Текст книги "Зелёная кровь"
Автор книги: Максим Далин
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
А зверь-то не хищный, подумал Тео. Попросту – вот и Хольвинов визитер. Добро пожаловать.
– Ты – Тео, да? – спросил трансформ. – Мне тебя... обдумывали.
Обыкновенное "ты" любого двоесущного любому человеку. Тео усмехнулся. Обдумывали... вот как. Хольвин, похоже, говорил правду о ментальном контакте. Редкое дело.
– Твой товарищ обдумывал? – спросил он, привычно, как псу, протягивая незнакомцу руку понюхать. – И что ты хочешь?
Нюхать лось не стал. Печально взглянул сверху вниз.
– Я Рамона ищу. Он мой друг, я скучаю и беспокоюсь. Хольвин говорил, что Рамон работал с тобой, а значит, должен был тебе сообщить, куда пошел. Сообщил? .
– Ты ведь лось, правильно? Я только что звонил Хольвину и он сказал, что ты хочешь со мной поговорить о Рамоне...
Лось кивнул и бросил измусоленный прутик.
– Да. Хочу. Но ты не ответил.
– Это служебная информация, милый, – сказал Тео. – А ты у нас зверь штатский, к тому же еще и дикий. Как я могу тебе рассказывать?
– А как ты мог отпустить его одного? – тихо спросил лось. Не враждебно, но с горьким глубоким укором, от которого у Тео заныло сердце. – Ты же его знаешь. Он отважный до безрассудства. Зная, что его дело кому-то необходимо, он не щадит себя. Зачем ты его отпустил?
– Он хотел проверить одно место, относительно которого у нас никаких подозрений не было, – сказал Тео. – Я не думал, что там можно разнюхать что-то серьезное, и просто разрешил ему побегать вокруг, – добавил он и понял, что оправдывается.
– Да, – кивнул лось, сломал веточку какого-то кустарника, растущего на газоне у входа в Управление, и надкусил ее. – Я знаю. Ты сказал, что он – молодчина, хороший пес, что если что-нибудь обнаружится, это будет просто прекрасно, ты сказал, что вы все в него верите... поэтому он был готов умереть, чтобы оправдать доверие своих друзей-людей. Таковы все они, собаки. Ты наверняка все это знаешь. Почему же ты позволил ему уйти одному и почему вы его больше не ищете?
И несмотря на то, что человеку, как будто, смешно стыдиться зверя, Тео почувствовал, что просто сгорает от стыда. Лось смотрел на него влажными темными глазами, внимательно и скорбно – и от этого взгляда впору было сквозь землю провалиться.
– Ты где остановился? – спросил Тео.
– Здесь.
– То есть – как?... здесь...
– Ну да. Здесь. До этого я шел, а тут остановился.
Ах, ну разумеется, подумал Тео. Это же трансформ, не используй человеческие идиомы, болван.
– Пойдем под крышу, холодно, – сказал он ласково. – Как я понимаю, этот прутик – твой единственный обед на сегодня, да? Что ты ешь?
– Веточки, – сказал лось. – Но ты не беспокойся. Я все понимаю. Я понимаю, что в городе нельзя. Я могу есть человеческую еду.
– Пирожки будешь? – Тео подтолкнул лося к входу. – С брусникой, не с мясом, не думай.
– Я не думаю про мясо, – сказал лось и пошел. – Ты – умный, и еще я тебя хорошо чувствую. Но ты лучше дай мне хлеба. Просто – хлеба. Очень хочется.
Нет, не поеду домой сегодня, подумал Тео. Перебьюсь. Что мне там делать, одному – сегодня точно никто из девочек не зайдет, никто не звонил. И лося будет негде разместить... трансформы же любят спать в виде зверя... И послушаем, что он знает. Так ли много, как Хольвин думает.
– Хлеба так хлеба, – сказал он вслух и улыбнулся. – Ну давай, пойдем.
Лось кивнул и встряхнулся – что очень смешно выглядит у всех трансформов в человеческом облике. Тео отстранился от брызг с его волос.
– Прости, – сказал лось. – Я давно тут стою. Сейчас сильный дождь прошел, только короткий.
– Да не извиняйся, нормально, – сказал Тео и нажал кнопку селектора на двери управления. – Да я это, снова я, – сказал в динамик раньше, чем Арнольд уставно осведомился о цели визита. – Захлопнул вот... Открывай, мне надо подняться к себе. У меня тут лось обозначился...
