечеркнул прямой крест косым и отправился домой. На этом его патрулирование заканчивалось. Излишне было говорить, что лекарь чувствовал себя ломовой лошадью, испахавшей сорок великих полей земли в одиночку.

Филипп надеялся, что эпидемия затухнет сама. Что с каждым днем умерших будет становиться все больше, а новых зараженных – все меньше. Однако этого не происходило. Трупов становилось так много, что могильщики не успевали рыть могилы для разодранных, стражники не успевали сжигать умерших чумных, а люди все чаще заболевали в местах, далеких от очагов заражения. На улицах стало появляться все больше мертвых людей и дохлых грызунов, что подтвердило теорию Филиппа о том, что болезнь разносят блохи. Деревню медленно затягивал смрад гнили и смерти, запах костров и паленой плоти сжигаемых трупов, болезнь убивала всех и не щадила никого. Безумцев становилось все больше, и люди боялись выйти ночью на улицу. Но только не Филипп. Он уже сбился со счету, скольким безумцам расколол черепа своей тростью. Лекарю было немного жаль их, в конце концов, это просто люди, которые сошли с ума от жажды. Но жалость эта проявлялось только потом, ближе к рассвету, когда патрулирование заканчивалось. Безумие чумных было глубоким и необратимым. В момент, когда озверевший чумной бросался на лекаря из-за угла, никто из них не раздумывал. Один видел бурдюк с водой, другой – непередаваемо страшного зверя, принявшего человеческий облик. Стараясь не думать о том, скольким он навеки подарил покой и избавил от страданий, размозжив череп, Филипп шел домой. Он старался думать о хорошем.

Ванесса вернулась к утру, как и собиралась. И принесла с собой кота, который, как видел лекарь, любил свою новую хозяйку и подозрительно смотрел на Филиппа. Он хотел вздыбить шерсть и зашипеть, но сдерживался, потому что хозяйка была рядом. Филипп не был против хвостатого зверя, на его памяти было много девушек, парней, женщин и мужчин, которые после какой-то болезненной утраты искали утешения в домашних животных. Хотя обычно он был против животных, а животные были против него.

Дома его ждала Ванесса, как и в два предыдущих дня. Она так же была рада его возвращению, его так же ждал накрытый стол и горячая еда. Лекаря радовало не только то, что появилось в его доме, но еще и то, что из него исчезло. Из-за обилия смертельных исходов появилось множество трупов. Настолько много, что живые устали от постоянного таскания тел к лекарю и обратно на кладбище. Устанавливать причину смерти поручили стражникам. В итоге в доме Филиппа и Ванессы не оказалось тел умерших, и использовался он как дом и лаборатория, а не как дом, лаборатория и временный склеп. Филипп был рад этому только потому, что бесконечная череда покойников перестала давить на Ванессу. Было видно, как она стала спокойнее, горе постепенно проходило. Он всячески этому способствовал, в том числе старался нагрузить ее работой. После обеда алхимик продолжил вчерашний урок. Он был рад, что череда утрат не лишила девушку ее любознательности и упорства. Шок последних дней миновал, и распорядок дня вернулся к привычному. Однако эпидемии это не касалось.

И все же, как бы плохо не шли дела в деревне, Филипп старался не нагружать свою подопечную. Правды он от нее не скрывал, как не прекращал поиски лекарства и патрулирования, однако старался избавить ее от видов трупов и умирающих районов. С собой он ее в патрулирование больше не брал, все занятия ограничивались теорией и практикой на алхимических аппаратах. Не было никакой прикладной анатомии, которую изредка получалось практиковать на трупах. Не говорил он ей и о том, что некоторых чумных приходилось убивать. Еще он не говорил ей, что каждый день возвращается в рай, а каждую ночь – в ад. Хотя Ванесса понимала, что в деревне ситуация не из лучших, она не ходила на патрулирования и потому не видела полностью, на сколько все плохо. Филипп и не собирался ее брать собой – вид ночной деревни с гниющими трупами на улицах и совершенно безумными чумными разрушил бы то краткое ощущение покоя, что она обрела. Лекарь этого не хотел.

