Текст книги "Эйнштейн"

Автор книги: Максим Чертанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

23 апреля Эйнштейн произнес весьма интересную речь на торжествах по случаю 60летия Планка: «Как и Шопенгауэр, я прежде всего думаю, что одно из наиболее сильных побуждений, ведущих к искусству и науке, – это желание уйти от будничной жизни с ее мучительной жестокостью и безутешной пустотой, уйти от уз вечно меняющихся собственных прихотей. Эта причина толкает людей с тонкими душевными струнами от личного бытия в мир объективного видения и понимания. Ее можно сравнить с тоской, неотвратимо влекущей горожанина из окружающих его шума и грязи к тихим высокогорным ландшафтам… Человек стремится какимто адекватным способом создать в себе простую и ясную картину мира; и не только для того, чтобы преодолеть мир, в котором он живет, но и для того, чтобы в известной мере попытаться заменить этот мир созданной им картиной. Этим занимаются художник, поэт, теоретизирующий философ и естествоиспытатель, каждый посвоему. На эту картину и ее оформление человек переносит центр тяжести своей духовной жизни, чтобы в ней обрести покой и уверенность, которые он не может найти в слишком тесном головокружительном круговороте жизни…»

Вот это и есть его загадочное «надличное» – побег от грязной действительности, замена ее «созданной им картиной»… (30 апреля 1912 года, Эльзе: «Я один правлю в царстве теней, в мире своего воображения, или, во всяком случае, я воображаю себе, что это так».) Мы все в той или иной степени этим занимаемся, хотя ученому и художнику, конечно, легче…

В мае он опять свалился – с желтухой. Эльза опекала. Илзе – красавица, кокетка – помогала с делами. И тут произошла прелюбопытнейшая вещь. Илзе – Георгу Николаи, 22 мая 1918 года: «Пожалуйста, уничтожьте это письмо немедленно после прочтения. Вы помните, что мы недавно говорили о браке Альберта и мамы, и Вы сказали мне, что Альберту больше подошло бы жениться на мне. До вчерашнего дня я никогда не воспринимала это всерьез. Вчера, однако, внезапно встал вопрос, на ком Альберт хочет жениться, на маме или на мне. Это началось с шутки, но моментально переросло в серьезные обсуждения. Альберт отказывается принять решение. Он готов жениться и на мне, и на маме… Я знаю, что он очень любит меня, и никто, возможно, не будет так любить меня, он сам сказал мне это вчера. С одной стороны, ему предпочтительнее жениться на мне, потому что я молода и могу ему родить детей, а мама нет; но он так любит маму, что это не может иметь для него решающего значения. Вы знаете, как я привязана к Альберту. Я его очень уважаю как человека. Если возможны настоящая дружба или товарищество между двумя разными существами, то это у нас с Альбертом. Но я никогда не чувствовала к нему ни малейшего физического влечения. Для него все иначе – во всяком случае, сейчас. Он сказал мне, как трудно ему держать себя в руках. Но я считаю, что мои чувства к нему недостаточны для совместной жизни… Третья сторона в этом запутанном и даже комичном деле – мама. Вопервых, она вообще не верит, что мы все это всерьез. Она позволяет мне поступить, как я хочу. Если она увидит, что я счастлива с Альбертом, она отойдет в сторону. Но это, конечно, будет тяжело для нее. И я не понимаю, как можно после тех лет ее долгой борьбы вдруг занять ее место и отнять приз, который она заслужила, когда она уже у самой цели. Бабушкидедушки мещане и в ужасе от всех этих новых идей. Альберт также считает, что если я не хочу ребенка от него, то лучше мне за него не выходить. А я не хочу…» В заключение она просила у Николаи совета – неизвестно, что тот ей сказал, но Эйнштейну она, надо полагать, отказала, раз он в конце концов женился на Эльзе.