Дверь открылась мгновенно. Арнольд, видимо, еле удержался, чтобы не выскочить навстречу.
– Надо же! – закричал он через весь холл. – Никогда не видел лосей в городе!
Парочка ликвидаторов, сдавших дежурство, тоже притормозила взглянуть на такое диво. Лось, кажется, слегка смутился от такого внимания к своей особе – он ускорил шаги, звонко стуча по плиткам пола сапогами, не тише, чем стучал бы копытами, и привлекая к себе еще больше взглядов. У лестницы он остановился и вопросительно взглянул на Тео.
– Сейчас, сейчас, – сказал Тео. – Я насчет ужина, – и обратился уже к Арнольду. – Слушай, Налль, пока я гостя устраиваю... ты не в курсе, буфетчица не ушла?
– Вроде нет...
– Сделай доброе дело, пошли кого-нибудь из диспетчеров, пусть принесет в комнату отдыха хлеба, молока... ну еще чего-нибудь такого... типа веточек.
Арнольд прыснул и кивнул.
– Пойдем, старина, – сказал Тео лосю. Пса бы он потрепал по спине, но не знал, как на это отреагирует дикий зверь.
Лось пошел. От него исходило мягкое живое тепло вместе с запахом мокрой чистой шерсти и леса. Напряжен и встревожен, недоверчив, но пытается расслабиться, подумал Тео и очередной раз удивился неожиданному пониманию состояния едва знакомого зверя. А лось обернулся и встретился с Тео взглядом.
– Я опять тебя чувствую... внутри, – сказал он. – Ты учишься быть Хозяином?
Тео вздохнул.
– У меня маловато способностей, – ответил грустно. – Мне просто пришлось много работать с собаками. С твоим другом Рамоном вот... Славные псы ребята... Заходи сюда.
Лось вошел в распахнутую дверь – Тео померещилась мгновенная заминка, вроде страха перед ловушкой, но все равно вошел и огляделся так же тщательно, как псы обнюхиваются. Тео усмехнулся. Даже человеку беглое обследование этого места подсказало бы, что тут то и дело бывают двоесущные собаки и остаются надолго: обивка дивана и кресел хранила запах псины и собачьи шерстинки. Запах и шерсть оставили отнюдь не служебные псы – они предпочитали отдыхать на псарне, где уютнее и ближе к кухне. Зато тут частенько устраивали пожить бездомного бродягу, прежде чем удастся найти ему кров и Хозяина или Стаю – в управлении обосновалось слишком много людей, обожающих собак. Длинные глубокие полосы содранной краски на дверном косяке говорили о том, что некогда в этом помещении точила когти случайная кошка. Среди ликвидаторов попадались люди с задатками Хозяев, как Тео и сильнее, чем Тео, так что попавший в беду трансформ всегда мог рассчитывать на помощь и приют не только в отделениях Лиги Посредников или в ветеринарной клинике, но и здесь. Правда, лосей, как и лесных животных вообще, тут, как правило, не бывало. Лесные животные избегали города и ничего не знали про СБ.
Лось покосился на фотообои, изображающие лето и берег лесного озера, и неловко сел в кресло, с трудом разместив свои длинные ноги. Его долговязая фигура казалась неуклюжей и неестественной в небольшой комнатушке с нарисованным лесом – он был создан для настоящего леса, для простора и воли, а не для того, чтобы ютиться в городской каморке.
– Неудобно тебе? – спросил Тео.
– Нет, я привык... я же гостил у Хольвина, у него в доме тоже был, – рассеянно сказал лось, прислушиваясь. – У Хольвина тоже есть такие... мебель. У него камин. Я огонь люблю. А тут тоже очень тепло. Спасибо.
В комнату впорхнула темноволосая девчушка из диспетчерской службы с пластиковым пакетом в руках. Как-то ее зовут так нежненько... Лобелия? Лилия?
– Ой, солнышко! – пискнула в восторге при виде лося. – Какой зверь чудесный! Шикарные же ресницы у вас, у оленей... Да какой же ты громадный, дружище... только не перекидывайся, милый, а то под тобой пол провалится! Хочешь кушать? Смотри.
