Текст книги "В ту сторону"

Автор книги: Максим Кантор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

6

Перед тем как Татарникову дали наркоз, к нему в палату пришел доктор Колбасов, посмотрел на Сергея Ильича сверху, из сверкающих высот. Над Сергеем Ильичем возвышалась капельница, блестела трубками и склянками; комбайн искусственного дыхания искрился никелированной сталью – и вот среди блеска приборов возникло рыжее лицо Колбасова.

– Вы как Бог с неба, – сказал Татарников слабым голосом.

Колбасов поощрительно улыбнулся, посоветовал больному не волноваться.

– Оперировать вас будет сам Лурье, – сказал Колбасов так, будто это было одолжением; впрочем, он действительно так и думал, – а руки у профессора золотые.

– Знаю, – сказал Татарников, – я с его руками уже знаком.

– Первую операцию вам я делал, – немного смущенно сказал Колбасов, – Лурье в отпуске был, на Мальдивах.

– И хорошо отдохнул?

– Говорит – рай.

– Многие хвалят, – согласился Татарников. – Не бывал. Так что, вы там у меня вилку забыли?

– Почему вилку? – не понял Колбасов. Обычно больные боятся, что в кишках забудут ножницы.

– Например, закусывали – и вилку забыли.

– Что вы такое говорите. Нормально все сделал.

– Тогда зачем новая операция?

– В рабочем, так сказать, порядке.

– Понимаю, – сказал Татарников, – такая работа у вас – три раза по одному месту резать, – тут ему надели на лицо маску, пустили газ.

Бесчувственного Сергея Ильича поместили на каталку и покатили операционную, где его поджидал профессор Лурье с группой студентов.

На профессоре был зеленый операционный халат, завязанный на спине, на голове высокий, зеленый же, колпак. И Колбасов облачился в точно такой же халат, руки ассистента завязали тесемки халата на его широкой спине.

– Приступайте, Колбасов, – сказал Лурье.

И Колбасов подошел к столу с телом Татарникова. Последние годы все операции делал Колбасов, Лурье уже давно не оперировал, на памяти молодого Колбасова – никогда. Лурье решал, что будут резать, следил за процессом, делал замечания, подходил к мониторам и смотрел показания, Лурье был автором операций, а исполнителем был Колбасов.

Рыжий доктор Колбасов размял пальцы, растер в ладонях тальк, протянул ладони вперед, и на руки ему натянули резиновые перчатки – такие же зеленые, как и халаты врачей.

– Вы меня подстрахуете? – спросил Колбасов, как спрашивал он всякий раз перед операцией. – У вас ведь золотые руки, профессор.

– Надо, чтобы и у вас руки стали золотыми. Начинайте.

И врачи склонились над телом.

7

Менеджер «Росвооружения» Пискунов давал бал в своей новой античной вилле. В колоннаде выставили столы с шампанским, а обед накрыли в огромном зале с мозаичными полами. Кризис кризисом, но жизнь все-таки идет, вот и новый контракт подписали. Пока есть на свете Пакистан и Индия, пока Саудовская Аравия имеет свои интересы в арабском мире – жить можно. И, разумеется, Африка, кормилица наша Африка. Что бы мы все делали без Африки! Конечно, стало трудней! Были годы, золотое время, когда через Украину разом продавали по сто танков, но нельзя же рассчитывать, что всегда будет так хорошо. Делаем что можем, работаем в том формате, который определен текущим моментом.

Г остей собралось много – но и посмотреть было на что, есть чем хвастаться. Архитектор сказал Пискунову, что собирается проект этого загородного дома выставить на Венецианской биеннале – это его несомненная удача. Строгая колоннада (дорический стиль, отнюдь не пышный коринфский) отделяла еловый бор от мраморной террасы, а ели и сосны норовили шагнуть прямо меж колоннами – в дом. Гости гуляли вдоль колоннады, прихлебывали из тонких бокалов и вдыхали пьянящий запах елового бора. Ждали сенатора Губкина – но приедет Губкин или нет, этого никто и никогда определенно не знает.

