Текст книги "Звезды царской эстрады"

Автор книги: Максим Кравчинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

С войсками Врангеля они бегут в Турцию. Сохранилось несколько строк бойца добровольческой армии Дмитрия Мейснера о пребывании в галлиполийском лагере:

«В счастливые для нас минуты мы заслушивались песнями Надежды Васильевны Плевицкой, щедро раздававшей тогда окружающим ее молодым воинам блестки своего несравненного таланта. Эта удивительная певица, исполнительница русских народных песен, тогда только начинавшая немного увядать, высокая стройная женщина была кумиром русской военной молодежи. Ее и буквально, и в переносном смысле носили на руках».

Летом 1921 года состоялась скромная свадьба Скоблина и Плевицкой, где посаженым отцом был генерал А. П. Кутепов.

Как и большинство les russes-blancs, чета обосновывается во Франции. Из бывших офицеров Белой армии создается Российский общевойсковой союз (РОВС) во главе с генералом Кутеповым. Своей целью РОВС ставил подрывную, диверсионную работу на территории СССР. Генерал Скоблин вошел в состав руководства тайной организации. В Париже певица вновь выходит на сцену, ездит с гастролями по Европе, выступает в «Эрмитаже» вместе с Ю. Морфесси и А. Вертинским.

Александр Николаевич вспоминал: «В русском ресторане “Большой Московский Эрмитаж” в Париже пела и Надежда Плевицкая. Каждый вечер ее привозил и увозил на маленькой машине тоже маленький генерал Скоблин. Ничем особенным он не отличался. Довольно скромный и даже застенчивый, он, скорее, выглядел забитым мужем у такой энергичной и волевой женщины, как Плевицкая».

Как верно всё подметил Вертинский, действительно, за глаза молодого супруга Надежды Васильевны называли в эмиграции «генерал Плевицкий».

В 1926 году С. В. Рахманинов устраивает гастроли нашего «жаворонка» в Нью-Йорке и даже записывает на пластинку песню Плевицкой под свой аккомпанемент. Попытка предложить эту пластинку для издания в крупную американскую компанию успеха не имела – творчество «курского соловья» не было понято янки.

В Нью-Йорке артистка встречается со скульптором Коненковым и позирует ему.

Но, несмотря на иллюзию востребованности в эмиграции, Плевицкая крайне тяжело переживала разрыв с родиной, потерю былого статуса и популярности. Давали себя знать и материальные проблемы – концертные гонорары становились все скромнее, а взятый в аренду виноградник принес одни убытки.

На гастролях в Берлине происходит знакомство Скоблиных с М. Эйтингоном – богатым врачом-психиатром, тесно связанным с советской разведкой. Он финансирует издание двухтомника мемуаров Плевицкой: «Дежкин карагод» (1925) и «Мой путь с песней» (1930), ненавязчиво решает проблемы трудного эмигрантского бытья… Скоблины благоденствуют под его опекой.

Из журнала «Шанхайская заря», № 1360, 27.04.1930 г.:^[47]

«Под Парижем, в Медоне, в двух шагах от террасы Медонской обсерватории, с которой открывается такой чудесный вид на Париж, в номере пансиона принимает меня Н. В. Плевицкая.

Знаменитая, единственная и несравненная исполнительница русских народных песен, она теперь обратила на себя внимание и как писательница. Ее перу принадлежат две книги, вернее тетради, ее воспоминаний: “Дежкин карагод” и “Мой путь с песней”. Последняя книга только что вышла из печати.

Ее воспоминания, написанные прекрасным, певучим русским языком, необычайно интересны по своему содержанию. Читаете вы их, и перед вами, словно на ленте синема, проходит вся былая великая Россия, так отчетливо, так ярко и так красиво обрисованная талантливым автором этих воспоминаний.

Курские мужики и бабы, деревенские веселые девицы и парни, распевающие звонкие песни, российские монастыри и балаганы, сады и кафешантаны, залитая солнцем Ялта, наводненная отдыхающей российской знатью, богачами и царскими красавцами-конвойцами; Нижегородская ярмарка, Петербург и Москва… Купцы, антрепренеры, актеры, меценаты, титулованная знать, губернаторы и градоначальники… Собинов, Шаляпин, Станиславский… Гвардейские генералы, царская свита.

