Текст книги "Адвокат шайтана"

Автор книги: Максим Кисловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Прости меня, Андрюш, – стараясь не глядеть ему в глаза, сквозь слёзы сказала она. – Так будет лучше для нас обоих и для детей. Завтра я переезжаю к маме.

Прошедшую ночь они спали раздельно. Спали, конечно, условно, поскольку уснули оба только под утро.

– Ты говоришь, у тебя какие-то серьёзные причины. Какие? – спросила Нина Петровна, не подозревая, что возвращает своим вопросом Веру из вчерашнего дня и, вкрадываясь в доверие, предположила: – Ты беременна от него?

– Нет, пока до этого дело не дошло, – успокоила свою мать Вера.

– Звать-то хоть как его? – смирившись с жизненным выбором дочери, Нина Петровна начала заочное знакомство с будущим зятем.

– Миша.

– А чем он занимается?

– Работает в правительстве, – уклончиво ответила Вера.

– Ах, вот оно что, – одобрительно качнув головой, Нина Петровна высказала своё понимание поведения дочери.

Вера, наконец, улыбнулась матери. У той, в свою очередь, разгладились на лице морщины, а в глазах засияла радостная догадка причины той решительности дочери, с которой последняя отстаивала свой разрыв с мужем.

– Ладно, – вставая со стула, сказала Вера. – Пойду вещи разбирать.

Зайдя в комнату, где играл сын, Вера начала молча распаковывать чемоданы. Кирюшка, увидев среди вещей и свои одёжки, подбежал к матери и начал их беспорядочно растаскивать по комнате. Рассредоточив свои вещи по разным углам, Кирюшка спросил:

– А зачем это тут?

– Потому что теперь мы будем жить у бабушки, – развешивая свои платья в шкафу, сказала Вера.

– Ы-ы-ы… Не хочу у бабушки… – заныл Кирюшка.

– Почему? Ты же её любишь.

– Она меня не кормит, – начал он выдумывать глупости.

– Что значит, не кормит? – Вера озабоченно посмотрела на упитанного малыша.

– Ну кормит, конечно, – стал он жалобно оправдываться. – Всё время суп заставляет есть. Котлеты. А мне так сырочка хочется!

Впервые за эти мрачные недели Вера искренне рассмеялась. Бросив полиэтиленовую упаковку с шерстяным пуловером обратно в раскрытый чемодан, Вера обеими руками обхватила Кирюшку и повалила его на диван. Ребёнок игриво завизжал.

– Сырка, говоришь, захотел? – начала тискать она сына.

– Да, – раскатисто захохотал тот. – Шоколадного.

– А не слипнется у тебя тут? – щипнув его за попку, пошутила она в ответ.

– А-а-а…

На веселье в комнату заглянула и Нина Петровна. Стоя на пороге, она молча смотрела на игру дочери с внуком, вспоминая и свои материнские ласки, давным-давно подаренные Вере. Конечно, Кирюшка не будет сильно скучать по отцу и по прежней квартире, справедливо рассуждала Нина Петровна, поскольку не заметит особых перемен в своей жизни, ведь с полуторагодовалого возраста родители почти ежедневно с утра до вечера оставляли его у бабушки. В ясли и детсад ребёнок никогда не ходил – к моменту его рождения московские власти уже раздали это советское наследство налоговым инспекциям, милиции, судам и другим более нужным для современной России учреждениям. Сложнее было с Машей. Захочет ли она переезжать в другой район Москвы? Совсем недалеко отсюда, но всё же. Ведь там у неё были давние друзья и знакомые.

– А как быть с Машей? – озвучила свои переживания за внучку Нина Петровна.

– С Машей? – отвлекаясь от игры с ребёнком, переспросила Вера. – А что за неё волноваться? Она уже взрослый человек. Через год школу заканчивает.

– Соплюха она ещё, – возразила Нина Петровна. – В таком возрасте за ней глаз да глаз нужен.

– Мама, перестань, – отмахнулась от матери Вера и, встав с дивана, продолжила раскладывать вещи. – Не забывай, что поколение Маши особенное. Дети перестройки взрослеют очень быстро.