Сперва Роберт Шульман, один из тех, кто первым изучал письмо, подумал, что это фантазия Илзе. Но ей всетаки было не 12 лет, и Шульман впоследствии сказал, что, видимо, «Эйнштейну было все равно, на ком жениться». Биограф Вальтер Айзексон [22] убежден, что это фантазия и девушка хотела вызвать ревность у Николаи, которым была увлечена. «Страшилки» (Акимов): «Ходили сплетни, будто Альберт одновременно жил со всеми тремя членами семьи Левенталь, т. е. он спал не только в постели Эльзы и Ильзы, но также и Марго, младшей дочери Эльзы. Нам точно известно, что 42летняя мать не возражала, чтобы ее 39летний возлюбленный жил с ее 20летней дочерью. А раз так, то не было бы большим грехом, если бы мать позволила ему спать и с ее младшей, 18летней, дочерью». Денис Оверби: «Если бы он был сейчас рядом, я хотел бы выпить с ним пива, но не думаю, что я стал бы знакомить его с моей сестрой».

Тут мы имеем уравнение со сплошными неизвестными, и, чтобы его решить, надо вводить не одну гипотетическую лямбду, а десять. Может, он давно уже влюбился в Илзе. Шульман говорит, что ему «было все равно на ком жениться». Из письма Илзе это не следует: она дает понять, что при ее согласии Эйнштейн выбрал бы ее. Все обыденно: любил старуху, вдруг увидел молодуху и… Получив отказ Илзе, он всетаки женился на Эльзе, потому что скомпрометировал ее? Но, женись он на ее дочери, бедная Эльза стала бы еще большим посмешищем. Скорее уж он так сильно был влюблен в Илзе, что готов был жениться на ее матери, лишь бы быть с нею рядом. Затея, прямо скажем, неумная: жить рядом с нелюбящей и ради этого терпеть нелюбимую. 21 марта 1955 года он писал о Бессо: «Больше всего меня восхищала его способность жить долгие годы не только в мире, но и в подлинном согласии с женщиной – эту задачу я дважды пытался решить и оба раза с позором провалился…»

12 июня он заключил предварительное соглашение о разводе с Милевой, и тут его позвали работать в Цюрихский университет. Но Эльза была категорически против. Тогда он отказался, однако принял приглашение приезжать в Цюрих с лекциями дважды в год на месяцполтора. (Эльзе и это не понравилось.) Обещал Гансу в июле поехать с ним в Альпы, но передумал. 15 июня Ганс писал с раздражением: «Будь добр, объясни мне, почему ты не приедешь, в концето концов», и сообщал, как расстроен восьмилетний Эдуард. 19 июня отец отвечал так: «Ты едва ли сможешь понять, почему я не приеду. Этой зимой я был так болен, что пролежал в постели два месяца. Мне готовят специальную еду и мне нельзя двигаться. Поэтому я не могу жить с тобой в отелях и путешествовать. К тому же я поссорился с Анной Бессо и не хочу снова беспокоить доктора Цангера…» (В тот же день – Эдуарду в санаторий: «Гуляй побольше, чтобы выздороветь, и не читай слишком много, пока не вырастешь».) Ганс отнесся с пониманием, переписку не разорвал, рассказывал, как ставит опыты с электричеством. Отец звал его в Германию, он отвечал рассудительно: «Мой приезд в Германию так же невозможен, как твой в Швейцарию, потому что у нас дома я единственный, кто может ходить по магазинам».

29 июня Эйнштейн с Эльзой и ее дочерьми отправился на морской курорт Аренсхоп. Не хочется думать, что он отказал сыну ради того, чтобы побыть с Илзе: лазать по горам ему и вправду было тяжело. Но он мог просто приехать и пожить в Швейцарии рядом с Гансом, никуда не лазая? Мог, конечно, но с его точки зрения – не мог; когда Цангер уговаривал его вернуться в Цюрих, он отвечал, что это невозможно: «там находится главное препятствие, изза которого я не могу там быть, как бы мне ни хотелось видеть сыновей». Он опять был в депрессии и 20 августа описал Бессо свой сон: будто бы он перерезал себе горло опасной бритвой. Побег в «космическое» не удался…

