Текст книги "Эйнштейн"

Автор книги: Максим Чертанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

Летом, по свидетельству подруги Эльзы Антонины Валлентен, Эдуард написал отцу несколько странных писем. Сами письма не сохранились, но Ганс Альберт подтверждал, что они были, и Эдуард писал отцу, что тот «тенью навис над его жизнью» и «погубил его». Эйнштейн помчался в Цюрих, но общения с младшим сыном не вышло, а старший сам был так зол на отца, что не мог стать посредником. Милева, видимо, тоже не справлялась. К концу лета Эдуард стал угрожать самоубийством. Ганс и Милева просили отца снова приехать. Он не приехал… На осень назначили свадьбу Марго с Марьяновым. Этот брак тоже не нравился родителям, Эйнштейн даже консультировался с Луначарским, можно ли Марьянову доверять; тот поклялся, что можно. Марьянов иногда выполнял в доме секретарские обязанности; именно он записывал второй диалог Эйнштейна с Рабиндранатом Тагором (тот с конца марта ездил по Европе, 14 июля прибыл в Капут).

«Эйнштейн. Существуют две различные концепции относительно природы Вселенной: 1) мир как единое целое, зависящее от человека; 2) мир как реальность, не зависящая от человеческого разума.

Тагор. Когда наша Вселенная находится в гармонии с вечным человеком, мы постигаем ее как истину и ощущаем ее как прекрасное.

Эйнштейн. Но это – чисто человеческая концепция Вселенной.

Тагор. Другой концепции не может быть. Этот мир – мир человека… отдельно от нас не существует. Наш мир относителен, его реальность зависит от нашего сознания.

Эйнштейн. Но это значит, что истина или прекрасное не являются независимыми от человека.

Тагор. Не являются.

Эйнштейн. Если бы людей вдруг не стало, то Аполлон Бельведерский перестал бы быть прекрасным?

Тагор. Да.

Эйнштейн. Я согласен с подобной концепцией прекрасного, но не могу согласиться с концепцией истины.

Тагор. Почему? Ведь истина познается человеком.

Эйнштейн. Я не могу доказать правильность моей концепции, но это – моя религия. Теорема Пифагора в геометрии устанавливает нечто приблизительно верное, независимо от существования человека. Во всяком случае, если есть реальность, не зависящая от человека, то должна быть истина, отвечающая этой реальности, и отрицание первой влечет за собой отрицание последней… Например, этот стол останется на своем месте даже в том случае, если в доме никого не будет.

Тагор. Да, стол будет недоступен индивидуальному, но не универсальному разуму.

Эйнштейн. Нашу естественную точку зрения относительно существования истины, не зависящей от человека, нельзя ни объяснить, ни доказать, но в нее верят все, даже первобытные люди. Мы приписываем истине сверхчеловеческую объективность. Эта реальность, не зависящая от нашего существования, нашего опыта, нашего разума, необходима нам, хотя мы и не можем сказать, что она означает.

Тагор. Наука доказала, что стол как твердое тело – это одна лишь видимость и, следовательно, то, что человеческий разум воспринимает как стол, не существовало, если бы не было человеческого разума.

Эйнштейн. В таком случае я более религиозен, чем вы».

Они продолжили дискутировать в том же духе во время третьей встречи в Берлине 19 августа (также записано Марьяновым):

« Тагор. Мы сегодня с доктором Менделем обсуждали новые математические расчеты, допускающие случайность в мире элементарных частиц; получается, что драма жизни не несет в себе тотальной предопределенности.

Эйнштейн. Хотя в пользу этого и могут свидетельствовать факты, это еще не повод распрощаться с причинностью».

