Текст книги "Зелёная кровь"
Автор книги: Максим Далин
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
А если будут бить током, вспомнил с ужасом. Нет. Не знаю, что делать, но нельзя дать себя поймать. Уйду, как можно дальше, в этом теле. В этом безобразном человеческом теле меня никто не узнает. Лошади не перекидываются.
У ворот в будке сидит вахтер. На воротах медленно поворачивается стеклянный глаз видеокамеры. Меня сейчас увидят, подумал Дэраш. Увидят, поймут, что такого человека не было среди гостей, решат, что я чужой, будут бить, не как двоесущного жеребца, а как человека из чужого табуна... или – как это у людей зовется?... который пришел без спроса...
Можно выйти только в эти ворота. В эти ворота выводили Дэраша, когда Филлис отправлялся на прогулку в полях. Забор высокий, его нельзя перепрыгнуть. Как страшно...
Пожилой вахтер высунулся из стеклянной будке. В зеркальном стекле Дэраш увидел свое отражение, и ему стало еще хуже. Сразу видно, что я – не человек, подумал он. Моя грива, вороная, длиннющая грива, моя челка – никуда не пропали, падают ниже лопаток. Я выше большинства людей. Я держусь, не как люди. Моя вороная шкура не похожа ни на пиджаки, ни на жокейки. Мои копыта не напоминают ботфорты или кроссовки. Я пропал.
Вахтер вдруг расплылся в улыбке.
– Вы что ж, пешком погулять хотите?
– Да, – Дэраш постарался говорить как можно непринужденнее и четче. – Хочу погулять по шоссе.
– Будто уже и поздно... – но это было сказано беззлобно, как бы предупреждающе.
– Все равно. Тут слишком шумно.
– А если вас спрашивать будут?
– Я предупредил Филлиса.
Вахтер, похоже, расслышал едва заметное раздражение в голосе Дэраша, но не рассердился, а испугался:
– Конечно, конечно...
Нажал кнопку там, внутри. Открылась калитка, узкий проход для людей рядом с воротами. Дэраш кивнул, снова смахнул челку, падающую на глаза, и вышел на волю.
На заборе около ворот горели фонари, и на шоссе тоже горели фонари. Дэраш пошел по шоссе прочь, превозмогая желание перекинуться, вернуть себе свое настоящее тело и рвануть в поля, расстилающиеся по сторонам дороги, парящие туманом, нестись бешенным галопом, по-настоящему, забыть о боли, забыть о плене, забыть о рабстве, об узде, хлысте, шпорах... Казалось, что стоит только поддаться этому наваждению, как боль исчезнет, мускулы нальются силой, а пожухлая влажная трава полетит под копыта, сливаясь в мутные полосы. Это было бы очень хорошо... и Дэраш не выдержал долго.
Как только он вышел из полосы света в сумрак осеннего вечера, так и рванулся в настоящую форму. Бежать, бежать, бежать! Махнул через канаву. Мокрые от росы стебли хлестнули по ногам, по груди. Мягкая земля, поросшая сурепой, кипреем, мелким клевером, туман, расступающийся и клубящийся вокруг, далекий черный лес, тусклая медная луна, сырой, свежий, болотный запах, восхитительно легко наполняющий грудь...
Дэраш рванулся в "свечку", заплясал, вспоминая танцы и драки в табуне – и вдруг спина ниже лопаток резанула такой обжигающей болью, что его лихой галоп тут же сменился медленным шагом – и каждый шаг отдавался тяжелой ломотой в коленях и позвоночнике. Эйфория свободы прошла. Дэраш опустил голову. Я – старый конь, подумал он в смертной тоске. Я только что был веселым жеребенком, я только два года, как считаюсь взрослым – и я уже стар и болен. И ничего-то у меня в жизни не было. Я мог бы стать высшей кастой в любом табуне, аристократом – я здорово дрался... ну с жеребятами, положим, но что бы мне мешало пробить себе дорогу? У меня бы были самые отчаянные товарищи. Меня бы любили кобылы из элиты, самые прекрасные, самые отважные... У меня было потрясающе совершенное тело, я знаю, я чувствовал, что совершенное – а теперь... что со мной будет теперь? Мне больно бегать, мне больно играть. Я кашляю от сенной пыли, у меня болит рот, болит горло. Я только начал жить – а уже старая кляча...
