Текст книги "Зелёная кровь"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Новый Хозяин взял в к себе в дом, впустил в гостиную маленькое беспомощное существо, чтобы его спасти. Вероятно, он бы спас и Манефиных котят. Так Манефа приняла Хольвина. А чужого детеныша просто нельзя было бросать одного, как и всякого детеныша. Вот и все.

И Манефа взяла лосенка себе в котята.

С тех пор жизнь стала гораздо веселее.

Нет, из лосенка вышел неважный рысенок. Этакое созерцательное тихое существо, слишком сдержанное, слишком непонятное для кошки – но какая, в сущности, разница, какая? Смелая кроха, рано потерял родителей, нуждается в заботе – вот и все, что Манефу по-настоящему волновало. Она принялась с энтузиазмом нянчить чужое дитя.

Лосенок не ел мясо и рыбу, зато с удовольствием пил молоко. Он был терпеливый и послушный, полюбил сидеть рядом с Манефой у камина в гостиной и слушать сказки – в такие вечера казался чем-то похожим на котенка. Не боялся собак и играл со щенками – Манефа начала привечать щенков, и суки примирились с присутствием кошки в доме.

Лосенок обладал независимым характером и надолго уходил в лес – Манефа думала, что хороший котенок вел бы себя так же. И когда ее новый детеныш, ее чужой детеныш подрос, Манефа, чувствуя скромную гордость за взрослое потомство, усыновила крохотного щенка-подкидыша, едва открывшего глаза и только-только учившегося перекидываться.

Жизнь Манефы наполнилась смыслом. Тяжело становилось лишь осенью и весной, когда весь мир наполнялся любовью и хотелось кататься по влажной траве, тянуться и петь древние, как лес, кошачьи зовы. Но как молодость и лес не тянули рысь с раненой душой к приключениям, она не поддавалась.

Оставалась в доме. Играла с Каратом, милым ребенком, который постепенно приобретал кошачью независимость, по-кошачьи тонкий ум и кошачью изысканность манер – хотя отучить его тыкаться во все носом решительно не представлялось возможным.

В свои пять лет Карат отлично раскапывал в саду гнезда полевок, а в подвале находил крысиные норы. Но за птицами гонялся раскоординированно и нелепо, ни одного воробья, ни одной галки, не говоря уж о сойках и трясогузках, ему так и не удалось поймать, как он не пытался. Манефа, лежа на подоконнике, наблюдала за его играми с другими щенками и печально улыбалась: он казался ей более ловким и подвижным, чем щенята его возраста, но куда более неуклюжим, чем котенок...

Нет, природу не обманешь. Как не учи собаку, кошкой ей не быть. Манефа обожала щенка со страстной болезненно-снисходительной нежностью, как несколько неполноценное, но обаятельное дитя. К лосенку она не испытывала таких чувств – он был слишком чужеродным существом, неспособным учиться кошачьим охотничьим премудростям в принципе – но щенок все время обманывал ее воображение.

И его все время хотелось вылизывать и чистить, чтобы от опрятного детеныша не пахло псиной. А от него все равно пахло. И в жару он не наслаждался, лежа на солнышке, а хахал и высовывал язык. Смешно и грешно.

Но зато он любил свою приемную мать с такой силой и был так зависим от ее мнения, что даже слегка пугал ее своей любовью. Могла ли Манефа бросить такое преданное существо на произвол судьбы?

Манефа стала отличной матерью; у нее были отличные дети, хоть и не котята. Великолепный лось, приходя к Хольвину в гости, нагибал голову Младшей Ипостаси, чтобы не зацепить рогами за верхнюю перекладину ворот – Манефа ни секунды не воспринимала его как потенциальную добычу, она восхищалась. Она не сомневалась, что щенок, покрытый мягким детским пухом, с толстыми лапами, с ушами, которые никак не хотели встать ровно, а то растопыривались в стороны, то заваливались друг на друга, с возрастом превратится в прекрасную ищейку. Имея в виду такие обстоятельства, личной жизнью можно и пожертвовать.

Ради детей.

Но все-таки осень разрывала сердце...

