Текст книги "Зелёная кровь"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Но не успел Тео углубиться в приключения очередного звездолетчика, как зазвонил телефон. И судя по тому, что он играл не попсовый мотивчик "Я вся горю" и не мелодию "Ради жизни", звонили не девушки и не с работы.

Саундтрек фильма "Тропами леших". Хольвин.

– Добрый вечер, – весело сказал Тео.

– Включи телевизор, – сказал Хольвин.

Тео сел.

Он еще не выбросил древний телевизор с крохотным экраном, даже смотрел его иногда, на предмет каких-нибудь удивительных срочных новостей и статистики, но в устах Хольвина слова "Включи телевизор" были столь же естественны, как слова "Выпей синильной кислоты".

– Зачем?! – спросил Тео ошарашенно.

– Третий канал, – сказал Хольвин вместо ответа. – Передача "Диалог с незнакомцем". Скорее. Когда она закончится – перезвони, – и повесил трубку.

Тео включил телевизор и нашел третий канал. Он смутно помнил, что передача эта – сенсационные интервью с людьми в масках, признававшимися инкогнито в скандальных гадостях.

Не хватало откровений какого-нибудь урода, который соблазнил собственную бабушку или обокрал автомат, продающий газировку, успел подумать он, увидев на экране ярко освещенную студию, полную людей с вытянувшимися лицами, и сидевшего в кресле мужчину в отличном костюме и черно-белой маске с карнавальными перьями. Но тут зализанный ведущий с серьгой в ухе сказал:

– Итак, случай действительно беспрецедентный. Вы сами решили, что являетесь мертвяком?

Тео затошнило. По рядам зрителей пробежал шепоток.

– Можете называть меня и так, – вальяжно и спокойно сообщил человек в маске. – Но уж лучше альтернативно мертвым или танатоидом, если угодно. Придадим этой дикости видимость наукообразия?

– Так вы сами решили или нет?

– Нет, уважаемый господин. Я нахожусь в розыске, и инквизиторы убьют меня без суда, если найдут. Вы думаете, нормальный человек способен вообразить о себе такую чушь?

– Расскажите, пожалуйста, как вы себя чувствуете? – ведущий вытер пот.

– Прошу прощения, – не без иронии сказал мертвяк, – а вы?

Ведущий замялся.

– Ну как вам сказать... Меня, как будто, чуть-чуть... тошнит... но...

– Вот, – мертвяк рассмеялся. – Но! Возможно, сливки в вашем сегодняшнем кофе лишний день простояли в холодильнике, возможно, погода меняется... А быть может, вам только кажется, потому что вы ожидали чего-то в этом роде. Вы можете утверждать, что в вашей тошноте виноват я?

В студии зашушукались громче.

– Пожалуй, нет, – ведущий тоже рассмеялся, но несколько нервно.

– Отлично. Вы спросили, как я себя чувствую? Прекрасно. Я не разлагаюсь на ходу, хотя возможно, что мое тело и рассыплется, когда меня убьют, – в голосе мертвяка снова слышался смешок, куда более свободный. – Если это только все эти гниения за минуту – не фокус СБ. Вы видите – я мыслю, я рассуждаю, я личность. Мне бывает весело или грустно. Скажите, пожалуйста, чем, собственно, я отличаюсь от вас?

В студии наступила тишина.

– Задавайте, пожалуйста, вопросы нашему... гостю, – сглотнув, спохватился ведущий.

– А как у вас с личной жизнью? – робко спросила крашеная блондинка из первого ряда.

– О, прекрасно. Мы с женой прожили уже шесть лет и достигли полного взаимопонимания. К сожалению, ее сын от первого брака – наркоман, и это все серьезно осложняет... но такого рода несчастье может случиться в любой семье, не так ли? Он тяжело пережил развод своей матери и невзлюбил меня, как это часто бывает с подростками. Переходный возраст, что поделаешь...

– Вы его ненавидите? – спросила та же блондинка вполголоса.

– Я ему сочувствую, – сказал мертвяк. – Но ничем не могу помочь. Я же не нарколог. Я сотрудник коммерческой фирмы. Я не умею решать проблемы такого рода.

Зрители в студии еле заметно оживились.