Автор проекта виллы, архитектор Петр Бобров, ходил по мраморному портику с бокалом в руке и придирчиво изучал работу строителей. Капители колонн, пропорции колонн, расстояние меж колоннами – все было выполнено в соответствии с заветами Витрувия, и Бобров признавал, что строители не подвели. Оказывается, и в России умеют работать, когда хорошо платят. Мозаичные полы, дрожащий свет свечей, выставленных на столах во внутреннем дворе виллы, – словно праздник состоялся где-нибудь на Аппиевой дороге, а не в охраняемом поселке по Рублево-Успенскому шоссе. И в чем же разница, не всякий смог бы сказать. Архитектура та же, мрамор тот же самый, за столами такие же сенаторы, повар в обоих случаях итальянец. Разве что пуленепробиваемых стекол на римских виллах не ставили – ну так на то и прогресс. Да вместо пальм и пиний – елки, но тут уж ничего не поделаешь: климат такой в нашем отечестве. Хотя бассейн, между прочим, с морской водой, и, пожалуй, не хуже будет вода, чем в Средиземном море.

– Чудо сотворили, – сказал Боброву культуролог Борис Кузин. Повел рукой, очерчивая пространство. – Несмотря ни на что, вы сумели это построить.

Бобров благодарно кивнул: все понял человек, слушать приятно. Чего стоило в последние дурные месяцы кризиса добиться того, чтобы камень везли не с Урала, где он втрое дешевле, а из Италии, как положено. А каково было убедить заказчика, что мозаичный пол – не прихоть, не выброшенные на ветер деньги, но необходимость? Здесь каждая деталь выстрадана.

– Знаете ли вы, что сделали? – сказал архитектору Кузин. – Вы создали образ эпохи. Если Башня Татлина – памятник бесплодной фантазии, то ваша вилла воплощает прямо противоположное. Не утопия для масс – а реальность для личности.

Кузин говорил искренне, не льстил, не набивался к Боброву в друзья. Простая мысль о том, что архитектурные каноны воплощают закон – и, следовательно, внедряя римский канон в архитектуру, одновременно внедряешь гражданский принцип в общество, – не могла не прийти ему в голову. Он не обращал сейчас внимания на то, кто именно пользуется данной виллой (вполне вероятно, это не самый честный человек на свете), он лишь отмечал, что в общество привнесен определенный строгий стандарт – и это ценно для культуры.

– Когда-нибудь, – сказал Кузин архитектору, – ваша вилла станет символом порядка в хаотичной стране.

И точно сказал культуролог – других слов не найти. Вот, допустим, иные сетуют, что перестройка не удалась. Да, не абсолютно все получилось, не все мечты воплотили в жизнь. Например, многопартийная система не прижилась – не растет она здесь, что твои пинии. И промышленность не расцвела – напротив того, увяла; а может, и нужды в ней не было. И наука, если уж честно сказать, не впечатляет своими дерзаниями. Но взглянешь на такую вот античную виллу и понимаешь – главное все-таки сделали. Античная вилла стоит крепко, построена на века – и по этой вилле люди станут вести отсчет культурных перемен в стране. Как раздражали мыслящих людей грандиозные проекты диктаторских эпох – все эти стадионы, высотки, башни. И мечталось: однажды архитектор перестройки будет руководствоваться интересами человека, одного, отдельного человека, а не безликой массы трудящихся. Воплотили мечту о свободной личности? Да вот же, извольте убедиться – еще как воплотили! В мрамор одели, колоннадой украсили, позолотой покрыли! Некогда спартанский царь заявил, указывая на своих сограждан: «Вот стены города», – а наши вожди имели полное право предъявить любопытным античные виллы и воскликнуть: «Вот оно, общество!» И нет в этом утверждении ошибки: лучшие люди отчизны получили возможность жить достойно – ас чего и начинать строительство свободной империи, как не с ее фундамента, с обеспечения отцов города и организации их жилища?

А там, где живут отцы города, – там окажутся и культурные люди, можно не сомневаться! Сами придут, прибегут просить подачки, кланяться, вылизывать задницу – вот так и образуется культурное ядро общества. Возле вилл непременно и искусство обнаружится, там где-нибудь неподалеку и свободная мысль пробьет себе дорогу. Важно знать – с чего начать строить общество.

Александр Бланк ходил между гостями – высматривал, с кем бы поговорить, узнать о своей судьбе. Высмотрел Льва Ройтмана, подошел, вдохнул ройтмановский шашлычный бодрый запах. Спросить прямо не сумел, рассказал, что навещал Татарникова, отвез ему свежий номер газеты.

– Татарников? – спросил Лев Ройтман. – Как, он разве жив? А я слышал, позвольте… Я определенно слышал, что Сергей Ильич помер.

– Жив, – сказал Бланк, – жив.

Татарников немного затянул со своей смертью, и даже расположенные к сочувствию люди – и те немного устали. Они уже приготовились пережить горе разлуки, но пребывать в состоянии перманентного сочувствия в течение месяца – невыносимо.