Надежда Васильевна рассказывает мне о последних годах артистических скитаний:

– Пела почти всюду, где есть русские, – в Латвии, Бельгии, Болгарии, Сербии, Чехословакии; была продолжительное время в Америке, только что дала концерт в Париже, а в Париж приехала недавно – отдыхала на юге Франции, под Ниццей.

– А теперь куда, Надежда Васильевна?

– Еду на днях в Белград. А потом – не знаю куда. Приглашают во многие места. Может быть, если получу визу, в Польшу проеду…

– А в Китай не думаете прокатиться? Там русских много. Особенно в Харбине. Да и в Шанхае, в Тяньцзине тоже… немало.

– Знаю, знаю… От поездки туда я бы не отказалась, только… боюсь очень!..

– Чего же вы боитесь?

– Моря боюсь. Не люблю я воды, укачивает меня. А туда ведь морем надо плыть, и говорят, долго.

– Да, дольше месяца.

– Ах, как страшно! – смеется Надежда Васильевна…»

Тем временем машина вербовки набирала обороты…

Чета Скоблиных

В 1930 году для встречи со Скоблиным в Париж прибыл Петр Ковальский, сотрудник ОГПУ, а в прошлом однополчанин генерала. Действуя через Плевицкую, он обещал ей хороший прием в СССР, а ее мужу – должность в Генштабе Красной армии. Посовещавшись с женой, Николай Владимирович принял решение, ставшее для супругов роковым.

Так в агентурных сводках иностранного отдела ОГПУ возникли два новых агента под псевдонимами Фермер и Фермерша.

За добросовестную службу «Фермерам» выплачивали солидные по тем временам деньги – двести долларов в месяц. Скоблин руководил отделом РОВСа по связям с периферийными органами союза и был осведомлен обо всем, что планировалось в кругах русской эмиграции. Что касается роли самой Надежды Плевицкой, то ее гастроли по Европе, в которых певицу неизменно сопровождал Скоблин, позволяли ему инспектировать периферийные организации РОВС и передавать советской разведке интересующие ее сведения.

Впрочем, через некоторое время Плевицкая также превратилась в важный источник информации: она копировала секретные документы, писала агентурные сообщения и выполняла роль связной.

После 1933 года советское руководство приняло окончательное решение о ликвидации верхушки РОВСа, опасаясь наметившегося альянса РОВСа и спецслужб нацистской Германии. Когда руководство советской внешней разведки поставило вопрос о ликвидации председателя РОВС генерала Евгения Миллера, главная роль в организации его похищения отводилась Скоблину.

Памятуя об успешной акции по похищению и устранению Кутепова, в 1937 году чекисты решили повторить тот же трюк с Миллером.

К операции привлекли звездную пару.

Джин Вронская в книге «Неистовая Матильда» сообщает, что советские агенты готовились накануне похищения Миллера выкрасть Матильду Кшесинскую, дабы отвлечь внимание от главной операции.

По их мнению, фигура знаменитой балерины и бывшей любовницы Николая II подходила для этой цели великолепно. Но коварным планам не суждено было сбыться – сотрудники ОГПУ по неизвестным причинам не заплатили обещанных денег русскому эмигранту – организатору похищения, и тот в отместку все рассказал сыну Кшесинской, газетному репортеру Владимиру Красинскому:

«Я знаю, ваша мать ищет помещение для балетного зала. Сегодня ей звонила женщина и предложила посмотреть его. Лучше, чтобы Матильда Феликсовна уехала сегодня из Парижа, да поскорее. Это ловушка, ваше высочество. Они собираются схватить Кшесинскую и вывезти ее в советскую Россию».

Любящий сын вовремя предупредил мать, помешав случиться еще одной трагедии.

Под предлогом встречи с представителями посольства Германии Скоблин заманил генерала Миллера в условленное место, где его усыпили, а затем в заколоченном ящике в порту Гавр погрузили на борт теплохода «Мария Ульянова» и таким образом переправили в СССР, где он и погиб.