Потом Тагор поехал в Россию и взял с собой Марго и Марьянова – безумно жаль, что нет толковых воспоминаний об этой поездке, ведь Эйнштейн наверняка во многом на них опирался, составляя представление об СССР. (Марьянов говорил, что на тестя произвел чрезвычайное впечатление рассказ о том, что русские искоренили проституцию.) 22 августа Эйнштейн выступал на открытии выставки радио, где впервые демонстрировали «телевизионный приемник», в начале сентября послал приветствие Первому интернациональному конгрессу рабочих Палестины (евреев и арабов), проходившему в Берлине (дома те и другие боялись такой конгресс проводить). 14 сентября прошли парламентские выборы – первые после распада парламентской коалиции, состоявшей из СДПГ, Германской партии Центра, Немецкой народной партии, Немецкой демократической партии и Баварской народной партии. Экономический кризис, постоянные вопли про врагов внешних и внутренних – и чудовищная перемена: НСДАП с 2 процентов поднимается до 18,33 и занимает второе место после СДПГ, потерявшей 6 процентов (стало 24,5). Коммунисты чуть подросли – с 10,62 до 13,13 процента. Некоторые, кстати сказать, голосовали за НСДАП из страха перед коммунистами: те уже настроили у себя концлагерей, нам такого не надо, а Гитлер не допустит… А что же партия Эйнштейна? В 1930 году часть Демократической партии объединилась с консервативноантисемитским «Младогерманским орденом» в Немецкую государственную партию и набрала 3,8 процента голосов. Левое крыло образовало Радикальнодемократическую партию, но она в тех выборах еще не участвовала. Так что либеральной интеллигенции в парламенте оказалось – 0 человек.

25 сентября по пути из СССР снова приезжал Тагор; 20 октября – Шестой Сольвеевский конгресс в Брюсселе, посвященный магнетизму, и очередная схватка (в кулуарах) с Бором и Гейзенбергом. Эйнштейн придумал эксперимент, который должен был опровергнуть принцип неопределенности, то есть доказать, что можно одновременно узнать две разные характеристики одной частицы. Представьте ящик: в одной из стенок его есть дырка, которая закрывается заслонкой по команде, подаваемой от находящихся в ящике часов. Ящик заполнен фотонами. Взвешиваем ящик, потом часы открывают заслонку на такое короткое время, что «сбежать» может лишь один фотон, снова взвешиваем ящик. Так мы знаем и энергию фотона (насколько полегчал ящик), и время его прохождения через отверстие. Физик Леон Розенфельд: «Для Бора это было настоящим ударом… он не мог сразу дать объяснение. Весь вечер он сильно страдал, ходил от одного к другому и старался всех убедить, что это не так, что если Эйнштейн прав, то физике пришел конец; но найти опровержения не мог. Никогда не забуду, как противники покидали университетский клуб: рядом с медленно шедшим величественным Эйнштейном, на губах которого играла несколько ироническая улыбка, семенил страшно взволнованный Бор… На следующее утро пробил час триумфа Бора».

Ответ Бора опирался на теории самого Эйнштейна – СТО и ОТО. Как только частичка энергии «сбежит» из ящика, сам ящик на весах сдвинется, это изменит положение часов, и часы разойдутся с нашей неподвижной системой отсчета, их время будет отличаться от нашего, а значит, мы так и не узнаем, когда фотон удрал из ящика. Эйнштейн не сдался и продолжал придумывать новые эксперименты с часами и ящиками. А Гейзенберга (и Шредингера) он вновь рекомендовал на Нобелевскую премию, заявив по поводу квантовой механики: «Я убежден, что эта теория содержит часть окончательной истины». Пайс: «Это показывает, что он стал рассматривать квантовую механику не как какуюто аномалию, а как серьезный профессиональный вклад в физику».

22 сентября 1930 года в советских газетах появилось сообщение ОГПУ о раскрытии «вредительской и шпионской организации в снабжении населения важнейшими продуктами питания», которая хотела «создать в стране голод… и этим содействовать свержению диктатуры пролетариата». Во главе «организации» были профессора Рязанцев и Каратыгин. 25 сентября газеты сообщили о расстреле 48 «вредителей». 12 декабря в немецких газетах появился протест 86 человек, включая Эйнштейна, Цвейга, Планка, Генриха Манна; вдохновлял протест Борис Давидович Бруцкус, видный агроном, в 1922м высланный из СССР в Германию и работавший там в Русском научном институте. (Потом он уехал в Палестину.) Иоффе: «Он [Эйнштейн] стоял всегда на стороне демократии и социального прогресса. Однако мысли его были далеки от политических проблем, и поэтому многие его выступления в этой области следует признать непродуманными… Однажды в конце 20х годов группа немецких ученых, воспользовавшись одной из судебных ошибок, составила антисоветское воззвание, под которым я обнаружил подпись Эйнштейна». Читатель, знающий, чем эта история закончилась, не возмущайтесь: все в свой черед.

Глава одиннадцатая

ТЕМНАЯ МАТЕРИЯ, ТЕМНАЯ КВАРТИРА, ТЕМНАЯ СТРАНА

В середине октября 1930 года Эйнштейн ездил повидаться с Эдуардом, но примирения не вышло; 28 октября он в Лондоне был гостем благотворительного ужина в пользу евреев из Восточной Европы, организованного Ротшильдом. Тогда же Пассфилд представил новую Белую книгу по Палестине. В ней полностью отвергалась Декларация Бальфура; еврейская иммиграция должна была прекращаться, если она «препятствовала получению работы арабами». (Пожалуйста, вспомните, кем вы должны представлять себя. Вы ашкенази, вас гонят отовсюду; вы приехали в Палестину, потому что предыдущая Белая книга это разрешала; вы все умеете делать эффективнее, чем ктолибо в мире; ваш соотечественник, построивший фабрику или вырастивший виноградник на купленной полоске песка, предпочтет взять на работу вас… В чем ваша вина?) В знак протеста Вейцман, президент Еврейского агентства, подал в отставку, кабинет Рэмси Макдональда под давлением оппозиции пошел на компромисс, и 13 февраля 1931 года специальный комитет опубликовал письмо, фактически отменяющее ограничения на иммиграцию. 11 ноября Эйнштейн со Сцилардом получили от американского отделения шведской фирмы «Электролюкс» патент на чудохолодильник, а в декабре с Майером отправили в печать новую работу по единой теории поля, использовавшую видоизмененную идею Калуцы: измерений у них было всетаки не пять, а четыре, но каждой точке они подарили по пять возможных векторов движения. Но уравнения все равно не сходились…

Эйнштейн собирался в Америку – читать лекции в качестве «приглашенного профессора» в Калифорнийском технологическом институте в Пасадене. Еще до приезда у него взяли интервью о религии, опубликованное в «НьюЙорк таймс» 9 ноября: «Этическое поведение человека должно основываться на сочувствии, образовании, социальных связях и потребностях, и нет нужды в религиозной основе. Человек окажется на плохом пути, если в своих поступках будет сдерживаться лишь страхом наказания и надеждой на вознаграждение после смерти… Желание, чтобы ктото указывал им путь, любил и поддерживал, приводит людей к формированию социальных или моральных концепций о боге. Это бог провидения, который защищает, распоряжается, награждает и наказывает; бог, который, в зависимости от границ мировоззрения верующего, любит и заботится о жизни его соплеменников или всего рода человеческого, или вообще всего живого; утешает тех, кто в печали и чьи мечты не сбылись; тот, кто сохраняет души умерших. Но есть и третья стадия религиозного опыта, который присущ им всем, хотя и редко встречается в чистом виде: я буду называть это космическим религиозным чувством. Очень трудно пробудить это чувство в тех, у кого оно полностью отсутствует…»

29 ноября Марго вышла за Марьянова. Герта вспоминала, что родители были в печали: «В загс пошли, но не праздновали». В тот день в Берлин приехала Милева, видимо, поговорить с бывшим мужем об Эдуарде, чье состояние ухудшалось, но о чем договорились – неизвестно. Жить молодые остались у Эйнштейнов, а старшие уплыли за океан. О книге Пассфилда Эйнштейн узнал уже на пароходе и дал интервью журналисту «НьюЙорк таймс»: «Мы, евреи, везде подвергаемся атакам и унижениям, которые являются результатом преувеличенного национализма и расового тщеславия, которое в большинстве европейских стран выражает себя в форме агрессивного антисемитизма. Еврейский дом не роскошь, а абсолютная необходимость. Поэтому ответом евреев на нынешние трудности должна быть решимость удвоить свои усилия в Палестине». 12 декабря вошли в гавань НьюЙорка. Собралось около сотни репортеров. Дневник: «Чрезмерное внимание меня смущает… Мои неотшлифованные манеры здесь кажутся странными…»

Он не отвечал на вопросы о четвертом и пятом измерениях, но согласился высказаться для своей любимой «НьюЙорк таймс» о евреях: «Существует нечто неопределенное, что тянет евреев быть вместе. Это не раса. У вас в Америке много рас, и все же у вас есть солидарность. Ни раса, ни религия не является причиной еврейской солидарности, дело в чемто, что не поддается определению» и о Гитлере: «Он поселился в пустом германском желудке. Когда экономика поправится, все будет нормально». Журнал «Тайм» вышел с портретом Эльзы на обложке и комментарием: «Великий математик не умеет управлять своими финансами, и это взяла на себя его жена»; Эльза подтверждала: «Я делаю все, чтобы его освободить от всего этого. Он – вся моя жизнь. Я очень счастлива быть миссис Эйнштейн». Она стала брать за автографы мужа по доллару, за фотографии – по пять долларов и основала фонд для нуждающихся детей.

19 декабря Эйнштейны поехали на Кубу (несмотря на диктаторский режим Мачадо, евреев там не преследовали), посетили Академию наук, Общество инженеров, еврейскую общину, спустя сутки вернулись в НьюЙорк, где Эйнштейн еще раз встретился с Тагором (их совместное фото появилось в газетах с надписью «Математик и Мистик на Манхэттене»), был на обеде у Рокфеллера и в баптистской церкви, которую тот основал. 23 декабря мэр НьюЙорка вручил гостю символический ключ от города; в тот же день Эйнштейн выступал на митинге пацифистов: «В странах, где существует воинская обязанность, истинные пацифисты должны отказаться от нее. В странах, где обязательной военной службы не существует, истинные пацифисты должны публично заявить, что они не будут брать в руки оружие ни при каких обстоятельствах… Робкие могут сказать: „Что толку? Нас посадят в тюрьму?“ Но я говорю им: даже если только два процента заявят об отказе сражаться, правительства будут бессильны – они не осмелятся отправить столько людей в тюрьму». (На следующий день молодежь стала появляться на улице со значками «2 %».) 30 декабря Эйнштейн обедал с Чарли Чаплином; новый, 1931 год он встречал уже в Пасадене. Там было куда спокойнее: читал лекции, осмотрел с Эльзой знаменитую обсерваторию МаунтВилсон; как сообщала «НьюЙорк таймс», один из ученых объяснил Эльзе, что громадный телескоп нужен для понимания структуры Вселенной, а она отвечала: «Что ж, мой муж делает это на обороте старого конверта». В остроумии ей (или придумавшему все это репортеру) не откажешь.

В МаунтВилсон работал Эдвин Хаббл, который как раз недавно доказал, что Вселенная родилась из точки в результате Большого взрыва. Однако были моменты, которые такая теория объяснить не могла. Где находится или находилась точка? Как из точки появилось столько материи и энергии? И чем все кончится? В 1960 году Джон Уиллер, последователь Эйнштейна, придумал теорию «пульсирующей Вселенной»: расширение когдато сменится сжатием в точку, потом опять взрыв, Вселенная вновь станет расширяться, и так до бесконечности. Есть и другие теории. Например, гипотеза о наличии «протовселенной», когда материя еще до взрыва стала вытекать из «белых дыр», противоположных все заглатывающим черным. (Но пока ни одной белой дыры обнаружено не было.) Есть масса инфляционных (термин придумал Алан Гут в 1981 году, а пионером был Алексей Старобинский) теорий Вселенной: материя возникла из ничего, а затем началось ее расширение. Существуют также «пузырьковая» теория, согласно которой Вселенная сформировалась из «квантовой пены» своей умирающей материВселенной, теория самосоздания, где каждый «пузырек» квантовой пены порождает другие «пузырьки», которые порождают другие и так далее. Возможно, наш мир «выдулся» из флуктуационного клочка (зоны активности, отклоняющейся от обычной) какойто другой Вселенной, а в нашей такие же «клочки» выдуют или уже выдувают новую, пока еще маленькую Вселенную. Существуют модели, в которых «дочки» отпочковываются от матерей беспрерывно и не сменяют их, а находят свое место, при этом в них могут царить совсем другие физические законы, и вся эта бесконечная куча Вселенных находится одновременно «здесь и сейчас», не задевая друг дружку. Есть модель, согласно которой Вселенная рассматривается подобно частице и ее описывают, как какойнибудь жалкий квант, вероятностями: мы живем в нашей Вселенной лишь потому, что ее вероятность больше, чем у других. Но Эйнштейн об этих теориях – одна красивее другой – не знал; его интересовало лишь то, как увязать свою спокойную, идеально уравновешенную Вселенную с Большим взрывом. Пока не получалось.

Он читал лекции, ездил время от времени в НьюЙорк, объехал с Эльзой всю Калифорнию, дважды посещал Голливуд: смотрели запрещенный в Германии фильм «На Западном фронте без перемен» и чаплинские «Огни большого города». В ЛосАнджелесе фирма «Лонжин» подарила ему золотые часы – он их принял и очень ими дорожил, но скрипку Гварнери от филармонии принять в дар отказался. Одна из самых знаменитых фотографий запечатлела его с индейцами; пишут, что он побывал в их племени. На самом деле то был музей «Хопи хаус», а индейцы – его служащими. Впрочем, индейцы его, кажется, не особо заинтересовали, другое дело – негры, чье положение он сравнивал с положением евреев в Европе.

В США было тогда два главных борца за права негров: Букер Вашингтон, выступавший за интеграцию черных и белых, и Уильям Дюбуа, который хотел создания «черной элиты», которая бы работала только на благо афроамериканцев. Второй подход был Эйнштейну ближе (он видел тут аналогию с сионизмом), и он согласился на просьбу Дюбуа, доктора философии Гарвардского университета, основателя Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения (NAACP) и редактора журнала «Крайзис», дать статью. «Кажется, всюду меньшинства, особенно когда их лица узнаваемы изза физических различий, воспринимаются большинством как низший класс. Трагизм, однако, заключается не только в неблагоприятном социальном положении этих меньшинств, но и в том, что те, кого так воспринимают, сами начинают относиться к себе как к неполноценным».

Разумеется, он подписал письмо в защиту обвиняемых по делу «Скоттсборо бойз», как раз тогда шел суд: десять негритянских юношей обвинялись в изнасиловании двух белых девушек. Все обвиняемые, кроме двенадцатилетнего мальчика, были приговорены к смерти, но благодаря общественности дело отдали на пересуд, и в конце концов с четверых сняли обвинения, пятеро получили сроки от 75 лет до пожизненного заключения. Еще подписал с Томасом Манном, Стефаном Цвейгом и еще десятком знаменитостей протест против ущемления иврита в СССР (с 1919 года было запрещено преподавание на иврите, с 1927го прекратили издавать на нем книги): «Мы, европейские интеллектуалы, друзья и сторонники любых средств (курсив наш. – М. Ч .), направленных на преодоление капиталистического экономического хаоса и присущих ему катастроф и войн, просим правительство России принять к сведению, что мы не одобряем преследование еврейского языка…»

Он сдружился с «левым» писателем Эптоном Синклером, который тогда увлекался паранормальными явлениями, и даже написал предисловие к его книге «Психическое радио», где описывались эксперименты: например, Синклер в своем кабинете чтото рисует, а его жена в другой комнате пытается нарисовать то же. Иллюстрации демонстрировали, что она обычно угадывала. Эйнштейн написал, что «не может быть и речи в случае такого добросовестного наблюдателя и писателя, как Синклер, чтобы он сознательно обманывал людей».

Издательство «Саймон энд Шустер» готовило книгу, где «звезды» высказывали бы свое философское кредо, – по тысяче слов. Эйнштейн:

«Как странно наше положение на Земле. Мы здесь гостим недолго, не зная зачем, хотя порой нам кажется, что мы ощущаем цель. Но с точки зрения повседневной жизни, однако, мы понимаем, что существуем для других людей – прежде всего для тех, от улыбки и благополучия которых зависит наше счастье, а затем для многих, к судьбам которых мы привязаны узами симпатии. Ежедневно, много раз в день, я напоминаю себе, что в основе моей жизни лежит труд многих людей, живых и мертвых, и что я должен отдать той же мерой, что получаю. Меня часто угнетает сознание того, что я потребляю чрезмерное количество труда других людей. Я не верю, что мы можем быть свободны в философском смысле, потому что мы действуем не только под внешним принуждением, но и по внутренней необходимости. Изречение Шопенгауэра „Человек может сделать все, что хочет, но не он определяет свои желания“ вдохновляло меня с юности и утешало, когда я был угнетен или страдал от житейских проблем. Это убеждение – источник терпимости, который не позволяет нам относиться к себе чересчур серьезно.

Рассуждения о цели чьеголибо существования всегда казались мне глупыми. Тем не менее все имеют определенные идеалы, руководящие ими в стремлениях и суждениях. Идеалы, которые всегда светили мне, это Добро, Красота и Истина. Такие цели, как комфорт или счастье, никогда не привлекали меня; система этики, базирующаяся на таких принципах, – карточный домик… Мой страстный интерес к социальной справедливости и социальной ответственности всегда странно контрастировал с моим желанием ограничивать связи с другими людьми. Я – одиночка, непригодный для работы вдвоем или в команде. Я никогда всем сердцем не принадлежал ни стране, ни друзьям, ни даже семье. Эти связи сопровождаются смутным чувством отчужденности, и с годами мое желание вырваться возрастает. Такая изоляция иногда мучительна, но я не сожалею о том, что она отрывает меня от понимания и симпатии других людей. Я чтото теряю, конечно, но потеря компенсируется независимостью от суждений других, и я так избегаю искушения строить мое внутреннее равновесие на столь хрупком фундаменте.

Мой политический идеал – демократия… Для достижения любой цели необходим лидер, идейно вдохновляющий и несущий ответственность. Но те, кого ведут, должны иметь возможность самим избрать лидера… Я уверен, что автократическая система принуждения и жестокости непременно деградирует, так как жестокость влечет упадок нравов. История доказывает, что тираны были негодяями. Поэтому я всегда был в решительной оппозиции к таким режимам, как в Италии и в России сегодня… Я уверен, что в этом отношении США нашли правильный путь. Их президент избирается на разумный срок и обладает достаточной властью, чтобы оправдать свою ответственность. С другой стороны, в Германии мне нравится, что там государство больше заботится о больных и безработных.

Мне отвратительно наихудшее проявление стадной жизни – милитаризм. Люди, получающие удовольствие от марша под барабанный бой, ниже моего понимания. Головной мозг достался им по недоразумению – им достаточно одного спинного. Это чумное пятно на человеческой цивилизации должно быть уничтожено как можно скорее. Героизм по команде, бессмысленное насилие, весь омерзительный комплект патриотизма – как страстно я ненавижу это!…

Самая прекрасная вещь, которую нам дано ощутить, – тайна. Это основа подлинного искусства и науки. Кто этого не знает, кто потерял способность удивляться и изумляться – все равно что мертвец и глаза его закрыты. Именно переживания таинственного – даже если они смешаны со страхом – породили религию. Знание того, что нечто непроницаемое для нас действительно существует, проявляющее себя в наивысшей мудрости и сияющей красоте, которые лишь в самой примитивной форме постигаются нашим разумом, – это знание, это чувство есть основа истинной религии. В этом, и только в этом смысле я глубоко религиозен. Я не могу представить Бога, который награждает и наказывает свои творения, Бога, являющегося отражением человеческих недостатков. Я также не могу представить жизнь индивида после смерти тела, хотя слабые души лелеют такие мысли из страха или эгоизма. Мне же достаточно осознавать тайну сознания, проникающего в вечность, думать о чудесной структуре Вселенной, в которую мы едва в силах проникнуть, и пытаться осознать хотя бы крошечную часть разума, разлитого в природе».

Вероятно, ктото читал подобное в более позднем тексте Эйнштейна «Мир, каким я его вижу» (перевод Юлия Шейнкера) и заметил различия – поздний текст действительно был отредактирован, но лишь в деталях. Здесь, конечно, самое любопытное с психологической точки зрения следующее: «Идеалы, которые всегда светили мне, это Добро, Красота и Истина. Такие цели, как комфорт или счастье, никогда не привлекали меня». Сделаем скидку на его склонность высокопарно выражаться, и все же это пишет человек, сменивший одну жену на другую (само по себе это нормально, но уж никак не Добро, Красота и Истина им руководили, а как раз желание счастья и комфорта) и теперь выгоняющий вторую жену из дому, когда к нему приезжают другие женщины. Мы можем лишь перебирать варианты: а) Эйнштейн был лицемером; б) он полагал, что людей надо учить добру на хороших примерах, и не мог поэтому честно написать «плюйте на жену и обижайте сына, если хотите»; в) он считал, что Добро к частной жизни человека не имеет никакого отношения; г) он не был склонен к рефлексии и был искренне убежден, будто счастье его никогда не интересовало, а лишь Добро…

1 марта сели на корабль, отплывающий в Европу, провожать пришли толпы пацифистов; социалист Норман Томас убеждал, что пацифист обязан быть социалистом, но безрезультатно. 4 марта вернулись на континент. Как раз накануне между Германией и Австрией был заключен таможенный союз, что противоречило договорам Антанты с обеими странами; под давлением Лиги Наций и Международного трибунала в Гааге от союза отказались. В мае – снова в Англию: профессор Ф. Линдеман, будущий советник Черчилля, свозил Эйнштейна в Оксфорд, где он 23 мая был избран почетным доктором. Выступал перед Международным союзом священниковантимилитаристов, студенческой ассоциацией Лиги Наций, был среди учредителей «Интернационала противников войн», объединившего пацифистские организации разных стран, основал Фонд Эйнштейна против войны.

За ним поехала одна из его дам, Этель Михановски – сохранилось несколько писем, которые проливают свет на его запутанные отношения с женщинами тех лет. К «дочери» Марго, 8 мая: «На сей раз пишу тебе, потому что ты самая разумная, а бедная мать уже полностью на пределе. Это правда, что М. последовала за мной и ее преследования выходят изпод контроля. Но, вопервых, я не мог избежать этого, а вовторых, когда я увижу ее, я скажу ей, что она должна исчезнуть немедленно… Из всех женщин я фактически привязан только к мс Л. [Маргарет Лебах, видимо], которая абсолютно безвредна». К Эльзе: «Гжа М, безусловно, действовала в соответствии с христианскоеврейской этикой: 1) нужно делать то, что нравится и что не будет вредить никому, и 2) следует воздержаться от действий, которые раздражают другого человека. Поэтому: 1) она приехала со мной, и 2) она не сказала тебе». Этель он, видимо, прогнал, так как 24 мая писал ей из Оксфорда: «Вы должны прекратить постоянно дарить мне подарки, если хотите оставаться со мной в дружеских и приятных отношениях, как прежде… но пожалуйста, снова улыбайтесь и болтайте со мной так, как должно столь прекрасной женщине, как Вы… В четверг я выезжаю в Берлин. Надеюсь на радостное воссоединение». («Такие цели, как комфорт или счастье, никогда не привлекали меня…»)

Летом Эйнштейны жили в Капуте – до октября, как обычно, Марго с ними, а Марьянов почемуто остался в их берлинской квартире; запомним это обстоятельство. Изредка и сами наезжали в город и так познакомились с Наталией Сац, до ареста в 1937 году бывшей худруком Московского театра для детей; она ставила «Фальстафа» в берлинской Кролльопере. Сац вспоминала: «…замечаю худенькую девушку и сотрудника нашего торгпредства Диму Марьянова. Кто это с таким приятным звуком голоса? Поднимаю глаза, пожилые мужчина и женщина. Она – невысокого роста, в темном платье с белым воротничком, приветливой улыбкой, он – какойто светящийся. Где я видела эти черные, одна выше, другая ниже, словно в пляске, брови, большие карие смеющиеся и такие лучистые глаза, мягкий подбородок, высокий лоб, черноседые волосы, которым, видимо, очень весело и свободно на этой голове? Этот человек был чемто вроде живого кино для толпы. Каждый поворот его головы обсуждался и фиксировался».

Ее пригласили в Капут. Далее она путает Эльзу с Илзе: «Какая обаятельная, мягко подвижная была эта Ильзе! Как всепонимающе она любила своего Альберта! Они называли друг друга только ласкательноуменьшительными „Ильзль“, „Альбертль“, их любовь давала им ту жизненную силу, ту „точку опоры“, когда можно перевернуть мир… Эйнштейн любил детей. Ему очень понравилась идея Детского театра. Его вопросы тоже были интересны. Ставили ли мы для детей Шиллера? Читала ли я письма Марка Твена, в которых он называет детский театр своей самой большой мечтой? Как я отношусь к картине „Броненосец ‘Потемкин’“ и режиссеру Эйзенштейну?» Сац побывала у них в берлинской квартире еще раз осенью и опять восторгалась счастьем Эльзы и Альберта. Между тем по показаниям Герты Маргарет Лебах летом 1931 года каждую неделю приезжала к Эйнштейну: «Всегда, когда бы она ни приехала, фрау профессор отправлялась в Берлин с поручениями или по своим делам. Она уезжала в город рано утром и возвращалась поздно вечером». Герта подслушала разговор Эльзы с дочерьми: те требовали, чтобы мать вышвырнула из дома всех баб либо развелась. Но бедная Эльза только плакала. Были, по свидетельствам Герты, Марьянова и архитектора Вахсманна, сцены с криками и битьем посуды. В общем, сплошное Добро и Нравственность. Увы, вы нечасто встретите Замечательного Человека, у которого эти принципы распространялись бы на отношения с противоположным полом или на семью. И все же, прежде чем осуждать, подумайте о тех, кто ради блага своей семьи спокойно облапошивает или убивает чужие.

По инициативе американской журналистки Агнес Смедли, Клары Цеткин и Барбюса в июне Горький, Драйзер, Эйнштейн и Уэллс подписали письмо в защиту арестованных в Шанхае советских агентов Нуленс (Якова Рудника и Татьяны Моисеенко). Китайцы письму не вняли, но по амнистии заменили смертную казнь на пожизненное заключение. («Нуленсы» вернулись в СССР в 1939м и дожили до 1960х.) В августе немецкий социалист Курт Хиллер просил Эйнштейна подписать другое письмо, в котором говорилось: «…реальная цель – это социальная революция». Эйнштейн отвечал: «Пацифизм не требует социализма, а социалистические революции часто ведут к подавлению свободы…» Послал приветствие просоветскому съезду «Интернационала противников войн» в Лион, но сам не поехал. Из интервью физика Роберта Маршака, 1970 год: «Эйнштейн не был наивен. Он был в состоянии понять, когда какието группы пытались использовать его в своих целях. Один из примеров – когда он отказался работать с Анри Барбюсом, который пытался заставить его присоединиться к своей организации… Он [Барбюс] был заклятым коммунистом, писателем весьма уважаемым и организовывавшим такие встречи, как „Конференция по культурной свободе“ в 1930х годах. Он приглашал мировых интеллектуалов, как Эйнштейн, которые присутствовали на первом заседании, а затем Эйнштейн обнаружил, что друзья Барбюса принимали решения, продиктованные Советами. Когда Эйнштейн понял это, он порвал с Барбюсом».