Помогите мне, пожалуйста, взмолился Дэраш, сам не зная, к кому обращается. Он не верил в Хозяев и не верил в Зеленого. Зеленый для него, домашнего зверя, едва вдохнувшего условной свободы на пастбище в табуне, был, скорее, просто фигурой речи, символом чего-то хорошего, но глупо было бы просить помощи у символа, у мечты. У людей ничего нельзя просить. Дэраш никогда не унижался до того, чтобы выпросить яблоко или соленый сухарик – а это максимум человеческих милостей. Но ощущение несправедливости и жестокости давило так сильно, что хотелось кому-то высказаться.
Никого у Дэраша нет. Его отец давно упал на финише скаковой дорожки с разорванными легкими. Его мать осталась там, в степи, откуда его везли долго-долго в закрытом со всех сторон, как коробка, вонючем душном фургоне. Те, с которыми он сумел понюхаться или обменяться дружескими взглядами, мертвы или умирают. Долго живут только люди.
Для того, чтобы у них было больше времени мучить Дэраша. За что?
Шоссе, между тем, незаметно осталось далеко позади. Дэраш слышал, как вдалеке проносятся машины. Перед ним вдруг встала лесная стена. Не настоящий лес. Лесопарк. Это хорошо, в лесопарке он уже был, тут не водятся волки. Здесь Дэраш будет в большей безопасности, чем в поле. Его скроют деревья.
Дэраш вошел в темноту, пахнущую корой, мохом и грибной сыростью, обнюхал лесную подстилку, выбирая местечко поровнее и помягче, и лег, подвернув под себя колени. Он так давно не мог позволить себе лечь, он так давно отдыхал в полудреме, стоя, привязанный, что сразу почувствовал себя легче. Чуткость и осторожность, воспитанные в табуне, позабылись от старой непроходящей усталости – спустя несколько минут Дэраш уже дремал. Ему снилась высокая мокрая трава, поле, широкое, как степь, открытый чистый горизонт, и бег-полет, когда копыта почти не касаются земли, а тело сильное и легкое, как порыв осеннего ветра...
Волк.
Утром в районном офисе Лиги при ветеринарной клинике было почти пустынно. Редкие посетители изучали расписание приемных часов врачей-специалистов и плакаты-агитки. Холл был гулок, как пещера. Хольвин подошел к стеклянной кабинке секретаря.
– Доброе утро, господин Хольвин, – сказала Чита.
– Привет, дорогая, – кивнул Хольвин, улыбаясь. – Как поживаешь?
Чита смутилась, застенчиво улыбнулась и опустила ресницы, рассматривая свои темные, длинные, очень красивые пальцы. Редкий двоесущный справился бы с такой непростой работой, какую требует должность секретаря ветеринарной клиники Лиги, но это очаровательное существо было от природы наделено вниманием, дружелюбием и чувством ответственности, а потому справлялось играючи. Ей нравилось рассуждать и быть по-человечески вежливой. Посетители, лишенные чутья Хозяев, даже не узнавали в этой подчеркнуто любезной, неторопливой, полноватой и очень милой мулатке с рыжеватыми волосами и в алом жакете двоесущного орангутанга. Только наметанный глаз отметил бы под тщательным камуфляжем обаятельную пластику человекообразной обезьяны, а в неторопливости узнал бы особенности мышления крупного примата этой породы.
Двоесущные-человекообразные изображают людей лучше всех. Чита, привезенная в северный город контрабандой и хлебнувшая немало лиха, найдя, наконец, уютную пристань в приюте Лиги, из чистого любопытства и природной общительности за два года освоила компьютерное делопроизводство и человеческий этикет. Она даже научилась выбирать себе одежду в магазине и красить ногти ярким лаком, а губы – помадой. К сожалению, отлично освоив использование денег, Чита злоупотребляла сладостями – за последнее время она заметно пополнела. На отвороте ее жакета сияла большая стразовая брошь.