– У меня такое чувство, что я сам болен, – сказал Бланк своему собеседнику, – устал предельно.

– Все взяли на себя, – заметила Наталья Румянцева, она тоже была здесь. – Вам надо сейчас в санаторий и хорошенько отдохнуть. Вам только больничных страстей не хватало.

Да, подумал Бланк, хорошо бы в санаторий. А еще лучше – сказать жене, что еду в санаторий, а поехать с Лилей в Турцию. Визы там, кажется, не нужны. Гостиница в тихой бухте, номер с окном на море. Эмиграция в Израиль – это, пожалуй, чересчур, а отдых в Турции позволить себе можем. Поедем на неделю, забуду этот ад. И там, на отдыхе, придет – само собой придет – здравое решение. Надо решать, но не впопыхах, не в суете, не в этом вечном стрессе.

– Да, – сказал Бланк рассеяно, – отдохнуть. В редакции проблемы. Устал.

– И личная жизнь, – добавила Румянцева, – у вас, оказывается, бурная личная жизнь, Саша.

Она хороша была сегодня, зрелая философическая дама Наталья Румянцева, одетая в античную тунику. Свободные складки струятся по жирной фигуре, алая лента повязана на шее, морщин не видно, волосы густо выкрашены хной, собраны в пучок.

Вдоль дорических колонн пошла Румянцева под руку с усталым Бланком и говорила ему:

– Я поверить не могла. С Лилей? Как странно, как не похоже на вас, Саша.

– Мы давно вместе. – Он хотел сказать «пять лет», но постеснялся: очень долго получалось, слишком долго. Экая привязанность необъяснимая. Сказал: – Мы вместе почти три года.

– Так долго? Вы что же, жениться собрались?

– Как честный человек.

– Саша, голубчик, – и обильный вялый бюст Румянцевой прижался к его плечу, – зачем вам Лиля?

Усталый Бланк изобразил лицом тоску, тоску порядочного немолодого человека, связанного словом. И Румянцева пожалела его, потерлась бюстом о плечо.

– Вы все усложняете! Жизнь мимо проходит! – Румянцева ухватила с подноса официанта бокал, рассмеялась колокольчиком. В античном портике стояла пожилая жирная женщина в алой тунике и смеялась волнующим игривым смехом – так смеялись наяды, – а немолодой, сутулый, седой человек, затравленный спонсорами, измученный семейными драмами, смотрел на нее и кривил рот.

Ишь, тунику надела, с неожиданной злостью думал Бланк, кому ты здесь хочешь понравиться? Мало тебе моих гонораров? Денег в газете нет, а Румянцева всегда при окладе. Последнее унесла, наяда.

Несколько лет назад Румянцева добилась того, что Бланк назначил ее специальным корреспондентом, теперь раз в месяц философическая дама писала в газету размышления о демократии – и забирала полторы тысячи долларов. Тексты эти («вдумаемся, какое будущее ждет наших детей, если мы не скажем им сегодня правду») Бланк ненавидел, но отказать Румянцевой не мог. В интеллигентной Москве считалось, что отказывать Румянцевой нельзя – Наталья Румянцева воплощала все то прогрессивное, за что столичная интеллигенция боролась всю жизнь и что в боях обрела. Колонки Румянцевой выходили в пяти изданиях – очень личные, интимные размышления о правах человека.

– Простите, Наталья, – говорил Бланк в безденежные месяцы, – нечем платить. Потерпите.

– Не понимаю. На радио платят аккуратно, в журнале тоже. Вам не нравится то, что я пишу?

– Помилуйте, как можно, – ив сейф, выскребать последнее, то, что ушло бы на зарплату корректору, верстальщику, курьеру.

– А говорите, денег нет! – и пальчиком грозит, и колокольчиком смеется.

Ну что тебя сюда принесло, думал Бланк, что тебе дома не сидится?

– Дома не сидится, Саша? – спросила Румянцева. – Устали от житейских бурь? Или дела? Кому здесь понравиться хотите?

Бланк отошел от Румянцевой, прошел во внутренние покои виллы, стоял в толпе гостей, любовался новым приобретением хозяина: современное искусство, инсталляция – дохлый цыпленок под лампой. Недурная вещь, радикальная, будит воображение. Бланк смотрел, прихлебывал шампанское, разглядывал приглашенных.