Лось серьезно посмотрел, как она вынимает из пакета на стол буханку свежего хлеба, пачку крупной соли, коробки с молоком, прозрачный контейнер с пирожками и большой букет зеленого салата. Потом потянулся к хлебу, лицом, как потянулся бы мордой – девушка разломила буханку, посолила и протянула ему.
– Где ж вы так разжились? – спросил Тео, наблюдая, как лось ест хлеб. – В нашем буфете салата отродясь не бывало...
– Да меня девчонки отпустили в круглосуточный сбегать. Лоси у нас в городе – гости нечастые... и никто не знает толком, что вы любите, вот так, красавец. Вы, кажется, траву почти не едите...
– Я все ем, – сказал лось. – Я ужасно голодный. Ты мне очень помогла. Я тоже хотел бы вам помочь... наверное, я смогу.
– Многие считают, что Рамон... – Тео чуть замялся. – Что совсем пропал твой пес. Завтра Хольвин приедет, обещал, но если начистоту, то даже и от Хольвина пользы мало. А то место, которое Рамон ходил нюхать, мы уже триста раз обшарили – нет его там и не было. Наши собаки считают, что Рамона застрелили, а труп спрятали или уничтожили... ты прости, но надо ко всему быть готовым.
Девочка посмотрела на него укоризненно. Лось отщипнул половину салатного букета, съел и сказал со спокойной уверенностью:
– Собаки ошибаются. Им простительно, они же не Стая Рамона, просто коллеги. Вот его Стая знает, я разговаривал кое с кем. Баська знает, Ида с Джейсором, Тай... и я знаю. Он точно жив. И ему точно очень тяжело и плохо. А с сегодняшнего вечера еще и больно. Мне кажется, там, поблизости, мертвяки... те, что ходят...
– Два вопроса, – Тео уже чувствовал настоящий интерес. – Первый – почему тут ты, а не Баська или Тай. Пес бы, наверное, искал более эффективно...
– Я ему ближе сестры и брата, – сказал лось, чуть пожав плечами. – Я ему товарищ. У них связь крови, а меня он сам выбрал в компаньоны, мы чаще общались мыслями. Я знаю, ты думаешь, такому зверю, как я, никогда хищника не понять – но я многое чувствую. Я иначе, чем он, но не меньше чувствую.
– Второй вопрос. Что ты, собственно, можешь сообщить? Конкретно?... Слушай, Лобелия, шла бы ты работать, а?
Девочка сделала вид, что не услышала. Лось задумался; потом неторопливо проговорил:
– Я знаю, как выглядит то место, которое Рамон видел снаружи, перед тем, как его заперли.
– Заперли?!
– Он в помещении за замком. Я чувствую несвободу.
– Замечательно! А еще?
– Там много хищных зверей. Собаки, но не Стая. Рысь. Кажется, я слышал волка. Но Рамон с ними не обнюхивался.
– Лобелия, вали отсюда! – рявкнул Тео.
– Я – Лилия... – шепотом поправила девчонка, не двинувшись с места.
– Какая разница... Ладно. Понял. Значит, маловато у нас времени, дружище. Кажется, я знаю, о чем ты говоришь – и очень мне это не нравится. Как я понимаю, ночью ты ориентироваться не можешь?
– Не могу, – сказал лось печально. – Я дневной . Ночью я почти не вижу.
– Ясно. Значит, завтра с утра все дела побоку – и будем искать место, которое Рамон видел снаружи. Если найдем – есть шанс застать его в живых.
– Капитан Тео, – взмолилась девчонка, – ну скажите пожалуйста, о чем вы? Все так плохо?
– Лучше, чем смерть, – сказал Тео, избегая взгляда лося. – Собачьи бои.
– Как это? – спросил лось. – Собаки же ритуально не сражаются. Если и дерутся, то так, по пустяковым поводам... я бы это боями не назвал.
– Не о таких драках и речь, – сказал Тео мрачно. – Я имею в виду развлеченьице для полумертвых: стравить двух псов, или пса с волком, предположим, и делать ставки на победителя. На выжившего. Нервы они свои гнилые так щекочут, понимаешь? Или еще вариант – пес и человек. Тоже своего рода...
– Человек псу не спарринг-партнер, – сказал лось. – А волку тем более. Вряд ли кто-нибудь может этого не понять. У нас даже Старшая Ипостась сильнее человека на порядок.