– Замечательно выглядишь, – сказал Хольвин, погладив обезьяну по руке. – У тебя новая брошка? Очень красиво.
– Новая. Спасибо, господин Хольвин, – Чита заглянула в монитор, проверяя электронный ежедневник, и не торопясь, перечислила: – Вас хотел видеть господин Бруно. А еще вас ожидает господин полковник Гобс. В кабинете номер сто четырнадцать.
– Погоди, дорогая... Полковник Гобс? Я такого не знаю. Жандармский полковник? Или – СБ?
– Нет, господин Хольвин, – Чита всмотрелась в запись. – Он сказал – полковник Особого Отдела, с полномочиями Министерства Обороны, – и подняв от монитора на лицо Хольвина темные, чуть-чуть раскосые очи, добавила: – Военный полковник. В одежде такого цвета, как гнилая вода, а на одежде – блестящие штучки. А вот тут – орден. Крылья Победы.
Хольвин вздохнул, втягивая в себя невольное раздражение.
– Это плохо? – сочувственно спросила Чита. – Плохо, что он пришел, да?
– Он тебе понравился? – спросил Хольвин.
– Нет, – кротко сказала Чита. – Но я была вежливая.
Хольвин снова ее погладил и сделал знак Шаграту, расположившемуся, было, в кресле холла. Пес с готовностью подбежал.
– Здравствуй, Шаграт, – тут же сказала Чита и протянула руку.
– Мертвяк тут был? – угрюмо спросил Шаграт, принюхиваясь. – Да?
– Кажется, нет, – но в голосе Читы уверенности не слышалось. Хольвина это вовсе не обрадовало.
А в кабинете сто четырнадцать слоями плавал сигаретный дым, и по этикету надо бы было сделать вид, что запах яда – обычное положение вещей. Хольвин, впрочем, решил, что условности излишни, и с порога открыл окно. В кабинет втек утренний осенний запах, разбавленный бензиновыми парами. Полковник, грузный мужчина с круглым щекастым лицом, благодушно наблюдал и улыбался не просто вежливо, а прямо-таки радостно; от его улыбки в кабинете стало душнее, чем от запаха дыма. Хольвин отчетливо чувствовал коленом напряженные мышцы Шаграта, но пес не лаял и не кидался. Полковник по всем статьям поразительно походил на мертвяка, но был живым. Оставалось поражаться, насколько нынче стираются грани между существом без души и существом с душой, но патологическими изъянами в ней. Нынешние мертвяки в порядке мимикрии способны разглагольствовать об искусстве и справедливости, они весьма достоверно изображают человеческое понимание – а живые пьют из других живых энергию и чуть ли не кровь, делая это так непринужденно и уверенно, что впору усомниться в нюхе собственного пса...
Интуиция не обманывает Хозяев – надвигается беда. С популяцией нечто происходит. Она грозит уничтожить саму себя изнутри. Не назвать ли это социальным раком, к примеру? Природа создает вирусы, провоцирует эпидемии – мы создаем вакцины, мешаем естественному отбору сокращать нашу численность. Природа провоцирует катаклизмы, землетрясения, извержения, цунами – но процент убыли в популяции ничтожно мал. В городах, конечно, люди инстинктивно сокращают рождаемость – но этого недостаточно для восстановления равновесия. Когда перенаселение стало критическим, природа создала мертвяков, которые усугубляют естественную смертность в городах – но люди научились вычислять и уничтожать их раньше, чем каждый из них отработается по-настоящему и вызовет гибель достаточного количества особей.
И вот, похоже, у природы нашлось последнее средство. Новый сюрприз, социальный рак. Ультимативная стратегия. Мы не знаем, как с этим бороться. Это может не просто отрегулировать численность популяции – это может нас уничтожить вместе с окружающим миром. Мы доигрались...