Манефу слабо интересовали общие дела собачьей Стаи. С мертвяками ей повезло никогда не встречаться, людьми она большей частью брезговала, в работу ищеек никогда не вникала. Разве что ее лось подался в город из-за каких-то там неприятностей у его приятеля-пса. Но с лосем не справятся и пятеро, он – серьезный боец в своем роде, а пес – на то и нужны псы, чтобы искать себе неприятностей. Манефа не волновалась.

Откровенно говоря, ее больше беспокоила осень.

И она лежала на окне в башне, смотрела на дорогу, на блестящий влажный асфальт, к которому прилипли желтые листья, как следы чьих-то странных лап. На далекий лес, на недосягаемый лес...

На автомобили, которые изредка проезжали мимо.

Некоторое время Карат лежал рядом, потом заскучал и ушел играть со щенятами – по временам он был все-таки слишком суетлив. А Хозяин с утра уехал из дома.

Впрочем, Хозяин приехал или Хозяин уехал – это все собачья суета. Манефа жила в доме у Хольвина как-то отдельно от Хольвина. Нельзя сказать, что она совсем с ним не считалась, нет – она его уважала, насколько для кошки это вообще возможно, а иногда даже чувствовала некую тень симпатии. Но все эти чувства никогда не переходили границы кошачьей вежливости: полежать рядом, когда Хольвин читает у камина, боднуть в колено, потереться подбородком об руку – изобразить еле заметную приязнь... но никогда ничего больше. Поэтому ничего не ждала.

Никого не ждала. Серьезный возраст – начинающаяся старость зверя и условная молодость трансформа. Осень.

А Хозяин привез кота.

Если ему случалось привезти из города в Стаю нового пса, он сам со Стаей и разговаривал. Собачий этикет: он – Хозяин, он и главный, ему представлять новенького, а его место в иерархии Стаи потом само отыщется. Самое главное – раз товарища привел Хозяин, значит он Стае по определению не чужой.

Но Хольвин догадался, что с кошками такое дело не пройдет.

Принцип экстерриториальности у Манефы с собаками соблюдался четко и издавна. Манефа жила в доме. Собаки жили на псарне и во дворе. Соблюдение незримых границ, отмеченных запахами, ликвидировало все возможные проблемы: все просто, все по местам и никто никого не обижает.

Сад, где жил, когда гостил у Хольвина, Локкер и где играли щенята, служил нейтральной полосой, куда, тщательно соблюдая этикет и субординацию, приходили все желающие.

И вот теперь.

Локкер и его друг Рамон пошли в сад, сидеть в любимой беседке, заросшей со всех сторон кустами аронии – болтать. Переволновались, давно не виделись – Манефа видела их из окна гостиной. Оба – в Старшей Ипостаси, лось жует березовый прутик, слушает; пес улегся к нему на плечо, тыкается, что-то показывает жестами... Манефа не стала звать Локкера поздороваться – надо будет, сам придет.

Шаграт ушел на псарню, спать – отдыхать от трудов праведных, надо думать. А кота Хольвин впустил в дом. Впустил – и поднялся на второй этаж, в кабинет.

Пусть кошки разбираются сами. Резонно.

Манефа перекинулась и в Старшей Ипостаси осторожно спустилась вниз. Ей хотелось распушиться, чтобы кот, кто бы он ни был, не забирал слишком много в голову.

Кот не забирал. Он стоял почти что у порога прихожей, тщательно принюхивался и осматривался с встревоженным вниманием. Учуяв и увидев Манефу, замер на месте – потрясенный.

Он оказался невозможно юным. Вот что. Судя по запаху, кот был моложе Неру, но Манефа ощутила упругую жестокую силу. Его тело покрывали боевые шрамы, а в глазах светилась ежеминутная готовность к драке на поражение – которая вдруг сошла на нет от взгляда на Манефу.

Серьезный кот... Но ведь – о, духи Сумерек, где вы? – совсем котенок... Такое наивное восхищенное удивление...

Однако Манефа не собиралась изображать его мамашу – кот все-таки давно вышел из того возраста, который нуждается в материнской заботе. К тому же она знала точно, что ее нынешний запах слишком сладок для кота – а раз так, стоит проверить, куда этот зверь годится.

Манефа, стоя на лестнице, окатила пришельца сверху вниз презрительным взглядом – правильным взглядом строгой старшей владычицы дома.