Однако одно ощущение, которое постоянно глодало алхимика изнутри, не давало ему полностью отдохнуть дома. Оно изводило его, стачивало нервы, как рой термитов стачивает древесный ствол. Сегодня ночью, когда один чумный набросился на Филиппа, последний сорвался и раскрошил тростью череп безумца, так что голова его стала похожа на худой кошель. Обычно он ограничивался одним ударом в висок, после чего смерть наступала быстро и безболезненно. Однако он сорвался. И причиной тому было беспрерывное чувство страха. Филипп чувствовал, что скоро что-то закончится, что скоро начнется что-то страшное. Он как будто сидел на бочке с порохом, и не знал, когда она взорвется. Он даже не знал, действительно ли в бочке порох. Неведение и постоянный страх изводили его до нервных срывов. И все же ощущение было слишком сильным, слишком настойчивым, слишком реальным, чтобы его просто игнорировать. Филипп не знал, действительно ли в бочке порох, и действительно ли тот готов взорваться. Но он чувствовал, что под задницей у него точно бочка, и он слышал, как шипит подожженный фитиль.

Днем, когда закончились занятия с его подопечной, и завершилось приготовление препарата, очередного возможного лекарства, Филипп собрался спать. Дневной сон вместо ночного давно стал для него обычным делом. В планах у него было проснуться в начале ночи и вновь отправиться на патрулирование. Мысль о предстоящей ночной прогулке по городу мертвых и безумных не вызывала в нем никаких теплых эмоций. Без особого желания, повинуясь скорее необходимости, чем сонливости или усталости, он лег в кровать и попытался заснуть. Для него это не составило никакого труда – перед сном он выпил пахнущий мокрым железом препарат. Ощущение приближающегося кошмара не оставило его, однако теперь оно не помешало заснуть. Филипп и не догадывался, что кошмар уже так близко, всего лишь за границей между реальностью и сном.

В какой-то момент он оказался перед дверью. За ним была Ванесса. Он не видел ее и не оглядывался, он знал, что она за его спиной. Он видел и чувствовал абсолютно все, что происходило в его сне. Так же как он чувствовал, что за дверью находится что-то ужасное, жаждущее его жестокой смерти. Оно пока было далеко, но неумолимо приближалось. Филипп знал, что гротескная масса образов, вселяющая ужас только своим существованием, пока еще далеко. Знал, что можно выбежать из дома и убежать кружным путем, сбежать от смерти.

Он выбежал и побежал через деревья.

Он то и дело оборачивался. Ужасная масса гналась за ним, Филипп не видел ее, только знал, что она преследует его. Видел он только мелькающие меж деревьев огоньки.

Мимо него проносились деревья, под ногами хлюпало. Вокруг раздавались яростные крики и гул голосов. Под ногами хищно чавкало болото, вместо воды и грязи в нем было что-то красное. Иногда под ногами хрустело так противно и мерзко, что Филипп вскрикивал. Масса ужаса наседала сзади.

Филипп бежал и не мог убежать. Он бежал, но оставался на месте, хоть и видел, как деревья проносятся мимо. Ужасный Рок нагонял его с каждым мгновением. Лекарь почему-то знал, что остается на месте, что болото с его редкими уродливыми деревцами никогда не кончится, но бежал дальше, хоть им и владело отчаяние.

И все-таки болото кончилось. Оно стало лесом. Лес стал редким кустарником, а потом песчаным берегом. Прямо перед ним была пристань и корабль. Филипп побежал еще быстрее.

Вдруг небо в мгновение ока заволокли тучи, разразился ливень, полыхнула молния. Филипп бежал. Сзади ему в спину дышал Рок.

Тут страшная боль пронзила его правую ногу, раздался хруст кости. Боль пришпилила его ногу к доскам причала, Филипп закричал. Он был уже на трапе...