Возбуждённый Кирюшка скатился на пол, требуя продолжения баловства. Заметив, что на его крики и кривляния взрослые не реагируют и продолжают свой разговор, он попытался вырвать из рук матери вешалку с юбкой. В ответ получив шлепок, ребёнок спрятался за диван и затих.

– Дети перестройки! – передразнила Веру Нина Петровна. – Причём здесь перестройка?

Рождение Маши пришлось именно на тот краткий период всеобщей эйфории, который наступил после того, как на политическом небосклоне середины восьмидесятых засияла солнечная лысина коммунистического генсека, озарившая своим светом дорогу из унылой советской действительности в завтрашнее счастье и процветание. Страна с восторгом приветствовала своё обманчивое будущее и наивная надежда людей на обещанное благополучие воплотилась в серьёзную любовь, став причиной последнего в истории СССР бэби-бума.

Вера не стала ничего говорить по этому поводу, зная прекрасно, что реакция Нины Петровны на упоминание об уникальности подрастающего поколения может быть бурной, с враждебными отзывами о методах современного воспитания и нестерильными выражениями в адрес Маши.

– Я ведь вот чего беспокоюсь, – продолжила пояснять свои опасения Нина Петровна. – Девка ведь не парень. Это парню глупость сотворить, всё равно что высморкаться, а для девчонки – травма на всю жизнь.

В действительности опасения Нины Петровны были уже запоздалыми. Два месяца назад Маша огорошила мать своей проблемой – после неутешительных анализов подтвердились подозрения, что Маша "в положении". Вере, конечно, было известно, что Маша дружит с одноклассником "Лэдом" (то есть Лёней Колесниковым), но то, что их отношения приобрели столь опасный характер, стало для неё открытием.

– Это когда же вы успели? – только и смогла спросить Вера.

– Ну мам, мы только попробовали, – смущённо ответила дочь.

После недолгой воспитательной беседы, закончившейся скандалом, Вера быстро нашла возможность решить эту проблему без огласки. Андрей заподозрить ничего не успел. Аборт Маше был сделан втайне от него, и поэтому несколько дней, прогулянных ею в школе, как обычно, остались лишь дополнительным поводом к его беззубой строгости по отношению к дочери. Вера предвидела, что та невидимая дистанция, образовавшаяся после этого между отцом и дочерью, не позволит Маше комфортно чувствовать себя, если она останется жить у Андрея. Так что, с кем останутся дети после развода, у Веры сомнений не было.

Вера продолжала молчать. Сев на диван, она оглядела комнату. Мысль о том, что ей когда-то после замужества придётся вернуться обратно в "родительский дом", ещё месяц назад показалась бы абсурдной. Ранее эта квартира всегда говорила ей о давних, почти исчезнувших из памяти, радостях и переживаниях. С момента переезда к мужу здесь она уже чувствовала себя в гостях. Но несмотря на своё возвращение под сень прошлого, она отчётливо понимала, что для неё наступила новая жизнь.

После подачи в суд заявления о разводе Вера Павловна сразу начала замечать признаки одобрительного отношения Михаила Михайловича Касьянова к этому поступку. В теленовостях и передачах, посвящённых заседаниям правительства, Вера Павловна каждый раз могла видеть, что лицо российского премьера открыто излучает удовлетворение и ту особенную, сдержанную радость, которая наступает в предвкушении долгожданного итога своих стремлений. Для неё было очевидно, что его улыбка, взгляд, манера говорить обращены исключительно к ней с целью вселить в неё уверенность в том, что скоро всё образуется, устроится, как им задумано. И в такие минуты, когда изысканный, властный и безупречный мужчина на виду у всех давал понять, что его намерение твёрдо и неизменно, Вера Павловна не могла не испытывать блаженного чувства женщины, к которой обращена любовь могущественного покровителя.

Но чтобы прийти к решению о разводе, Вере Павловне пришлось преодолеть мучительный период тихого ужаса.