Кот переступил с ноги на ногу, отвел глаза, принялся вылизывать ладонь между пальцами. Нервное?

– Тебя учили здороваться? – холодно спросила Манефа.

Кот понял правильно. Он подошел поближе, потянулся вперед, но с изысканной церемонностью – скорее обозначил обнюхивание, чем вправду обнюхал. Манефа занесла, было, руку для оплеухи – но кот вел себя безупречно, а потому оплеухи не получил.

– Прости, – сказал он с честной кротостью молодого самца перед старшей самкой. – Я растерялся. От тебя пахнет Осенью... я просто ошалел... прости.

Манефа усмехнулась.

– От любой кошки осенью пахнет Осенью, – сказала она надменно и потянулась, протянув руки вдоль лестничных перил. – Как удивительно, правда?

Кот мягко-мягко подобрался ближе, присел на нижнюю ступеньку, поджал под себя ноги, сказал снизу:

– Я забыл. Я забыл, что на свете бывают кошки и что они так пахнут... не бей меня.

– Я подумаю, – сказала Манефа.

Кот потянулся носом к ее ноге.

– Я пну тебя по физиономии, – Манефа изобразила зевок. – Этого хочешь?

– Нет, – кот улыбнулся. – Хочу оставить на тебе свой запах. Можно?

– Это просто, – Манефа дала ему взглянуть на свои клыки и снова занесла руку с когтями в ритуальном жесте. – Врежу – и твой запах на мне останется. Я таких, как ты, за голову носила.

– Я – младше, – согласился кот и растянулся по лестнице, не сводя с Манефы глаз. – Я мало ем и не займу много места. И ни на что не претендую... только на твой запах...

– Разумеется, – презрительно сказала Манефа. – Еще бы ты претендовал. Я налью тебе молока, так и быть. У тебя давно открылись глаза?

– Только что, – кротко сказал кот. – Я не привык видеть кошек, понимаешь? Я еле помню свою мать, а других кошек не видел. Я выпью молока, если ты дашь... или воды, все равно. Лишь бы пахло тобой.

– Наглец, – фыркнула Манефа. – Это мой дом, не забудь.

– Я тут поживу, если разрешишь, – смиренно сказал кот и собрался поточить когти о ступеньку.

– Здесь нельзя! – Манефа шлепнула его по затылку, но не когтями, а ладонью. – Хочешь молока – иди за мной. Где точить – я тебе покажу. Не знаю, где Хольвин тебя достал, но чувствую, что мне придется тебя воспитывать.

– Воспитывай, – кот улегся на перила и потерся о них подбородком, оставляя свой запах. Манефа снова шлепнула его по голове, но слабее:

– Я еще не позволила тебе тут метить.

– Я случайно, – кот поднял на нее глаза. Он изображал смирение, но спокойная уверенность доминанта распространялась от него не менее ощутимо, чем запах. Манефе было все тяжелее держать фасон. – Я больше не буду, – и снова потерся.

– Ах ты!

Ах, как он легко давал себя бить – обозначая насмешливую покорность. И кот уже все понял, и Манефа тоже все поняла – но ритуал требовал проверки на прочность. Потребовалось еще с полдюжины оплеух разной тяжести, чтобы древний обычай позволил Манефе дать себя понюхать – нос в нос.

И запах юности и силы заставил-таки ее сменить гнев на милость.

– Ладно. Пойдем ужинать. Я тебя покормлю. И имей в виду: ко мне приходит щенок.

– Мне нравятся собаки, – сказал кот. – Один бобик все твердил, что мы с ним – Стая.

– Они все так говорят, – сказала Манефа и перед тем, как подняться по лестнице к себе в башню, позволила коту боднуть ее в плечо.

Рамон, который пытался уговорить кота прийти ужинать на псарню, так его и не дождался. Зато Хольвин знал, что Мэллу ел сырую рыбу, любимую Манефой, из ее же любимой керамической мисочки – а Манефа сидела на подоконнике, подобравшись в пушистый комок, и подозрительно, настороженно наблюдала, как он ест и как потом пьет воду. Хольвин не был специалистом по кошкам, но понимал их неплохо и очень ясно видел, что контакт прошел правильно, так, как должно.