– Да, – у Тео дернулась щека. – Но ты, милый, забываешь: у человека может быть нож, устройство для электрошока, меч, пистолет, наконец. А зверя можно накачать наркотой, чтобы двигался помедленнее. О поединках с человеком в равных условиях никто и не говорит. Дело ведь не в том, кто сильнее, а в том, чтобы заплативший деньги крутым себя почувствовал. И шкуру постелил в гостиной...
Лось положил кусок хлеба на стол. Тео отчетливо почувствовал, как внутри зверя с лязгом упали металлические створы, закрывающие душу для доверительных контактов. Мускулы лося напряглись, а бледное лицо с горбатым носом стало еще бледнее и превратилось в маску куда более неподвижную, чем лосиная морда. Вот этого еще не хватало.
– Ты же сам понимаешь, – начал Тео, но лось холодно перебил:
– Я все понимаю.
Тео подумал, что встать и уйти, чтобы отправиться на поиски друга в одиночку, лосю мешает только абсолютное незнакомство с городом и желание дождаться приезда Хольвина. Все осторожное общение, все симпатии, на которые лесной зверь пошел, как на компромисс, через внутренний протест – все рушилось.
Дикарь, подумал Тео грустно. Лес с городом не мирится. Горожане сами виноваты, да, но ведь не все же горожане – грязные подонки, в конце-то концов! Только как ему объяснить...
На помощь неожиданно пришла Лилия, которая и не подумала убраться к себе в диспетчерскую. И повела она себя самым невероятным образом: обошла стол, присела на корточки рядом с креслом и принялась гладить руки лося. Тот покосился с ледяным презрением, но Лилию это не смутило.
– Гады, – сказала она с неожиданной страстной силой. – Гады, ненавижу мертвяков! Я вместе с тобой туда пойду, мы с тобой по стенкам размажем эту дрянь. Хорошо у вас в лесу, чисто – а у нас вот завелись паразиты, никак не очистимся, ненавижу...
Лицо лося чуть оттаяло. Лилия взяла его руку и прижала к своей груди.
– Веришь, что я – как ты? Вот послушай.
Тео поразился: лось улыбнулся бледной тенью улыбки.
– Ты – Хозяйка?
– Ну что ты, зверь дорогой, какая же я Хозяйка! Я из дома сбежала, у меня отчим полумертвый, а ты говоришь... Я просто живых очень люблю, а в городе сложно живым, тяжело, все полудохлые, все норовят себя убить или других... Попроси господина капитана, чтоб мне остаться. Я с вами пойду, мы вместе будем драться.
Лось вопросительно взглянул на Тео.
– Конечно, пусть остается, – согласился Тео поспешно. Интересные задатки у девчонки, думал он. Мало кто может вот так с диким зверем. У лося же звериная суть была уже на подходе; двоесущные – создания непредсказуемые, как граната без чеки, в любой момент могут рвануть... а взбешенный лось не так уж безопаснее волка. Отчаянная девчонка. Неужели вправду Хозяйка?
А Лилия тем временем уже уселась на ручку кресла, перебирала лосю волосы. Зверь смотрел на нее искоса, но вполне дружелюбно, а она ворковала:
– Я вот все думаю – как это лось умудрился подружиться с собакой... Ты жил в доме у Хольвина, да? Я его видела пару раз, знаю, что он – посредник между городом и лесом в северной области и настоящий Хозяин, но не разговаривала с ним никогда... он твой друг?
– Да, – сказал лось.
– Вы в лесу познакомились, да?
– Нет, – сказал лось с улыбкой, похожей на человеческую ностальгическую улыбку. – Я сам пришел к его дому. Я был совсем маленьким, а попал в большую беду... и Хольвин меня приютил.
– Хочешь молока? – Лилия налила молока в пластиковый стаканчик.
– Хочу. Все любят молоко... даже самые храбрые хищники. И все любят, когда их гладят, потому что это напоминает детство... мать напоминает. Не знаю, как у людей, а для нас это серьезно... мне Хольвин тогда тоже молока предложил... когда было очень страшно и грустно.
Лось взял стакан и понюхал, потом отпил глоточек и поставил.
– Что-то не так? – спросила Лилия.
– Не знаю. Оно не пахнет живым и на вкус неживое. То было другое, – лось грустно улыбнулся.