Но все еще продолжаем свои игры в войнушку за мировое господство. Наша Стая самая крутая. Любопытно, откуда в homo sapiens такой заряд агрессии ко всему живому? Ведь наши родичи и товарищи, человекообразные, по большей части мирные и кроткие создания... Почему homo sapiens легко питаются себе подобными? Откуда у них генетическое отсутствие запрета на убийство себе подобных? Мы ведь уже точно знаем, что никто из приматов не питается собственными сородичами, даже те, кто, подобно человеку, всеядны... Странно представить себе, что именно это чисто человеческое. Не воспетая духовность и мораль, а возможность каннибализма... славно... Любопытно, если именно из-за этой особенности мы и дошли до "сияющих вершин эволюции" – выжили, единственные из прямоходящих. И при этом еще наивно удивляемся, что наши собратья просто и без затей, без особенной нужды, а часто – для забавы, убивают других живых существ. Смешно. Нам же можно убивать кого угодно. У нас нет запретов. У нас нет врожденного Кодекса Чести Стаи, как у других стайных животных, поэтому мы придумываем себе мораль. Дурную, как правило. Противоприродную, ничего не решающую.
Мы – ошибка. Патология. Не народ, не раса – весь вид homo sapiens, бес болотный бы его взял...
Мир жалко...
– Мы хотели бы соблюсти все формальности, поэтому и обращаемся к вам, как к представителю Лиги, – говорил между тем полковник, вальяжно расположившись в кресле. – Вы знаете, мы вполне способны и войти в лес, и выйти оттуда, но зачем и нам и лесу лишние жертвы? Может быть, сойдут волки, которые уже пойманы и находятся в клинике?
– Лига вообще против использования животных для военных целей, – сказал Хольвин. – Диких животных – в особенности. А использование животных, насильно лишенных свободы, тех, что уже и так много вытерпели от людей – тройная подлость...
– Давайте опустим обсуждение моральных качеств государственных служащих.
– Волки вряд ли захотят с вами сотрудничать.
– Мнение волков – это смешно, – хмыкнул полковник. – Вы, вероятно, лучше меня знаете, сколько существует способов уничтожить в трансформе способность оборачиваться... как вы это называете... Старшую Личность? В животноводстве это делается в промышленных масштабах – и не слышно, чтобы Лига бурно возражала. Миритесь с неизбежным злом?
– Знаем, что подобные меры отчасти облегчают этим несчастным дикие условия существования и мучительную смерть. Пока существует проблема перенаселения мира людьми, ничего существенного мы сделать все равно не сможем...
– Вашим волкам мы тоже можем облегчить участь, – полковник снова хмыкнул. – А вечные разговоры о перенаселении, когда впору ставить вопрос о вырождении нации...
– Думайте, как хотите, не посреднику спорить с политиком. Волков не отдам. Точка.
Полковник вынул пачку дорогих сигарет и серебряную зажигалку. Выщелкнул огонек. Добавил дыма в воздух, так и не ставший чистым.
– Я знаю, что в Лиге нет патриотов, – сказал надменно. – Я знаю от деда, что во время Мировой войны ваши были против использования для фронта лошадей и собак. Если бы к мнению посредников прислушались, наша победа отодвинулась бы на неопределенное время, были бы лишние человеческие жертвы...
– Я тоже знаю историю, господин полковник. Если бы ваши коллеги лучше планировали боевые операции, мы избежали бы многих ненужных жертв, и не втягивая животных в человеческие внутривидовые разборки...
Полковник внезапно захохотал.
– Простите... Вспомнил... Внучке, ей шесть лет, читал книжку о животных. О том, помню, что у крыс, вроде, сложная организация, что в стае у них есть те, которые пробуют для других еду, не отравлена ли... мол, такие они умные. А малышка вдруг выдает: "Если б были умные, то не сами бы пробовали, а мышей бы заставляли!" Вот это мысль, а?!
– Интересная девочка. Странно только, что военные структуры тоже мыслят на уровне шестилеток...
Полковник резко оборвал смех.
– Мы думаем о стране, а не о биологических абстракциях. Ваши слова граничат с изменой.
– Во время Мировой войны такие, как вы, заставляли кидаться с взрывчаткой под танки не только собак, но и людей. Статус популяции, территориальные проблемы, я все понимаю. Биология. Только не называйте обезьянье поведение высокой политикой. Те, кто разрабатывал планы, действовали почти без примеси человеческого разума, на голых обезьяньих генетических программах. А те, кто поднялся над собственной зоологией – и собаки, и люди – взрывали собой танки и обезвреживали минные поля. И я не хочу разговаривать с вами о нуждах страны и о политике, я уже кажется об этом говорил. Я лучше побеседую с обезьянами – они честнее и не прикрываются идеалами.
