Текст книги "Эйнштейн"

Автор книги: Максим Чертанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

Помните: «У меня кожа слона, ничто не может причинить мне боль»? Побег в «надличное» вновь не удался. Полина умерла 20 февраля; через несколько дней ее сын писал Цангеру: «Вот когда спинным мозгом понимаешь, что такое узы крови. Передо мной словно выросла стена, я вижу только ее и никаких перспектив на будущее». Жена Фрейндлиха, Кейт: «Он плакал как самый обыкновенный человек, и ничего не мог делать». В марте он писал Хедвиге Борн, чья мать умерла: «Я знаю, как это ужасно – видеть, как твоя мать страдает, и быть бессильным ей помочь. Все утешения тут бесполезны». Макс Борн спрашивал совета, переезжать ли ему в Геттинген, он отвечал: «Я не чувствую себя вправе давать советы, так как сам нигде не пустил глубоких корней… Идеал для такого человека, как я, – чувствовать себя дома везде, где со мной мои родные и близкие». Какое уж там «надличное»… От боли он растерял все свои шипы; рухнули стены, что он пытался возводить между собой и другими. Но часто, пережив боль, люди становятся жестче, чем были.

Майя с мужем переехала в Италию – Эйнштейн дал денег на покупку дома под Флоренцией. 13 марта – путч националистов в Берлине: фрайкор (добровольческая милиция, которую по условиям Версальского договора Германия была обязана распустить) под руководством генерала Лютвица захватил правительственный квартал и назначил рейхсканцлером Вольфганга Каппа; правительство бежало в Штутгарт и призвало к всеобщей забастовке. Путчисты потерпели поражение – решающую роль сыграл отказ чиновников подчиняться приказам Каппа. В те же дни – восстание левых в Руре; его подавили силами рейхсвера и фрайкора. В ответ на вступление немецких войск в Рур (демилитаризованную зону) французские войска оккупировали регион; это вызвало ярость даже у тех немцев, которые восстание не поддерживали. И в Палестине все шло плохо, дружба арабов с евреями заканчивалась, несмотря на создание совместного арабоеврейского профсоюза в Хайфе. Большинство арабов выступали против Декларации Бальфура под лозунгом: «Палестина – наша земля, евреи – собаки».

Еще один еврей, выходец из Польши Леопольд Инфельд (1898-1968), в те дни приехал в Берлин – он учился в краковском Ягеллонском университете, но хотел завершить обучение в Германии и пришел к Эйнштейну за помощью. Как пишет Инфельд, тот ответил: «Я охотно написал бы вам рекомендательное письмо в прусское министерство просвещения, но это ни к чему не приведет. Потому что я дал уже очень много рекомендаций. – Потом добавил тише, с усмешкой: – Они антисемиты». Все же обещал написать самому Планку. «Он стал искать бумагу для писем, которая лежала тут же у него под носом. Я слишком оробел, чтобы указать ему на это. Наконец он нашел бумагу и набросал несколько слов. Он сделал это, не зная, имею ли я хоть какоенибудь представление о физике». (Письмо помогло лишь отчасти: Инфельду разрешили полгода учиться в Германии, потом он вернулся в Польшу.)

У самого Эйнштейна с физикой попрежнему не ладилось. Эренфесту, апрель 1920 года: «…я не достиг продвижения: электрическое поле попрежнему ни с чем не связано. Связь не получается. И ничего у меня не выходит в понимании электронов. Мой ум потерял гибкость или действительно спасительная идея очень далека? Я с восторгом читаю „Братьев Карамазовых“. Это самая поразительная книга из всех, которые попадали мне в руки… Что касается внешних событий, то как будто воцарился покой. Но везде чувствуются неимоверно острые противоречия. В городе потрясающая нищета, голод, неимоверная детская смертность…»

27 апреля в Берлин впервые приехала новая звезда – Бор: делать доклад перед Немецким физическим обществом. (Ему было 34 года, Эйнштейну – 41.) Эренфест, знакомый с обоими, давно мечтал их свести. Эйнштейну: «Я не могу передать вам, как важно для меня послушать вас обоих спокойно беседующими друг с другом о нынешнем состоянии физики. Я уже признавался вам, что чувствую себя подобно бузинному шарику, колеблющемуся между обкладками конденсатора, когда перехожу от одного из вас к другому». Эйнштейн – Планку, 23 октября 1919 года: «Эренфест подробно рассказывает мне, что происходит на „творческой кухне“ Нильса Бора; у него должен быть первоклассный ум, очень дальновидный, критически настроенный и постоянно преследующий великие замыслы».