С того самого знаменательного вечера, когда в её душу проникло любовное признание, Веру Павловну начали посещать подозрения о том, что о её тайной, незримой любви с Михаилом Михайловичем могут догадываться другие. Только ли ею одной было разгадано это зашифрованное, распознаваемое исключительно по интонации и выражению глаз, послание?

Когда на следующий день после прогула, посвященного раздумьям над предложением Касьянова, она пришла на работу, то о причине её отсутствия накануне спросила только бухгалтер Светлана Викторовна Полозкова.

– Приболела чуть-чуть, – ответила ей Вера Павловна.

Она была готова к подобным расспросам со стороны остальных сотрудников, но они, как обычно, поприветствовали её на рабочем месте и закрутились в карусели своих забот. А может, просто не подали вида? Может, кто-то всё-таки понял истинный смысл этого телеобращения Касьянова? Конечно, такая вероятность была небольшой, но это весь день продержало Веру Павловну в напряжении. В последующие дни напряжение стало спадать, Вера Павловна постепенно убеждалось, что её тайна осталась нераскрытой, но уже через несколько дней будто невзначай прозвучала фраза, которая нарушила её хрупкое психическое равновесие:

– Верочка, что у нас с поручением Григория Анатольевича? – обратился к ней Иван Петрович Лаптев, заведующий сектором экологии. – Я имею в виду подготовку протокола о намерениях закупки подбитых танков в Афганистане. Помните, вчера к Фомину приходил человек, забыл фамилию, предлагал договориться с талибами об отправке металлолома в Магнитогорск на переплавку?

– Я уже подготовила проект, – учтиво ответила Вера Павловна.

– Хорошо, – сказал Иван Петрович и как-то странно добавил, – хорошо бы ещё подключить к этой выгодной сделке наше правительство.

От услышанного у Веры Павловны ёкнуло сердце, и потемнело в глазах. Заметив, как бледнеет лицо Веры Павловны, Иван Петрович спросил:

– Что с вами? Вам плохо? Воды?

– Ничего, сейчас, сейчас… – стараясь сделать глубокий вдох, сказала Вера Павловна.

Через несколько минут, чуть придя в себя, Вера Павловна вышла в коридор. Обеспокоенный Иван Петрович последовал за ней, несмотря на её просьбу не делать этого. Ей было понятно, что его суета вызвана чувством вины за проявленную бестактность. Если уж он знает, что в действительности имел в виду Касьянов в своём выступлении по телевизору, то не стоило вот так грубо, почти открыто вмешиваться в чужие отношения, думала Вера Павловна. Вежливо прогнав от себя Ивана Петровича, она попыталась собраться с мыслями для выработки своего дальнейшего поведения. Причём, не только с Иваном Петровичем. Вера Павловна понимала, что подобные провокации могут продолжиться и надо быть готовой к любым вызовам, а это потребует от неё максимальной собранности и бдительности.

Этот случай заставил Веру Павловну чаще присматриваться к людям, стать более проницательной и обращать внимание на мелкие детали, поскольку именно они являются показателями внешне немотивированного поведения. Она даже была немного благодарна этой глупой выходке Ивана Петровича, поскольку с этого дня, вглядываясь в лица людей, вслушиваясь в их разговоры, она начала различать тех из них, которые были в курсе происходящих в её жизни событий, и тех, которые пребывали в неведении. Постепенно, день ото дня количество людей, знавших о тайной любви между Верой Сташиной и Михаилом Касьяновым, стало увеличиваться (уже через неделю Вера Павловна могла безошибочно определять одним пристальным взглядом, знает тот или иной человек об этом или нет). Было очевидно, что эта новость, обрастая выдумками и сплетнями, распространяется по всей стране. Веру Павловну стали узнавать прохожие, которые как ни старались казаться безразличными, не могли скрыть своего любопытства к ней. Голоса радиодикторов во время сообщений о работе правительства становились чуть игривыми и насмешливыми. А некоторые радиодикторы даже делали короткие многозначительные паузы после произнесения фамилии российского премьера. Наконец, в день, когда Вера Павловна, как обычно, по пути с работы домой села в трамвай и отвернула свой взгляд в окно, чтобы не видеть косых, завистливых и осуждающих взглядов пассажиров, в плечо её кто-то толкнул и тут же извинился. Подняв голову, она увидела стоящего перед собой мужчину средних лет, лицо которого сразу выдало его социальный статус. Оглядев его внешний вид, Вера Павловна поняла, что перед ней стоит правительственный чиновник. О цели его нахождения в общественном транспорте она догадалась мгновенно. Извинение мужчины за толчок было особенным, с подчёркнутой вежливостью и условностью. Так извиняются друг перед другом на своих явках разведчики, обмениваясь паролем. Но поскольку Вера Павловна не знала, что ответить человеку, который был, безусловно, направлен к ней Касьяновым передать что-то очень важное, ничего не оставалось, кроме того, как внимательно следить за ним. К удивлению Веры Павловны, мужчина, не сказав ни слова, не протянув никакой записки, даже не посмотрев на неё, вышел на первой же остановке. Но в его движениях и поступи было столько решительности и твёрдости, что не оставалось никаких сомнений в том, что помощник Касьянова тем самым дал ей понять, что его шеф ждет от неё однозначных действий.