Вдоль елей и дорических колонн текла река гостей, Бланк отметил, что многие дамы одеты в туники. Видимо, хозяин дома разослал приглашения с так называемым дресс-кодом: в конце концов, бал дается на античной вилле, одеться надо соответственно. Двигались гости величаво, ступали неторопливо – вот вступил в залу генерал авиации Сойка, весь в орденах, похожий на легата времен Августа. Проплыли мимо осанистые сенаторы – бритые затылки, тройные подбородки, профили с античных медалей. И редактору даже показалось, что гости говорят на латыни. Неужели к вечеру выучили по две-три фразы? Причуды московского света необъяснимы – вполне могли и латынь выучить. Он прислушался – нет, показалось. Впрочем, думал Бланк, отчего бы высшему свету империи не перейти на латынь? Говорило же некогда российское дворянство по-французски. Надо отличаться от мужиков.

Бланку вовсе не случайно почудилась латынь – несколько гостей говорило на испанском. То были аргентинские нефтяники – концерн «Бридас» Карлоса Булгерони. Концерн некогда, в середине девяностых, собирался класть трубы каспийской нефти через Афганистан, минуя Россию, и Булгерони летал на переговоры ко всем заинтересованным лицам – к Ниязову в Туркменистан, к Каримову в Узбекистан, к Масуду в Кабул, к Дустуму в Мазари-Шариф, к Омару в Кандагар. Трубу – тем не менее отдали строить американцам – теперь проектом занимался концерн «Юнокал», а в совете директоров «Юно-кала» состоял Киссинджер.

Что понадобилось сегодня верткому Булгерони в особняке Пискунова – ну кто ж ответит на этот вопрос. Может быть, политическая ситуация меняется, а вдруг общие интересы в искусстве привели его в античную виллу, кто скажет? Тереза, жена нефтяного магната, славилась меценатством – вот, например, инсталляцию с дохлым цыпленком доставила в Россию именно она, не равнодушный к прекрасному человек. Так дискурс современного искусства, внятная каждому гармония античной архитектуры, общие вкусы и предпочтения ткали новый мир, латали прорехи цивилизации. Этот мир еще воспрянет, империя переживет любой кризис – кто назвал разумную организацию мыльным пузырем? Художник создает свободолюбивое послание миру – и меценат платит художнику, а торговец оружием платит меценату, затем генералы платят торговцу оружием, нефтяные магнаты платят генералам – кто сказал, что это неразумно устроено? Разве бывает лучше?

Пошатнулась было конструкция – но выправляется! Обошлось! Века простоит империя, что ей сделается. И лучшие люди столицы сегодня пили за это. Редактор знал почти всех гостей – профессия приучила запоминать подробности чужой жизни и светскую хронику. Вот этот человек дважды был под судом, сейчас он миллиардер и владеет футбольным клубом. Этот, говорят, держит публичные дома. Этот отошел от дел, распустил банду. Этот – чекист, бывший разведчик. Вот идет итальянец, торговец сантехникой – он продал в России столько унитазов, что стал законодателем мод, и лучшие художники стараются ему понравиться. Вот французский живчик, он издает туристические брошюрки и играет при российском дворе роль Дидро. Вот нефтяник – дело в Нижневартовске, дешевая рабочая сила, партнер исчез при загадочных обстоятельствах. Вот строительный магнат – точечная застройка, цемент, таджики. Еще вчера напуганные, а сегодня степенные и довольные, они плыли по залам – и шелестело в рядах: обошлось, обошлось, обошлось. Они все понимают друг друга. Почему бы им не перейти на латынь?

Уйти надо отсюда, давно пора уйти. Только непонятно – куда.

Господи, сколько же можно врать, когда это все кончится?

8

После операции Татарникова вернули в палату, но не сразу – два дня выдержали в реанимации. Санитары разговаривали с Татарниковым, пока везли его на каталке в палату, – впрочем, ответных реплик больного не ждали.

– Ваше место сохранили, Сергей Ильич.

– Ваш персональный номер.

– Ваш Хилтон.

– Второй дом.

Каталку развернули, чтобы не вкатывать в дверь ногами вперед – считается плохой приметой. Сестра уже придвинула к кровати штатив с капельницей, знакомый предмет.

– Ну-ка, молодой человек, куда ты лезешь, подвинься, капельницу ставить мешаешь, – это было сказано Антону.

Антон, дежуривший возле дверей палаты, кинулся прежде всех к Татарникову, нырнул под руку сестры, отпихнул санитара, всмотрелся в лицо Сергея Ильича.