Когда вдруг молния сверкнула еще раз. Филипп понял, что это вовсе не трап, и перед ним не корабль. "Гордый" уже уплывал в Десилон по волнам, он был слишком далеко, дальше, чем смогла бы выстрелить баллиста.

Филипп был не на трапе, он был на лестнице, ведущей на эшафот. Но вместо виселиц на нем были гигантские колья, концы которых скрывались среди туч. В вышине молнии ударяли в их концы. На них были насажены сотни и тысячи трупов.

Перед лекарем на эшафоте стоял Он. Рок был где-то сзади, он не решался подойти. Рок боялся Его так же сильно, как Филипп боялся Рока.

Внезапно он понял, что Ванесса не бежала рядом с ним. Должна была, но не побежала. Она осталась там, в доме, который уже поглотил Рок. Филипп понял, что Ванесса мертва, и закричал. Он кричал, глядя на палача, на черное переплетение дымных контуров, напоминающих человека только издали, кричал на лицо, скрытое во тьме под балахоном. Кричал от ярости и от горя, умоляя и проклиная.

В руках палача из ниоткуда появился кол в аршин длиной. Филипп снова закричал. Он мотнул головой и увидел, что на эшафоте стоит Ванесса. Палач, сотканный из теней, указал концом кола сначала на девушку, потом на судно за своей спиной.

Филипп пригляделся и увидел, что к кораблю все-таки есть дорога. Тонкая призрачная ниточка протянулась от фрегата к эшафоту.

Палач шагнул к Филиппу.

Ванесса шагнула к тени и схватила рукой кол, отчаянно принялась его уговаривать. Казни меня, не его! Палач только молча покачал головой. Потом указал колом на тонкую ниточку, ведущую от эшафота к кораблю. Это твоя судьба. Не его.

Девушка опустила голову, затряслась от плача. Черная фигура подтолкнула ее к дороге, и девушка пошла по узкой светящейся тропинке, не сопротивляясь. Она шла к кораблю и плакала.

Палач подошел к Филиппу. Вместо глаз у него были два светящихся белым светом растянутых миндалевидных пятна. Лекарь вдруг понял, что ничего страшного с ним не произойдет, что так и должно быть. Палач не был его смертью, Филипп смотрел в его глаза и медленно, постепенно понимал, кто перед ним предстал.

– Ты ей дорог, ты знаешь это, смертный? Ты заменил ей отца.

Филипп кивнул.

– И поэтому ты умрешь. Ты оградил ее от смерти, от ее судьбы, и примешь ее смерть вместо нее.

Филипп кивнул.

– Ты защищал ее, пока я не мог, и я тебе благодарен. Поэтому покажу тебе то, что будет, и расскажу то, о чем ты не знаешь, но жаждешь узнать так долго. Судьба обходится с ней слишком несправедливо. Слишком многое она потеряла и слишком мало обрела. Но мир устроен так, что каждому воздается по его делам, вере и пережитым страданиям. Благодаря тебе она выживет и получит то, что заслуживает, а ты умрешь. Ванесса должна жить, ей еще многое предстоит свершить. Я проведу ее своим путем к Истине и дам то, что ей предназначено.

– Ты будешь с ней справедлив?

– Сполна.

Ванесса была уже почти на корабле. Внезапно лекарь понял, что когда она дойдет до него, сон оборвется. Он вспомнил то, о чем хотел знать больше всего, и на что уже не оставалось времени спросить.

Но тот, кто перед ним предстал, ясно видел и его мысли.

– Ты не болен. Ты проклят. – Ответил он и бросил кол куда-то за его спину.

Ванесса оказалась на палубе корабля. В мгновение ока исчез эшафот, исчез представший перед ним Бессмертный. Перед ним снова был причал и фрегат, он снова был на трапе. Алхимик увидел свою подопечную, увидел, как она тянется к нему и кричит что-то.

Сзади раздался полный ярости и безумия крик чумного. Ему вторили крики сотен чумных, а Ванесса закричала от страха и отчаяния, протянула к нему руку. Ее держали матросы.