24 августа вернулись в Берлин, 31го Эйнштейн отправил адвокату Милевы официальное письмо с признанием в супружеской измене и немного успокоился: написал статью о знаменитом «парадоксе часов» или «парадоксе близнецов» – «Диалог по поводу возражений против теории относительности». Помните, по СТО – движущийся и стоящий равноправны, и если у первого время замедляется относительно второго, то у второго – относительно первого; близнец, улетевший в космос, не должен, вернувшись, застать брата стариком: они оба останутся молодыми. Никакие близнецы в космос еще не летали, но Эйнштейну давно и многие предъявляли претензии: почему он везде пишет, что время на самом деле замедлится лишь у движущегося объекта? Он пояснил, что авторы «парадокса» не учли гравитацию: движущийся предмет, прежде чем выйти на равномерное прямолинейное движение, должен сперва ускориться, так что равноправной системой по отношению к оставшейся на Земле он уже не будет. (Впоследствии опыт доказал: часы, летавшие на самолете, действительно отставали от часов, стоявших на земле: ведь самолет взлетал ускоряясь.) И примерно тогда же он начал думать о Единой Теории Всего.

Он написал все о гравитационных взаимодействиях; Максвелл, Пуанкаре, Лоренц и он сам написали все о электромагнитных. А больше никаких в природе и нет. (Два других вида взаимодействий были открыты уже после его смерти: сильное, отвечающее за стабильность атомных ядер, и слабое, отвечающее за распад частиц.) Тяжелые объекты создают вокруг себя гравитационное поле. Заряженные – электромагнитное. Не может быть, чтобы эти два поля не имели общего происхождения и общих законов; их можно и должно открыть. Гравитационное поле неразрывно связано с геометрией; оно и есть геометрия. Но даже в гравитационных уравнениях ОТО чисто геометрична лишь левая часть, где время и пространство, а правая, где материя – поля, леса, собаки, кошки и звезды – записана в виде тензоров, – нет.

Электромагнетизм же к геометрии вообще никто не пытался сводить. А надо. Надо геометризировать все – и поля, и материю – и засунуть это все в единую систему уравнений. В их левой части будут гравитационное и электромагнитное поля, а в правой – все, что в них живет и движется: электрические заряды и существа, обладающие массой. «Каждый звук такой композиции, будучи мелодичным и гармоничным, должен был бы удостоверить свое родство с этой заранее данной основой. Ни один бы не повторился, пока не появились все остальные. Ни один бы не прозвучал, не выполняя своей функции в общем замысле. Не было бы никаких самодовлеющих нот». И в кружевной пене этих уравнений – раз уж в них будет все – проявятся и кванты, ранее загадочные и непостижимые, а теперь строго спеленутые правилами геометрии. Он назвал все это Единой теорией поля. Над такой теорией думал и немецкий математик Герман Вейль. Но пока ни до чего не додумались. Эйнштейн – Вейлю, 27 сентября 1918 года: «Я тоже пытался придумать разные штуки, но каждый раз руки у меня опускались».

В сентябре Эйнштейн впервые получил от Нобелевского комитета предложение выдвинуть когонибудь на премию; он назвал Планка. Планк – его; его также назвали Варбург, Лауэ, Сванте Аррениус. Премию присудили Планку.

Есть нечего, денег нет, войну, которую так радостно начинали, теперь надо хоть както заканчивать: 29 сентября перемирие с Антантой заключила Болгария, 30 октября – Турция, 3 ноября – АвстроВенгрия. Премьерминистр (рейхсканцлер) Германии принц Максимилиан Баденский в ответ на требования противника изменить конституцию и убрать кайзера сказал, что постарается «чтонибудь реформировать». В октябре вконец истерзанные немцы заявили о прекращении огня. Но уже после этого руководство ВМС затеяло бой с британскими кораблями. В Киле восстали матросы; за несколько дней «беспорядки» охватили большую часть страны. 9 ноября Вильгельм II под давлением начальника генштаба Гренера бежал. В тот же день Максимилиан Баденский заявил о его отречении (на самом деле Вильгельм отрекся 28 ноября в Нидерландах), подал в отставку и передал должность рейхсканцлера депутату Фридриху Эберту.