– Расскажешь?
– Я не умею рассказывать долго. И лучше бы спать в эту ночь. Когда спишь – лучше слышно Рамона.
– Ну хотя бы коротко?
Тео вышел. Лось снова доверял людям, не стоило разрушать эту хрупкую, трудно устанавливаемую связь. Девочка должна войти в состав опергруппы; нужно сказать ее коллегам, чтоб справлялись без нее... ишь ты, диспетчерша! И дело намечается серьезное...
Хорошо бы только убедить высшее начальство, что убийство двоесущных для забавы – дело серьезное. Впрочем, лось намекнул на мертвяков – это повод. А ребята пусть пока отдыхают... что там у них за лосиная былина, однако?
Лосенок.
Локкер почти ничего не знал об этой старой вражде – он был слишком мал, чтобы родители посчитали необходимым посвящать его в такие дела. Читать следы он еще только учился, поэтому не придал полоскам содранной коры на сосне особого значения – это же не волк нацарапал. И не понимал, отчего мама тревожится.
Правда, ее тревога заставляла его и его сестричку Лорис замирать и настораживать уши, как только рядом хрустнет ветка – но это был не страх, это было послушание. В уши не попадало ничего интересного: птичьи голоса, далекое печальное пение русалок, мышиное шуршание, жужжание пчел и шмелей над кипреем. Кипрей густо зарос старое пожарище с обгорелым пнем, в который когда-то давно, когда он еще был деревом, ударила молния – получился малиновый такой сладкий островок в зеленом лесу... Дался же этим жужжучим наш кипрей, думал Локкер, объедая соцветия. Вкусно – но не сжевать бы пчелу. Еще ужалит в язык... Локкер не любил тех, кто жужжит и кусается. Хорошо еще, что прошло время слепней – они кусаются ужасно больно – а пчелы и шмели вроде бы не нападают без нужды. Они кровь не пьют. Они просто тоже любят кипрей, как и Локкер. Им тоже сладко.
А Лорис хотела купаться. Отрывалась от цветов, тыкала Локкера в бок безрогой головкой, взбрыкивала – она могла и не перекидываться, чтобы объяснить. Близнецы и так прекрасно понимали друг друга – с взгляда, с жеста. Жарко. Хочется к реке. Рядом же река. Ладно бы мама кормилась – кругом кипрей, заросли ивняка, славное местечко для завтрака – но ведь она почти не ест. Встанет – и слушает, встанет – и слушает. Что слушает?
Мамины мысли обычно текли где-то рядом с мыслями близнецов. Если хорошенько сосредоточиться и захотеть – услышишь, что мама думает, а если мама захочет быть услышанной – если испугалась или сердится – тогда ее голос внутри головы громок и отчетлив. А сейчас ничего не слышно, кроме тепла. Может, мама думает о папе? О взрослых делах, для которых близнецы еще малы?
Локкер задумался, пережевывая цветы. Сфукнул с носа комара. Жара, действительно. В реке хорошо, ни комаров, ничего. Переплыть на тот берег, там осинник, гонять в пятнашки с Лорис между деревьями, потом осиновых веточек пожевать – и можно снова искупаться. В воде комары не кусают...
Локкер размышлял, ощипывая яркие соцветия, а сам как-то автоматически переместился на край поляны, где самый солнцепек. Тут, на кромке леса росла земляника, но Младшей Ипостаси Локкера щипать землянику было невкусно, а перекидываться днем мама не велела. Жаль... Кстати с Лорис поболтали бы.
Он пребывал в безмятежных ленивых раздумьях, когда случилось... беда случилась.
Локкер услышал все одновременно, оно просто обрушилось на его уши – тяжелый топот, фырканье, звук большого зверя, которому больше не надо красться, потому что он уже подкрался близко, всхрап Лорис и резкий мамин приказ, прогремевший в голове, как гром из облаков: "Бегите! От реки, к болоту!"
Близнецы не умели не слушаться. Но уже на бегу Локкер успел обернуться.
Это был громадный, темно-бурый, почти черный, страшный зверь, с мордой, как сон, от которого просыпаешься в ужасе – и он дрался с мамой, он замахивался лапой в когтях, как черные клинки. Еще пара таких же страшных, но поменьше, выламывались из ивняка маме навстречу.