В спину, под левую лопатку Филиппа, вошел кол. Страшная боль пронзила сердце и захлестнула все тело. Мгновением позже Филипп не чувствовал ни боли, ни страха. Ванесса билась в руках матросов и отчаянно кричала, плакала. Филипп улыбнулся ей. Не волнуйся. Это всего лишь сон. Сны кончаются.

Сон завершился ужасной болью во всем теле, способной свести с ума. К счастью для Филиппа, долей секундой позже он уже проснулся.

Филипп проснулся от боли в груди. Или от страха столь сильного, что сердце в панике сжималось до этой самой боли. Едва проснувшись, он забыл половину того сна, но оставшейся половины хватило, чтобы его охватил страх, причиняющий физическую боль.

Он сел в кровати, огляделся, точно загнанный в угол зверь. Через щели между досками окон пробивался лунный свет. Было тихо, как в гробу, и так же спокойно. Филипп встал с кровати и походил по комнате, пытаясь успокоиться. Ведь было чего бояться. Ощущение было таким, как будто он только что разминулся со смертью. Как будто взошел на эшафот, на него уже надели петлю и выбили у него из-под ног полено, и веревка оборвалась, так и не сломав и не перетянув шею.

А разве нет? Разве не эшафот он видел во сне?

Странно как-то, думал Филипп. Все это очень странно. Эшафот на пристани, ощущение, что его кто-то догоняет, он убегает, и призрачная дорожка, по которой шла Ванесса – все это пока еще оставалось в его памяти, но с каждой секундой стремительно улетучивалось. Через десять минут Филипп напрочь забыл про призрачную дорожку, ощущение пережитой погони превратилось в остаточный страх от ночного кошмара, лишенный даже малой смысловой нагрузки. Образ ужасного эшафота с тысячами казненных мутнел с каждой минутой, норовил исчезнуть, должен был кануть в Лету, но не исчезал. Другие воспоминания о сне удерживали его. Те, о которых Филиппу не хотелось думать.

Алхимик не помнил своего палача, он забыл о нем, только проснувшись. Было другое.

Будто лунатик, Филипп слепо ходил по комнате. Страх почти прошел. Даже ощущение чего-то плохого, что приближалось с каждым часом, исчезло. Нет, не исчезло, преобразовалось. Дополнилось. На смену страху и ощущению, пусть реальному, но все же ощущению, не подкрепленному ничем, кроме интуиции и домыслов, пришло знание. Как будто кто-то вложил их в его голову, пока лекарь спал. Филипп теперь знал, какой длины фитиль в его бочке, и знал, что внутри порох. Он знал, когда все кончится, когда свершится что-то плохое и что-то начнется. Что-то страшное, непоправимое случится через три дня, и эта мысль вызывала страх. Но страх, подкрепленный прочным знанием, а не неведением, глодал лекаря изнутри гораздо меньше. Вместо волнений и метаний в его душе поселилась мрачная обреченность.

Выпив еще один флакон с жидкостью, имевшей запах железа, алхимик сел за обеденный стол и погрузился в себя. Сначала у него не получалось, но с каждой секундой ему это удавалось все больше. Сначала он убеждал себя, что снам нельзя верить, что это глупые предрассудки и вызваны они только дневными кошмарами из мира Яви. Но чем больше он всматривался в себя, тем быстрее рассыпалась в прах его уверенность. За годы жизни с этой мраморной болезнью он выявил определенные закономерности в себе, открыл новые свойства своего тела и научился многому. В частности, любое, даже самое малейшее предчувствие всегда сбывалось. Поэтому в его случае "чувствовать" всегда означало "знать". А сейчас он именно знал, и знание это, как чувство превращалось в знание, было сравни видению будущего. Три последующих дня предстали перед ним внутри него. Он видел распорядок каждого из них, время, отпущенное ему, которое неумолимо сокращалось. Фитиль горел. А после них, после этих трех дней, шел черный провал, столь глубокий, что один раз даже взглянув в него, невозможно было выбраться оттуда. После провала не было ничего. Край мира, край Вселенной, граница для простого смертного, которую он по своей природе не способен переступить. Бездна, готовая пожрать любого, кто в нее канет, вместе с его криком.