– Правду говорят, что мертвяки ненавидят животных? – спросила простенькая тетенька с настороженным лицом.

– Вот видите, господа, сколько предубеждений царит в обществе, – мертвяк снова рассмеялся. Он очень легко и непринужденно смеялся. – Нет, разумеется, это вздор. У меня, правда, нет зверинца в квартире, но это не говорит о ненависти, не так ли? В детстве я держал аквариумных рыбок, очень увлекался... теперь нет времени этим заниматься. Работа, работа... Есть лишь одно исключение – я не терплю собак-трансформов. Впрочем, кажется, я не единственный в этом зале, – улыбнулся он, оглядевшись. – Сложно любить противоестественных тварей, которые во все времена служили тоталитарным режимам и до сих пор готовы безнаказанно порвать каждого, кто придется им не по нраву. Собаки в принципе мне неприятны – восторженные холуи, по-моему, это мерзко... но когда тварь способна изображать некое карикатурное подобие человека, оставаясь по сути злобным псом, это просто отвратительно....

Камера проехалась по рядам. Зрители чуть расслабились, некоторые слушали с заметным одобрением. Плотный мужчина с открытым лицом и явно военной выправкой возразил:

– Ничего в них нет холуйского. Не больше, чем в людях, я бы сказал, а то и меньше. Просто псы чуют, что человек из себя представляет, вот и все. Боитесь – так и скажите.

– О, я не сомневался, что любители собак тоже найдутся, – усмехнулся мертвяк. – У нас в стране собак любят. Полезные животные – можно натаскать на что угодно, можно заставить стеречь узников концлагерей, можно натравить на невинного... отличное орудие зла. И как многим тешит самолюбие то, что хищный зверь перед ними на брюхе ползает, хвостом виляет, заискивает! Человек заводит пса, чтобы было кем командовать, господа. А общество поощряет разведение собак по тем же причинам, по каким финансирует выпуск слезоточивого газа и колючей проволоки. Нет, я не боюсь.

Кто-то в студии зааплодировал. Молоденькая девушка вскочила, зажимая рот платком, и выскочила из зала. Плотный мужчина презрительно рассмеялся. В ответ зашикали.

– Тише, господа, – воззвал ведущий. – Пожалуйста, будем корректны.

– А вас не тошнит? – спросил его плотный.

– А меня вот не тошнит! – воскликнула полная дама в деловом костюме с лицом офисного бойца. – Представьте себе, я считаю, что все это вздор! Я, знаете ли, три года работала с одной женщиной, за соседними столами сидели, а потом ее инквизиция застрелила, сказали – мертвяк. Чушь! Не хуже других была. И никогда меня не тошнило, и голова не болела, и депрессий этих не было. Все это нервы и придурь! Просто сваливают собственные болячки на других и все! Ишь, убежала, чистоплюйка! Небось, лет тридцать назад никто и не думал – мертвяк, не мертвяк, все знали, что надо держать себя в руках. Это теперь молодежь распустилась...

– Ну да, – отрезал хмурый парень с галерки. – Распустилась. Чуть что – головой с крыши, как моя сестренка. У нее начальник был мертвяк, только она не знала. Пока просто наезжал – терпела и валерианку пила, а как полез – сиганула с девятиэтажного дома и все. Я вообще не понимаю, как тут можно разговаривать. Почему мы до сих пор СБ не вызвали?

– Вас, молодой человек, легко понять, – сказал мертвяк. – Вы потеряли родственницу, мне очень жаль. Ее начальник был озабоченным мерзавцем. А я тут при чем? За что меня убивать?

– Вот интересно, – процедил парень, щурясь, – из-за вас никто с крыши не шагнул, а? В петлю не влез? Или только ваш пасынок себя убивает потихоньку?

– Знаешь, сынок, – встрял лысоватый, интеллигентного вида человечек, – это не слишком благородно – бить в больное место. Вы, молодежь, так легко обвиняете... а кто виноват, что мальчишка увлекся наркотиками? Давайте будем обвинять всех кругом в том, что он свихнулся! А ведь жить с сыном-наркоманом – это кошмар, вы об этом подумали?