Ноги легко перенесли Локкера через мертвое дерево в ошметках серой коры, ноги сами несли его к болоту. Голова не хотела, голова хотела к маме, у Локкера уже росли рога, ему хотелось сражаться, несмотря на дикий ужас, ему было страшнее за маму, чем за себя – но ноги были послушнее головы. Ноги принадлежали Младшей Ипостаси целиком, а головой пыталась командовать Старшая – напрасно.
Локкер был зверь сейчас. Зверь слушает тело.
Но вторая часть души, тем не менее, заставила его обернуться еще раз, когда он услышал внутри головы крик сестренки – в первый и в последний раз в жизни. И Локкер увидел, как Лорис споткнулась о то самое мертвое дерево, как покатилась кубарем, как зверь, пыльный, мохнатый, издающий мерзкие звуки, подскочил и ударил сестренку лапой по шее.
А то, что Локкер услышал, этот хруст костей и мокрый треск, было так нестерпимо для Старшей Ипостаси, что она провалилась на дно души, погасла, как лучинка, на которую дунешь, пропала из виду. И дала Локкеру бежать, просто бежать, бежать теперь без оглядки, выровнять дыхание, смотреть вперед, бежать...
От красного кипрея, на котором лежала маленькая голова Лорис, оторванная от шеи.
Локкер немного опомнился, когда копыта почувствовали, как помягчала почва. Разум возвратился, дал оглядеться, дал увидеть траву-белоус, скорченные елки, поросшие лишайниками, ржавые пни... Вдалеке трещала сорока, где-то кудахтали кикиморы, но кикиморы не имели к Локкеру никакого отношения – они не стали бы есть Локкера... или отрывать его голову... даже если бы он пришел к самому сердцу болота, где они варят туман в больших медных котлах. Под копытами похлюпывало. Там, внизу, под кочками, уж наверное, жило немало всякой странной на вид твари – но до нее Локкеру тоже не было никакого дела.
Когда идешь по болоту – нельзя останавливаться. Ноги перенесут тебя через любую топь – но если ты не замедляешь шаг. Локкер перешел на рысь с панического галопа. Он трусил по зыбкой грязи, вздрагивая шкурой; слезы катились из его глаз, оставляя на бархатной шерстке морды черные дорожки, из уголков глаз его слезы пили мошки, кусались во влажную кожу – но это было не так больно, как думать о Лорис.
У меня больше нет сестренки. Мы жили вместе всегда. Мы, оказывается, уже были такие взрослые, что начали слышать мысли друг друга. Мы были – как настоящее стадо. Уже почти большие. Может быть, следующей весной у мамы даже появились бы новые детки. А теперь...
А мама велела бежать к болоту и не успела сказать, что делать дальше. Ждать ее на болоте? Или сюда должен прийти папа? Нет, вообще-то не должен, папа с Лайном, со старшим братом, обходит владения, раньше конца августа не появится – а сейчас еще только июнь... А вдруг?
А где ждать? Болото большое. Такое большое болото – а Локкер маленький. Ему плохо одному, ему невыносимо думать о Лорис, ему хочется к маме, ему хочется еще поесть – а тут только белоус, жесткий и острый, которым можно порезать губы, но нельзя наесться, и елки с черными сухими сучьями в плесени и лишайниках вместо коры. Ему жарко, кусаются комары и слепни, хочется пить, а пить воду из болота не хочется... Лорис рассказывала, что один лосенок пил из болота и проглотил пиявку. Бр-р!
При мысли о сестренке слезы потекли еще сильнее. И пить хотелось так, будто Локкер ел не сочный кипрей, а сухой песок. Он слишком долго бежал по жаре, слишком устал и перепугался. Локкер вздохнул, поискал, нашел бочажок с ржавой водой и все-таки выпил водички, стараясь не думать о пиявках.
Было вкусно. И стало чуть-чуть спокойнее.
И Локкер побрел вглубь трясины, не обращая внимания на крохотных полупрозрачных призрачных существ, шарахавшихся из-под его копыт...
Солнце потихоньку перевалило за полдень и начало клониться к вечеру, когда Локкер вышел к воде. Вода была стоячая, просачивалась снизу; на ней лежала ряска, по ней бегали букашки на тонких ножках. Букашек ловили стрекозы, красивые создания, блестящие на солнце, как кусочки слюды. На берегу водоема рос камыш. Локкер принялся его выдергивать.
Камыш – вкусная вещь. На болоте, если поискать, можно найти чудесное угощение, куда лучше, чем в лесу. На мордочке Локкера высохли слезы и мысли прояснились мало-помалу. Он даже начал думать, что вся ужасная беда, которая случилась утром, ему просто почудилась. Померещилась. От страха и от жары. Бывает. Говорят, на таких вот пожарищах, как то, где они с сестренкой и мамой собирали кипрей, живет полуденница – выглядывает, невидимая, из-за стволов, когда рядом пасутся лоси, хихикает, наводит обманные грезы, спутывает сон с явью...
А вдруг и вправду ничего не было, размышлял Локкер, похрустывая камышом. Полуденница навела чару – я и убежал. А теперь мама с Лорис меня разыскивают. Зовут, может быть. Волнуются... Надо будет попросить маму – пусть наговорит мне новые Солнечные слова сегодня вечером. Защиту от наваждений и обманов. А то страшно.
А может, мне тоже надо пойти их поискать, подумал Локкер. Сказать, что тут есть такое местечко – камыш, ряска... Уговорить маму пойти искупаться. Жарко до невозможности.
Старшая Ипостась Локкера улыбалась, когда он доел последний камышовый корешок и выпрямился. Но тут вдруг из ряски вытянулась серая рука с длинными костлявыми пальцами. Локкер инстинктивно шарахнулся назад – безобидные-то они безобидные, а вот поймает за ножку и утащит под воду! За рукой показалась голова – маленькое, сморщенное серое личико в бородавках, уши врастопырку, пучок мокрых жестких волос на макушке, как перышки на луковице. Осклабилась щербатым ртом, потянулась, будто погладить хочет – а руки длинные-предлинные:
– Лосеночек, лосеночек...
Локкер решительно направился прочь. Бессмысленные существа кикиморы, что им надо – непонятно, ведут они себя подозрительно. Одно дело – когда идешь в Стаде и видишь, как они поодаль расселись на мертвых деревьях над трясиной в тумане и что-то там себе зачерпывают руками, а другое – когда вот такая совсем рядом руки тянет, а мамы нет. Ну их.
Вдруг они все-таки кормятся чужой жизнью? Отбирают у заблудившихся лосят, кладут в свой котел для тумана... Мама, может, и не знает, но можно спросить у папы.
Локкер, не торопясь, выбрался из самых топких мест и побрел по кромке болота. Лес молчал, болото было пустынно, даже птицы не перекликались. Небо стало белесым от зноя – все попрятались, всем было жарко. Ноги сами вывели Локкера к реке – от нее веяло чудесной свежестью, тяжело оказалось удержаться.
Локкер влетел в воду с разбегу, фыркая и мыча от восторга. Вода была медленная, слоистая – холодная снизу, теплая поверху, она приняла лосенка нежно, весело, всех кусачих тварей смыла со шкурки, зной смыла, усталость, остатки страха... Локкер плыл и чувствовал, как русалки касаются шкурки ласковыми холодными пальчиками – но кто из лосей боится русалок! А им тоже жарко – не поют больше свои грустные песни и над водой не показываются. Боятся, что солнце их сожжет и превратятся они в мокрые черные коряги в зеленой тине...
Удовольствие от купания было испорчено только одиночеством. Когда Локкер выбирался на берег и отряхивался, ему отчетливо показалось, что мама с сестренкой сейчас выйдут из леса к нему навстречу.
Не вышли.
И идти на ту поляну в горелых пнях, где рос кипрей, вдруг стало нестерпимо страшно.
Оттуда Локкер бежал полчаса. Туда брел, пока не начала спадать дневная жара. Ему ужасно хотелось, чтобы мама встретила его по дороге, чтобы идти на ту поляну было не надо.
Не встретила.
И еще только подходя к несчастному месту, Локкер услышал, как жужжат мухи. Много-много мух. Мухи-могильщики. Жужжат и пьют кровь.
Кровь Лорис.
Локкеру стало холодно, а глаза снова заломило от слез. Это была не полуденница. Это была правда. Лорис убили медведи. У лосих бывает много детей – иногда даже шесть или восемь – а вырастают двое-трое. Это все знают. Лосят убивают медведи, если летом, а зимой – волки, рысь может прыгнуть с дерева и сломать шею, а росомаха – подстеречь на лежке. Лосенок может попасть в непролазную топь или изрезать себе ножки ледяной коркой – и пропасть. Это понятно.