Но он ведь не верит в вещие сны. Ведь так?..

Что-то ужасное произойдет через три дня. Что-то, что завершит его, Филиппа, существование в этом мире.

Филипп мотнул головой и задумался. Он больше не пытался погрузиться в себя, он видел достаточно, и не нужно было убеждаться в том, что он чувствовал, знал. Эта призрачная дорожка длиною в три дня, провал, знание, появившееся в его голове после того сна. Все это – как если бы кто-то показал ему его будущее и потом закрепил самое важное в его голове, чтобы тот не забыл все сразу, проснувшись. Но ведь было что-то еще, какие-то слова. Он не помнил голоса, не знал, были ли они вообще произнесены или тоже появились у него в голове, словно по волшебству. "Ты не болен, ты проклят" – говорили эти слова.

– Бред. – Произнес лекарь в темной комнате.

Он задумался. Уже не о своем сне, а о том, что было более чем два десятилетия назад. Гораздо раньше, чем два десятилетия назад. Ведь все началось еще тогда, верно? Все началось после тех катакомб, того склепа. И болезнь, и дар предвидения...

"Так, значит, теперь это называется?" – Зло спросил себя алхимик, но понял, что кривит перед душой самим собой. Он ведь всегда знал настроение людей, их намерения, слова, которые крутятся у них на языке, их мысли. Всегда видел людей, животных и места насквозь. Неужели теперь он увидел свое будущее вместо чужих мыслей и переживаний? И какая болезнь способна на такое?

Ты не болен. Ты проклят.

– Бред. – Проговорил он, и почувствовал, что его голос звучит жалко. Как будто умоляя высшие силы, чтобы эти слова действительно стали бредом.

Все началось после того саркофага и кинжала. После того, как он об этот кинжал порезался, хотя не должен был. Мраморная кожа. Чувствительность к чужим мыслям и памяти стен, в которых жили люди. Он уже давно открыл для себя, что может чувствовать мысли и намерения людей. А в его случае чувствовать означало знать, и Филипп чувствовал, видел, как медленно проходят три дня.

Филипп прислушался. Было слышно, как тикают его часы в кармане плаща там, на крючке у входа. Это был единственный звук.

Три дня. Тик-так. Тик-так.

"Что-то случится через три дня, что-то страшное. Что-то закончится. Но что!?" – Спросил он себя, закрывая дрожащими ладонями лицо и стараясь унять растущую панику. Он, кажется, знал ответ. И тут же он почувствовал ладонями, как шевельнулись его губы, сами прошептали слово, как будто его устами завладел другой человек.

– Все. – Прошептал Филипп и почувствовал, как это слово эхом отдается в страшной уверенности, той, что покрыла всю его душу, а затем и тело ледяным холодом.

Филипп едва сдержал крик. Очень хотелось закричать, чтобы страх ушел, но лекарь знал, что это еще больше распалит мерзкое чувство. Это было как страх перед дальним плаванием, когда корабль уже спущен на воду и отплыл от берега на многие мили. Страха не было раньше, но он появился сейчас, когда рубеж уже перейден. Страх был смешан с отчаянием и потому не казался Филиппу бутафорским, не был ни капли наигранным, но по-настоящему животным. Тело кричало, что оно боится, что должно бояться неизбежного.

"Нужно помолиться. Я не могу так больше, не могу" – подумал лекарь и сложил руки перед лицом в замок.

– Дея, милостивая матерь, богиня-прародительница... – Начал он и прервался. В его голове вспыхнул зачаток мысли, который быстро пророс. А страх, подобно сорняку, за этот росточек зацепился и теперь становился все больше.