Правильно оценив эту подсказку выхода из сложившейся вокруг неё ситуации, Вера Павловна пришла к выводу, что больше ждать нельзя. На следующий день она объявила Андрею о разводе. К тому же, она знала, что рано или поздно слух о её особых отношениях с Касьяновым дойдёт и до него.

Теперь, ожидая судебного решения о расторжении брака, будучи свободной, и самое главное, поступив с мужем порядочно, честно, Вера Павловна была спокойна. Она не могла поступить иначе, справедливо полагая, что так же, как когда-то её девичья невинность, подаренная своему мужу, была основой искренности в их семейных отношениях, её сегодняшняя нравственная чистота должна стать залогом будущего счастливого устройства их совместной жизни с Михаилом Михайловичем.

Чувство лёгкости и самообладание, сменившие гнетущую безысходность и двойственность её недавнего положения, не могли не преобразить и её внешний облик. Первая, кто это заметил, была Маша.

Когда через несколько дней после переезда к матери Вера Павловна с утра собралась на работу и стояла у зеркала в прихожей, глядя на то, как она выглядит, в ванно-туалетную комнату проходила полуголая Маша.

– Мам, ты чё такая нарядная сегодня? – спросила она недовольным сонным голосом.

Вера Павловна была одета в длинное ярко-зелёное платье с блёстками и глубоким вырезом, купленное более десяти лет назад в период турецкого завоевания московских вещевых рынков. Пощеголять в нём ей удалось только один раз – на дне рождения Алексея, брата Андрея.

– Так надо, Маша, – серьёзно ответила Вера Павловна. – Теперь я буду всегда выглядеть торжественно.

– Зачем?

– Положение обязывает, доча, – закончив вертеться перед зеркалом, ответила Вера Павловна и, скрипя дешёвыми, но новыми туфлями на каблуках, направилась к двери.

Выйдя на улицу, Вера Павловна сразу стала объектом внимания прохожих. Мужчины смотрели с интересом, женщины – с завистью. Вера Павловна никогда не отличалась красотой, но её можно было назвать симпатичной. А правильная и умеренная косметика делали её лицо весьма привлекательным. Неудивительно, что в ярком, необычном для повседневности, наряде симпатичная Вера Павловна вызывала улыбки и любопытство. Взгляды одних вопрошали: "Куда эта дура так вырядилась?". "Что делает эта леди в утренней суете трамвая?", – изумлённо думали другие.

Сверкая своим нарядом, излучая счастливую улыбку, Вера Павловна пришла на работу. Коллектив воспринял такое преображение своей сотрудницы неоднозначно: Светлана Викторовна, открыв рот, промолчала; Григорий Анатольевич осыпал её стандартными в таких случаях комплиментами; другие сотрудники "ВиК" разделились на присоединившихся к восхвалениям в её адрес и тех, которые ещё не определились со своими выводами относительно такого наряда коллеги. А вот Иван Петрович опять совершил мелкую провокацию, спросив Веру Павловну при всех:

– У вас сегодня намечается торжество?