Состав рейхстага, выбранный еще в 1912 году, был пестрым: 120 правых, 90 «болота», 53 «независимых», 134 – левых. Больше всего голосов (89) было у социалдемократов (весьма условно левых); Эберт, накануне революции высказывавший надежды на кайзера, был их лидером. Уже в полдень социалдемократ Филипп Шейдеман провозгласил республику. Эберт считал, что его товарищ поторопился, но деваться было некуда; он заручился поддержкой нового главнокомандующего – Гренера, после чего Берлинский гарнизон заявил, что отдает себя в распоряжение Рабочесолдатского совета, который «направляется СДПГ». Начался обычный революционный тарарам: в тот же день левые студенты университета взяли в заложники нескольких профессоров и захватили рейхстаг.

Руководство университета побоялось вызывать полицию: кто знает, как она (и вообще ктолибо) себя поведет в первый день революции? Позвонили Эйнштейну – он считался левым, и студенты неплохо к нему относились. Тот разбудил Макса Борна, захватили еще профессора психологии Макса Вертхаймера и на трамвае поехали к студентам. Те отказались освободить профессоров и потребовали сказать, как новоприбывшие относятся к революции. Эйнштейн ответил, что всегда считал германские университеты самым свободным местом в мире, а «вы с вашими новыми порядками хотите разрушить эту свободу». Студенты завопили еще пуще. Тогда посредники поехали к Эберту и попросили у него записку к студентам. Она возымела действие. 7 сентября 1944 года в письме Максу Борну Эйнштейн вспоминал тот день: «Помните, когда мы ехали на трамвае в рейхстаг, мы верили, что сможем превратить тех парней в честных демократов? Как наивны мы были в наши сорок лет! Мне смешно вспоминать это. Мы оба не понимали, насколько инстинкты сильнее разума…»

На следующий день было провозглашено временное правительство во главе с Эбертом: в нем было шесть человек, из которых трое считали, что нужна социалистическая революция «как у русских», а трое хотели провести выборы в Национальное собрание, и пусть оно решает, какой быть стране; одновременно в городе создавались разнообразные советы, которые непонятно кому подчинялись. В правительстве победили умеренные, и на 19 января 1919 года были назначены выборы в Национальное собрание: впервые в них участвовали женщины. А 11 ноября новая власть подписала перемирие с Антантой.

Партийный расклад перед выборами был такой. Партия католического Центра (самая старая); Германская национальная народная партия (самая консервативная – все ястребы и антисемиты); Независимая социалдемократическая партия левых социалистов во главе с Карлом Каутским; только что основанная Народная партия Германии (националлибералы) во главе с Густавом Штреземаном; старая и мощная СДПГ; Прогрессивная народная партия (леволиберальная) и недавно созданная Демократическая партия Германии, за которую был Эйнштейн: она позиционировала себя как партия прогрессивного среднего класса и предлагала парламентскую форму правления, отделение церкви от государства и равноправие всех граждан. 16 ноября Эйнштейн подписал воззвание в «Берлинер тагеблатт» голосовать за Демократическую партию (хотя сам в нее не вступил). Зато в ней состоял весь цвет немецкого среднего класса: Ратенау, Томас Манн, лауреат Нобелевской премии мира Людвиг Квидде, пацифист Гельмут фон Герлах, автор Веймарской конституции Гуго Прейс, президент Рейхсбанка Яльмар Шахт и еще множество знаменитостей.