Дея – это жизнь. Подумав об этом, Филипп вспомнил одного "нетленного", монаха давно пришедшей в упадок секты. Их пути пересеклись по пути в Маракат. Смиренный монах тогда разговорился и поведал много интересного о мертвых, восставших из могил, нежити, призраках. Лекарь вспомнил, как тогда его пробрал мимолетный ужас от услышанного, но тогда рассудок преобладал над предрассудками. Теперь ужас вернулся. Слишком многое из того, что поведал ему "нетленный", Филипп знал сам, на личном опыте, хотя никогда прежде не сталкивался с упырями, приведениями и ожившими трупами. Причиной страха были слова "нетленного" о сне, который снится за три дня до смерти тем, кто проклят. И тем, кто, как им думалось, сумел обмануть смерть.

Неужели это правда? Нет, это должна быть болезнь, болезнь!

Ум наконец приказал телу заткнуться. Истерика прошла быстро, животный страх смерти ушел. Осталось отчаяние, чувство обреченности и страх неизбежного. Филипп сидел, обхватив голову руками, и пытался как-то упорядочить свои мечущиеся мысли. В конце концов, ему это удалось.

Вещие сны, молитва, проклятие. В любой другой момент Филипп усмехнулся, но теперь эти вещи не казались ему смешными. И его не покидало ощущение, что сон был чем-то большим, чем просто вещий сон. Он был... Глубже. Информативнее. И было в нем что-то, что убедило Филиппа, заранее прекратило возможные попытки сопротивления. Что-то или кто-то был в этом сне.

Саркофаг, кинжал, порез.

– Это не болезнь, это... – Он не договорил и вздрогнул. Последнее слово прозвучало у него в голове. От страха, жалости к себе и понимания всего происходящего ему хотелось плакать.

Несколько слезинок все же выступило у него на глазах. Филипп быстро их смахнул, и тут его взгляд упал на книгу, лежавшую на столе. Труд Ванессы. Ее книга. Как она здесь оказалась? Она всегда тут лежала или появилась только что?

Это было не важно, важно было другое. Ванесса. Она там точно была. И ее не касаются эти три дня, она не провалится в ту бездну вслед за ним. Она будет жить дальше, будет жить долго, и ей, без сомнений, уготовлена великая судьба. Филипп это чувствовал и просто хотел в это верить. Каждый учитель и наставник желает, чтобы ученик превзошел его во всем и многократно... Ванесса. До недавней поры – дочь лучшего друга. Теперь – свет в окружавшей его темноте. Свет в окошке, единственный человек, которого он может назвать родным. Ей он всегда желал только самого лучшего, лекарь всегда выжимал из себя все соки, только чтобы ей было проще и лучше с ним.

Филипп вспомнил то, что осталось от сна. Три дня. А что потом? Точно ничего хорошего.

Алхимик еще долго сидел за столом в глубокой задумчивости. Он листал книгу Ванессы, смотрел то на нее, то на суму, в которой лежали его вещи. Думал о том, зачем приплыл на Зеленый берег. Поиск лекарства от чумы. На самом деле – поиск лекарства от своей болезни. Сейчас он ищет лекарство от другой болезни и пытается остановить эпидемию, спасти маленькое поселение от полного вымирания. Ничего из этого он не успеет, а в том, что он не болен, а проклят, Филипп уже не сомневался. Слишком многое говорило об этом, и только упрямство, нелюбовь ко всему антинаучному и страх Филиппа перед жестокой правдой не позволяли признать очевидное.

Он не успеет спасти себя. Ему пора на патрулирование, спасать тех, кто живет здесь, на Зеленом берегу...

А надо ли?

Он прибыл на Зеленый берег для того, чтобы найти лекарство от чумы, по официальной версии. По иронии судьбы, он его сейчас и ищет. За три дня он не успеет. Может, жителей Зеленого берега можно спасти, но не за три дня, а после того, как произойдет что-то страшное, спасать их будет некому. Нет, им он уже не поможет. Нужно помогать тем, кому можно помочь.

Ванесса.

И до того, как начнется что-то плохое, у Филиппа есть три дня. Три ночи. Днем он подарит ей свое время, которого у него так немного осталось, разделит самое дорогое, что у него есть, с самым дорогим для него человеком. Ночью он будет трудиться над тем, что ей поможет в жизни. Поможет уже после того, как совершится что-то страшное.