– Теперь я торжествую каждый день, – величественно подняв голову, ответила Вера Павловна.

Она была готова к этому диалогу с заведующим сектором экологии. На этот раз он не мог застать её врасплох.

– А позвольте осведомиться о причине вашего ежедневного торжества? – пытаясь вызвать Веру Павловну на откровенность, спросил старый бездельник.

– Не спешите, Иван Петрович, – смиряя взглядом любопытство мелкого провокатора, сказала Вера Павловна. – Узнаете вместе со всей страной.

Лаптев продолжил бы свои расспросы, и не исключено, что разговор для него мог закончиться пощёчиной от оскорблённой дамы (Вера Павловна была готова и к такому поступку), но их диалог был прерван Григорием Анатольевичем, который призвал своего подчинённого к работе:

– Ваня, только что я провёл переговоры с одним человеком. Предлагает разработку рецепта какой-то интересной мази. Ищет инвестора для продолжения испытаний своих опытных образцов.

Иван Петрович отвернулся от Веры Павловны. Она села на своё рабочее место и включила компьютер, вполуха слушая деловую беседу исполнительного директора и завсектором экологии.

– Так вот, – сняв очки и развалившись в кресле за столом, продолжал Григорий Анатольевич. – Этот товарищ уверяет, что мазь лечит от блуждающих опухолей.

– А что такое блуждающая опухоль? – присаживаясь на стул напротив начальника, спросил Лаптев.

– Не знаю, – набирая номер телефона, ответил Григорий Анатольевич. – Но этот учёный уверяет, что его разработка – перспективное дело. Так что дерзай, Ваня. Ищи инвестора.

Увлёкшись работой, Вера Павловна потеряла из виду Ивана Петровича, и этот рабочий день больше ничем не отличался от всех предыдущих. Впрочем, как и ото всех последующих. Лишь дней через десять молчаливая Светлана Викторовна однажды всё-таки поинтересовалась у Веры Павловны по поводу её ежедневных нарядов. Понятно, что она не могла так долго равнодушно взирать на дешёвые вечерние платья Веры Павловны, которые та закупила их чуть ли не оптом в комиссионном магазине через день после подачи в суд заявления о разводе.

– Верочка, с тобой всё в порядке? – осторожным тоном спросила бухгалтерша, улучив момент, чтобы её вопроса никто из числа сотрудников или посетителей не слышал.

В этом вопросе Вера Павловна заметила странное созвучие с непрекращающимися домогательствами матери, которая в последние дни выпытывала у неё, чем вызвана необходимость так выглядеть на работе.

– Ты что, певичкой в ночном ресторане подрабатываешь? – ругалась на дочь Нина Петровна, глядя на то, как та по утрам примеряла новый наряд.

– Есть вещи, которые я никому никогда не объясняю, – отвечала Вера Павловна матери.

– Ты с ума сошла! – кричала ей вслед Нина Петровна каждое утро.

Теперь, когда нечто подобное прозвучало из уст бухгалтерши Светы, Вера Павловна сначала хотела ответить резко, дабы пресечь такие необдуманные замечания в дальнейшем, но чувство ответственности за ожидаемый в скором будущем статус премьер-леди не позволило ей унизиться до обидных высказываний в адрес простой и глупенькой бабёнки.

– Да, Света, – снисходительно ответила Вера Павловна. – У меня всё в порядке. Всё идёт, как надо.

Когда накануне судебного заседания позвонил Андрей и попытался в последний раз уговорить Веру одуматься и вернуться к нему, Вера ещё раз попросила у него прощения, но холодно и твёрдо подтвердила свое окончательное решение.

– Верочка, если ты думаешь, что я когда-нибудь попрекну тебя за твою измену, – доносились из трубки до неё жалобные слова Андрея, – то я уверяю тебя, никогда…

– Давай без надрыва, – оборвала она его. – Будь, наконец, мужиком! В конце концов это не смертельно.