Как положено в революцию, всюду митинги, 13 ноября Эйнштейн выступал на одном из них, созванном «Новым Отечеством»: «Наша общая цель – демократия, правление народа. Это возможно, если только считать две вещи священными: веру в благотворное суждение и здравое желание людей и подчинение желанию народа, даже когда это желание противоречит собственному личному желанию или суждению… Старое кастовое общество разрушено. Его разрушили собственные грехи и восставшие солдаты. Сейчас мы должны принять как орган народной власти этот стремительно избранный Солдатский совет, действующий совместно с Рабочим советом. В этот критический час мы должны безоговорочно подчиняться этим органам государственной власти, одобряем мы их или нет. С другой стороны, истинные демократы должны быть бдительными, чтобы старая тирания правящего класса не сменилась новой тиранией класса обездоленных. Не соблазняйтесь местью и ложным представлением, что против насилия нужно бороться насилием, что временная диктатура пролетариата необходима, чтобы вбить понятие свободы в головы наших соотечественников. Сила порождает только горечь, ненависть и реакцию. Мы должны готовиться к выборам в законодательное собрание, чтобы страхи перед новой тиранией рассеялись как можно скорее».

20 ноября он заболел, не смог поехать в Цюрих на слушания по бракоразводному процессу; его опять звали туда насовсем, писали из университета и Политехникума. Он же написал Майе: «Не могу заставить себя бросить все в Берлине, где люди были так добры и так помогли мне. Как счастлив был бы я 18 лет тому назад, если бы мог тогда стать скромным ассистентом в Политехникуме! Но мне это не удалось. Мир – сумасшедший дом. Известность означает все. В конце концов, и другие люди могут читать хорошие лекции – но…»

Чувствовал себя все хуже, 6 декабря написал Эренфесту, что его здоровье «подорвано навсегда». В этот день группа солдат и матросов попыталась совершить переворот: провозгласила Эберта «президентом республики», хотела арестовать Либкнехта, ликвидировать Комитет Совета рабочих и солдатских депутатов. В результате уличных боев 14 человек были убиты, более тридцати – ранены. Гвардейские части присягнули Эберту. 7 и 8 декабря левые провели демонстрации под лозунгами «Долой правительство Эберта – Шейдемана, виновников кровопролития!», «Вся власть Советам!». Однако Всегерманский съезд Советов, проходивший 16-21 декабря, большинством голосов отказался от новой революции и проголосовал за выборы. Ему не подчинились самые левые – «Союз Спартака» и близкие ему группы. В такой вот обстановочке готовилась свадьба, отец Эльзы передал зятю приданое – пакет железнодорожных акций; оговаривалось, что в случае смерти мужа акции возвращаются жене. 23 декабря он чуть оправился и смог явиться в Берлинский городской суд, куда переслали бумаги по разводу из Цюрихского суда. Заявил: «Четыре с половиной года сожительствую со своей кузиной Эльзой Левенталь и интимные отношения между нами продолжаются». (Если честно, есть сомнения в том, что у них вообще когдалибо были интимные отношения.) И в том же декабре он с Ролланом и Голсуорси подписал обращение к Версальской мирной конференции, требовавшее «создания такого мира, который не содержал бы в себе зародыша будущих войн».

Переходное правительство развалилось 29 декабря, разойдясь во мнениях относительно роли Эберта в попытке переворота. Эберт поручил Густаву Носке, одному из самых правых в СДПГ, защищать правительство от левых. А Эйнштейн с Эльзой уехали в Швейцарию (он должен был там читать лекции) 8 января 1919 года, как раз в день восстания «Союза Спартака». Носке применил военную силу, восстание было подавлено, Роза Люксембург и Карл Либкнехт убиты. Выборы дали следующий результат: СДПГ – 37,86 процента; Партия центра – 19,67; Демократическая партия Германии (за которую голосовал Эйнштейн) – 18,56; правые – Германская национальная народная партия – 10,27; Народная партия Германии (националлибералы) – 4,43; крайне левые – Независимая социалдемократическая партия – 7,62 процента. Так все прилично, так прогрессивненько – откуда потом что возьмется?! Никто и внимания не обратил, что в январе слесарь из Мюнхена Антон Дрекслер основал Немецкую рабочую партию, которой предшествовал его же «Комитет свободных рабочих за достойный мир», основанный под влиянием наставника Дрекслера Пауля Тафеля – лидера Пангерманского союза. В конце сентября в эту партию вступит Адольф Гитлер.