Филипп чувствовал и знал – это то, что он должен сделать. Он поможет той единственной, которая спасется из этого кошмара, поможет всем, чем сможет. Мрачная уверенность завладела им целиком. Страх стал незаметным, он был рядом, но он как будто бы притих, чтобы не мешать. Филипп достал из сумы бумагу, пергамент, чернила. Открыл книгу Ванессы на первой чистой странице и составил на пергаменте список того, что нужно было внести в книгу. Кажется, раньше она была тоньше, и заполнена в ней была треть, а не десятая часть. Перед Филиппом лежал большой фолиант, сделанный из дорогих материалов. Страницы были посеребрены по краям, как будто кто-то провел кистью с серебром по торцам закрытой книги. Твердая обложка ласкала пальцы черной замшей и шелковой вышивкой. Как только лекарь коснулся пером страниц фолианта и вывел первую литеру, с ним произошло что-то чудовищное, будто что-то прямо из глубин Небытия, холодное, темное и злое схватило его за сердце, стеснило разум своей волей... И одновременно нечто прекрасное, сгоняющее усталость и вселяющее новую жизнь, поистине расправляющее писцу крылья. Это было чем-то однозначно волнующим и полностью пленившим все его существо.

Кто-то, казалось, нашептывал ему, что писать и в каком порядке, все знания Филиппа выстроились в очередь и изливались из его руки. Чернила как будто не кончались на пере или кончались очень медленно. Лекарь знал, что это было вдохновение и искреннее рвение, но ему казалось, что кто-то из высших сил помогает ему успеть за одну ночь написать то, что он писал бы неделю. Всесильный доброжелатель невидимо изменял объекты, искажал реальность, лепил ее заново, как из глины. Где-то на закоулках сознания Филипп понимал, что фолиант – не та книга, в которой впервые он увидел работу Ванессы. Однако все главы были кропотливо перенесены в него, вплоть до каждой литеры и рисунка. Алхимик впал в транс и при этом оставался полностью в сознании, его ум обрел остроту сотни умов и скорость ураганного ветра. А когда он что-то забывал и не мог вспомнить сам, кто-то мгновенно брал его руку и ум под контроль и начинал писать за него. Часто такое случалось и без ступора. Тогда на страницах фолианта появлялись знания, неведомые Филиппу, его рука рисовала гравюры, пиктограммы, символы, печати и схемы, от которых трепетало сознание. В этих тайных знаниях были величие, кощунство, холод, два великих Древа Мироздания, хитрость, чарующие песнопения Древних, достоинство, жажда, жар, жестокость и сила, неведомые знаки, когда они появлялись из-под его пера, сгущали над собой тьму, их не мог рассеять свет свечи. Их было немного, все можно было пересчитать по пальцам. Все они делались в дальних страницах фолианта, в тех, до которых Филиппу было еще далеко. Тогда он понял, что эти схемы, гравюры и знаки – лишь заметки, закладки. Кто-то, кто вел его руку, тоже торопился, перебирал в своей голове и голове Филиппа знания и наиболее нужное заносил в фолиант. Тогда вспышка гениальности и догадки озаряла и мозг лекаря. Кто-то очень старался занести в книгу нужные вещи в нужных местах, наполнить куски бумаги и кожи жизнью и силой, характером и величием, поэтому такая поспешность, догадался Филипп. Ведь в любом таком труде важны не только знания запечатленные на бумаге, важны и их композиция, и подача, и мастерство написания. Именно поэтому истинный писец бросает всю жизнь на один фолиант, зато столь же уникальный, как и его создатель. Алхимик не был писцом, но не сомневался, что и этот труд выйдет уникальным. Кто бы это не делал, Филипп чувствовал, что делал он это идеально. Даже когда лекарь писал окончательный вариант "Виды болезней...", он не был так счастлив, как в тот момент.

И все же страх и мысли о скором конце не покидали его. Через три дня что-то закончится. Все.

Через три дня что-то начнется. Для него – ничего.

Для Ванессы – все.