– О, – полковник с ожесточением растоптал огонек сигареты в пепельнице. – Не сомневаюсь, что вы готовы разговаривать с кем угодно, только не с патриотами! С обезьянами, с юго-восточными террористами, с нашими добрыми соседями с Запада, которые только и ждут случая напасть – это пожалуйста, это другое дело. Но своим вы можете только ставить палки в колеса, своих вы истово ненавидите. Вы, Хозяева, по натуре предатели. Ведь это от вас ползет сопротивление правительственной программе повышения рождаемости, не так ли? И именно вы готовы любому агрессору Родину за пятак продать!
– Простите, господин полковник, возможно, то, что я скажу, прозвучит излишне вызывающе, но это, видите ли, правда, – сказал Хольвин со вздохом. – Ведь уже около ста лет человечество подсознательно озабочено лишь одним вопросом – сократить свою численность. Правительства хлопочут о повышении рождаемости только для того, чтобы было кому убивать – и чтобы было кого убивать. Все ваши изобретения – тоталитарная тирания, нацизм, геноцид – это только способы сокращения численности нашей популяции. А под нашей популяцией я не нашу Родину подразумеваю, а все человечество...
– Мы боремся за мир...
– С автоматами в руках и атомной бомбой за спиной? Смешно. Вы же отстреливаете лишних, не деля их на военных и гражданских. Вы сами – орудие инстинкта регулирования численности вида, грязное, причем, отвратительное оружие. Мы просто все это видим – и считаем, что сокращение численности за счет снижения рождаемости менее болезненно, хоть и менее для вас интересно...
– Вы ждете, когда наша нация вымрет или выродится, чтобы отдать чужакам наши топливные ресурсы? – полковник шумно дышал через нос, но еще старался не повышать голоса.
– Топливная проблема разрешится тут же, как решится демографическая. Разве будет повод для конфликтов у пятисот миллионов человек?
– Какая небольшая, но определенная цифра! – воскликнул полковник саркастически и закурил.
– Численность человечества, которую мир может прокормить легко и безболезненно. Численность, на которую рассчитан мир, вы не в курсе? Знаете, не будь атомное оружие таким неразборчивым и грязным, я бы его порекомендовал, как вид ультимативной стратегии. Раз-два – и весы пришли в равновесие. Не так больно и муторно, как ваши бесконечные войны...
– Вы – сумасшедший? Нет, вы действительно ненормальный!
– Вас не знакомили с научными данными на эту тему? Забавно. Даже животные чувствуют такие вещи инстинктивно, а их разум вовсе не восстает против...
– Да что вы цепляетесь за гипотезу о разуме животных? – полковник будто обрадовался и обрел почву под ногами. – Ох, не надо! Вечный парадокс Лиги: люди, видите ли, действуют на рефлексах, а звери руководствуются разумом и чувствами... Бред. Ваши трансформы не могут создать ни малейшего подобия цивилизации, они стоят на сто ступеней ниже, чем самые дикие человеческие племена. Что из того, что вы научили читать собак? У трансформов все равно отсутствует творческое начало, они не создают материальной культуры, они имитируют человеческие руки, но ими не пользуются, им легче и приятнее в теле животных. Животные – это просто животные, как бы они не выглядели. Твари. Не душа, а пар.
– Благодарю вас, господин полковник, я это уже слышал. А так же слышал об многолетних исследовательских программах, имеющих целью трансформ людей и усиление телепатических способностей. Я знаю, что военное министерство потратило на это миллиарды, но данные по трансформу человека остаются закрытыми, ибо последствия опытов оказались совершенно кошмарными, а к ментальным контактам с животными и друг с другом по-прежнему способны только Хозяева, которые не годятся для вашей работы, потому что, кроме прочего, телепатически воспринимают и чужую боль тоже. Я не питаю иллюзий, вы, разумеется, можете промыть мозги кому угодно, но ведь после ваших процедур любой намек на дар утрачивается начисто, не так ли?
– Однако, вы слишком хорошо осведомлены... – лицо полковника на миг скривилось, как от кислого.
– В случае крайней необходимости и в интересах живого мира Лига иногда использует грязные методы, которым научилась от вас. Лига эту вашу проблему давно решила. Ваша ошибка в том, что вы вообразили, что у каждого человека есть скрытая Младшая Ипостась, этакий тотем. Вы используете изуверские способы, чтобы его вытащить, делая из людей мертвяков и монстров, бьетесь в эту стену головой уже много лет, но никак не можете принять совершенно элементарного факта: человек – это не Старшая Ипостась некоего неизвестного зверя. Человек – это Младшая Ипостась Бога, которая еще эволюционно не дошла до способности перекидываться. Вы же втаптываете человека в грязь, так же, как и все вокруг...
– У-у, теософский бред... В наше время можно уже отказаться от этих поповских сказок! – полковник растоптал очередной окурок в пепельнице с видом человека, наступающего сапогом на голову врага.
– Я и не надеялся что вы прислушаетесь. И – я знаю, зачем вам волки. Вам мало сторожевых собак, охраняющих границы, и ищеек, которых вы, как и жандармы, эффективно используете в качестве живых детекторов лжи, а еще – как саперов и таможенников. Теперь вы хотите спецназ из волков-трансформов. Волки сильнее, выносливее, агрессивнее, часто умнее собак, у них более тонкое обоняние – хотите и их заставить работать на себя. Все посредники в курсе, что кто-то из ваших домогался у президента Лиги разрешения на эксперименты с дельфинами и морскими котиками. Из них тоже хотите сделать спецназ, да? Морскую пехоту? Или – только разведчиков? Лига этого никогда не разрешит. Работа с животными без задатков Хозяина – насилие, а Хозяев в ваших структурах фактически нет, они там не приживаются. Так что вам придется снова браконьерствовать, а если вы поймаетесь на этом – получите обычные неприятности. Не будет вам волков.
Полковник встал и Хольвин встал тоже.
– Я честно пытался разговаривать с вами, как с разумным человеком, господин посредник, – сказал полковник, улыбаясь павианьим оскалом. – Я полагал, что субсидии министерства обороны не помешали бы вашей Лиге с ее вечным безденежьем. Мне жаль, что вы не хотите меня понять.
– Наоборот, господин, полковник, дело в том, что я слишком хорошо понимаю, куда это ведет, – сказал Хольвин.
– Значит, нет?
– Нет. Ни волков, ни дельфинов, ни китов, ни тюленей для вашей живодерни вы не получите.
– Очень хорошо, – сказал полковник, надевая фуражку. – Вы, вероятно, по старинке считаете, что Лига ни от кого не зависит? Вам придется доказать, что это не так. Времена изменились. Я поставлю вопрос перед более высокими инстанциями.
– Перед Зеленым? – спросил Хольвин.
– Что?
– Ничего, ничего, господин полковник. Я полагаю, вы желаете говорить с администрацией президента. А там могут найтись люди, думающие, что речка потечет, куда поплавок захочет. Я верю в любое зло. Но волков не дам. Это я могу – не дать вам волков. Спасти пару живых душ, которые вы намерены убивать наркотиками и электрошоком. Я полагаю, можно закончить разговор.
– Да, – неприязненно сказал полковник и вышел, нарочито аккуратно прикрыв дверь.
Шаграт лег к ногам Хольвина.
– Подожди здесь, старина, – сказал Хольвин, потрепав его по холке. – Мне надо пообщаться с волком, я один пойду.
Шаграт взглянул на Хозяина с тихим укором, вздохнул – но не поднялся, только чуть переменил позу на более удобную для долгого ожидания.
Волк лежал на полу клетки, положив морду на лапы, неподвижно – в ветеринарной клинике так же безразлично, как и в грязном зверинце Центра Развлечений. Он даже не повернул головы, когда Хольвин подошел к вольеру.
– Смотрите, господин посредник, – сказал молодой ветеринар, с которым Хольвин до сих пор не общался. – С тех пор, как привезли, так и лежит. Почти не встает.
Хольвин зацепился взглядом за миску, в которой лежало сырое мясо, политое яйцом. Мясо уже успело обветриться.
– Самый здоровый из всех, – сказал ветеринар сердито. – Его допингом не кормили. Вообще, он, похоже, очень недолго там пробыл: шкура слишком целая. Наверное, не успел поучаствовать в боях. А истощен не потому, что желудок испорчен суррогатами, а потому, что от пищи отказывается. Пока вы были поблизости, он, вроде, немного ожил – а как вы ушли, снова лег.
– Но кровь на анализ взять позволил? – спросил Хольвин.
– Усыпляли, – признался ветеринар.
– Конечно, – Хольвин присел на корточки. – Нормальная практика. Вместо того, чтобы поговорить, стреляли капсулой со снотворным, что больно и унизительно. Плюс – анализ вовсе не идеален, посторонняя химия в крови. Как вы думаете, это хорошо?
– Вот и беседуйте с ним сами, раз такие умные, – буркнул ветеринар и ушел.
– Поешь, боец, – тихо сказал Хольвин. – Поешь, голодный не воин.
Волк смерил Хозяина презрительным взглядом.
– Я тебя не обманывал, – сказал Хольвин. – Ты видишь, я пришел за тобой. Просто тогда я не мог тебя забрать. Были другие, им грозила смерть, а тебе всего-то и следовало бы подождать пару дней. Я думал, ты поверил и дождешься, а ты себя голодом моришь. Поешь, давай.
Волк вздохнул.
– Не все еще потеряно, боец, – сказал Хольвин. – Сегодня поедем за город, скоро будешь в лесу. Хочешь в лес?
Волк не выдержал и перекинулся. На его обветренном лице, достигшем последней степени худобы, с торчащими скулами и заострившимся носом, желтые глаза горели ничуть не измененной сменой Ипостасей холодной злобой. Он приподнял верхнюю губу – Хольвин грустно улыбнулся:
– Прекрасные клыки, боец. Просто прекрасные. Только оставил ты их без работы... ну что ты себя мучаешь, парень?
– Клыки мои пришел смотреть... Хозяин? – хрипло спросил волк с насмешливой иронией.
– Я же не шучу, мы скоро будем в лесу – зачем твой скелет в лесу? Стае нужен хороший боец, а не задохлик на дрожащих ножках...
– Стае? – спросил волк и облизнулся. – Что ты вообще знаешь о Стае, человек?
– В чем дело, парень? Совсем плохо?
– Чего ты хочешь? Лечить меня пришел? – волк снова облизнулся, его губы сохли и трескались. – Как ваших пустолаек? Так я не собака, на брюхе не ползаю, и вылечишь – не поползу.
– А я тебя и не укладываю на брюхо. Вижу, все – серьезнее, чем я думаю, да? – спросил Хольвин, так и сидя на корточках рядом с волком, по-прежнему лежащим на полу. – Ты прождал меня два дня и успел разувериться, это я понимаю, жаль – но понимаю. Только почему...
Волк усмехнулся, блеснув клыками.
– Ждал... Ничего я не ждал. Ничего я не жду, а уж от людей в особенности... Что ты себе в голову забрал, человек? Стае я нужен, да? А что осталось от Стаи, ты знаешь? Ты знаешь, как я вообще попал в эту, будь она проклята, клетку?
– Ты же не стал рассказывать...
– Ну да, – волк сел. – Ты Хозяин, псы болтают – холуи ваши. Посредник... ты где был, когда в моих братьев стреляли, а, посредник? Когда наших сук стреляли, а?
– Давно? – спросил Хольвин.
– С пару недель.
– И ты тут играешь в гордость и молчишь?
– А что тебе сказать, – усмешка волка стала не злобной, а горькой. – Ты ж человек. И эти с ружьями – тоже люди. Ты скажешь – они в своем праве, жить всем надо, за территорию всегда грызлись... а мне-то какая, к бесу Сумеречному, разница, как это оправдывается?! Они не за землю бились, им просто убивать хотелось, как бешеным, аж слюна из пасти капала – будто я не понимаю! С бешеными не бьются. От бешеных либо убегают, либо добивают, пока они других не позаражали...
– Грамотный ты, парень, – пробормотал Хольвин озадаченно.
Волка как будто позабавило его замешательство; его мрачная усмешка превратилась в ухмылку, почти собачью, почти польщенную. Он еле заметно расслабился.
– Наш Старый грамотный, – сказал с оттенком гордости. – Он много рассказывал про то, как люди охотятся. Про нормальную человеческую Стаю, я имею в виду, – в голосе послышалась нотка мрачного юмора. – Среди людей иногда такие попадаются – нормальные бойцы. Он в молодости с такими встречался, говорит, все было правильно, четко, честная война за охотничьи угодья. Те были сильные, наши в чащу ушли, те, кто выжил. Мы силу уважаем, проиграли – уходим, не огрызаемся, закон ясен...
– А в этот раз, по-твоему, что было не так? – спросил Хольвин. – Кто стрелял: спецы, настоящие охотники – или нет, как ты думаешь?
Волк задумчиво почесал за ухом – и стал в этот момент еще больше похож на пса. Хольвин улыбнулся.
– Никакие охотники, – сказал волк наконец. – Вообще не охотники, мясо. Боец среди них был один, он Стаю и вел – но не вожак, а этого я уже не могу понять. Им как раз самые слабаки командовали, из тех, на кого рявкни – и на брюхе поползут. И несло от них... дрянью несло. Какой-то... такой... отравой, отрыжкой... Не тухлятиной, но похоже на тухлятину...
– Пьяные, ты хочешь сказать?
– Не знаю, что это – пьяные. Слабые – точно, – сказал волк уверенно и презрительно. – Но оружие у всех отличное – длинные такие винтовки, знаешь? С красным таким глазом светящимся сверху. От которого бывают такие зайчики... на земле, на шкуре у кого-нибудь... чтобы не промахиваться... Только это все равно. Если бы они одни были, мы бы от них ушли на раз, они бы и не заметили. Или убили бы – делать нечего таких убить, и оружие бы не спасло. Они же в лесу не видят ничего, не слышат, не чуют – а если что и услышат случайно, то не поймут ни пса...
– Значит, их вывел инструктор?
– Вожак, который нянька при слабаках? Ты его так зовешь? Да, думаю, он. Он по следам, наверное, догадался, что мы пошли к оврагу, и своих уродцев вывел к оврагу, только с подветренной стороны... Он же знал, что мы не унюхаем, значит, нормальная голова... В общем, не повезло нам. Я, Рваный, Цуцик, Хвост и сучки наши – так на них и выскочили, – закончил волк, морща нос.
– Под выстрелы? А стреляли они пулями со снотворным?
– Уже! Нормальными пулями стреляли, которыми убивают. И знаешь... боец-то не стрелял, только слабаки, куда попало, по кустам, по нашим, по всему... Рваному сначала в бок – кровища фонтаном... потом жирный урод подошел – и в башку в упор. Крошка перекинулась, прижалась там к коряге какой-то, крикнула: "Не надо, не надо!" – а ей в живот... вот такая дыра была... – волк помолчал. – Это они только меня почему-то... не снотворным, а... лапы подвернулись, весь как ватный, но башка работает... я видел... Лапы связали, намордник надели, тащили долго, тошнило... потом в машину сунули, в багажник. Бензином воняло, чуть голова не треснула...
– С тобой была не вся Стая, да? – спросил Хольвин почти утвердительно. – Без Старого... еще кого-то не было, я думаю...
– Не вся. Но я слышал выстрелы... не знаю... – голос волка вдруг сорвался в тоскливый скулеж. Что бы ни думали ветеринары, волк умирал не от голода, а от тоски. У волков бывает смертельная тоска – по Стае, по лесу...
– Выясним и отомстим, – сказал Хольвин и протянул руку сквозь прутья вольера. – Я обещаю. Только нам с тобой надо будет сделать две вещи: найти выживших из Стаи и найти тех, кто убивал твоих братьев. У людей тоже есть претензии к этим мерзавцам.