Курс лекций по ОТО в Цюрихском университете Эйнштейн читал до 20 февраля. За это время дома (среди шума и беспорядков) состоялось первое заседание Учредительного собрания, принявшего конституцию Веймарской республики: законодательную деятельность осуществлял выбираемый каждые четыре года рейхстаг, вводился пост рейхспрезидента, который избирался на семь лет и мог объявить в стране чрезвычайное положение, на время которого прекращали действие конституционные права; он мог также распустить парламент. Рейхсканцлер (премьер) подчинялся и рейхстагу и рейхспрезиденту, который его назначал и снимал. 11 февраля рейхспрезидентом был избран Эберт, а 14го в Цюрихе Эйнштейн наконец развелся с Милевой. (Опять спрашивали о вероисповедании, он назвался неверующим, но его записали иудеем; Милеву, как это ни смешно, тоже.) Вернувшись домой, он кроме нагрузки в университете взялся читать бесплатные лекции для ветеранов войны.

А в Палестине был подписан арабосионистский Пакт о взаимной поддержке; лидеры, Хаим Вейцман и эмир Фейсал ибн Хусейн, назвали друг друга братьями по несчастью (имелись в виду притеснения со стороны турок). Фейсал, 5 марта 1919 года: «Мы, арабы, особенно образованные, смотрим с глубочайшим сочувствием на сионистское движение. С руководителями вашего движения, особенно с Вейцманом, мы имеем самые тесные отношения. Он был прекрасным помощником в нашем деле, и я надеюсь, что арабы скоро смогут отплатить евреям за их доброту. Мы вместе реформируем и возродим Ближний Восток».

В тот период Эйнштейн впервые встретился с одним из сионистских лидеров юристом Куртом Блюменфельдом (1884-1963); в июне 1939 года в газете «Джуиш фронтир» Блюменфельд опубликовал воспоминания об этой встрече. «Я начал говорить о еврейском вопросе. „Какое это имеет отношение к сионизму?“ – спросил Эйнштейн. „Идея сионизма даст евреям ощущение безопасности“. Эти мысли заинтересовали Эйнштейна. С особенной наивностью он задавал вопросы, и его комментарии на мои ответы были необычны. „Это хорошо – вывести евреев из духовного звания, в котором они рождаются? Разве это не шаг назад – поставить сельское хозяйство в центре всего, что сионизм делает?“… В конце концов он сказал: „Я против национализма, но за сионизм. Причина стала ясна для меня сегодня. Когда у человека есть обе руки и он все время хвастает, что у него есть правая рука, то он шовинист. Однако если правой руки у него нет, он должен чтото делать, чтобы восполнить ее недостаток. Как человек я противник национализма. Но как еврей я с сегодняшнего дня сторонник сионизма“».

Война четыре месяца как кончилась, а с продуктами и деньгами стало еще хуже – издержки революции плюс британская морская блокада. Эйнштейн – Эренфесту, 22 марта: «Союзные державы, чью победу во время войны я воспринимал бы, безусловно, меньшим злом, на поверку оказываются лишь немного меньшим злом. Я больше радуюсь появлению еврейского государства в Палестине. Мне кажется, что наши собратья более добры (по крайней мере, менее жестоки), чем эти ужасные европейцы. Может, лучше бы на свете остались одни китайцы, которые всех европейцев зовут бандитами». Бандитами он считал и немецких левых, в том же письме говоря о них: «реакционная деятельность со всеми ее мерзостями, украшенными отвратительной революционной маскировкой».