– Вам тяжело с сыном? – спросила робкая блондинка.

– Я стараюсь не роптать на судьбу, – сказал мертвяк.

– Правильно! – воскликнула полная дама. – Вот это правильно!

– Слушайте! – выкрикнул хмурый парень. – Я сейчас тут на пол блевану или дам кому-нибудь в морду! Вы что ж, не видите?! Не чувствуете?! Мы же все в дерьме, тут даже воняет гнильем!

– Постыдились бы, хулиган, – укоризненно сказала простенькая тетенька. – Вас сюда пригласили – так ведите себя прилично. Ничем таким не пахнет...

– Да, господа, – сказал лысоватый. – Я думаю, не стоит перегибать палку. Я вижу, некоторые просто пользуются случаем, чтобы устроить скандал. Вам, наверное, трудно, – обратился он к мертвяку. – Часто вас обижают?

Мертвяк хмыкнул из-под маски.

– Когда никто не знает, никто и не бесится, – сказал он насмешливо. – Это все самовнушение, блажь. Молодому человеку хочется, чтобы на него обратили внимание, а еще, вероятно, неплохо было бы сорвать на ком-нибудь злобу. Я же сам сказал, что могу быть вполне подходящим объектом – можно даже вызвать инквизиторов и посмотреть, как меня убьют. Некоторым это доставляет удовольствие...

– Неправда! – закричал хмурый парень, сжав кулаки. – Это такие, как ты, наслаждаются чужими смертями! Это из-за вас даже дети в петлю лезут или на иглу садятся! Ты же ничего, кроме злобы, не чувствуешь, стервятник, только вид делаешь! Думаешь, никто не понимает?! Ты же просто труп, только делаешь вид, что живой! Что, рад валить с больной головы на здоровую?!

Мертвяк уселся поудобнее, закинув ногу на ногу.

– Юноша, – сказал он поучительно, – хоть мне и стыдно за вас, но я могу понять. У вас в семье несчастье, у вас нервы не в порядке... Я только хотел бы попросить вас по возможности избежать глупых выходок – передачу смотрят тысячи людей...

Оператор снова показал лица зрителей в студии. На парня смотрели осуждающе.

– Давайте обойдемся без скандалов! – сказала женщина, похожая лицом на воспитательницу. – Нехорошо кричать на кого бы то ни было. Злость никого не украшает.

– Господа, – сказал ведущий, вытирая лоб, лоснящийся от пота, – мне хотелось бы немного отвлечь вас от дискуссии. Встретимся после рекламной паузы.

Изображение на экране сразу стало ярче, заиграла громкая музыка. Веселый, загорелый юноша, показывая ослепительные зубы, обнимал красотку в бикини. Оба пили из пестрых жестяных баночек. Голос за кадром вещал: "Пиво "Солнечный день" – заряд бодрости и веселья!"...

Тео отвернулся. Гарик сидел на диване, косясь на экран, громко и тяжело дышал. Поймав взгляд Тео, щенок смутился и отвернулся.

– Как думаешь, – спросил Тео, потрепав его по щеке, – этот тип – действительно мертвяк, или это все – гадкий спектакль, а?

– Ах, да я же не понимаю, – Гарик нервно зевнул. – Мне же не пахнет из телевизора, нет. Но это нехорошо. Правда, ведь это нехорошо?

– Нехорошо, нехорошо. Ложись спать.

Гарик снова зевнул.

– Я что-то передумал спать, – сказал он и улегся Тео на колени.

Тем временем зубные щетки закончили танцевать вокруг тюбика с пастой, а дородная дама договорила восторженный монолог о непревзойденной чистоте, организуемой неким ультрасовременным пылесосом. На экране вновь возник ведущий "Диалога с незнакомцем". Он истекал потом; Тео едва ли не кожей почувствовал, как в студии душно.

– Мы снова в эфире, – ведущий старался говорить весело и бодро, но ему приходилось слишком часто сглатывать. – Итак, у нас в гостях профессор Улаф, автор книги "Современная семейная психология", и доктор Хорт, который уже десять лет занимается проблемами танатологии. Предлагаю вам выслушать мнение специалистов – возможно, они помогут разрешить наш спор.