Операция завершилась, казалось бы, благополучно: Миллер был похищен. Но перед тем как отправиться на встречу, генерал оставил на рабочем столе записку: «У меня сегодня в 12.30 свидание с ген. Скоблиным… Он должен отвезти меня на свидание с германским офицером, военным атташе в балканских странах и чиновником здешнего германского посольства…Свидание устраивается по инициативе Скоблина. Возможно, что это ловушка…»

Скоблину предъявили записку и потребовали объяснений. На миг ему показалось, что всё рухнуло, но, совладав с собой, шпион под благовидным предлогом вышел из помещения РОВСа и исчез. Некоторое время он скрывался на конспиративной квартире советской разведки, а затем на самолете был переправлен в Испанию, где случайно погиб во время бомбежки.

Надежда Васильевна Плевицкая несколько дней, словно в горячке, металась по Парижу, тщетно пытаясь разыскать «Коленьку» и не веря в его предательство. Она была арестована французской полицией через два дня после похищения главы РОВСа.

При ней обнаружили 7500 франков, 50 долларов и 50 фунтов стерлингов – огромную для артистки-эмигрантки сумму, что и явилось главным доказательством.

Она все отрицала.

Следствие длилось год. В конце 1938 года Надежда Васильевна предстала перед судом. Процесс был открытым.

– Ваше имя?

– Надя.

– Профессия?

– Певица. Замужем, детей нет. Под судом не состояла. До эвакуации с Белой армией всю жизнь провела в России, за границу не выезжала…

На процессе, продолжавшемся восемь дней, певица вела себя крайне нервно.

То застывала в отрешенной трагической позе. То, подперев щеку рукой, начинала по-бабьи причитать и жаловаться на свою горькую судьбу. Одетая, как монашка, во все черное, мертвенно-бледная, резко постаревшая, одинокая, совершенно деморализованная, Надежда Васильевна не признала своей вины. Она утверждала, что «чиста как голубь». Несмотря на отсутствие против нее прямых улик, ее приговорили к двадцати годам каторжных работ. После оглашения приговора Надежда Васильевна лишь произнесла, обращаясь к адвокату:

«Ничего не надо, я скоро умру».

Президент Франции отказался ее помиловать.

Плевицкая на скамье подсудимых

Весной 1939 года Надежда Плевицкая была отправлена в тюрьму города Ренн. В конце июня 1940 года местность была оккупирована германскими войсками. Гестапо захватило архивы тюрьмы и установило принадлежность Плевицкой к советской разведке. Вскоре она тяжело заболела (возможно, не без помощи германских спецслужб). Заключенная номер 9202 скончалась в октябре 1940 года в состоянии, близком к помешательству. Все документы по ее делу пропали. Их следы затерялись в Германии.

P.S., или «Последня гастроль» Примадонны

Казалось бы, можно ставить точку в похождениях звездной дамы, но не все исследователи биографии Плевицкой склонны так считать. Прозаик Е. Арсеньева в документальной новелле «Лукавая жизнь» пишет:

«О смерти Плевицкой не имеется точных данных. Говорят, она была отравлена и немцы, захватив Францию, эксгумировали труп. Зачем? А еще говорят, что Надежда Васильевна не умерла в тюрьме, что ее убили сами фашисты: привязали к двум танкам и разорвали…

Но говорят также, что смерть Плевицкой была инсценирована, что на самом деле она, как и Скоблин, была не только агентом ОГПУ, но и работала на третий рейх, а поэтому фашисты освободили ее, тайно вывезли из Франции и в шестидесятые – семидесятые годы следы ее обнаружились в Латинской Америке, где спаслось большинство бывших сотрудников германских спецслужб… Далеко же залетел “курский соловей”».

P.P.S. Однако и это еще не конец.