7 апреля «бандиты» в Мюнхене провозгласили Баварскую советскую республику (недолго просуществовавшую). А ученые занимались своими делами… В год окончания войны геттингенские математики Эмми Нетер, Феликс Кляйн и Герман Вейль со всех сторон разрабатывали ОТО. Вейль записал уравнения гравитационного поля в пространстве с иной геометрией, чем та, которой воспользовался Эйнштейн; у него получились уравнения, похожие на уравнения Максвелла, то есть родилась та самая Теория Всего; потом в ней нашли ошибки, но Вейлю удалось заинтересовать ученый народ своей идеей. Еще один геттингенец, Теодор Калуца, в апреле 1919 года доказал возможность объединить уравнения электромагнетизма и гравитации, если ввести пятое измерение (тут тоже родились Максвелловы формулы), и послал статью Эйнштейну. (Где это пятое измерение? Оно есть, но нашим органам чувств недоступно.) 21 апреля тот отвечал, что ему подобное «никогда не приходило в голову» и что «на первый взгляд идея нравится необычайно». Спустя неделю, правда, засомневался. Но сам попытался работать в этом направлении.

Наконец начались экспедиции по изучению солнечного затмения: в Гвинее дожди, в Собрале были облака, но к вечеру они рассеялись, и удалось сфотографировать звезды вблизи короны Солнца. Когда фотографию сопоставили с другой, снятой ночью, астрономов постигло разочарование: результаты расходились и с результатами гвинейской экспедиции, и с прогнозом Эйнштейна. Но потом разобрались: Солнце нагрело приборы и вызвало искажение снимков. На фотографиях, которые не пострадали, смещение звезд полностью соответствовало ОТО.

2 июня Эйнштейн и Эльза поженились (о религиозности Эльзы ничего не известно). Ему было 40 лет, ей – 43. Ее дочери приняли фамилию Эйнштейн. Жить остались там же: ее семикомнатная квартира плюс двухкомнатная квартира Эйнштейна этажом выше. Даже ремонт не потребовался. Обстановка обычная бюргерская: обои в цветочек, семейные портреты, стулья с высокими спинками, фарфоровые безделушки; в гостиной – громадный рояль. Наверху, в комнатах Эйнштейна (кабинет и чтото типа малой гостиной), – все попроще; украсил он их портретами физиков и статуэтками, сделанными Марго, скульпторомлюбителем. У нас, конечно, писали, что его угнетал буржуазный быт. Никаких его высказываний об этом нет. Быт и быт… Комнат много, так ведь и семья большая, и гости часты. Спальня мужа – в одном конце коридора, жены – в другом, рядом с комнатами дочерей. Вставал Эйнштейн около восьми, играл на пианино, служанка, то есть, простите, жена, готовила ему ванну, потом – завтрак. Затем он уходил в кабинет и работал четырепять часов в день (Дарвин работал ровно столько же; трудоголики, задумайтесь.) После обеда Принимал гостей, гулял, читал, отвечал на письма. Что эта «семья» делала по вечерам, если не выходила в театр или в гости, предположить трудно. По рассказам Яноша Плеща (которым, впрочем, не стоит слишком доверять), Эльзе (в отличие от горничной) не позволялось входить в верхние комнаты; Эйнштейн приходил в бешенство, если она употребляла слово «мы». Плещу веры мало, но вот деликатнейший, серьезнейший Пайс: «Мне кажется, что между ними не было большой близости… Не похоже, чтобы в их семье было принято совместно строить планы и принимать решения». Устраивало ли это Эльзу? Бог ее знает; до поры до времени, видимо, устраивало, во всяком случае, она гордилась мужем.

А его мать, переехавшая недавно в Люцерн к Майе, заболела раком. Ее поместили в больницу Розенау. 2 июля Эйнштейн приехал в Цюрих читать лекции, жил с Гансом в квартире Милевы (та тоже лежала в больнице), забрал Эдуарда из санатория в Арозе, конструировали самолеты, купались, загорали, ездил к матери, потом отвез Эдуарда обратно. Эльзе, надо отдать ему должное, посылал открытки каждый день – милые, дружелюбные. 15 июля: «Дорогая Эльза… я сплю в полдень каждый день и чувствую себя очень хорошо. Этим утром я купил тебе зонтик – такой, что на худой конец не жалко и потерять. Сегодня мое пальто починили и почистили в прачечной… Я не убежден в диагнозе мамы, ближайшие месяцы покажут… В следующем году Альберт навестит нас на праздники. Мы хотим поехать на Северное озеро и арендовать лодку… Целую. Альберт». Эльза боялась, что он останется в Цюрихе. Он – ей, резко, 28 июля: «Я вернусь в Берлин! Успокойся и не бойся!» А Милеве написал, что просит ее переехать с детьми в Германию: там школы лучше (с чего это они стали лучше швейцарских?) и марки, которые он ей высылает, все труднее переводить в иностранную валюту… (В 1914 году доллар стоил четыре марки, в 1919м – 14.)