Камера переехала с маски, закрывающей лицо мертвяка, на столик, за которым сидели ученые. Профессор Улаф своим добрым и чуточку слащавым лицом напоминал Дедушку Хлебушка из старой детской сказки, доктор Хорт был собран, жесток и сух. Они оба поклонились зрителям.

– Я не общался с альтернативно мертвыми как исследователь, – сказал Улаф. – За психологической помощью они не обращаются, а других способов изучения мне не представилось. Зато я довольно часто встречался с членами семей тех, кто стал альтернативно мертвым, и могу сделать довольно определенные выводы. В разных семьях картина довольно-таки сходная: жизнь с танатоидом выглядит достаточно благополучно, со стороны семья кажется просто безупречной – до тех пор, пока влияние не достигнет некоей критической массы. В один прекрасный момент благополучие рушится сразу по всем направлениям; дети, выросшие в обществе танатоида, редко альтернативно умирают, чаще это случается со взрослыми членами семьи. Дети обычно кончают с собой разными способами или уходят в криминал. По последним данным шестьдесят семь процентов убийц – дети, воспитанные танатоидами...

– Простите, профессор, я слышал, что корреляция – это еще не твердое подтверждение факта, – заметил мертвяк. – Или исследование включало и другие факторы?

– Вы – очень интересный субъект, – сказал Улаф. – Вы подтверждаете многие мои гипотезы. К сожалению, я не ручаюсь, что выдержу долгое общение с вами – сердце пошаливает. Если бы не это, я попросил бы вас уделить мне несколько часов. Это продвинуло бы науку вперед...

– В общем, вы – противник мертвяков? – спросил ведущий. Пот сползал с его лица уже не каплями, а струйками, волосы прилипли ко лбу.

– Я стараюсь быть объективным, – сказал Улаф. – Иногда, общаясь с подростками, предпринявшими неудачную попытку суицида, я думаю, что меры, принимаемые нашим обществом, еще недостаточно решительны...

– То есть, вы считаете, что я заслуживаю смерти только потому, что у меня, как считается, темная аура? – спросил мертвяк с холодной иронией. – Любопытно, что в нашем гуманном обществе еще не санкционируется убийство больных распадом легких – это ведь смертельная болезнь, которой легко можно заразить окружающих, они тоже приносят вред...

– Дело в том, – мягко сказал Улаф, – что возбудитель альтернативной смерти не найден. Есть гипотеза, хотя и спорная, что заражение ею и, как следствие, новые свойства личности слишком непосредственно зависят от личных качеств субъекта...

– То есть, все альтернативно мертвые – подонки? – спросил мертвяк вызывающе.

Улаф вздохнул.

– Сложно сказать, что чувствует человек, с которым происходят такие изменения, – сказал он, – но... знаете, если бы я заметил, что на меня рычат собаки и дети начинают плакать в моем обществе, а мои близкие страдают депрессиями, то пошел бы в СБ. Или – сначала в церковь, потом в СБ. Мне кажется, что человек не может подвергать опасности жизнь беззащитных. Это грешно.

– Вы верите в Бога? – спросил ведущий.

– Скорей – в человека, – Улаф устало откинулся на спинку кресла. – Простите меня, господа. Здесь нестерпимо душно, а я уже не молод.

– А что скажете вы, доктор? – обратился ведущий к Хорту.

Хорт придвинул к себе папку.

– Душа – предмет темный, – сказал он с почти той же холодной усмешкой, какая звучала в голосе мертвяка. – Эксперты-парапсихики теперь работают в Службе Безопасности и в морге, но, по моему личному мнению, польза от них близка к нулевой. Несмотря на все принятые предрассудки, я считаю, что ауры – это иллюзия, так что рассуждения о том, темная аура у конкретного человека или светлая, ничего не прояснят. Я лично не думаю, что аура – это некий видимый абрис души.

– То есть, вы не верите, что альтернативная смерть – это смерть души, а не тела? – спросил ведущий. Теперь под его глазами сквозь грим темнели синяки, было заметно, что он очень устал. Пот тек крупными каплями; ведущий напоминал зажженную и тающую свечу, его лицо казалось совершенно восковым.