Ближе к вечеру, когда уже совсем стемнело, Манефа в Младшей Ипостаси сидела на козырьке над крыльцом и демонстративно чистилась, а Мэллу в Старшей сидел, обхватив колени, в мокрой пожухлой траве и смотрел на нее пьяными от восхищения глазами.

Ему не было никакого дела до бегающей по двору Стаи; он не обращал ни малейшего внимания на любопытных псов – только пересел по другую сторону забора, когда их носы стали уж очень ему докучать.

– Он влюблен, – сказал об этом Локкер. – Ты бы гавкнул на ваших, чтобы не приставали – ведь мешают...

– Не повод забывать друзей, – отозвался Рамон несколько даже обиженно. – Подумаешь, невидаль – тетка Манефа умывается... вот пойдет дождь, будет ему любовь, тоже мне любовник...

Локкер мечтательно улыбнулся, вспомнив белый мох на ристалище и прекрасные глаза Ирис.

– Нет, – сказал задумчиво, – все-таки вы, собаки, многого не понимаете...

Рамон сердито почесал в затылке.

– Ну да, – буркнул хмуро. – У всех, понимаешь, Любовь! Только у нас – так. Собачья, как люди говорят, свадьба. А что я Хозяина люблю и тебя люблю – это не считается, да? И кота этого дурацкого – вот полюбил тоже, сдуру! Я за него, можно сказать, душой болел – а он хоть бы плоское рыло повернул в мою сторону...

– Ну, – протянул Локкер, улыбаясь. – Это же не любовь. Это товарищество. Это чувство рассудочное.

– Конечно, – Рамон мрачно отвернул нос. – Рассудочное. Мы, собаки, голову не теряем. И не скулим ночи напролет – тоже мне, подумаешь, высокая поэзия! Вот у меня любовь так любовь. Безнадежная. Один раз обнюхались – и, наверное, больше никогда не увидимся... Эх...

И в досаде завалился на пол беседки, положив голову на протянутые ноги лося...

Гарик.

Когда Тео собирался домой, он просто позвал Гарика с собой – и все. Получилось совершенно естественно, стало жаль отослать щенка на псарню после целого дня, проведенного вместе, а щенок обрадовался и восхитился. Тео даже подумал, что Гарик тоже что-то для себя решил: не даром же он в последние дни все время старался оказаться поблизости. Собаки-трансформы – существа чувствительные.

А по дороге Гарик даже не пытался возвращаться в Зверя; он был в такой ажитации, что человеческий облик казался ему удобнее. Выглядел совсем мальчишкой-подростком, разве что только человеческие подростки в таком возрасте не нежничают так, подумал Тео. Это у него чисто щенячье.

Гарик терся щекой об его рукав, вис на плече, забегал вперед и заглядывал в глаза. Не было ему никакой нужды хахать в человеческом теле, но он... не то, чтобы хахал, а нервно позевывал и вдыхал открытым ртом – просто от неспособности справиться с эмоциями. И без конца повторял:

– Ты меня насовсем берешь себе, да? Ах, да? Правда? Ты теперь – мой Хозяин, да?

Тео, невольно улыбаясь, трепал его по спине, как человека, но у щенка не хватало терпения идти, по-человечески обнявшись. Он то обнимал Тео в ответ, то отстранялся, чтобы обежать его кругом или обнюхать сомнительное дерево или столб, то снова возвращался, с разбегу тыкался головой в грудь, внюхивался – норовил лизнуть в щеку или в шею. По службе надо было бы его приструнить, приказать перекинуться, пристегнуть поводок... только не выходило. Не хотелось одергиванием портить радость, слишком непосредственную и наивную для человека.

Не часто кто-то до такой степени радовался обществу Тео. Начальственная строгость сейчас казалась жестокостью.

Нынешний рабочий день кончился довольно поздним вечером; прохожие уже встречались довольно редко, но и эти редкие косились неодобрительно. Почему бы, думал Тео чуть удивленно. Ведь я в штатском, выгляжу не ликвидатором, а простым смертным. Ну выгуливает человек собаку – подумаешь, невидаль...

Правда, у Гарика форменный ошейник с Путеводной Звездой на бляхе. Но в сумерках, вроде бы, этого не видно, особенно издали – так, что-то такое поблескивает. Может, жетон за дрессуру. Странноватый, правда, на такой юной дворняжке...