Версальский мир, условия которого были выработаны на Парижской мирной конференции, подписали 28 июня. Поверженного агрессора не пощадили – рвали на куски. Германия возвращала Франции ЭльзасЛотарингию, передавала Бельгии округа Мальмеди, Эйпен и Морене; Польше – Познань и часть Западной Пруссии; Данциг (Гданьск) и его округ был объявлен «вольным городом»; Клайпедская область была позднее присоединена к Литве. По итогам плебисцитов Шлезвиг перешел к Дании, часть Верхней Силезии – к Польше и Чехословакии. Саар переходил на 15 лет под управление Лиги Наций, а его угольные шахты переданы в собственность Франции. Вся германская часть левобережья Рейна и часть правого берега подлежали демилитаризации. Германия лишалась всех колоний. Вооруженные силы ограничивались 100тысячной сухопутной армией, которой запрещалось иметь современные виды вооружения. Германия обязывалась возмещать убытки – 269 миллиардов золотых марок (100 тысяч тонн золота). Последний транш был выплачен в 2010 году.

Ленин писал: «Это не мир, а условия, продиктованные разбойниками с ножом в руках беззащитной жертве» и был прав: ведь платить должна была не кайзеровская Германия, а вся такая прогрессивная, либеральная, интеллигентная Веймарская республика… В июле 1919 года Ратенау был назначен экономическим советником канцлера и добился облегчения выплаты долгов, но все же ноша была очень тяжела. Другой друг Эйнштейна, Фриц Габер, был включен в международный список военных преступников, подлежащих выдаче, бежал, но очень скоро был прощен и даже получил в 1919 году Нобелевскую премию за синтез аммиака – то есть за удобрения, накормившие человечество. Победители распорядились прекратить в его институте работы по изготовлению химического оружия, и он переключился на инсектициды.

Тем временем астрономические экспедиции вернулись, началась обработка данных. Эддингтон на заседании Британской ассоциации развития науки, проходившем в начале сентября, сообщил, что все «о’кей», сведения мигом дошли до Лоренца, тот телеграфировал Эйнштейну. Теперьто Нобелевка наша! Его опять звали в Цюрих, Эренфест и КамерлингОннес соблазняли невероятными благами в Лейдене. Всем отказал. Эренфесту, 20 сентября: «Я обещал Планку не покидать Берлин, пока обстановка здесь не ухудшится настолько, что сам Планк признает мой отъезд естественным и правильным. Было бы неблагодарностью, если бы я, не будучи вынужден, частично изза материальных выгод, покинул страну, в которой осуществляются мои политические чаяния, покинул людей, которые окружали меня любовью и дружбой и для которых мой отъезд в период начавшегося упадка показался бы вдвойне тяжелым…» Да и Эльза не хотела никуда уезжать из Берлина.

4 октября Блюменфельд впервые привел его на собрание сионистов, посвященное созданию еврейского университета в Палестине; идею он горячо одобрил, но сам туда ехать преподавать не захотел, предложил Эренфеста. В октябре писал физику Полю Эпштейну: «Сионизм очень близок моему сердцу… Я совершенно верю в счастливое развитие еврейской колонии и рад, что будет крошечное пятнышко на земле, где члены нашего племени не будут иностранцами…» (Максу Борну, 9 ноября: «Антисемитизм – реальная вещь, основанная на реальных наследственных качествах, даже если для нас, евреев, это неприятно. Я вполне могу себе представить, что сам из многих выбирал бы еврея…»)