В 2008 году историк А. Гаспарян выпустил книгу «ОГПУ против РОВС», где опроверг сотрудничество Скоблина и Плевицкой с советской разведкой, утверждая, что все расписки и прочие доказательства являются позднейшей фальсификацией Лубянки в желании выгородить реального агента, чье имя до сих пор не рассекречено. Как и многие документы РОВСа, кстати… Пока специалисты сверяют факты, обычные русские люди вот уже больше века попадают под очарование великой русской певицы, оказавшейся по стечению обстоятельств в водовороте истории. В 2009 году, к 130-летию со дня рождения артистки, в селе Винниково Курской области был открыт дом-музей Н. В. Плевицкой. Известный скульптор Клыков изваял красивый памятник своей землячке и гордости российского искусства.

Финал

«Войной навек проведена черта»

Войной навек проведена черта

Пусть свободно, что угодно про меня твердит молва.

Злое слово мне не ново, все на свете трын-трава…

Из репертуара Ю. Морфесси

Вот мы и добрались, уважаемый читатель, до обещанной в предисловии сенсации. Приготовьтесь к расставанию с многолетними иллюзиями: все то, что вы знали раньше (а лучше сказать – думали, что знали) о жизни и смерти Юрия Морфесси, окажется совсем иным.

Для меломана, хотя бы слегка владеющего вопросом, следующая глава станет волнительным и крайне интересным чтением. А для не столь искушенных в вопросе нелишним будет узнать, что о жизни Морфесси в предвоенные и военные годы известно мало. И даже дату его смерти источники указывают по-разному: по сведениям одних, он дожил до 1957 года, по мнению других, умер за несколько лет до этого.

Но закончу нагнетать обстановку. Я даю слово человеку, сумевшему путем кропотливых исследований разыскать эксклюзивную информацию. Позвольте представить моего «гостя» – это писатель Михаил Иванович Близнюк. А текст, который вам предстоит читать, – фрагмент его новой, не опубликованной пока книги «Войной навек проведена черта…»

В Европе уже вовсю бушевала война, когда 5 апреля 1941 года был заключен договор о дружбе и ненападении между СССР и Югославией. На следующий же день Югославия была оккупирована и расчленена на части немецкими войсками… Стало очевидно – конфликта между СССР и Германией не избежать, а значит, простым людям придется сделать свой выбор…

П. Троицкий, И. Заикин, Ю. Морфесси.

Галац, Румыния. 1927

Жизненный путь и судьба Юрия Спиридоновича Морфесси тесно переплелась с судьбами многих русских, прежде всего русских белых офицеров, сначала эмигрировавших в королевство сербов, хорватов и словенцев, затем вступивших в ряды Русского корпуса, живших после окончания войны в дипийских лагерях^[48] в Австрии и Германии и, наконец отправившихся за океан. Тот факт, что Юрий Морфесси часто приезжал в Югославию, в частности, в 1927-м – феврале 1928 выступал в ресторане «Русская семья», а со второй половины 1930-х жил в Югославии постоянно, выступая, в частности, в Белграде – в «Русском доме» («…с особенным удовольствием впервые пою в “Русском доме”» 28 октября 1936 года), в фешенебельном кафе-ресторане «Казбек», заведении под названием «Башта Београд», а также в загребских «Мимозе» и Edison, общеизвестен. Известно и то, что последнее сольное выступление Юрия Спиридоновича в Париже состоялось 9 июня 1939 года в отеле «Наполеон» (в программе также приняли участие Джипси Маркова, Ада Морелли, В. Легистов и X. Чарыков – «воздушные волны с использованием аппарата профессора Теремина», то есть Льва Термена). А вот что было с певцом дальше, пожалуй, мало кому известно. А было следующее. По сообщению издававшегося в Нью-Йорке журнала Союза чинов Русского корпуса «Наше время», артист «…во время II Великой войны служил в Русском корпусе в качестве артиста группы “Кд. Ф.” (“Крафт дурх Фрейде”). Эта группа ездила в расположение наших полков. Нахождение Морфесси в рядах Корпуса было, несомненно, по патриотическим побуждениям»^[49]. Спустя 13 лет в дань уважения памяти артиста «Наши вести» под заглавием «Я пел перед государем» напечатают отрывок из его воспоминаний «Жизнь. Любовь. Сцена».