– Хорошо, – подчинился Андрей, и в его голосе появились более низкие обертоны. – Но имей в виду, что я попрошу судью, чтобы нам дали срок для примирения. Мне в этом отказать никто не вправе. Таков закон. Может, за эти три месяца у тебя что-то поменяется. Я терпеливый, я подожду. А потом вместе посмеёмся.

Но этот шантаж Андрея наткнулся на шантаж со стороны Веры:

– Тогда я сообщу, куда следует, где и кем ты работаешь.

На другом конце телефонного провода повисла долгая пауза. Андрею было о чём задуматься. Он работал в известной на всю страну фирме, специализирующейся на продаже антивирусных компьютерных программ. Но вот только занимался он в этой уважаемой всеми организации разработкой и распространением в виртуальном пространстве этих самых вирусов, дабы фирме было с чем бороться. Эта работа засекреченной группы программистов-вирусологов, собственно говоря, и была причиной коммерческого успеха фирмы. Андрей был автором более сотни вредоносных программ. И его труд высоко ценился.

– Ну что ж, я сделал всё, что мог, чтобы сохранить нашу семью, – наконец, капитулировал Андрей и повесил трубку.

На следующий день в назначенное время он в суд не явился. Но Веру это не беспокоило, так как она знала, что это не помешает вынесению судебного решения. Её обеспокоило другое – как только она открыла дверь в кабинет судьи и хотела сказать, что явилась, ей оттуда грубо ответили:

– Ждите, женщина!

Ожидая в душном обшарпанном коридоре, стоя среди граждан, пришедших сюда в надежде найти потерянную правду, Вера растерянно думала о том, почему судья к ней отнёсся как к обычной заявительнице:

– Неужели Михаил не предупредил судейских чиновников, что приду я? Ведь он сам настоял на этом разводе…

Объяснение такого бездействия Касьянова, что, мол, судебная власть в России независима от исполнительной, всерьёз не принималось вообще. А в частности, потому что, когда на глазах у всей страны на Касьянова в день голосования на выборах в Государственную Думу в декабре 2003 года было совершено "покушение" – бросок сырым яйцом, – виновница этого шоу на избирательном участке, национал-большевичка Наталья Чернова была немедленно привлечена к уголовной ответственности и посажена в тюрьму. Более того, как писали газеты, в Оренбург, откуда была родом эта продуктовая террористка, была направлена московская следственно-оперативная бригада, устроившая там по прибытию облавы и обыски среди оренбургских национал-большевиков. О, как прогнулись! И Вера вправе была рассчитывать на то, что и в её деле правосудие проявит такое же подобострастие.

Превозмогая обиду на Касьянова за то, что он пустил на самотёк развитие столь особенного события в их отношениях, Вера прождала в коридоре суда больше часа. За это время она уже рассталась с тем представлением о процедуре развода, которое ей рисовалось накануне – официально и со строгой торжественностью судья в чёрной мантии объявит: "Именем Российской Федерации…". Поэтому, когда мелкий мужичок, представлявший в этом районе Москвы правосудие, сказал ей, чтобы она пришла через десять дней за выпиской из судебного решения, Веру не удивила эта серая обыденность.

Домой Вера вернулась злой и заплаканной. Маленький праздник, который она хотела устроить по поводу развода, отменился сам собой. Единственным утешением было то, что в квартире никого не было – Маша была в школе, а Кирюшка с бабушкой в это время были на прогулке. Эмоции, которые она пыталась сдерживать на улице по пути домой, здесь, в квартире, нашли своё выражение в безудержных рыданиях.

– Я бросила любимого мужа ради тебя! – кричала навзрыд Вера, сидя в кресле, обхватив руками колени. – Я терпела все насмешки прохожих… Я, как дура, ждала тебя каждый день… А ты только смотрел из телевизора! Я думала, что хотя бы сегодня ты дашь о себе знать! Сколько можно играть в прятки? Ты что, Миша, издеваешься надо мной?

Вдруг неожиданно её душевные стенания прервал столь знакомый баритон:

– Успокойся, милая. Найди в себе силы простить меня. Обещаю, мы обязательно скоро увидимся.