Бор выступил; он говорил мягко, некатегорично, словно извиняясь, весь такой большой плюшевый мишка, улыбка чудесная – такие называют «мальчишескими». Потом с молодыми физиками отправились на виллу к Габеру; когда возвращались в Берлин, состоялся первый спор с Эйнштейном: Бор стоял на том, что частицы скачут когда хотят и нечего доискиваться причин, но отрицал, что частицы – одновременно и волны. Так что не правы были оба. Потом из Копенгагена он прислал огромный воз продуктов.

Эйнштейн – Бору, 2 мая: «Великолепный подарок из Нейтралии, где даже сегодня если не текут, то капают молоко и мед, дал мне желанный повод написать Вам. Я благодарю Вас сердечно. В моей жизни не часто бывало, чтобы человек уже одним только своим присутствием доставлял мне такую радость, как Вы. Теперь я понимаю, отчего Эренфест так полюбил Вас. Ныне я штудирую Ваши работы и всякий раз, как застреваю на чемнибудь, переживаю истинное удовольствие оттого, что передо мною возникает Ваше дружелюбное молодое лицо, улыбающееся в момент, когда Вы даете объяснения. Я многому научился у Вас, и среди прочего главным образом тому, как можно и нужно вкладывать в рассмотрение научных вещей всю полноту чувств…» Эренфесту, 4 мая: «У нас побывал Бор, и я полюбил его так же, как и ты. Он похож на впечатлительного мальчика, зачарованного окружающим миром». Бор – Эйнштейну, 24 июня: «Это было для меня одним из величайших событий в жизни – встретиться и говорить с Вами. Мне трудно выразить, как благодарен я Вам за ту приветливость, с какою Вы относились ко мне во время моего пребывания в Берлине…» Эйнштейн – Эренфесту 20 марта 1922 года: «Он настоящий гений, и я полностью доверяю его образу мышления». Секретарь Эйнштейна Элен Дюкас сказала Пайсу, что они «любили друг друга горячо и нежно». И тем не менее между ними на всю первую половину XX века растянется жесткая дуэль.

В Лейдене готовились к приезду Эйнштейна, выбили роскошный гонорар, Эйнштейн написал вступительную лекцию, как вдруг голландский министр образования де Виссер получил от генпрокурора уведомление: «Доктор Эйзенштейн намерен прибыть из Германии с фальшивым паспортом, с целью большевистской пропаганды». Прилагался секретный военный меморандум, где говорилось, что «доктор Эйнштейн» (не Эйзенштейн) «и графиня Ольга фон Хаген… жили в Брюсселе… где др Эйнштейн неоднократно пытался спровоцировать революцию, а Ольга фон Хаген писала под псевдонимом „Красная графиня“». Долго разбирались в Эйнштейнах и Эйзенштейнах, выяснили, что опять спутали Альберта с Карлом. Ладно, но вдруг и этот тоже коммунист, может, все Эйнштейны такие? КамерлингОннес встретился с де Виссером и поклялся ему, что Эйнштейн «считает коммунизм глупостью». 4 мая Эйнштейн выехал из Берлина – на границе конфисковали две скрипки, которые он вез в подарок Эренфесту. Эльза – мужу: «Ах ты мой дурачок, такой умный и беспомощный, как дитя!» Сообщала, что хлопочет о прибавке ему зарплаты, и просила «положить конец всем этим глупым разговорам о тебе как о революционере, изза которых тебе не дают Нобелевскую премию».

5 мая в Лейдене он прочел лекцию, которая всех удивила: «Общая теория относительности наделяет пространство физическими свойствами; таким образом, эфир существует». Эфир! С ума он сошел, что ли? «Но нельзя представлять себе этот эфир состоящим из частей, к которым применимо понятие движения…» В 1922м он выразился точнее: «Эфир следовало бы заменить определенными пространственными структурами. Новый эфир – это вовсе не некое вещество, перетекающее в пространстве». Он имел в виду, что пространство – это не «ничего», у него есть свойства, и оно должно поэтому както называться, почему бы не эфиром? Но его формулировку все отвергли.

Жил он у Эренфеста, чувствовал себя как дома, даже Эльзе писал редко (или закрутился, или, возможно, его оскорбило ее письмо, цитированное выше). К Илзе, 27 мая: «Я свинья, не отвечал на твои письма и писал маме так мало… но ты – ты моя дорогая, моя безукоризненная обезьянка, ты сама это знаешь…».

В мае Эйнштейн подписал обращение немецких ученых в поддержку республиканской конституции, боялись они не зря: на парламентских выборах 6 июня стало видно, как в голодной обозленной стране все меняется к худшему. СДПГ получила 21,92 процента голосов (было 37,86), ДПГ (партия, за которую опять голосовал Эйнштейн) – 8,28 (было 18,56). Зато правые (Германская национальная народная партия) и крайне левые (Независимая социалдемократическая партия) прибавили примерно по 10 процентов: общество поляризовалось. 13 июня он поехал с лекциями по ОТО в Норвегию и Данию, взяв с собой Илзе (якобы он нуждался в секретаре). 24го в Копенгагене – вторая встреча с Бором. По возвращении, 1 июля, он вместе с другими членами Берлинской академии наук был приведен к присяге на верность Конституции и по закону стал считаться гражданином Германии (сам он этого не признавал). В том же месяце Гитлер был избран председателем НСДАП.

Ученых, подозреваемых в пацифизме или недостаточном патриотизме, запугивали физически: Хельмут фон Герлах бежал из Берлина изза угрозы убийством, Эмиль Гумбель был избит до полусмерти. Эйнштейна физически не трогали, но 6 августа правый публицист Пол Вейланд в националистической «Теглихе рундшау» обвинил его в плагиате и совместно с физиком Эрнстом Герке анонсировал 20 лекций «Сообщества немецких естествоиспытателей за сохранение чистой науки» по «антиотносительности» в Берлинской филармонии. 24 августа на первой из таких лекций Вейланд заявил, что теория относительности – чушь, и сослался на нобелевского лауреата Филиппа Ленарда (1862-1947, автор выдающихся работ в области физики твердого тела, был монархистом, из ненависти к Веймарской республике стал антисемитом; верил в эфир, отвергал все новые веяния, включая и кванты). Герке же заявил, что теория относительности – «массовый гипноз», а ее автор – «ищущая популярности собака», «плагиатор», «шарлатан» и «дадаист» [23] .

Эйнштейн присутствовал на этом мероприятии. И физическая смелость у него была, и моральная. Дарвин бы умер от страха, не пошел. А этот сходил – и обошлось. Не избили. Он ответил 27 августа в «Берлинер тагеблатт»: «Я хорошо знаю, что оба выступавших не достойны ответа от меня, потому что у меня есть серьезное основание полагать, что вовсе не борьба за научную истину ими руководит. (Вот если б я был немецким националистом со свастикой или без, а не евреем, либералом и космополистом, тогда…) Я отвечаю только потому, что действующие из лучших побуждений друзья убедили меня. Вопервых, сегодня, насколько мне известно, среди ученых, внесших существенные вклады в теоретическую физику, нет ни одного, кто не признал бы, что теория относительности полностью логична и подтверждена экспериментальными фактами… (Назвал Лоренца, Планка, еще десяток светил. – М. Ч.) Среди убежденных противников релятивистской теории я знаю из физиков мирового уровня только Ленарда… Я восхищаюсь Ленардом – мастером экспериментальной физики; в теоретической физике он, однако, ничего не совершил, и его возражения против общей теории относительности настолько поверхностны, что до сих пор я не считал необходимым отвечать на них».

Выступлением Вейланда и особенно Герке возмутились многие дома и за границей; телеграммы в поддержку Эйнштейна слали не только члены «Нового Отечества» и «Общества феминисток», но и священники, студенты, профессора, графини, театральные режиссеры. (Добрые люди слали телеграммы, но ничего не пытались делать, чтобы защищаться от злых.) Эренфест вновь звал в Лейден; в Берлине заговорили, что Эйнштейн уезжает. Габер и Планк умоляли остаться. 6 сентября министр культуры Хениш от лица нации принес письменные извинения; Эйнштейн отвечал, что уезжать пока не собирается. Друзья, надо заметить, осудили и его ответ Вейланду и Герке. Эренфест: «Мы с женой поверить не можем, что Вам принадлежат некоторые фразы в той статье…» Он писал, что надо не рыпаться, молчать, а если отвечать, то евреям будет только хуже. Эйнштейн ответил ему, что в ответ на оскорбления следует защищаться. Макс Борн тоже его отругал, после чего он, видимо, на какойто миг и сам поверил, что надо помалкивать. 9 сентября, Борну: «Все мы время от времени приносим жертвы на алтарь глупости… что я и сделал, написав эту статью». Президент Немецкого физического общества Арнольд Зоммерфельд уговаривал помириться с Ленардом. (Эйнштейн не был с ним знаком.) Случай представится скоро: на конференции «Общества немецких естествоиспытателей и любителей искусств» в БадНаугейме.

В сентябре он с Эльзой отправился в лекционное турне: сперва в Киль на Осеннюю неделю искусств и наук, где познакомился с бизнесменом и меценатом Германом АншютцКемпфе, затем в БадНаугейм. 23 сентября – в день дискуссии по ОТО – здание, где проводилась конференция, окружили вооруженные полицейские: боялись «провокаций». Планк открыл дискуссию и предоставил слово Ленарду как самому старшему. Тот говорил об эфире и утверждал, что установленный астрономами факт отклонения лучей света в гравитационном поле ничего не доказывает. Потом выступили в защиту ОТО Герман Вейль, Густав Ми и Макс фон Лауэ. Вышел Эйнштейн. «Берлинер тагеблатт»: «Публика оживилась. Взгляды устремлены на обоих противников, как будто происходит турнир. Ленард не слаб, но Эйнштейн парирует превосходно». Потом Планк открыл прения, выступили семь физиков, все – в пользу Эйнштейна. Когда все кончилось, Эйнштейн попросил Ленарда о приватном разговоре, но тот отказал. Макс Борн: «На физической секции Филипп Ленард выступил с резкими, злыми нападками, с неприкрытой антисемитской тенденцией против Эйнштейна. Эйнштейн хотел было резко ему ответить, но я сдержал его. Он сожалел, что его тогда охватило волнение и он утратил чувство юмора. С этого времени Ленард занялся систематической травлей Эйнштейна». В 1938 году Ленард писал: «Я воспринимал этого еврея, согласно принятой тогда точке зрения, как человека арийской расы, и это была ошибка».

Эльза изза всего этого получила микроинсульт, ее положили в больницу Штутгарта, где ее муж также выступил с лекцией, потом (врачи сказали, что состояние жены неопасно и ее лучше оставить в покое) поехал на юг Германии в Бенцинген и провел несколько дней с сыновьями. Писал Эльзе, что мальчики «развиваются великолепно», но признался, что ему было тяжело их видеть: «у них такие большие толстые руки» и «несмотря на весь их интеллект в них есть чтото неуловимо животное». Однако он возобновил осаду Милевы, чтобы она переехала с детьми в Германию или хотя бы отдала Ганса, – он рекомендует ему Политехническую школу в Дармштадте. Сын ответил, что бросать свою школу и мать не хочет и никуда не поедет.

В Лейдене наконец поверили, что Эйнштейн не коммунист, и утвердили на должность приглашенного профессора; он пробыл там две недели с 21 октября и навестил могилу Спинозы. Должна была вотвот выйти книга Мошковского; сам Эйнштейн по этому поводу нимало не беспокоился, но Макс и Хедвига Борн пришли в ужас. Хедвига – Эйнштейну: «Этот человек не имеет никакого понятия о сути Вашего персонажа… будь у него хоть проблеск уважения и любви к Вам, он не написал бы это. Если Вы позволите этой книге выйти, разразится новая, ужасная клеветническая кампания, и не только в Германии… Бесполезно будет оправдываться, что Вы дали разрешение из слабости, из добродушия. Никто не поверит. Останется лишь факт, что Вы дали разрешение одному из самых презренных немецких писателей для записи своих разговоров… Для всех, кроме 4-5 Ваших друзей, эта книга будет Вашим моральным смертным приговором». Макс Борн – Эйнштейну: «Умоляю, делайте, как я говорю. В противном случае – прощай, Эйнштейн! Ваши еврейские „друзья“ добьются того, что не смогли сделать антисемитские банды. Вы не понимаете. В таких вещах Вы дитя. Мы Вас любим, и Вам стоит прислушаться к мнению здравомыслящих людей, но никак не Вашей жены».

Эйнштейн дал себя убедить и написал Эльзе, что запрещает публикацию (а также отказал в просьбе Ассоциации по борьбе с антисемитизмом войти в ее исполнительный комитет: «Не считаю, что мы, евреи, можем непосредственно способствовать борьбе с антисемитизмом»); Эльза была расстроена, жена Мошковского умоляла не губить мужа, несущего убытки, и в 1921 году книга всетаки вышла с оговоркой, что Эйнштейн «не несет ответственности за содержание». Книжка на самом деле заурядная, а ее «ужас» в том, что еврей превозносит еврея, что, как считали Борны, недопустимо: евреи должны сидеть тихо. В ней масса неубедительных фрагментов; якобы Эйнштейн сказал: «Достоевский дает мне больше, чем любой научный мыслитель, больше, чем Гаусс», а Мошковский прокомментировал: «Скажу прямо, я был поражен, услышав, что он, великий ученый, находит источник высшего счастья вовсе не в науке». В СССР она была популярна, ей доверяли и всех особенно потряс этот пассаж о Достоевском. Лев Кассиль: «Известный ученый (! – М. Ч.) А. Мошковский, близко знавший (! – М. Ч.) великого Эйнштейна, писал…» Л. Ю. Писарчик, кандидат философских наук: «В художественном мировоззрении Достоевского Эйнштейн находил тот высший моральный принцип, который он не мог подчерпнуть ни в каком ученом трактате».

3 ноября Эйнштейн прочел лекцию в Ганновере, 7го вернулся в Берлин. Все скверно. Денег нет ни у кого, научные исследования под угрозой. Ряд немецких академий и профессиональных ассоциаций объединились в Чрезвычайное общество поддержки немецкой науки и образования, чтобы предотвратить крах; Эйнштейн вступил туда и стал ответственным за привлечение американских пожертвований. Очень кстати Принстонский университет, университет штата Висконсин и Национальная академия наук в Вашингтоне пригласили его читать лекции. Но он колебался. Звали в Англию – тоже колебался. Пригласили в Испанию – обещал приехать ненадолго, потому что там очень хотела побывать Илзе. Эльза была не против Америки, но ее не устроил гонорар -15 тысяч долларов. 8 декабря вышел в свет «Краткий очерк развития теории относительности», а 15го Эйнштейн подписал свою первую петицию о помиловании. Объектом ее был Йожеф Келен, венгерский коммунист (после 133 дней существования Венгерская советская республика была уничтожена, многих казнили без суда и следствия). В те времена международные петиции еще имели какойто вес: Келен был приговорен к пожизненному заключению, в 1922м по обмену пленными попал в СССР, занимал высокую должность, но от судьбы не ушел: был перемолот сталинскими жерновами в 1938 году.

В декабре еврейская община Берлина спохватилась, что Эйнштейн не является ее членом и не платит налог на синагогу. Он отказался: «Никого нельзя принудить стать членом религиозной общины. Слава богу, те времена уже давно канули в Лету. Я заявляю раз и навсегда о своем намерении не вступать ни в какую религиозную группу». В Берлине проездом побывал Бор, еще поговорили; 16 декабря Эйнштейн писал Эрнесту Фэрроу, ботанику из Кембриджа, что зубрит английский, но на вопрос, куда же он едет, в Англию или Америку, отвечал уклончиво. В январе 1921го читал лекции в Праге. Эльзе, 8 января: «Сегодня утром слушал квартет – очень красивый, как в старые времена. Первую скрипку играет парень 80ти лет! Скоро мне осточертеет относительность. Даже такие вещи надоедают, когда слишком в них увязнешь…» Ему очень нравился президент Чехии Масарик, и он предложил присудить ему премию мира. (Премии Масарик не получил. Он умер в 1937м, за год до гибели Чехословацкой республики.) Что касается премии по физике – Планк, де Хааз и Варбург вновь выдвинули Эйнштейна, и вновь вопрос о лауреате перенесли на следующий год.

В конце января Эйнштейну нанесли визит представители Советской республики: профессор Н. М. Федоровский должен был наладить издание зарубежной научной литературы и сообщил, что первой книгой в серии будет «Частная и общая теория относительности», которую перевел Сергей Вавилов. В феврале Эйнштейна посетил Чичерин, и тогда же состоялась беседа с Луначарским, опубликовавшим очерк в мартовском номере «Коммунистического Интернационала»: «Когда узнаешь о горячей симпатии идеям коммунизма таких людей, как величайший физик нашего времени Эйнштейн…» Вряд ли Эйнштейн высказывал «горячую симпатию идеям», но вполне мог отозваться о Советах одобрительно. Он считал плановое социалистическое хозяйство панацеей от проблем экономики, и у него, как у большинства европейских интеллектуалов, были «двойные стандарты»: для нас коммунизм – «ужасужас», а для вас, русских, сойдет…

14 февраля он приехал с лекциями в Амстердам, потом опять в Прагу, в конце месяца вернулся домой, и там Курт Блюменфельд убедил его ехать в Америку: можно собрать кучу денег для Еврейского университета, решение об учреждении которого было принято еще на Пятом сионистском конгрессе в 1901 году. В Палестине уже было одно еврейское высшее учебное заведение – Технион в Хайфе (его поддержал в свое время кайзер Вильгельм), но молодежь нуждалась в вузе более широкого профиля. Поездку запланировали со 2 апреля по 30 мая; Эйнштейну пришлось отменять все лекции и даже пропустить Сольвеевский конгресс. Но он согласился. Морису Соловину, 1 марта: «Я нисколько не стремлюсь в Америку, но делаю это только в интересах сионистов, которые будут просить денег для строительства образовательных учреждений в Иерусалиме и для которых я как первосвященник и приманка… Я делаю что могу, чтобы помочь моему племени, к которому везде относятся так ужасно… Я не патриот, и я твердо верю, что евреи, учитывая их небольшое количество и зависимость их колонии в Палестине, будут застрахованы от глупости обладания властью». Цангеру, 14 марта: «В субботу я уезжаю в Америку – не для того, чтобы выступать в университетах (хотя, вероятно, придется заниматься и этим), а чтобы помочь основать Еврейский университет в Иерусалиме. Чувствую настоятельную потребность сделать чтонибудь для этого».

15 марта Блюменфельд писал Хаиму Вейцману: «Как Вы, конечно, знаете, Эйнштейн не сионист, и я прошу Вас не делать попыток уговорить его присоединиться к нашей организации… Эйнштейн заинтересован в нашем деле изза его отвращения к ассимиляции… До меня дошли слухи, что Вы ждете от него выступлений. Здесь надо быть очень осторожным. По наивности Эйнштейн часто говорит вещи, которые могут нам повредить». Чем повредить? И ведь сам Эйнштейн давно назвал себя сионистом? Дело в том, что «настоящие» сионисты были за создание еврейского государства, Эйнштейн – «духовного и культурного центра». Как он собирался без государства такой центр защищать? Пока он об этом не задумывался, да и опасности не видел: был убежден, что арабы и евреи подружатся. За два дня до отъезда он дал интервью «НьюЙорк ивнинг пост»: оно вышло 26 марта под заголовком «Повседневная жизнь Эйнштейна, размышляющего о Вселенной»:

«– Интернационализм, который существовал перед войной, интернационализм культуры, космополитизм торговли и промышленности, терпимости идей, был чрезвычайно правильным. Не будет мира на земле, раны, причиненные войной, не будут заживать, пока этот интернационализм не восстановят.

– Вы против того, чтобы малые нации имели свои государства?

– Ничуть. Интернационализм, как я его понимаю, подразумевает рациональные отношения между странами.

– И как вы предлагаете вернуть интернационализм, который существовал до 1914го?

– Ученые, и ученые Америки в первую очередь, должны быть пионерами в этой работе. Америка уже впереди всех стран в том, что касается интернационализма. Это можно назвать „международной душой“».

21 марта они с Эльзой выехали в Роттердам, 24го прибыли в Плимут, где встретились с Вейцманом и его женой, а также с другими сионистскими лидерами: уроженцем Кишинева Менахемом Усышкиным (крайний сионист, боровшийся не только против ассимиляции, но и против языка идиш, он еще в 1912 году добился выделения 50 тысяч франков на приобретение для университета участка земли на горе Скопус в Иерусалиме), выходцем из Белоруссии писателем Левином Шмарьяху и Бенционом Мосинзоном, директором гимназии «Герцль» в Яффе. Пока плыли через океан, говорил с Вейцманом о физике, и тот удачно сострил: «Эйнштейн столько раз объяснял мне теорию относительности, что я убедился, что он ее понимает».

1 апреля прибыли в гавань НьюЙорка; был шаббат, и гости из уважения к своим религиозным сторонникам согласились не высаживаться на берег до захода солнца. Потом на них накинулись толпы, особенно на Эйнштейна; как он потом сказал Адольфу Оксу, владельцу «НьюЙорк таймс», интерес к нему был «психопатологический». 10 апреля состоялось выступление в «Метрополитенопера», Вейцман произнес речь, а Эйнштейн встал и сказал, что во всем согласен с предыдущим оратором, – эта глубокомысленная фраза была воспроизведена в той же «НьюЙорк таймс». Дальше были Колумбийский университет, НьюЙоркский городской колледж, поездка в Вашингтон для встречи с президентом Уорреном Гардингом и выступления в Национальной академии наук; потом безостановочное турне: Чикаго – Бостон – НьюЙорк – НьюДжерси – НьюЙорк – Кливленд – Вашингтон – НьюДжерси; везде Эйнштейн читал лекцию по ОТО, а Вейцман призывал сдавать деньги. Все слова Эйнштейна фиксировались в газетах. «Юдише рундшау»: «Я видел очень много евреев, но нигде еще не видел еврейского народа… В этих людях еще живо здоровое национальное чувство».

В начале мая, когда Эйнштейн был в Чикаго, в Яффе восстали арабы, погибло в результате стычек 30 евреев и 10 арабов. Британия приостановила иммиграцию евреев, что те восприняли как поощрение арабских бунтов. Однако Черчилль, в те же дни посетивший Палестину, сказал: «После того как я увидел, какие замечательные плоды взращены и какого труда, рвения и умения это потребовало, я бросаю вызов любому, кто станет говорить, будто британское правительство вправе отступить с той позиции, которую оно сейчас занимает, отбросить все это в сторону и допустить, чтобы сделанное было грубо и жестоко обращено в прах в результате вспышки фанатичных атак со стороны окружающего арабского населения».

30 мая Эйнштейны отплыли в Европу. Устали сильно, Эйнштейн жаловался Бессо: «Удивительно, как я продержался. Но теперь это закончилось, а осталось прекрасное чувство, что сделал чтото действительно хорошее». Эренфесту, 18 июня: «Сионизм действительно представляет собой новый еврейский идеал». Приплыли в Англию – там лекции в Ливерпуле и Манчестере, затем Лондон (по приглашению политика Ричарда Холдейна), лекция в Королевском колледже, где впервые Эйнштейна встретили без энтузиазма: он говорил на немецком, а британцы немцев не простили. Выступал перед Обществом еврейских студентов – там, конечно, прием иной. Встретился с Бернардом Шоу и архиепископом Кентерберийским, обедал с Ротшильдами, увидел могилу Ньютона; эстрадный театр «Палладиум» предлагал ему трехнедельный контракт. Англия ему не понравилась – пышность, дурацкие традиции. По возвращении домой он дал массу интервью об Америке: немцам хотелось слышать, что американцы «тупые», и многие газеты перевирали его слова как вздумается, точно их воспроизвела лишь «Берлинер тагеблатт»: «дружелюбны, сердечны, уверены в себе, оптимистичны и в них нет злобы и зависти».

Иоффе был в Берлине, и со второй попытки им удалось встретиться. Иоффе, «Встречи с физиками»: «Детей он воспитывал строго, но удовлетворения в семейной жизни не получил, жену не считал своим близким другом и единомышленником. Она всячески противодействовала его стремлению держаться вдалеке от всяких чествований и демонстраций его мировой славы. Я решаюсь сказать об этом потому, что это в самой резкой форме сказал мне сам Эйнштейн». Лишь из очерка Иоффе биографы Эйнштейна узнали, что тот «вместе с художником Орликом и зубным врачом Грюнбергом разрабатывал новый тип полиграфической машины для художественной графики», – судьба этого проекта, увы, осталась неизвестной. Обсуждали и еврейский вопрос: Иоффе за ассимиляцию (официальная позиция советской власти), Эйнштейн против. Вместе с несколькими коллегами, евреями и неевреями, он летом 1921 года провел курсы в пользу евреевбеженцев из Восточной Европы, произнес ряд речей в Берлине и дважды в неделю публиковал эссе в сионистских и просто еврейских газетах. 1 июля его программную статью поместила «Юдише рундшау»:

«За редкими исключениями, сто лет назад наши предки жили в гетто. Они были бедны и отделены от гоев стеной религиозной традиции… были ограничены в своем духовном развитии их собственной литературой… Зато каждый из них принадлежал всем сердцем к общине, где он чувствовал себя равноправным, где ничто не нарушало его нормального мыслительного процесса. Наши предки были довольно жалки телесно и духовно, но пребывали в завидном состоянии психического равновесия. Потом – эмансипация. Она дала нам невообразимые возможности для продвижения. Некоторые быстро нашли свое место в финансовых и социальных верхах общества… они приняли образ жизни мира гоев… Казалось, они полностью растворятся в численно превосходящих, политически и культурно лучше организованных народах, так что их следов не останется через несколько поколений… Но это оказалось не так. Похоже, что у разных рас есть инстинкты, которые работают против скрещивания. Адаптация евреев к европейским народам не смогла устранить чувство чужеродности между евреями и европейскими народами, среди которых они живут… Нации не хотят смешиваться, а хотят идти своими путями. Мир может быть достигнут только путем взаимной терпимости и уважения… Прежде чем мы сможем эффективно сражаться с антисемитизмом, мы должны избавиться от рабского менталитета. У нас должно быть больше достоинства, больше независимости. Только когда у нас будет смелость расценить себя как народ, только когда мы будем сами уважать себя, мы завоюем уважение других… Антисемитизм как психологическое явление всегда будет с нами, пока есть евреи и гои. Но, быть может, благодаря антисемитизму мы сохранили наше существование как расы…

Когда я сталкиваюсь с фразой „немецкие граждане еврейской веры“, я не могу избежать печальной улыбки. Есть ли тогда своего рода „невера“, на основании которой человек прекращает быть евреем? А если нет, что означает та фраза? Я хочу не иметь ничего общего с моими бедными восточноевропейскими братьями; я хочу быть расцененным не как сын моего народа, но как член религиозного сообщества. Честно ли это? „Ариец“ может уважать таких обманщиков? Я не немецкий гражданин, и у меня нет „еврейской веры“. Но я – еврей, и я рад принадлежать еврейскому народу, хотя я не расцениваю это как „выбор“.