Гарик зарычал на компанию гоповатого вида молодых людей с бутылками пива – не как на мертвяков, но как на потенциальный источник опасности. Тео поймал его за руку, притянул к себе и обнял. В компании кто-то свистнул, в Гарика швырнули пустой пачкой из-под сигарет:

– Слышь, козел, сдай дебила в интернат!

– Заткни своего уродца, пока я не заткнул, ты, придурок...

Гарик не выдержал и гавкнул, так и не перекидываясь. Компания отлепилась от стенки ночного ларька.

– А что это ты, дядя, не слушаешь, что тебе люди говорят, а? – бритый парень, бросивший пачку, ухмыльнулся и сжал кулаки.

– Он давно по морде не имел...

– А ты лаять умеешь, козлина?

Гарик рванулся вперед. Тео, придерживая его за плечо, вытащил удостоверение:

– Внеплановый рейд СБ. Покажите-ка ваши документы, детки...

– Ё, оборотень! – бритый парень тут же стушевался.

– Атас, инквизитор!

– А мы не мертвяки... – пробормотал парнишка еще школьного возраста, делая шаг назад. – Какая у вас собачка забавная...

Его приятели постарше полезли за паспортами. Гарик перестал рычать, чихнул от запаха пивного перегара.

– От алкоголя душа гниет, – бросил Тео. – Шли бы вы домой, пока живы.

Компания молча ретировалась в ближайшую подворотню. Тео отпустил плечо щенка. Тот, так и не войдя в зверя, сделал несколько шагов за ушедшими, но отвлекся на ближайшую скамейку, встал на колени и принялся обонятельно сканировать следы собачьей мочи на ее ножках, а заодно обнюхал и урну, оказавшуюся рядом.

Ну что ты с ним будешь делать?

– Фу, Гарик! – прикрикнул Тео беззлобно. -Что тебе в урне надо, служебная собака?

Щенок вскочил, не отряхивая колен, как это обычно совершенно машинально делают люди, подбежал, оперся ладошками на грудь Тео:

– Они живые, ах, они уже ушли, – сказал он серьезно. – Это уже не опасно, нет. А урна... Я помню, ах, я же помню, что домашние там нюхать не должны... но вкусненько пахнет, – и облизался с умильной и виноватой миной. – Рыбкой пахнет. Кроме прочего. Ах, так пахнет! Солененькой.

– Ты голодный? – Тео сочувственно погладил его между ушей. – Давай, я тебя лучше дома покормлю, а, бомжонок?

Гарик застенчиво ухмыльнулся.

– Дома – да, дома – хорошо. Но рыбка – она ж там ничья, да? Ах, ведь ничья совсем... кто-нибудь другой подберет... – закончил он со вздохом, печальным и комичным.

– Пускай, – сказал Тео, пытаясь сохранить серьезность. – У нас с тобой будет другая еда, а у кого-нибудь другого, может быть, и не будет. Давай ему оставим.

Гарик прочувствованно кивнул. Тео снова захотелось его погладить: щенок был тактичный и смышленый для беспородного бродяжки. Для пса вообще всегда серьезная проблема – отказаться от найденной еды, но для бездомного и голодавшего – проблема вдвойне. Служебная самоотверженность Гарика трогала и вызывала уважение.

И тут Тео вспомнил, что покормить Гарика дома ему решительно нечем.

Ну да. Заходила госпожа Орхидея, благо живет по соседству – милая дама, чей муж знал еще отца и мать Тео, убитых на операции, упорно считает его "бедным сироткой" и кормит. И видимо до старости – до старости Тео – будет жалеть и кормить. Принесла котлет и варенья, попробуй откажись. Но в котлетах чеснок и перец, а варенье еще конъюнктивит у Гарика вызовет... Ладно. Забегала Мальва, принесла пирог... еще кусок пирога остался. Пирог щенок, конечно, будет есть с наслаждением, но вот насколько это полезно и надолго ли его насытит...

– Гарик, – сказал Тео решительно. – Давай в магазин зайдем. Купим тебе нормальной еды, а?

Гарик с готовностью кивнул и облизался.