В квартире, где происходила эта сцена ни радио, ни телевизор не работали. В испуге Вера соскочила с кресла и начала оглядываться по сторонам. Голос Касьянова, как ей послышалось, звучал откуда-то сверху. Взглянув на люстру на потолке, Веру посетила догадка… И в этот момент она услышала отчётливый вздох, исходивший из одного из плафонов люстры… Вера вздрогнула…

– Вера, Верочка, проснись… – разбудил её осторожный шёпот.

Она открыла глаза и увидела, что потухшая лампочка на потолке излучает едва различимый зелёный свет, похожий на слабое свечение в ночи фосфорических статуэток и ёлочных игрушек.

– Я жду тебя, милая, – голосом Касьянова сказала лампочка.

Вера Павловна встала с кровати и огляделась. Комната, где она обычно ночевала с Кирюшкой, выглядела очень странно. Шкаф, трюмо и ковёр были из квартиры Андрея, на стенах были старые, бывшие до ремонта, обои, а шторы на окне были похожи на те, которые Вера Павловна давным-давно видела в гостях у одноклассницы. Это даже была не та комната, поскольку и её размеры, и расположение окна и двери были другими. Но Вера Павловна почему-то пребывала в состоянии полной уверенности, что это именно её комната в квартире матери. Тихо пройдя к двери, она поймала себя на мысли, что надо одеться, и подошла к шкафу, но обнаружила, что он пуст. В этот же момент она заметила, что стоит одетой в тёмное вечернее платье. Это не удивило её, так как поняла, что спала в нём. Выйдя из комнаты, Вера Павловна оказалась в абсолютно незнакомом месте – в начале длинного и широкого коридора, по левую сторону которого были большие зарешёченные окна, через которые проникал серый несолнечный свет, а по правую – железные двери, пронумерованные и покрашенные в серо-голубую краску. Одна из этих дверей была открыта. Вера Павловна подошла к ней и заглянула в дверной проём. Это была тюремная камера.

Возле привинченного к полу железного столика в белой сутане и шапочке Римского Папы сидел Михаил Касьянов. Напротив него на "шконке" сидела коротко стриженная девушка, на плечи которой была накинута серая тюремная фуфайка. Склонившись друг к другу, они неслышно о чём-то перешёптывались. Наблюдая за этой трогательной сценой, Вера Павловна вспомнила фрагменты известного на весь мир телерепортажа, посвящённого визиту Иоанна Павла II в тюрьму "Ребиббиа" к раскаявшемуся турецкому террористу Мехмету Али Агдже, отбывавшему там наказание за покушение на главного католика 13 мая 1981 года. Но в этой камере, как догадалась Вера Павловна, на месте настоящего террориста сидела Наталья Чернова – "яичная бомбистка" из НБП.

Недолго постояв на входе, Вера Павловна зашла внутрь камеры. Ни Касьянов, ни девушка не заметили этого.

– Здравствуйте, – кто-то негромко поприветствовал Веру Павловну из-за спины и тут же спросил её: – Вы к кому?

Оглянувшись, Вера Павловна увидела Эдуарда Лимонова, стоявшего в левом углу камеры возле проржавевшей этажерки. Живой русский классик, одетый в чёрный смокинг и белую сорочку с бабочкой, смотрел на Веру Павловну своим уникальным взглядом – сквозь линзы очков её оценивали увеличенные глаза маньяка-интеллектуала. На этажерке стояла маленькая электроплитка, на которой потрескивала жарящаяся на чугунной сковородке яичница.

– Это ко мне, – встав с места, сказал Касьянов и, мило улыбнувшись Вере Павловне, подошёл к ней. – Здравствуй, моя дорогая.

Вера Павловна, давно мечтавшая об этой встрече, хотела броситься с жаркими поцелуями на шею Касьянова, но посторонние люди и столь непривычное для Касьянова папское облачение остановили её чувственный порыв. Оставаясь на месте, она смотрела на своего возлюбленного, не зная, как поступить.

– Извини, Верочка, мне нужно переодеться, – развёл руками Касьянов. – Я сейчас. Вот только расстанусь со святостью.

Зайдя за грязную занавеску, за которой прятался туалет тюремной камеры, Касьянов начал переодеваться. Чтобы не смущать себя и его, Вера Павловна вышла обратно в коридор, или на "продол", как его называют зеки. В конце коридора, противоположно тому, откуда пришла сюда она, раздался лязг цепей, скрип и мужская ругань. С минуту она вглядывалась в даль "продола", пытаясь разглядеть очертания фигур людей и какого-то большого предмета, катившегося ей навстречу. Им оказалась железная клетка с человеческий рост, которую катили два конвоира. Когда клетка подъехала ближе к Вере Павловне и остановилась, она увидела внутри неё молодого парня с голым торсом и распростёртыми руками, которые были прикованы кандалами к прутьям клетки по разным её сторонам. Он был почти распят. Его конвоиры выглядели очень необычно – в судейских мантиях, а их лица скрывали чёрные спортивные шапочки с прорезями для глаз. Вооружены они были тоже не менее странно – у одного была коса, а у другого вилы. Они молча посмотрели на Веру Павловну и ушли, показав на своих спинах большие чёрно-жёлтые нашивки "ОМОН". Вера Павловна, заметив на себе взгляд заключённого, отвела глаза в сторону и хотела уйти, но он остановил её своим вопросом:

– Что, стыдно в глаза мне смотреть?

– Я вас не знаю, – ответила она. – Мне нечего вас стыдиться.

– Я тот, кого вы распяли.

– ?

– Неужели ты забыла двадцать второе августа девяносто первого года? – немного прищурив глаза, сказал парень. – Когда ты и ещё сотни тысяч ртов орали мне в лицо с экрана телевизора: "Россия, Ельцин, Свобода!". Вспомни массовую свистопляску на площади у Дома Советов, устроенную в честь победы над старыми пердунами из ГКЧП. Я тогда был за тысячи километров от Москвы. Но ваша оргия шумела под окном моего дома у подножия Алтайских гор. Я был в эпицентре катастрофы. Ты не помнишь мои слёзы ненависти? Вспомни, как я умолял: "Где моя доблестная Армия? Где мой грозный КГБ? Замесите эту толпу в кровавую кашу. Начните гражданскую войну! Спасите Империю!..".

Вера Павловна была в недоумении. Откуда этот парень мог знать, что она действительно была в тот день у здания Верховного Совета РСФСР? Усталые и счастливые, после трёх ночей бдения "на второй линии обороны Белого Дома", она и Андрей, как и тысячи других, радовались победе над "путчистами".

Склонив голову, парень устало и хрипло продолжал говорить, но уже не с Верой Павловной, а скорее сам с собой:

– Даже разгромленный при Ватерлоо и поверженный навсегда Наполеон был счастливее меня в ту минуту, когда в последнем отчаянном броске на врага погибала его "Старая Гвардия", выдохнув на прощание: "La garde meurt mais ne se rend pas!"<sup>[12]12
  Гвардия умирает, но не сдаётся! (фр.)


[Закрыть]</sup>. Откуда же мне, провинциальному юноше, тогда было знать, что моя Родина уже предана коммунистами-перестройщиками, что советское офицерьё поголовно изменит священной присяге и охотно переоденется в позорную, полунатовскую форму, что чекисты тихой гурьбой перейдут на службу к ворам и мошенникам и устроятся при них сторожами. Я не мог – просто не мог! – допустить мысли, что страна станет жертвой мелких и мелочных зверьков-паразитов, что они смогут разорвать такого льва, как СССР. Оказалось, что сделать это было слишком просто. Достаточно было объявить о том, что в эгоизме, алчности, стяжательстве нет ничего постыдного, что это нормально. И зверьки-паразиты, до этого прятавшиеся среди людей, тут же откажутся от человеческой сущности, начнут сбиваться в стаи, чтобы хозяйничать повсеместно, поедая богатства страны, уничтожая понятия о добре и справедливости, порабощая народы, кромсая души границами уродливых государств…