Облик Татарникова сделался сумасшедшим. За последние дни волосы окончательно облезли с его головы, только редкие короткие волоски, точно пух на ощипанном гусе, торчали за ушами и на затылке. Щеки умирающего покрывала седая щетина, лицо удлинилось и ссохлось, шея вытянулась. Татарников стал похож на мороженого гуся, вываленного на прилавок мясного отдела. Глаза Сергея Ильича смотрели в одну точку и ничего не выражали, совсем ничего. Из ясных голубых они превратились в водянисто-зеленые. Татарников глядел прямо перед собой, потом глаза его закатились, а потом закрылись веки. Голова на длинной беспомощной шее свесилась набок.

– Спит? – кричал Антон. Ему казалось, что никто не торопится, что сестры нарочно медлят с капельницей. – Спит или умер?

– Торопишься, молодой человек. Так скоро у нас не умирают. Живехонек!

– Наркотик будете лить? – спросил Антон.

– Так уж сразу и наркотик. Физрастворчик сначала польем, а потом и наркотик.

– Ему больно? Ему сейчас больно?

Сестра подняла больному веки, заглянула в мутные глаза Татарникова.

– Так кто ж его знает. Не пойму. Может, и больно. Какой-то он странненький. Ну, может, от наркоза не отошел.

– Дайте наркотик! Не мучайте его, дайте скорее наркотик! Уберите свой физраствор! Бросьте эту банку! Слышите! – Антон схватился рукой за штатив капельницы, и дрожь его руки передалась штативу, зазвенели банки с раствором.

– Руки-то прими, – сказала сестра. – Командир нашелся. Раствор нужен. Силы откуда брать?

– Вы рак кормите своим раствором, – кричал Антон, – вы его только мучаете, поймите! Боль снимите, снимите боль! – Он схватил сестру за плечо, но та стряхнула его руку.

– Не больно ему, – сказала сестра. – Видишь, сознание потерял, вообще не дышит.

– Как не дышит?

– Не дышит, и все.

– Почему? Почему?

– Так вот легкие, думаю, отказали. Я уже пять минут наблюдаю. Не дышит. Врач сказал, что заработают легкие, однако не работают. И желудок тоже не работает.

– Почему?

– Думали, полежит в реанимации – и организм опять заработает. Не включился организм.

– Так что же вы стоите!

– А что я, по-твоему, плясать должна?

Антон выбежал из палаты в коридор – коридор был пуст.

– Кто-нибудь! – крикнул он громко, но никто не откликнулся, и Антон сам испугался своего голоса в пустом больничном пространстве. Он бросился бежать по коридору, тычась в запертые двери, – но никто не вышел, никто не отозвался. Антон добежал до угла, за поворотом открылся новый коридор – еще длиннее, еще белее. Желтый кафельный пол, тусклые лампы. И много закрытых дверей.

– Почему? Почему? – Антон бегал по коридору отделения, дергал ручки запертых дверей. – Кто-нибудь! Слышите? Кто-нибудь!

Из ординаторской вышел рыжий Колбасов, сказал строго:

– Ведите себя пристойно, молодой человек. Здесь больница. Вы что, пьяны?

– Нет, не пьян! Послушайте, послушайте! Там человек умирает! – кричал Антон. – Вы же доктора! Сделайте что-нибудь!

– Операция прошла хорошо.

– Плохо! Слышите, плохо!

– Вы лучше меня знаете? Операция прошла удовлетворительно.

– Не дышит! Слышите, он не дышит! Легкие отказали!

– Знаю, – сказал Колбасов.

– Он умрет, умрет!

– Успокойтесь. Ему вставили трубку, легкие вентилируются.

– Но почему отказали, почему?

– А, наверное, метастазы в легких, вот легкие и отказали.

– Так что ж вы раньше не узнали, что там в легких?

– А как узнаешь? Молодой человек, мы почки оперировали.

– А с желудком что?

– Ничего страшного. Не работает кишечник, вот и все.

– А почему не работает?

– Молодой человек! Ну как может работать сломанная вещь! Вы машину водите? Нет? Представьте, есть у вас машина, а у нее сломался мотор, двигатель развалился, колеса отлетели. Ну, представили? И чего вы хотите? Чтобы машина ехала? Кишки не работают, это не удивительно. Там, наверное, метастазы, вот и все.

– Если все так, тогда зачем была операция? – Антон подумал, что сейчас ударит врача. – Зачем вы резали его? Вы что, садисты? Вам резать нравится? Дайте человеку уйти спокойно!

– Мы выполняли свой долг, – сказал Колбасов сухо, – мы боролись с опухолью.

– А почему вы боролись с опухолью только в одном месте?

– Мы урологи, мы легкие не смотрим.