Тео думал, что Гарика придется оставить снаружи – собак, и трансформов, и обычных, чаще всего внутрь магазинов не пускают. Но охранник, немолодой уже мужик в камуфляжной форме с бляхой, бритый, квадратный, с широченной бычьей шеей, неожиданно широко улыбнулся, когда Тео притормозил у двери:

– Ух ты, какой парень-то у тебя славный! Что ж, помесь ищейки с пастушьей, да?

– Наверное, – сказал Тео. – Похож, вроде бы, на пастушью породу, особенно мордочкой, но точно я не знаю, да и он не помнит. Он у нас бродяжка.

Охранник, улыбаясь, протянул Гарику руку понюхать и потрепал его по плечу.

– Ах ты, красавчик!.. Да ничего, пусть... У меня тоже такой был, все породистые – дурные пижоны, люблю дворняжек. Деликатный мальчик... ты деликатный мальчик, да?.. А вот моего застрелили в деревне... гады эти, охотнички... Лучше б друг друга перестреляли...

– Можно, я его с вами оставлю? – спросил Тео, глядя, как Гарик внимательно внюхивается охраннику в запястье. Трансформа с таким чутьем не проведешь, не может этот мужик быть плохим человеком. – Я скоро, мне только щенку купить пачку овсяных хлопьев и кусочек мяса... Останешься с дядей, Гарик?

Гарик застенчиво отвернул острый носик и вздохнул.

– Не хочет, – усмехнулся охранник. – Бывшим бродяжкам хозяев отпускать тяжело. Да возьми его с собой, чего там! Только пусть не перекидывается в магазине, а то еще скандал будет...

– Слышал, Гарик? – сказал Тео строго. – В магазине перекидываться нельзя, а то продавцы заругают и прогонят.

– И ничего не дадут, – покивал Гарик понимающе. – Ах, я же не буду...

– Золотой парень, – сказал охранник с нежностью, которую было тяжело в нем заподозрить.

Гарик мелкими шажками, и вправду чрезвычайно деликатно, прошел мимо него и крепко ухватил Тео за локоть. Так они добрались до пирамиды пластиковых корзинок для покупок, выбрали одну и вошли внутрь магазина. Внутри оказалось удивительно многолюдно для вечернего времени.

В магазине щенок оказался впервые, и место это его очаровало. По утонченной тактичности, никем не воспитанной и, вероятно, врожденной, Гарик не лез носом в холодильники и на прилавки, где лежала пища, но его ноздри все время раздувались. Он наслаждался запахами.

Около рыбного отдела щенок вздохнул и облизнулся – тут запах бил в нос особенно сильно. Надо было иметь каменное сердце, чтобы уйти отсюда без покупки.

– Ты обопьешься, – сказал Тео, смеясь. – Эта рыба очень соленая.

Гарик снова вздохнул и облизал капельку слюны с губ.

– Ах, я знаю... но вкусненькая...

Тео нагнулся, выбирая из холодильника маленький кусочек соленой рыбы – и тут услышал за спиной неприязненный голос:

– Смотри, Улаф, вот оборотень! Да вот, рядом с длинным парнем! Собака...

– Совсем обнаглели! – ответил голос еще более неприязненный. – Шляются со своими монстрами в общественных местах, как в порядке вещей... Без поводка, без намордника! Им наплевать...

Тео обернулся. Двое элегантно одетых пожилых мужчин бесцеремонно рассматривали Гарика. Их лица казались просто на замок закрытыми брезгливостью. Тео ничего не сказал, только обнял щенка и увел его в сторону.

Мясо нельзя было просто взять из контейнера – его предварительно взвешивали, и Тео с Гариком пришлось занять небольшую очередь. В магазине, при ярком электрическом свете, никто не мог бы спутать хищного трансформа с человеком. На них посматривали.

– Ой, какой барбос чудный! – не выдержала спортивного вида девушка с корзинкой, полной пакетов с кефиром. – Собака, как тебя звать? Давай лапу! Ну, давай, не стесняйся!

Гарик польщенно понюхал ее щеку.

– Гарик, ты что, нельзя! – одернул Тео, но девушка рассмеялась. – Ой, – спохватился он. – Взвесьте пожалуйста, – протянул мясо в пакете хмуро ожидающей продавщице, которая только что лучезарно улыбалась предыдущему покупателю.

Та швырнула пакет на весы.