О встречах с Юрием Спиридоновичем в Югославии накануне и во время Второй мировой войны вспоминает в своей мемуарной книге «Вне Родины» Константин Синькевич. Вот что он пишет, к примеру, о выступлениях певца в закрывшемся в начале военных действий ресторане «Башта Београд» («Сад Белград»), который «…располагался точно в начале короткой, но широкой улицы короля Петра I, выходившей на дунайскую пристань. В этом ресторане одно время, перед самой войной, играл русский оркестр и выступал Юрий Морфесси. Ему в то время было уже немало лет, наверное, за шестьдесят, но он еще сохранял свой красивый, сильный баритон и свою неподражаемую манеру исполнения русских песен и цыганских романсов. Мы, студенты, стремились попасть в ресторан, но это было совсем непростым делом: ресторан был не из дешевых, а у студентов, как известно, всегда дыра в кармане. И все же мы находили выход: собравшись компанией в пять-шесть человек, выкладывали на стол все, что у кого было. Если набиралась хотя бы десятка – можно было идти! Чашечка кофе стоила один динар, литр самого дешевого вина – четыре динара, и еще оставался динар или два, чтобы дать официанту на чай. Мы с наслаждением слушали Морфесси, но на оркестр, как было принято, уже ничего не жертвовали. Юрий Спиридонович понимал, что мы народ безденежный, и махал рукой сборщику, чтобы тот проходил мимо нашего стола, не задерживаясь. И все же такие “вылеты» производились нечасто. Все песенки Морфесси были хороши, но особенно мне запомнилась одна, “Куколки”:

Ах, как я жил! Красиво жил!

Почти две жизни прожил.

Я жизнь на жизнь помножил

И ноль в итоге получил.

Ай-ай-ай, куколки, где вы теперь?

Ой-ой-ой, мамочки, люблю, поверь.

За нитку дернешь лишь, она уже, глядишь,

Качает головой, потом рукой.

Когда б Господь меня сподобил

Еще две жизни пережить,

Я б точно так их прожил

И продолжал бы водку пить.

При словах “качает головой” Морфесси двигал голову влево и вправо, пользуясь мускулами шеи, но выглядело так, будто двигала головой кукла. На это надо было особое умение, у него это получалось здорово. При словах “потом рукой” он поднимал руку на манер робота. А при последней фразе в подобающих случаях вставлял имя какого-нибудь присутствующего тут видного лица. Получалось “…и продолжал бы с генералом (командиром, Иваном Ивановичем и т. д.) водку пить”. Морфесси поступил в Русский корпус, по окончании войны оказался в Германии, где, по рассказам, продолжал выступать. Скончался в 60-х годах прошлого столетия, вероятно, около 80 лет. Судьба свела нас вместе в Корпусе, о чем будет речь впереди».

Юрий Морфесси в последние годы жизни

Прошло время, и Синькевич действительно встретил Ю, С. Морфесси в расположении Русского корпуса. Вот как описывает мемуарист свои встречи со знаменитостью:

«К своему немалому удивлению, в одну из своих поездок в штаб, куда я из нашей окраины добирался верхом на лошади, встретил Юрия Морфесси. В белом халате, полный достоинства, он служил санитаром в батальонном лазарете. Понятно, его приняли в Корпус, чтобы дать возможность знаменитому певцу, оставшемуся на склоне лет без заработка и теплого угла, провести тяжелое военное время в относительном покое. Мы встретились, как родные, а когда Морфесси узнал, что я играю на гитаре, то сказал, что нам необходимо встретиться и отрепетировать несколько вещей, так как предвидится его выступление на ближайшем празднике. Выступление прошло удачно, и с тех пор я вместе с другим гитаристом оставался постоянным аккомпаниатором певца, который, будучи сам тонким музыкантом, научил меня многим аккордам. Не могу забыть одного эпизода. Морфесси пригласили в Белград на концерт в “Русском доме” царя Николая II. Он потребовал, чтобы с ним отправили и его аккомпаниатора, то есть меня. На концерте Морфесси был в ударе, и вечер прошел отлично. После концерта мы были приглашены на банкет. Нас усадили рядом.