– Я не знаю, что такое душа, – сказал Хорт. – Будем опираться на факты. Танатоидами я называю индивидов, чье вполне физическое тело обладает рядом вполне физических свойств: при жизни оно обладает завидным иммунитетом к большинству инфекций, а после смерти – нормальной, заметьте, биологической смерти, подвергается молниеносному распаду из-за многократно повышенной активности гнилостных бактерий. Вот и все. И кстати: танатоиды – это не мой термин, и мне дико называть это состояние "альтернативной смертью". Это словосочетание явно выдумали невежды, которым невдомек, что смерть – это нечто совсем другое. Полагаю, что расхожее словечко "мертвяки" – это пережиток средневековых суеверий, равно как и суеверный ужас, вызываемый этими людьми. Ужас рассеется, как только выяснится простая и прямая причина, заставляющая бактерий пожирать конкретные трупы со стократно увеличенной скоростью. Тогда же найдется и способ излечения этого странного заболевания, если оно вообще таковым является.

– Доктор, – сказал мертвяк, – как вы расцениваете принятую в нашем обществе практику убийств танатоидов без суда?

– Как средневековое варварство, – ответил Хорт. – Как еще? Господин Улаф утверждает, что танатоиды провоцируют самоубийства, склонность к насилию и сексуальные девиации – это расхожее мнение, но доказательства этой теории представляются мне небезупречными. К тому же, полагаю, что в нашем обществе достаточно потенциальных суицидентов, криминальных личностей и сексуальных извращенцев, которых воспитали вполне обычные люди. У каждого из этих пороков есть свои конкретные причины, но правительству и общественному мнению удобнее и легче иметь козла отпущения. СБ – это громоотвод, это милое учреждение тратит деньги налогоплательщиков на охоту за призраками, только вот в результате гибнут не чудовища, а люди.

– Вы действительно так думаете? – спросил Улаф, почти не скрывая ужаса.

Изображение студии сменилось хроникальными съемками рейдов по зачистке. На экране служебные псы СБ рвали мертвяков в клочья, а ликвидаторы расстреливали их разрывными пулями – зрелище производило впечатление, оно было чересчур кровавым. Хронику смонтировали из одних только сцен ликвидации – в кадре ни разу не мелькнул отвратительный разваливающийся труп. У зрителей создавалось полное впечатление убийств живых людей.

– И вы считаете все это правомочным? – раздался голос Хорта за кадром. – Поскольку принято думать, что все это – смерти во благо, никто не подсчитал, скольким нашим гражданам стоили жизни эти суеверные страхи...

На экране снова появилась студия.

– Все это – неправда, вранье! – закричал хмурый парень из зала. Он был бледен и в поту, его явно тошнило. – Доктор, ты тоже мертвый!

Парень вскочил с места и, сжав кулаки, ринулся к сцене. Его перехватили люди в строгих костюмах, и камера отъехала в сторону, но было вполне слышно, что парня не просто рвет, а наизнанку выворачивает. Половина зала схватилась за носовые платки.

– Как отвратительно, что молодежь не умеет держать себя в руках, – громогласно возмутилась дама в деловом костюме. – Надо же иметь уважение...

– Простите, – привстал с места доктор Улаф. – Не могли бы вы позволить мне удалиться, господа. Я должен поговорить с этим юношей...

– На этом прискорбном инциденте мы закончим встречу, – вытирая позеленевшее лицо, сказал ведущий. Он стоял ближе всех к мертвяку, и уже не мог бороться с дурнотой. – Я благодарю уважаемых ученых и всех гостей передачи. Спасибо за внимание...

По экрану поплыли титры. Тео машинально щелкнул кнопкой на пульте. Картинка на экране сменилась. Нарисованная красотка в броне всадила огненную стрелу в фиолетовое чудовище с сотней извивающихся щупалец и страшной мордой, похожей на череп мастодонта. Грохнул взрыв, брызнула нарисованная кровь. Тео еще щелкнул. С экрана прямо на него взглянул невидящими глазами труп, полузасыпанный щебенкой; его окровавленное лицо пересекал кусок ржавой арматуры.

– ...крупнейшее за последние триста лет землетрясение на Юго-Востоке, – послышался голос диктора. Теперь Тео видел широкую панораму города, стертого в щебень и пыль, снятую, вероятно, с вертолета. Посреди серых руин ярко выделялись оранжевые комбинезоны спасателей и желто-оранжевые попоны ищеек, вынюхивающих под развалинами чудом выживших людей. – Только по официальным данным чудовищная катастрофа унесла более тридцати тысяч жизней. Разрушены школы и больницы, целые области Юго-Востока остались без тепла и электроэнергии. Продолжаются спасательные работы. В числе спасателей – и наши соотечественники... А теперь – о новостях спорта...

Тео снова переключил канал. Его познабливало. На экране возник молодой рокер в черной хламиде, украшенной длинной цепью из золотых Бабочек Лиги, с лицом, выражающим холодное отчаянье, обнимающий старомодный микрофон. Стонали гитары, завывал орган, по лицу певца проносились красные блики, его голос был безнадежно насмешлив:

– ...А если вас тревожит эта дрожь под абажуром,

И если не ласкают слуха звуки канонады,

Доешьте ананасы и рябчиков дожуйте -

Все под контролем, ни о чем жалеть не надо...

Запел телефон. Тео принял вызов.

– Необычная передача, правда? – спросил Хольвин.

– Что это за бесовщина? – растерянно спросил Тео. – Это вправду мертвяк? Что это за кошмар? Теперь это возможно – мертвяк, выступающий по телевидению? Что случилось?

– Землетрясение на Юго-Востоке, – сказал Хольвин. – Ты веришь в Зеленого, Тео?

– Что такое Зеленый? Я слышал от псов это словечко...

– Завтра все расскажу. Завтра заеду к вам из ветеринарной клиники. У нас в Лиге считают, что в мире кое-что меняется, и меняется не к лучшему. Я рад, что ты это видел. Легче поймешь. До завтра.

Тео положил телефон. Он вспомнил имя рокера. Грегор из команды "Влюбленный леший". Говорили, что он вместе с басистом и ударником группы состоит в Лиге, в отряде добровольцев. Насмешливый и печальный голос Грегора произносил вслух разрозненные, потерянные мысли самого Тео:

– ...Посидим, подождем, от звонка до заката.

Все пока что путем, все пока что покато,

Штрих-коды на стене проступают нечасто,

И пока еще не переполнена чаша.

А если ваш поступок станет той последней каплей,

Которая разрушит набухающую колбу -

Минздрав предупреждает – не разбрасывайте камни,

Выпейте море, закусите – и по койкам.

Кролики на кухне промышляют подаяньем,

Псы у ваших спален перелизывают раны...

Спите спокойно, дорогие помпеяне,

Спите – не по вам звонят куранты...

Песня оборвалась нежным гитарным рифом – и тут же загремела веселенькая рекламная мелодия. На экран выплыла счастливая харя, в экстазе созерцающая собственное отражение в кружке пива. Тео выключил телевизор.

Гарик как-то незаметно перекинулся и дремал, потявкивая во сне одним горлом. Тео погладил его шелковистое ухо. Гарик на секунду приоткрыл глаза, и тут же заснул снова.

Жеребец.

Дэраш Третий вышел во двор, когда шум пьяной компании и грохот музыки стали особенно громкими.

Было уже почти темно; синий вечерний воздух несся длинными сладкими струями, уносил запахи дезодоранта, духов, спиртного, человеческого пота – отвратительные запахи людей. Дэраш фыркнул, прочищая ноздри. Его бил нервный озноб. В непривычном двуногом теле разбитость чувствовалась втрое против прежнего, хотелось хромать на обе ноги, хотелось лечь на землю, чтобы хоть на несколько минут успокоить тянущую боль в спине, и очень тяжело удерживалась чудесная королевская осанка, знаменитая осанка Дэраша, которая и прельстила человека, пьющего теперь вино со своими приятелями и подругами.

Только врожденная гордость и фанатическое желание вырваться на свободу хоть на час приподнимали подбородок Дэраша и раздвигали его плечи. Он шел, как во сне, между пьяными людьми, в густом темном холоде, проткнутом желтым светом, медленно-медленно – и сам себе казался темной скользящей тенью.

Дэрашу очень хотелось, чтобы на него не обращали внимания. Я не могу перекинуться, твердил он про себя. Я не умею перекидываться. Я никогда не перекидывался. У меня вообще нет Старшей Ипостаси. Я – ваша скотина, я стою в стойле, повод привязан к кольцу в стене, я дремлю. Меня здесь нет. А тот, кого вы видите – просто гость Филлиса. Пьяный. Уставший. Не надо на него смотреть.

Молодая женщина, за несколько шагов воняющая дымом, перегаром, резкими духами, потом, одетая в содранный с кого-то мех, красная и взлохмаченная, уставилась Дэрашу в лицо, расклячившись и ухмыляясь, как кобылка самого низшего ранга. Дэраш презрительно мотнул головой, небрежно отшвырнув с лица роскошную длинную челку, прошел мимо. Женщина его не узнала, а он ее узнал. Ее сегодня фотографировали верхом. Она толстая. Она пнула Дэраша каблуком в бок. Когда она взгромоздилась в седло, боль воткнулась в позвоночник, как раскаленный железный штырь. И Дэраш дернул плечами – меньшее, чего хотелось – а Филлис рванул узду, сделав зубам и небу так больно, что Дэраш впал в минутный ступор и боль в спине ушла куда-то на второй план.

Я хочу ее убить, думал Дэраш, когда вокруг хохотали гости Филлиса. Я хочу ударить ее копытом по голове, чтобы она больше никогда не карабкалась на меня. Я хочу убить Филлиса. Выбрать удобный момент, когда он чуточку ослабит узду, подняться на курбет, повыше, чтобы в седле не удержался с гарантией, добить, когда упадет. А потом люди будут бить и морить голодом меня, я буду сутками стоять в стойле, привязанный к стене, на меня будут орать конюхи и, в конце концов, меня продадут еще кому-нибудь. И на моей спине снова будет седло, а в седле – какая-нибудь толстая дрянь. И я опять не умру.

Почему я не умираю, если все так болит?

Что за невезение? Я мог бы умереть, как Красотка Искра, упасть на финише, истечь кровью – и все. И моя Старшая Ипостась ушла бы в Небесные Поля, а все эти гады остались бы здесь. Меня бы могли застрелить, как Лучезарного, когда он растоптал жокея. Я несчастливый. Когда я ударил тренера копытом, все решили, что это вышло случайно.

И просто продали меня. Останься я участвовать в скачках, давно уже умер бы. А тут буду жить долго, ужасно долго – то стоять на горящих ногах в стойле, то таскать на больной спине всю эту отраву. У меня уже нет сил даже на настоящую злость. Я могу только мечтать о мести – но не уверен, что когда-нибудь отомщу.

Вот тут-то Дэраш и вспомнил Счастливчика Голли. Как он в истерике, в явное нарушение всех табунных правил и кодексов, перекинулся, когда его пришли взнуздывать. Бил конюхов кулаками, вопил: "Выпустите меня! Выпустите меня отсюда! Я не могу больше, выпустите меня!" Они лупили его палками от граблей, пока он не упал, а потом пришел ветеринар с чемоданчиком. Из чемоданчика выдернули провода с подушечками на концах, привязали их к голове Голли, что-то нажимали, его тело дергалось. Потом он не перекинулся, а просто вылетел в Младшую Ипостась – его взнуздали, привязали и оставили в покое. Он больше никогда не бунтовал. Даже бить копытами стену перестал, хотя всегда раньше срывал на стене злость и боль. Он сделался апатичным и каким-то страшно успокоенным. Через месяц Счастливчик Голли тихо умер в стойле.

А все потому, что он забыл древний закон табуна – нельзя перекидываться при людях. Говорят, раньше лошадь, которую заподозрили в двоесущности, заживо сжигали на костре. Теперь бьют током, чтобы убить Старшую Ипостась. Лошади – рабы людей. Рабам разум непозволителен.

В табуне можно перекидываться, когда никто из людей не видит. В деннике можно – когда вокруг нет конюхов. Но в стойле уже нельзя – немедленно заподозрят, если увидят, что ты снял узду или отвязался. А подкованным лошадям нельзя нигде – подковы непременно сваливаются, не держатся на трансформированных копытах.

Так что моей Старшей Ипостаси никто из людей не видел, подумал тогда Дэраш. А вдруг сегодня, когда людей в усадьбе у Филлиса так много, они не догадаются, что я – двоесущный, если выйти во двор? Вдруг они подумают, что я – человек? Они же пьют. Пьяный соображает очень туго...

Он перекинулся, когда все ушли. И при смене Ипостасей, и после стало так больно, что потемнело в глазах. Жалкое, жалкое человеческое тело, ничтожное тело. Перекидываешься – и презираешь собственный внешний вид. Слабое, жалкое, уязвимое тело трусливой твари. Смысл в нем – только очень удобные для сложных действий руки и возможность говорить, речь, которую сами люди ни во что не ставят, как нечто, само собой данное. Ничего хорошего в человеческом теле больше нет.

Тело палача.

Старая кобыла Неистовая Буря, тетка Дэрашу Третьему, сестра его матери, Зарницы, рассказывала в прекрасные летние ночи сказки о лошадях и людях. О святом человеке, который понимал весь мир, самого Зеленого и своего коня – как святой и его конь вместе бродили по дорогам, как в зимние ночи человек грелся у лошадиного бока, как они подолгу беседовали и человек с многим соглашался. О Хозяевах, которые никогда не причиняют лошадям боли, разговаривают и играют с ними, помогают им... и что нести Хозяина в седле – восторг, чувствуешь себя сильным и всемогущим, помогаешь товарищу, который не умеет бегать достаточно быстро... Только когда Дэраша увезли, чтобы выжечь клеймо, объездить и продать, оказалось, что все это сказки – всего-навсего.

Люди – тухлая мерзость. Отрава.

И Дэраш снял узду, вытер кровь с углов рта, втянул слезы в глаза, вскинул подбородок и вышел той потрясающе грациозной, легчайшей, изящнейшей походкой, из-за которой за него платили так много денег.

Он ужасно боялся, что конюшню заперли на ключ. Дрожа всем телом от ужаса и возбуждения, он подошел к двери и тронул ручку. Дверь отворилась. Пьяный конюх забыл ее запереть. А может, они еще собираются сюда прийти. Напиться хорошенько и помучить Дэраша еще и на ночь.

Надо торопиться.

И он прошел через весь двор усадьбы Филлиса совершенно незамеченным – только эта девица с повадками шестерки и с толстым задом уставилась и таращится так, что спина вот-вот задымится.

– Простите, нас, кажется, не представили... – все-таки заговорила.

Дэраш Третий обернулся и заставил себя выговорить разбитым ртом – язык и небо стерты железом до язв, привычно болит челюсть там, где выломали зубы для спортивного мундштука, и углы губ саднят и кровоточат:

– Потом. Я тороплюсь, – ну почему бы тебе просто не отстать, ну почему?

– Может, выпьем по рюмочке?

Дэраш обернулся и явственно представил себе, как впечатывает заднее копыто в это лицо с заискивающей улыбочкой.

– Я сейчас вернусь, – сказал, с трудом сглотнув слюну. – Подожди.

Готовно закивала, отстала. Дэраш пошел прочь, изо всех сил стараясь не ускорять шаги. Перед тем, как взгромоздиться на его больную спину, эта женщина сказала: "Какое королевское имя – Дэраш Третий! Какой удивительный красавец! Наверное, он стоил целое состояние, да, Филлис?" А Филлис гордо сказал: "Это призовой рысак. Стоит, как три отличных автомобиля, да еще было очень непросто убедить владельца его продать. Говорили, он норовистый, но тут, у меня, он сделался просто шелковым. Из любой лошади можно выбить дурь, если взяться умеючи". И гости смеялись. Над ним смеялись. Над Дэрашем Третьим, который смирился и стал покорным рабом.

Никогда. Никогда этому не бывать. Меня поймают и будут бить смертным боем, может быть, убьют, думал Дэраш, но я немного побуду свободным и покажу всем, что я не смирился. Филлис потерял свои поганые деньги. Если меня поймают, я убью Филлиса. Тогда будет уже все равно.