Но почему – Лорис? Она же не еда! Мы же ее любили!
А мама?
Локкер тихонько, подобравшись и насторожив уши, подошел ближе. Около мертвого дерева так и лежала голова Лорис, которую облепили мухи. Ее растерзанное тельце обнаружилось поодаль – кровавая мешанина внутренностей, обломки костей и клочья содранной шкурки.
Они ее прямо тут съели, подумал Локкер, содрогаясь. Медведи. Ненавижу медведей. Вырасту и буду их убивать. Буду большой, больше любого медведя, высокий, сильный, с рогами, как заостренные колья – и буду убивать всех медведей, каких встречу. Копытом в лоб – и пусть их самих мухи едят!
Мама! Мамочка!
Панический мысленный вопль Локкера был так громок и отчаян, что мама должна была услышать даже на краю болота. И отозваться – она всегда отзывалась, если ее звали испуганные лосята. Тем более – так перепуганные, как Локкер сейчас. Насмерть. Но мама молчала. Вечный поток ее мыслей, медленная теплая река рядом с душой Локкера, иссяк. Их больше не было.
Локкер перепрыгнул через ствол, отгораживающий поляну от леса.
Поляну освещал солнечный поток, в котором медленно плавали пылинки. Кипрей был смят, вбит в землю копытами и залит кровью – от ее ужасного ржавого запаха у Локкера пересохло во рту и голова стала тяжелой, будто его крохотные рожки превратились в железные брусья. На горелом пне целая куча мух ела что-то белое с красным. В стороне валялась какая-то жужжащая мухами темная груда.
Локкер не посмел подойти, чтобы рассмотреть. Он и так все понял. Ему не хотелось подробностей.
Он, все-таки совсем еще маленький лосенок, остался в лесу один, совсем один, без мамы, без сестренки, без Стада – а папа со старшим братом так далеко, что никто бы не смог до них докричаться.
И здесь живут медведи, которые убивают лосей. И если Локкер им попадется...
То папа, вернувшись в начале осени, совсем никого не найдет. Как маленький лосенок сможет выжить в лесу один? В лесу, где все-все против него... даже мухи...
Хуже всего стало, когда на лес начали спускаться сумерки.
Солнце склонилось к земле, за деревья; протянулись длинные черные тени, посвежело. Дневные существа прятались по своим жилищам, чтобы не встречать ночь под открытым небом, только птицы распелись – время светлых ночей, птичьих концертов. Но что Локкеру до птиц?
Птицы не боятся тварей из Сумерек. Чего бояться птице? Вспорхнула и полетела. И от медведя улетела, и от волка... А что тебе делать, если ты лосенок?
Мамочка бы перекинулась и близнецам бы позволила. Развела бы костер, они бы легли к ней на колени с двух сторон. Она бы благословила их на ночь, прочла бы древнее заклинание лосей против Сумеречных существ: "Крадущемуся в ночи – нет крови и плоти у этого огня. Отец, охрани огонь, Мать, защити детей". А потом еще перебирала бы их волосы, рассказывала бы сказки, пока близнецы не заснут...
А теперь... Локкер не сможет разжечь костер – огнива у него нет, а перекинуться днем, чтоб поискать трут и кусочки кремня, было страшно. И сейчас перекидываться страшно. Старшей Ипостаси не место в момент опасности: она бегает медленнее, реагирует медленнее, она физически слабее... Старшая Ипостась – для бесед, для любви, для песен и сказок. Для покоя. Для боя – Младшая.
Локкер брел по темнеющему лесу, а в голове крутились ужасные истории, которые рассказывали старшие лосята у костра в зимние ночи, когда несколько семей сбивались в Стадо. Про ночных кровопийц, которые выпускают из земли длинные жала и втыкают их в ноги заблудившимся неудачникам. Про деревья-удавки, которые днем деревья как деревья, а как стемнеет, хватают ветвями за шею, душат и утаскивают в дупла. Про Глаза, которые высасывают душу, если в них посмотришь. И про Зеленого, у которого ни вида, ни формы, но который самый страшный и главный на свете и про которого и думать-то в сумерки опасно.