Тост чередовался с тостом, Морфесси исполнил свою знаменитую застольную “За дружеской беседою, коль пир идет кругом…”. Вдруг он толкнул меня под бок и прошептал: “Смотри, вот вошла моя бывшая жена”. Я глянул в сторону и увидел, как в обществе двух кавалеров в зале появилась красивая женщина средних лет и проследовала на место почти напротив нас, где для нее специально освободили стул. Прошло минут десять, банкет продолжался, и вот Морфесси шепчет: “Дай отыгрыш, ре-минор”. И он запел известный романс “Мы только знакомы”. Романс был явно обращен к бывшей жене. Морфесси всегда пел отлично, но в этот раз он был великолепен. Помимо “выражения”, в голосе звучало неподдельное чувство грусти расставания. Видимо, он продолжал испытывать к ней хорошие чувства. Подробно историю своей любви он никогда не рассказывал.

Случайно и странно мы встретились с вами,

В душе зажила уже старая рана,

Но пропасть разрыва легла между нами.

Мы только знакомы… Как странно.

Как странно все это, совсем ведь недавно

Была наша близость безмерна, безгранна,

А ныне, ах, ныне, былому не равно…

Мы только знакомы… как странно.

Завязка – все сказка, развязка – страданье.

Но думать об этом всегда неустанно…

А может быть… Впрочем, к чему? До свиданья!

Мы только знакомы. Как странно.

Романс произвел огромный эффект. На банкете присутствовало не менее полусотни гостей, все дружно зааплодировали. Большинство поняли, для кого он исполнил романс, и обменивались многозначительными улыбками. В этот раз Морфесси, полный, крупный человек высокого роста, пил сравнительно мало, но вообще выказывал невероятную стойкость и способность поглощать спиртное в огромных количествах, без всякого видимого ущерба. Он, кажется, никогда не пил рюмками, а только стаканами, зато никогда не курил. Происходя из одесских греков, он полностью воспринял русскую культуру, был образован, остроумен и всегда оставался душой общества».

В своих воспоминаниях «Так было…» служивший в 1942 году в Русском корпусе Анатолий Максимов, в частности, пишет о жизни при штабе Корпуса (описание относится, по всей вероятности, к маю или июню 1942 года): «Время от времени, с пятницы на субботу, устраивались вечера-концерты, на которых присутствовали белградские дамы, корпусные и немецкие офицеры. Гвоздем этих концертов было выступление Морфесси… и других звезд Белграда. Говорили, что шампанское лилось рекой, – не видел и утверждать не буду».

Весь декабрь 1942 года и начало следующего певец провел в Белграде.

«В последний раз я виделся с Юрием Спиридоновичем, – вспоминал его аккомпаниатор Е. Е. Комаров, – на встрече нового, 1943 года у меня дома. Он был в ударе, пел с большим чувством. Было тяжелое время оккупации, но моя жена с большими трудностями наготовила прекрасных вещей. Ужин и встреча Нового года были исключительно проведены. Морфесси пел и плакал. Он очень страдал на чужбине… Потом война его забросила куда-то… Я очень уважал и ценил его как исполнителя, а он относился ко мне всегда с нежностью и уважением как к музыканту…»^[50]

Когда предоставлялась возможность, Морфесси наезжал в Берлин – там жила его подруга Ада Морелли. Подтверждение тому находим, в частности, в воспоминаниях Н. Баскевича «Полгода на гитлеровской Украине и под бомбами в Берлине»^[51]. Мемуарист проживал в «пансионе» некоего немца из России по фамилии Бертрам, занимавшего «большую, вероятно, барскую квартиру на четвертом этаже старого дома на Мартин Лютер штрассе, бок о бок с театром «Скала». Шесть непроходных комнат (с общей кухней и удобствами) Бертрам сдавал, причем только русским эмигрантам. Баскевич упоминает, что «жила здесь певица Адочка, подруга известного в Белграде певца Морфесси». Думается, что после прочтения этих строк уже не должен вызывать удивления (и непонимания, как у некоторых коллекционеров) тот факт, что летом 1943 года в сопровождении хора под управлением Александра Шевченко Морфесси осуществил ряд записей для германской фирмы «Полидор»^[52] – это его последние пластинки. С уверенностью можно утверждать, что эти записи были осуществлены в Берлине. Запись состоялась 21 июня 1943 года с 9 часов утра до половины второго пополудни.