– А вы знаете, молодой человек, как выращивают этих несчастных коров? – вдруг изрекла остановившаяся рядом благородного вида седая дама. Воротник ее строгого пальто закалывал значок с надписью "Друзья жизни", движения экологистов. – В каких условиях они живут, как их потом убивают, знаете?

– Догадываюсь, – отозвался Тео. На пакет с мясом наклеили ценник, Тео, сопровождаемый щенком, направился к отделу бакалеи – и дама пошла следом.

В ее корзинке лежали коробки со злаками и большой пакет овощей.

– Жаль, что молодые люди ни о чем не хотят думать, – сказала дама. – Вы, нынешнее поколение, озлоблены и бессердечны. Что для вас такое – конвейер смертей этих невинных измученных созданий, которые всю свою жизнь не видят солнца, не видят травы, а потом умирают в страшных муках? Вам и на человеческие смерти наплевать...

Она уже говорила страстно и громко – люди оборачивались. Гарик спрятал носик Тео в рукав. Тео остановился.

– Я знаю, что домашний скот живет и умирает на конвейере, – сказал он, сдерживая раздражение. – Но что лично я могу сделать с этим? Мне представляется, что улучшение условий их существования – это дело общее, госпожа...

– Что можете сделать вы?! – дама воздела руки. – Все так и рассуждают! Такие, как вы, молчаливо одобряют убийства! Вы можете отказаться от мяса! Если все люди перейдут на здоровую растительную пищу, в убийствах отпадет надобность...

– Но большинству людей необходимо... – начал Тео. Дама безаппеляционно перебила:

– Вас послушать, так все необходимо! Пить, курить, сношаться, простите, с кем попало...

– Речь не об этом...

– Мало того, что вы сами – пособник убийств, вы еще завели пса-монстра и кормите его мясом! Несчастные невинные животные умирают, чтобы такие, как вы, могли насытить исчадий ада!

Элегантные господа из рыбного отдела, будто учуяв интересный скандал, снова оказались поблизости и с удовольствием слушали. Тео погладил по голове Гарика, смутившегося чуть не до слез, и принялся выбирать коробку с овсяными хлопьями.

– Вы глухи, господин?! – продолжала дама. – У вас нет совести!

– Вам же нет дела до того, что я об этом думаю, – сказал Тео. – Вы не со мной разговариваете, вам нужна аудитория побольше...

– Люди должны, наконец, встать на истинный путь...

– Госпожа! – вмешалась невесть откуда появившаяся девушка с кефиром. – А вы знаете, что при отсутствии в рационе детей и молодых людей белка животного происхождения, у них, как правило, наступает тяжелая интеллектуальная деградация?

– Это неправда!

– Это правда. Я врач. Между прочим, с вегетарианством взрослых все тоже не просто. Бытует мнение, что оно провоцирует агрессию и нервные срывы...

– Что ж ты оборотней защищаешь, а? – возмутился проходивший мимо мужичок затрапезно-пролетарского вида. – Тебе, значит, нравится эта гадость?!

– При чем тут оборотни, я про людей!

– Он кормит своего пса кусками трупов бедных коров...

– А что, когда люди встанут на истинный путь, – ехидно спросил парнишка в очках, – хищные животные тоже начнут кушать морковку?

– Тетка права, – возразил его приятель с несколькими колечками в проколотой брови. – Я видел документальный фильм про все эти мясные хозяйства... Они ж реально плачут, когда их убивают током... слезами плачут...

– Так что ж теперь, щипать травку и впадать в маразм?

– Да хотя бы не разводить мутантов, чтобы еще для них не убивали...

– Не понимаю, чем пес хуже коровы...

– Да и пес, и корова лучше людей!

– Что ты сказал, щенок?! А ну повтори!

– Дяденька, я не щенок, наденьте очки. Я человек. А вы – моральный урод. Что вы рычите-то на меня?

– Ах ты, сопляк!

Напряжение уже возросло до градуса драки.

– Господин, уймитесь уже! – рявкнул Тео, не выдержав, уже второй раз за вечер вытаскивая удостоверение. Панацея от скандалов – уже довольно солидная толпа шарахнулась назад. – Служба Безопасности! А вы, госпожа... шли бы проповедовать в другом месте...

– Я все поняла, – изрекла дама надменно. – Вы – профессиональный убийца. Вы убиваете людей – какое вам дело до животных...

Она величественно развернулась и уплыла в сторону касс. Толпа быстро рассосалась, многие, уходя, продолжали доругиваться; только парнишка в очках и его неформального вида товарищ глазели на Тео и Гарика со страхом и любопытством из-за холодильника с полуфабрикатами. Девушка с кефиром прыснула.

– Вот так история! Вы, значит, инквизитор?

– Я – Великий Инквизитор, – приосанившись, сказал Тео. – Я – капитан Тео, отважный боец с мраком и смертью, а это мой верный спутник, пес-ликвидатор Гарольд, гроза бездушных.

Девушка снова рассмеялась и пошла к кассам рядом с Тео. Гарик осторожно понюхал ее волосы:

– Ах, ты так пахнешь... сладенько...

– Подхалим! – девушка щелкнула Гарика по носу. Повернулась к Тео:

– Всю жизнь мечтала познакомиться с настоящим ликвидатором и служебным псом. Ужас.

– Да, я ужас, – согласился Тео. – Мы такие. А вы – отважная барышня.

Вот привязчивое словечко – эта "барышня", подумал он. Набрался от Хольвина. Но девушке, похоже, понравилось.

– Я отважная, – сказала она весело. – Меня зовут Сирень, моя мама работает микробиологом в Лиге. Я кое-что понимаю. Хочешь конфету, страшный монстр? Можно, я ему конфету дам?

Гарик посмотрел на Тео умильно. Тео улыбался.

– Можно, – сказал Гарик и потупился.

– Дайте, – сказал Тео. Он выложил продукты на транспортер, но смотрел не на кассиршу, а на девушку. Хотелось улыбаться. – Сирень, вы очень торопитесь? Может, пройдемся немного?

– Можно бы, – сказала Сирень. – Прогуляем вашего щенка. Чудный пес. Только недолго, а то мама звонить начнет.

Мертвяк.

В квартире Тео стало очень тепло. Сложно сказать, почему – но от присутствия собаки в любой квартире становится тепло, сразу, как она там появляется. Тепло и уютно. В холодной квартире Тео, слишком большой и пустой после смерти его родителей, обычно ненадолго теплело только когда к нему в гости заходили приятельницы – но ни одна из них не осталась надолго и никаких сожалений это не вызывало. Тео не поверил бы, что его донжуанство напоминает аскезу Хольвина и имеет те же корни, он считал себя продвинутым и современным молодым человеком – только вот холод иногда донимал. Теперь же, из-за общества Гарика, Тео казалось, что тепло будет всегда.

Разумеется, о матрасике для щенка Тео не подумал. Но тут же решил, что Гарик вполне может спать на старом диване – а уж сам щенок эту идею воспринял с восторгом, тут же опробовал диван и нашел его отличным. Потом Тео варил овсянку с мясом, а пока овсянка остывала, угостил Гарика пирогом. От соленой рыбы отрезал маленький кусочек; щенок, улегшись на диван, смаковал ее в человеческом виде, чтобы не упустить ни капли удовольствия. Еще немного позднее Тео рылся в стенном шкафу, разыскал там старый футбольный мяч и пластиковую "летающую тарелку", на которую Гарик посмотрел с веселым любопытством:

– Можно поиграть, да?

– Завтра на прогулке поиграем, – пообещал Тео. – Сейчас, если очень хочешь, мяч покатай.

– Ах, нет, – Гарик покосился на мяч и хахнул. – Сейчас я спать хочу, – и тут же запрыгнул на диван, свернувшись клубком.

Тео укрыл его потертым пледом, взял из книжного шкафа пестрый томик дешевого фантастического романа и уселся в кресло. Оставаясь один, он любил тишину и имел простительную слабость – отвлекаться от рабочих будней шизофреническими историями об отважных астронавтах, отстреливающих где-то на далеких планетах чудовищных монстров и влюбляющихся в сверхъестественных красавиц с ногами от ушей и серебряными глазами. В таких книжках все строилось настолько одинаково и просто, что над текстом можно было вовсе не думать, но, вроде бы, эти глупости все-таки меньше глушили мозг, чем аналогичные фильмы и музыка.