Журналист Николай Лихачев (он же Андрей Светланин, впоследствии главный редактор журнала «Посев»), посетивший Германию в составе «группы журналистов Северных областей», писал: «При посещении одного из отделений министерства пропаганды в Берлине мы слушали записанные на граммофонные пластинки русскую музыку, старинные русские песни, кавказские национальные напевы, прелестные романсы Лещенко и Морфесси. Выпуск таких пластинок для освобожденных областей сейчас увеличивается».

Кроме того, в годы войны Юрий Спиридонович по нескольку раз посещал Прагу, Варшаву и столицы других оккупированных нацистами государств, где при случае выступал перед русской (и не только) аудиторией. Певица Варвара Королева вспоминала: «Юрия Морфесси я встретила в Праге в 1943 году. Я приехала давать там концерты. А Ю. Морфесси пел там раньше меня. Потом, после конца войны, в лагере для Д. П. в Фюссене, под Мюнхеном, опять встретила Ю. Морфесси. От этого былого красавца и замечательного певца ничего не осталось. На сцену вышел старик. Но фрак он носил по-старому – хорошо…»

По информации одесского публициста В. М. Гридина, осенью 1943 года в берлинской газете «Новое слово» было помещено объявление о «розысках Юрия Морфесси и Пашки Троицкого для работы в ресторане “Медведь”». Состоялся ли ангажемент артистов, доподлинно неизвестно^[53].

О пребывании Ю. Морфесси в Праге – уже весной 1944 года – вспоминает в своих мемуарах Н. Е. Андреев:

«В начале 1944 года в протекторате оказалось довольно много русских, очевидно, пропустили составы с беженцами или с остарбайтерами. Весной был устроен грандиозный концерт. Меня поразила публика. Присутствовали, конечно, гестаповцы и всякие официальные немецкие лица, но их было немного, а примерно тысячи две слушателей были все сплошь русские.

Очень много пели: выступал Печковский, знаменитая певица Варвара Королева… Но больше всего поразил Юрий Морфесси. Он всего за несколько дней до концерта приехал из Берлина и в парикмахерском салоне Васильева громогласно рассказывал, как бомбят Берлин и как он оттуда бежал: “Берлина больше нет”. Даже Васильев вполголоса сказал ему: “Может быть, лучше не говорить такие слова, а то очень многие немцы понимают по-русски”. Морфесси, знаменитый бас, у него есть и свои песенки, цыганские песенки Морфесси, а в тот раз он вдруг спел “Шумел, горел пожар московский” – довольно неожиданный выбор – и когда он спел слова: “Зачем я шел к тебе Россия, Европу всю держа в руках!”, зал просто ахнул: это была полная аналогия с тем, что сделал Гитлер, – попер на Россию, держа всю Европу в руке. Кто-то рядом со мной обернулся и говорит: “Это что, намек?” По-видимому, не один он так понял пение Морфесси, поняло и гестапо. В салоне Васильева передавали шепотом новости: Морфесси предложили немедленно уехать в Австрию, в Вену, а Вену в тот момент страшно бомбили. Он там не погиб, но это была явная месть гестапо за неуместный выбор песни».

Схожие впечатления находим и в работе И. Инова «Литературно-театральная, концертная деятельность беженцев-россиян в Чехословакии»: «С легкой руки Б. И. Тихановича (Борис Иванович Тиханович – известный пражский русский импресарио. – Прим, автора, М. Б.) промелькнул в Праге и ветеран русской вокальной эстрады Юрий Морфесси, некогда знаменитый петербургский исполнитель русских и цыганских романсов, песен. 29 апреля 1944 года он вместе со своей подругой, посредственной молодой певицей, дал в большом зале пражского радио “Весенний концерт”. Публика благосклонно отнеслась к выступлению гастролера и его подруги, партнерши Ады Морелли, а вот второй, организованный русским “опорным пунктом” концерт Ю. Морфесси кончился для артиста плачевно. С большим подъемом и соответствующей жестикуляцией спел он песню “Зачем я шел к тебе, Россия, Европу всю держа в руках!” На следующий день двое сотрудников гестапо подняли перепуганного Морфесси с постели и доставили его в агентство Тихановича. К счастью, Борису Ивановичу удалось убедить гестаповцев в том, что Морфесси пел якобы старинную русскую песню и поэтому ни о какой идеологической провокации не может быть и речи. Это избавило певца от ареста. Гестапо ограничилось тем, что посадило Морфесси и его подругу в поезд и выслало в Вену»^[54].

Женя Шевченко

А вот что вспоминала в своих подготовленных для печати, но до сих пор не опубликованных воспоминаниях певица Женя Шевченко: «Однажды на гастроли приехал легендарный Юрий Морфесси. Выступал он редко, но я о нем слышала от родных, и для меня было большим счастьем попасть на концерт знаменитого артиста. Он вышел на сцену в русском костюме: малиновая косоворотка, широкие штаны и сафьяновые сапоги. Голос был уже, разумеется, не тот, что раньше, когда имя Морфесси гремело в России и Франции, но мастерство осталось прежним. Остался прежним и его чарующий, “со слезой”, бархатный баритон. Боже, как пел этот мастер! Когда он заканчивал свой коронный “жестокий” романс “Я помню вечер” -

В углу от горя рокового

Рыдал я, жизнь свою кляня,

И только с неба голубого

Луна светила на меня

– казалось, что вместе с героем романса, безутешно скорбевшим о смерти любимого существа, рыдал и весь зал… Даже седовласые дамы, давно забывшие утехи молодости, утирали платочками глаза. Я же, шестнадцатилетняя девушка, еще не познавшая бурных “взрослых” страстей, не выдержала и пошла за кулисы. Тетка последовала за мной. Мне хотелось сказать артисту что-то очень хорошее и важное, выразить признательность за его поразительный талант, но, увидев маэстро, окруженного поклонницами, я растерялась и произнесла лишь одно слово: – Спасибо!

Думаю, остальное досказали артисту мои красные от слез глаза. Морфесси взял меня за руку и ласково спросил:

– Тебе понравилось, милая?

– Да, очень… – Мне показалось, что и в его глазах блеснула слезинка. – Грустно, наверное, это последнее мое выступление.

Этот усталый, красивый седой, немного кокетливый человек сказал правду: больше концертов Юрия Морфесси нигде не было.

– А чем ты занимаешься? – между прочим спросил Юрий Спиридонович. – Небось мечтаешь стать певицей?

– Да, да, очень хочу, – с жаром воскликнула я. – Я уже знаю много цыганских романсов.

– Интересно, – он явно заинтересовался. Моя тетка по-своему использовала этот момент, протянув Морфесси визитку:

– Уважаемый Юрий Спиридонович, вам непременно надо послушать мою девочку. Мы имеем честь пригласить вас на ужин в любой угодный вам день.

Маэстро не заставил себя уговаривать и назначил мне день прослушивания. Надо ли говорить, с каким волнением я уходила из театра: ведь меня будет слушать сам несравненный Юрий Морфесси. Общество в тот вечер собралось в нашем доме блестящее. Несколько аристократов, друзей баронессы Мергер, музыканты, красивые дамы. Пришла известная исполнительница русских народных песен Варвара Королева, располневшая, дебелая. С трудом усаживаясь, она заняла сразу два стула и деловито осмотрела приготовленные на столе яства. Как я потом убедилась, она обожала сладкое и могла за один присест съесть сразу два торта. Морфесси со своим гитаристом явился вовремя. Он был очень импозантен в черном фраке с бабочкой и напоминал мне стареющего светского льва. Юрий Спиридонович преподнес баронессе огромный букет белых роз. Я была вне себя от счастья. Говорила всем любезности, кокетничала с мужчинами, приставала к толстой Королевой, чтобы она научила меня русским народным песням. Выпили шампанского. Потом я села за рояль и под собственный аккомпанемент исполнила романс Фельдмана: